Наслаждение

скачать книгу бесплатно


Все сказанное мной опечалило ее и в глазах ее появились слезы.

– Я попросила мужа сделать то, что вы сделали для Ксении.

– И что? – результат таких просьб неизменно оставался одинаковым.

– Он отказался. – она разгладила ладонью складку на простыни. – Он сказал, что это отвратительно и от самой мысли его начинает тошнить.

– И он совершенно прав. Как к самому сильному средству, к этому следует прибегать только в самом крайнем случае.

– У вас есть такие же другие такие же сильные средства? – игривое лукавство ее сощуренных глаз намекало на многие увлекательные тайны, но я предпочел не задумываться о том.

– Возможно. – не следовало раскрывать ей все тайны наслаждений. – Но пока мы, в любом случае, прекрасно обходимся без них.

Чем меньшими средствами удавалось одолеть недуг, тем меньше сил тратит на то организм и тем больше сохранялось у меня резервов на случай непредвиденных обстоятельств.

Сочтя мои слова признанием, она, завороженная видениями неведомых удовольствий, медленно опустилась, прикрыв глаза серебристыми веками, позволяя мне приступить к процедуре.

На сей раз я решил использовать технику, называемую в учебниках «змеей». Пальцы мои выгибались, насколько это было возможно, сгибались, вращались в затопленном смазкой женском чреве, позволяя себе движения более порывистые и сильные, чем раньше и я видел, что они доставляют ей больше наслаждения. Уже через пару минут она заполучила первый оргазм. Помня о ее особенностях, я немедля продолжил процедуру и второе удовольствие пришло к ней еще быстрее первого. И вновь незадолго до него она стиснула руками груди, сдвинула их, заострившихся от того, сошедшихся сосками. Стоны ее завершились, но пальцы все также сжимали упругую плоть.

Дождавшись, пока она успокоится, я собирался уже было встать, но правая рука девушки метнулась, схватил мое запястье, не позволяя мне покинуть ее.

– Еще! – не открывая глаз и едва слышно прошептала она. Большинство женщин считало достаточным для себя один оргазм. После него им требовалось некоторое время для возвращения чувствительности, нередко растягивавшееся на час и более. Некоторые способны были пережить удовольствие два раза подряд и лишь немногие обладали редким даром принимать его в больших количествах. Заинтригованный, я пошевелил пальцами, но смазки в ее чреве как будто не становилось меньше. Вернув ладонь на живот девушки, я позволил своим пальцам вновь начать движение. Левая рука Ларманы неистово сжимала грудь, правая же присоединилась к ней не сразу, некоторое время оставаясь на моем запястье. Мягкий трепет постепенно нарастал в ее теле и я чувствовал уже готовность ее и в третий раз пережить удовольствие. Неприятное волнение коснулось и моего тела. От покалывания в левом виске холодная дрожь спускалась к сердцу, каждый вдох давался труднее предыдущего, голова начинала кружиться, у слюны появился неприятный жгучий привкус, а пульсирующий шум в ушах отнял у мира половину живущих в нем звуков. Именно из-за него я и не услышал сперва ее шепот. Только когда мне захотелось взглянуть на лицо девушки, уродуемое наслаждением, я заметил, как шевелятся ее губы. Сглотнув горькую, тошнотворную слюну, я тряхнул головой, прогоняя глухоту.

– Больше! – расслышать ее было сложнее, чем песню рептилии.

– Что? – я остановился, подозревая услышанное ошибкой.

– Больше! – она открыла глаза, увидела мое недоумение, ласково улыбнулась мне, оттолкнула мою руку своей. – Смотри!

Один за другим, начиная с указательного, все ее пальцы, кроме большого, исчезли во влагалище.

– Вот так! – она взглянула на меня исподлобья. – Мне нравится так.

И она вновь вернула руки к грудям, сдавливая их, вминая друг в друга.

Подобные техники рекомендовалось применять к менее чувствительным женщинам. В случае с женой инженера в них не было никакой необходимости. Бедра ее дрожали от уже пережитых удовольствий и в предчувствии новых, между ними растекалось темное пятно, губки влагалища блестели, залитые смазкой, и все в ней трепетало, полнилось мучительным напряжением и казалось, достаточно одного прикосновения, чтобы удовольствие вновь вонзило в нее свои алмазные клыки. И запах, не знающий жалости к разуму запах, воспарявший от ее тела, подменявший собой все прочие, пожиравший их, не позволявший остаться в воздухе ни малейшему намеку от прежних ласковых сладких ароматов, тяготил и одновременно веселил меня, от него я обретал радость единственного выжившего в кораблекрушении, познавал великий сон сторожащего гарем евнуха, мечтающего быть юной наложницей, я чувствовал свои руки сильными, а разум никчемным и плоть моя напрягалась, насколько это оставалось для нее возможным, шевелилась в промежности, прижатая к ней брюками, а губы мои поднимались в счастливом оскале и я забывал многое из являвшегося мной, сопровождавшего меня в течение многих лет, я задыхался, становясь счастливым утопленником, я шумно втягивал в себя этот запах, надеясь найти свободное от него дыхание и только отравляя свои легкие похотливым благовонием. Злобное, мстительное веселье пробиралось в меня и я уже готов был стать безумным и следовать чужим желаниям наперекор своим.

Безымянный палец мой вошел в нее, средний последовал за ним.

– Больше! – прохрипела она и к ним добавился указательный, обнаружив достаточно для себя места.

– Больше! – протиснулся и мизинец и теперь, сдавленные, собранные в щепотку, они распирали ее, обливаемые скользким жаром.

– Ну же! – она повела бедрами из стороны в сторону.

– Что? – на мгновение я обрел прежнюю ясность сознания, посмотрел на нее, упрекая себя в разрушительной слабости.

– Ты что? – она поднялась, почти села, похотливая ненависть высветлила ее глаза. Правая ее ладонь взметнулась и голова моя дернулась от пощечины столь сильной, что я первым делом проверил языком, все ли остались на месте мои зубы. – Делай!

Ладонь ее попыталась снова ударить меня, но левой рукой я перехватил, отшвырнул прочь, судорожной хваткой обрушил пальцы на грудь, запрыгнул на кровать, встав на нее коленями.

Протяжный хрип вырвался из меня и правая моя рука двинулась вперед, с трудом раздвигая растягивавшиеся вокруг моих пальцев губки, проталкивая себя вглубь. Девушка стонала, шевелила бедрами и не было сомнений в причиняемой ей боли, тем более, что пальцы мои, далекие от нежности, размеренно, четко и резко сжимали и отпускали ее грудь, ткнувшуюся соском в центр ладони. Теперь я понимал ее лучше и знал, чего она хотела и не было уже возможности для нее избежать востребованного. Одна за другой скрывались в ее чреве мои фаланги, вступая в предназначенные им владения и вскоре все они исчезли, стали невидимыми, навсегда потерялись в растворившей их горячей влаге. И тогда я приступил к новому движению. Сама естественность, оно происходило в одной стороне и исчезало в другой, повторяясь с печальной размеренностью, становясь лишь все более быстрым, ускоряясь настолько, насколько это было возможно для человеческих мышц. Самого меня трясло, член мой напрягся так, как не было уже многие годы. Склонившись над животом девушки, я хрипел, стараясь видеть одновременно и ее груди, левая из которых с не меньшим неистовством была терзаема собственной ее рукой и ее бедра и все вокруг исчезло и осталась только плоть, неистовая, беспредельная и всемогущая и я поверил тем жестоким мудрецам, которые утверждали все во вселенной являющимся плотью, различной в своей форме и представлении. Все ниже и ниже опускалась моя голова, губы мои почти касались пупа девушки, заливая его густой слюной. В то мгновение, когда мне почудилось изменение в ней, я позволил себе упасть и прикоснуться к нему, рухнуть на него левой щекой и почувствовать, как в невозможной глубине под ней, дальше, чем могло быть до ядра нашей планеты, зарождается тяжелая дрожь, ветвистой молнией рвущаяся к поверхности и следующая, становящаяся ядовитым испарением и другая, несущаяся пустотелым камнепадом и еще одна, прорастающая сквозь кожу ослепительной белизны рогом и новая, вынуждающая пот высыхать и превращаться в изумруды.

Рука моя покрылась ее истечениями почти по локоть. Дрожа всем телом, схватившись за столб изножья, я смотрел на девушку, обхватившую себя руками, прижавшую друг к другу трясущиеся ноги, улыбающуюся как новобранец, узнавший об отмене войны. Из глаз ее текли слезы, тени размазались по подушке сверкающей туманностью, но ни на мгновение не возникло во мне подозрения, что теперь я потеряю пациентку или ко мне придет, как случилось когда-то, разгневанный муж, которого с трудом удастся убедить в необходимости всего содеянного мной.

Кабросс подхватил меня на выходе из спальни, но не посмел заглянуть в нее.

– Сейчас, хозяин. – в руке его появился пузырек, выпрыгнули две маленькие таблетки и я слизнул их с горькой, твердой от мозолей ладони. К тому моменту, когда он доволок меня до машины, они уже полностью растворились и я смог совершать обычные вдохи и выдохи и мне не приходилось более втягивать воздух прерывистыми судорожными всхлипами.

– Вам нужно быть осторожнее, хозяин. – слуга мой искренне беспокоился за меня, если только способен был я понимать что-либо во лжи. – Изучите ее повнимательнее. В ней есть что-то странное.

– О чем ты? – задержав дыхание, я сумел выплеснуть из себя тяжелый хрип.

– В своей жизни я изнасиловал трех женщин.

– Я помню, ты рассказывал. – истории те поразили меня, ибо ранее я никогда не встречался ни с чем подобным, сталкиваясь с ним только на страницах книг да в историях, будораживших студентов, передаваемых на лестницах университета похотливым табачным шепотом. Насильники представлялись мне чем-то невообразимо далеким от всего присутствующего в мироздании, некими сказочными чудовищами, о которых принято рассказывать, но которые едва ли могут существовать в действительности.

– Никогда мне не хотелось изнасиловать женщину сильнее, чем жену этого инженера. Честное слово, только ваше присутствие удерживает меня. Окажись я с ней один на один, то ей бы не поздоровилось. Окажись я с ней и с ее мужем, то вырубил бы или убил его, если бы понадобилось. Мне не хочется добиваться ее, завоевывать, соблазнять. Есть что-то странное в том, как она движется, как смотрит и особенно в том, как смотрит на мужчин. Она словно создана для того, чтобы ее насиловали.

Слова Кабросса смутили меня. Далекий от подобных желаний или фантазий, я не мог даже представить себя совершающим насилие над женщиной, но некоторая потеря самообладания в моем случае также имела место и слабым оправданием служило желание самой девушки.

Через два дня, когда Кабросс появился на пороге моего кабинет с почтой на железном подносе, ухмылка его была такой, словно ему удалось избавиться от самого назойливого кредитора.

– Письмо от жены инженера. – сообщил он, с величайшей аккуратностью кладя на стол передо мной желтый конверт. Изящный витиеватый почерк, превращавший окончания некоторых букв в нечто опасно близкое к спиралям вывел на нем мое имя. Костяной нож с тонким фаллосом рукояти вознесся над конвертом, но Кабросс не уходил и мне пришлось приподнять бровь, прогоняя его.

– Понял, понял. – усмехнувшись, он закрыл за собой дверь. Аккуратно разрезав ломкую бумагу, я вытряхнул сложенный вдвое узкий листок крахмальной бумаги, пахнувший цветочной сладостью. Мелкие буквы, сохранявшие свое пугающее каллиграфическое изящество, складывались в слова, приятные для меня, но ничуть не удивительные.

– И что она написала? – доставив мне обед, Кабросс не смог удержать, обежав взором стол и не заметив спрятанного уже письма.

– Поблагодарила меня за мастерство рук. – я поднял в воздух пальцы, пошевелил ими. – Ничего необычного.

Презрительно фыркнув, слуга снял с фарфоровой улитки ракушку, вытащил кусочек сахара и, разломив его зубами, вышел из кабинета.

Отсутствие лжи было одним из принципов моего существования. Нисколько не обманул я и Кабросса, умолчав только о подробностях и выражениях, в которых девушка описала ощущения моих разрывающих ее лоно пальцев и о высказанном ею пожелании в следующий раз пережить нечто их превосходящее. У меня было что предложить ей, ибо задумался я об этом еще по пути домой и то был следующий шаг по пути преодоления ее восхитительной ненасытности.

В очередную субботу я, наконец то, застал ее мужа и был препровожден в кабинет, где попросил оставить нас вдвоем и закрыть дверь.

Бледность его лица, впалые щеки и устало щурившиеся глаза, равно как и значительно возросшие кипы бумаг на столе убеждали в огромном количестве работы у молодого инженера. Даже во время разговора со мной он постоянно бросал взгляд на чертеж некоего агрегата, в качестве примечательной особенности имевшего колесо со множеством изогнутых коротких лопастей.

– Ваша жена рассказывает вам о том, как проходят наши сеансы?

– Да. Она делает достаточно подробные отчеты. – он скривился. – Пожалуй, даже слишком подробные. Она делает их тогда, когда я прихожу к ней. Мне кажется, они возбуждают ее.

– Возможно. – в случае с Ларманой, я нисколько не удивился бы тому. – Такая реакция распространена и совершенно естественна. Успела ли она рассказать вам о нашем последнем сеансе?

– Да. И попросила сделать с ней то же самое.

– Вы сделали? – он предпочел перевести взор на лежавший на столе поверх прочих бумаг документ, избитый машинописными строками, в верхнем углу принявший родимое пятно гербовой печати.

– Я попытался. – голос его стал тише и более звонким. – У меня не получилось.

Руки его казались мне более еще более тонкими в запястьях, чем мои, да и пальцы выглядели изящными и подвижными. Возможно, он испугался причинить ей вред, не понимая особенностей женской анатомии.

– Вы когда-нибудь измеряли себя? Или кто-нибудь из ваших женщин?

– Что вы имеется в виду? – но предположения мелькнули среди его мыслей, отклонили в сторону взор.

– Длину и толщину вашего члена. – слова мои заметно смутили его.

– Никогда.

– Возможно, вам следовало бы. Каждому мужчине следует знать свои размеры для понимания своих возможностей. Вы же знаете, сколько килограммов можете поднять?

– Имею представление. – здесь он явно испытывал некоторую гордость.

– А ведь это имеет для женщин намного меньшее значение.

– Разве? – подобно многим мужчинам, он наивно полагал женщин особо требовательными к физической силе, тогда как последняя далеко не всегда обозначала собой возможность и способность подарить удовольствие и, таким образом, привязать к себе.

– Поверьте мне. Ваша жена – страстная женщина, нуждающаяся в плотском удовольствии так же, как ваши котлы – в древесном угле. – отвратительная аналогия, давно уже замысленная мной, произвела на него впечатление. – Оно разжигает в ней жар жизни. И если ваш член недостаточно велик для нее, но при этом она не имеет намерения расставаться с вами, есть способы улучшить положение.

– Разве? – с таким недоверием он мог бы отнестись к словам о возможности получать энергию из воздуха.

– Имеются различные приспособления, кольца, насадки на член, которые позволят вашей жене получить больше удовольствия. Препараты позволят вам дольше избегать семяизвержения или сделать ваш член более твердым, чем обычно.

– Несомненно, вы правы, доктор. – инженер потер висок, благодарно улыбнулся мне – Я готов сделать все, что угодно для ее счастья. В ближайшее время я измерю себя.

– Лучше, чтобы это сделала ваша жена. Женщинам доставляет удовольствие узнавать, насколько в действительности впечатляющи цифры. В ваших возможностях у меня мало сомнений.

– И все же сначала я проведу эти измерения сам. – он позволил лукавому озорству вползти в его улыбку.

– Разумно. – я взглянул на часы, встал с кресла, откланялся и направился в спальню его жены, где она, как сообщила служанка, давно уже ждала меня.

Дверь осталась приоткрытой, и я вошел, сопровождаемый волочившим тяжелый чемодан Каброссом. Вскрикнув, лежавшая на кровати девушка вскочила на колени и прижала к груди зеленую шелковую подушку, сминая ее золотые розы. Какой бы стремительной она ни была, я успел заметить на ней прозрачное черное одеяние, слегка зауженное выше талии, сближавшее и сдавливавшее груди.

Опустив подбородок, она взирала на нас исподлобья, уделяя внимание только Каброссу и следила за ним подобно маленькой степной твари, заметившей в небе хищную птицу. Волнистая белизна ее волос увлеклась в тот день прямым пробором, упавшие на подушку пряди почти полностью скрыли лицо. Для саквояжа с трудом, но нашлось место на трюмо. Оставив его там, я отступил к окну, наблюдая за Каброссом, потратившим пару минут, аккуратно переставляя на подоконник бесчисленные пузырьки и флаконы, фиолетовые, золотистые, зеленоватые, прозрачные, украшенные витиеватыми золотыми и черными надписями, красочными этикетками с птицами, цветами и полуобнаженными красотками. Разноцветные жидкости нехотя колыхались в них маслянистым течением. В жестяной коробочке, яркой от переплетшихся на ее крышке орхидей, хранилось нечто мелкое, перекатывающееся, гремучее, а рисунок на костяной пудренице изображал одну из северных богинь, женщину тяжелую, с немыслимых размеров грудями, совокупляющуюся с разинувшим клыкастую пасть мускулистым медведем, больше напоминавшим телом мужчину. Все это время я наблюдал за своим слугой, при каждом движении от окна к трюмо старавшемся взглянуть на девушку, скосив глаза. Губы его напряженно сжались, уголки их опустились в воинственной гримасе, глаза сощурились, руки напрягались под тонкой сорочкой больше необходимого и напряжение, создаваемое им, в полной мере подтверждало его слова о производимом на него девушкой впечатлении. Сама она, впрочем, также демонстрировала некоторую заинтересованность. Каким бы ни был ее испуг, но во взгляде ее возможно было заметить изучающее, пристальное любопытство, восторженное, испуганное, в любой момент готовое к бегству. Стараясь оставаться спокойным, я наблюдал за ними, испытывая желание выйти из комнаты по случайной и выдуманной надобности, проверяя тем самым Кабросса. У меня появилась бы возможность понаблюдать за насилием над женщиной, прежде чем я или подоспевший инженер совершили бы выстрел. Конечно, потребовалось бы долгое время, чтобы найти столь исполнительного и достойного доверия слугу, но это казалось намного более вероятным, чем еще одна возможность испытать столь поучительный опыт.

Освободив достаточно места перед зеркалом, Кабросс взгромоздил на него чемодан, кивнул девушке, стараясь не смотреть на нее и ушел, осторожно закрыв за собой дверь.

– Ваш слуга пугает меня. – подушка выпала из ее рук и я не мог не отметить, с какой силой рвались сквозь туманную ткань темные соски.

– Не беспокойтесь. Пока я рядом, он ничего вам не сделает. – ладонь моя погладила жесткую кожу чемодана. Длинными потайными тропами протянулись по ней глубокие светлые царапины, обозначая безопасные пути между вспухшими рытвинами и горестными надрывами, являвшими под собой древесную белизну, древние тропы, ведущие мимо угловатых светлых пятен и расплывчатых темных, оставшихся от событий, прошедших незамеченными, от случайных столкновений, падений и крушений, от далеких дождей и сонных наводнений. Стальная тигриная морда поднялась, вытягивая длинные клыки, за ней последовала и вторая. Чемодан раскрылся, крышка его легла на мои ладони и я медленно опустил ее, являя девушке хранимые им сокровища.

Их было десять, каждый в своем стальном отсеке, одинаковые лишь в выбранном для них рубиново – алом цвете, различавшиеся во всем прочем, предоставляя достаточный выбор для самого привередливого вкуса.

Восхищенная, она спрыгнула с кровати, босыми ногами прошлась по сияющему от солнечных волн полу, встала рядом со мной и наклонилась к принесенным мной гигантам, позволяя повиснуть груди, проявляя ее истинный, представавший в таком виде еще более явным объем.

– Как прекрасно! – она протянула руку, но отдернула, не решаясь прикоснуться, словно опасаясь, что они исчезнут от того нарушающего волшебство вторжения. – Я только слышала о том, что такое бывает, но никогда не видела сама.

– Я привез их с юга. – отсутствие в ней страха перед ними придавало смелости и мне самому. – Там их называют фламарами. Это только один из имеющихся у меня наборов. Их изготовил для меня знаменитый в тех местах мастер. Они стоили целого состояния.

– Вы хотите использовать их сегодня? – но я слышал только немного испуганное предвкушение.

– Если вы не возражаете. – лишь несколько раз я слышал от женщин отказ в такой ситуации, позднее вызывавший у них сожаление.

Наклонив голову, она медленно осмотрела их, словно изучала мужчин, представленных ей кандидатами в мужья.

– Не возражаю. – она повернулась ко мне и я увидел в ней неуверенную мольбу. – Только я хотела бы выбрать сама.

– Конечно. – указательный и средний мои пальцы лекционным указующим жестом пригласили ее.

После предыдущего сеанса выбор ее не мог удивить меня. Увесистый фламар, восьмой из десяти по мере увеличения в том наборе, как длиной, так и толщиной намного превосходивший любой встречавшийся мне мужской член, с огромной, слегка заостренной головкой, показался бы большинству женщин уродливым и опасным чудовищем, но только такой и мог бы заинтересовать жену инженера. Скорее я был удивлен, что она не выбрала самый крупный, принять который смогли только две из пяти возжелавших его.

Тщательно вымыв избранного героя и обработав обеззараживающим раствором, я поднял его к глазам, взглянул на пористую поверхность, поражавшую меня мастерством изготовления. Секрет его на южных островах передавался в течении бесчисленных поколений. Еще в древние времена мореходы обнаружили необычные свойства обитавшего в теплых водах осьминога, называемого ими в наши дни «синим капитаном». Будучи обработанной особым способом, кожа его внешне и на ощупь мало чем отличалась от человеческой, обладая при этом неизмеримо большей прочностью и почти не меняла своих свойств со временем. Все это позволило жителям островов избавиться от обычая человеческих жертвоприношений их криволиким богам. Теперь они изготавливали кукол, обтягивали их выделанной кожей осьминога и сжигали их. Боги их оказались достаточно глупы и не заметили мелководного обмана. Вскоре обнаружилось и множество других применений для покровов «синего капитана» и обтянутые им фламары заменили собой простые деревянные, использовавшиеся во время некоторых ритуалов. Пребывавшие в моей коллекции являли собой истинные произведения искусства, имевшие на себе и протяжные изворотливые вены и случайные неровности и плавные изгибы и некоторую асимметрию, позволявшую испытавшим их женщинам утверждать о естественности ощущений. В основании фламара, в его мягких, гладких тестикулах, имелась полость, которую я заполнил жидкостью из стальной фляги. Черная на ней кошачья голова напомнила мне о временах учебы, ибо был то подарок одного из моих однокурсников, испытывавшего особое чувство к сим животным.

Приближаясь к кровати, я нес в правой руке фламар, а в левой – стеклянный бутылек с искусственной смазкой, необходимый даже в случае с такой легкой на истечения девушкой. В большинстве других случаев я отказался бы от использования в первый же раз приспособления такой величины, но она требовала решительных и, в некотором смысле, чрезмерных действий. Только так было возможно найти способ для преодоления ее губительной ненасытности, каким бы он ни оказался.

Сосредоточившись на головке фламара, она неотступно следила за ним, широко раскрыв глаза и приоткрыв рот. Губы и веки ее яркостью почти сравнялись с его пламенеющей краской, в завороженном нетерпении она сжала груди, провела большими пальцами по соскам.

Сперва я все же прикоснулся к ней пальцами, передав фламар левой руке. Средний, указательный и безымянный легко скользнули в нее, истекающую похотливой влагой и уже через несколько движений я пришел к выводу о ее готовности. Все это время она не сводила глаз с пылающего в моей руке фламара. Донышко бутылька прижалось к моей груди, указательным и большим пальцами я открутил ребристую стальную крышку и щедро облил содержимым, густым, вязким, матово-прозрачным, весь фламар, от всепроникающей головки до несокрушимого основания ствола. Холодный терпкий запах растекся по комнате, сливаясь с благовонием женского вожделения. Пальцы мои раздвинули губки влагалища так широко, как только было то возможно, головка фламара нашла место между ними, приникла к ним, вдавилась, залитая робким сиянием и от прикосновения ее девушка застонала сквозь плотно сжатые губы, приподнялась, развела пошире полусогнутые ноги, разглядывая рвущуюся в ее глубины твердость.

– Приступайте, доктор. – голова ее опустилась на подушки, глаза закрылись, покорная слабость овладела ею.

С величайшей осторожностью я направил фламар в ее лоно. Нежная кожа растянулась, обхватывая его головку, пробиравшуюся с медлительностью наползающей тоски. Лармана выплеснула новый стон, жалобный и нетерпеливый, дернулась, сжала в правых пальцах простынь, а в левых – подушку и я остановился.

– Продолжайте же! – взмолилась она, кончики пальцев ее провели по моей руке, вовлекли в холодную знобящую судорогу, оттолкнулись от меня, упали на правую грудь, засуетились вокруг соска. Презрев ее боль, плавным, неотступным, вращающимся движением я вдавил в нее жестокий фламар, вошедший с той сочной мягкостью, с которой одна тень сочетается с другой или сливаются в единую плоть языки пламени. Вырвавшийся у девушки крик мог бы сокрушить нескольких языческих идолов. Лармана широко раскрыла глаза, приподнялась, намереваясь произнести некие слова, способные оказаться и запрещающими, отрицающими прежние желания, но фламар уже двигался в ней, смещаясь вглубь и обратно едва ли на длину моего мизинца и она застыла, глядя перед собой с изумлением, каким следовало бы встречать появление на небе второго солнца. Когда он погружался в нее, в ней возгорался глумящийся над плотью стон и только на обратном его пути она позволяла себе вдох. Опираясь на локти, она следила за ним, как за невероятной красоты зверем, о котором ранее только читала и видела плохие фотографии, обнаружив его совершенно отличающимся от всех представлений, но не менее удивительным. Так мог бы ученый созерцать доказательство, опровергающее труд всей его жизни и поражающее его неожиданным откровением о сути мироздания. С каждым новым повторением фламар проникал все глубже и глубже, движения его обретали все большую силу, становились все быстрее. Продолжая вздрагивать, она вскрикивала при каждом погружении, она размыкала губы при его удалении и снова сходились они, когда прилагала усилие моя рука. И так, с воинственным упорством, он пробирался в нее до тех пор, пока стало понятна мне невозможность дальнейшего продвижения. Треть его осталась снаружи, но я счел то вполне примечательным результатом. При невысоком росте девушки, глубина ее влагалища оказалась намного больше средней и инженеру следовало иметь соответствующую мужскую плоть, чтобы в должной мере могла его жена насладиться своим телом. Как я узнал еще во время учебы и чему я склонен был верить, ибо подобное говорили мне и многие другие женщины, мало что могло быть приятнее для них, чем упирающаяся во вход в матку головка члена. Какими бы ни были размеры члена и влагалища, главным было именно их позволявшее то соответствие. Меньшего размера мужская плоть едва ли могла удовлетворить женщину, независимо от стараний. О недовольстве слишком большим размером мне пришлось слышать только однажды, да и тогда причиной я счел узкое и маленькое влагалище женщины.

Уже через пару десятков фрикций тело девушки свыклось с размерами фламара и теперь уже он если и причинял ей боль, то стала она тем жалящим привкусом, какой делает некоторые блюда особенно запоминающимися и волнующими, вынуждая просить их вновь и вновь. В стонах ее слышалось теперь только наслаждение, вспыхивающее искоркой боли лишь когда головка упиралась в непреодолимый предел. Фламар теперь почти наполовину покидал ее тело и гладко скользил внутрь и каждый раз ноги ее раздвигались и сходились, а левая рука снова была уже на груди, впиваясь в нее острыми ногтями, лак чей черноту выгрыз из самых глубоких пещер подземного мира. Голова ее поворачивалась из стороны в сторону, зубки покусывали красный шелк подушек и каждое второе погружение завершалось уже вонзавшейся в ее плоть протяжной дрожью.

– Сильнее! – правая ее рука присоединилась к ласке, сжимая сосок. – Я хочу сильнее!

Но подобное было бы неразумным и могло повредить ей, посему я продолжал так, как следовало. Стоны ее пронизало недовольство.

– Ну же, доктор, сильнее! – правая ее ладонь протекла от груди по животу, опустилась на лобок, нащупала указательным пальцем алую твердь. – Не бойтесь. Мне нужно это. Больше, чем что-либо. Разве вы здесь не для того, чтобы насытить мою страсть?

Ладони ее вывернулись, уперлись в изголовье, руки сошлись и прижали, смяли волосы, нарушая симметричное их разделение.

– Ну же, доктор! – она трясла головой, кусая губы. – Что вы хотите? Я прошу вас.

Голос ее дрожал от нестерпимой похоти, все меньше перистых вздохов отделяло девушку от оргазма и я, ввиду несомненного ее наслаждения, позволил своей руке ускориться. Фламар погружался теперь резко и на всю доступную глубину, сопровождаемый возгласами влажной радости и она подавалась навстречу ему, выпрямив руки, упираясь ими в изголовье. Левая из них не выдержала, взметнулась, схватила грудь и, вместе с тем, как фламар ткнулся в матку, сдавила ее с такой силой, что ногти порвали тонкую ткань. Раздавшийся при том слабый шероховатый звук изумил девушку. Приподняв голову, она отняла руку, взглянула на груди, на три овальных разрыва над левой из них, пламенеющих хрупкой белизной и от вида их губы ее широко раскрылись и новый стон, хриплый, переливчатый вой, тоскующий по беспутной вседозволенности сна, впустил в нее неистовую смелость. Возопив, она стиснула груди руками, сгибая напряженные пальцы, подцепила ткань и рванула ее в стороны. С нежным треском та разошлась, обнажая покачивающиеся высоты молочной плоти и вид ее, освобожденной яростным разрушением, указал мне на невозможность следования прежним законам там, где насилие порождало само себя и могло существовать в одном теле во всей полноте воплощения, делая его одновременно и насильником и жертвой.

В то мгновение фламар почти покинул ее тело. Глубоко вдохнув, я резким ударом втолкнул его и девушка вскрикнула, сдавила соски руками, взвыла, изгибаясь и подаваясь навстречу пытавшему ее орудию.

– Да! – пробился ко мне ее голос сквозь горячий шум, окруживший меня. – Вот так!

Следующий удар был еще сильнее, но она только громче застонала и послышалось мне некое недовольство в дыхании ее, в изменившемся, обретшем в себе сладковатую пряность запахе, томное разочарование, сминавшее все скороспелые надежды.

– Лучше, доктор. – она прикрыла глаза сгибом локтя. – Вы же можете лучше.