скачать книгу бесплатно
Так прожили мы до конца 1868 года, совершенно не замечая того, что творилось вне нашего дома, почти не зная внешнего мира. Даже хроническая болезнь моей матери, продолжавшаяся много лет, стала как бы нормальным явлением.
Никто из близких в это время не умирал.
Среди такого замкнутого круга нашей семейной жизни особенно ярко вспоминается весна 1862 года.
У отца была дача в 14 верстах от Петербурга на Парголовском озере, на которую мы переезжали возможно раньше, обыкновенно в конце апреля, и оставались на ней до октября, купаясь с самого дня переезда по день отъезда в город. В октябре температура воды в озере понижалась до 6 градусов.
В 1862 году ввиду обострившейся болезни матери нас, четырех младших (вторую сестру и трех братьев), отправили на дачу с нашей воспитательницей мадемуазель Лалле, отец же и старшая сестра остались с матерью в городе.
В тот год в Петербурге и во многих других городах возникали ежедневные пожары, охватывавшие целые улицы. Выгорало по несколько десятков, сотен домов, шли постоянные поджоги.
Особенно сильный пожар был в Духов день. Во время ежегодного в этот день гуляния в Летнем саду – смотрин купеческих невест – подожгли гостиный двор, толкучий рынок, а по ту сторону Фонтанки у Чернышова моста лесные склады Громова и весь Жербаков переулок.
От запылавших складов, досок, бревен, дров получился такой каленый жар, что загорелось здание Министерства внутренних дел, по воздуху летали горящие головни (целые балки), толстые папки с делами, на воде горели садки.
Наша квартира находилась в Театральном переулке, окна большой гостиной и нашей классной комнаты выходили на Чернышевскую площадь против самого Министерства внутренних дел. Жар был так силен, что люди все время поливали водою стекла балконной двери и окна.
Мы с Лалле все время стояли на Парголовской горе, откуда город казался охваченным одним огненным кольцом и, наконец, не утерпев, переглянулись со старшим братом, побежали домой, сели верхом и тайком уехали в город, куда прибыли около девяти часов вечера. Родители сделали вид, что сердятся на нас, но мы по тому, как нас поцеловала мать, по лицу отца, по тону его вопросов, зачем приехали, понимали, что они в душе одобряют нас.
К вечеру следующего дня пожар начал затихать, склады дерева, деревянные дома Щербакова переулка, толкучий рынок выгорели дотла. Гостиный двор частью уцелел. Удалось при помощи впервые примененной паровой машины отстоять нижние этажи Министерства. Уцелела и наша квартира.
Когда мы с братом под вечер пошли по направлению к Александрийскому театру, то увидали следующую картину: с Невского на Театральную площадь, мимо здания Публичной библиотеки свернул государь Александр II. Он ехал один, верхом, шагом, окруженный сплошной толпой народа, которая теснилась к нему, крестила его, целовала его руки, ноги, даже лошадь. Государь ехал на пожарище грустный, слезы временами капали из глаз.
Всего лишь год с небольшим тому назад, государь, освободивший десятки миллионов людей от крепостной зависимости, наделивший их землей, сделавший это одним росчерком пера (чему нет другого примера в мировой истории) видел кругом себя растущие злодеяния и не мог не скорбеть душою.
Виденная нами картина, обожание толпы не поддаются никакому описанию. Но она так и стоит у меня перед глазами.
Когда мы рассказали матери все виденное нами, она крепко поцеловала нас и сказала:
– А теперь поезжайте обратно, успокойте бедную Лалле, хотя ей уже сообщили, где вы.
Возвращаюсь к празднованию серебряной свадьбы: это было наше последнее торжество, 12 марта 1870 года внезапно скончалась мать.
В мае женился старший брат, двадцатилетний студент 5-го курса Медико-хирургической академии.
Ранней осенью жившая у нас с отбытия в Париж мадемуазель Лалле, англичанка мисс Эллен, заболела черной оспой и, проболев неделю, скончалась на руках моих сестер, не допустивших ее отправки в больницу.
Весной 1871 года вторично женился мой отец, на княжне Трубецкой, а вслед затем вышли замуж старшая сестра за барона Таубе, вторая сестра за Зубова, и они переехали на жительство в Псков.
В октябре 1872 года старшая сестра, отличавшаяся всегда крепким здоровьем, неожиданно скончалась от неблагополучных родов.
Недолголетен оказался и второй брак отца. Хотя они совершенно подходили друг другу по возрасту и в 1873 году у них благополучно родилась здоровая, крепкая дочь, отец с весны 1874 года стал недомогать. Объяснили это переутомлением от постоянной напряженной работы, и в начале лета того же года они уехали на продолжительный отдых за границу. Мы сначала переписывались, но затем, с середины лета, письма от него прекратились. Осенью отец и мачеха неожиданно вернулись и поселились на даче. Отец стал постепенно утрачивать дар речи, обнаружились признаки прогрессивного паралича. Проболев несколько месяцев, он скончался 22 января 1875 года, не дожив одного месяца до 56 лет.
Владимира Егоровича знала не только Медико-хирургическая академия, где он был тридцать пять лет профессором и ведал клиникой по внутренним болезням, но знал и любил весь Петербург, богатый и бедный, как врача, никогда никому не отказавшего в помощи, всегда ехавшего к больному по первому зову, будь то днем или ночью, смелого в лечении и никогда не останавливавшегося ни перед какой ответственностью, если дело шло о спасении жизни.
Изменилось наше материальное положение, и в дальнейшем мы были предоставлены сами себе.
Так решительно поступила жизнь, разрушив наше гнездо и поставив нас перед своей действительностью.
Но возвращаюсь к первым дням моего производства в офицеры.
В чине прапорщика я пробыл около шести лет. Вообще, пока существовало производство по полкам, в Семеновском же полку производства почти не было, и мы, семеновцы, в отношении продвижения в чинах намного отставали от своих сверстников других полков 1-й Гвардейской дивизии, но нам так хорошо жилось, что никто на это не сетовал и не расставался с родным полком.
Служба младших офицеров состояла:
а) в ответственном обучении своих взводов по всем отделам одиночного обучения и стрелкового дела;
б) в обучении грамотности и по уставам внутренней и гарнизонной служб;
в) в несении нарядов помощника дежурного по полку, в караулах и дежурными по военным госпиталям, кроме того, каждый младший офицер помесячно наблюдал за приготовлением пищи.
В то время каждая рота самостоятельно вела полное хозяйство, то есть не только варила обед и ужин, но пекла хлеб и варила квас. Государева рота славилась своим хлебом и кашей. Каша ставилась в чугунах в глубь хлебной печи и там парилась во все время выпечки хлеба, делаясь особенно мягкой и рассыпчатой. Масло в кашу выдавалось чухонское, по расчету 3 фунта на 100 человек.
Помню, как я, пробуя впервые пищу, увидав в котле какую-то, как мне показалось, грязную накипь, попрекнул кашевара и хотел приказать ее снять.
К счастью, за мной стоял Ксенофонт Максимыч, который шепнул:
– Ваше Высокоблагородие, ведь это вы велите навар снять.
Когда мы вышли с кухни, объяснил мне, что такое навар. Я был очень смущен, а когда рассказал об этом дома за обедом, сестры подняли меня на смех.
Чайного довольствия не было совсем. В казармы допускались сбитенщики, у которых желающие могли покупать сбитень по полкопейки за кружку. В лагерное время кроме сбитня единственным лакомством для солдат были оладьи, продававшиеся с лотка. За копейку солдат имел право взять одну оладью и обмакнуть ее в постное масло, кувшин с которым висел у лотка.
Посты соблюдались полностью до 1872 года, когда по настоянию врачей для улучшения питания людей постную пищу приказано было варить лишь на первой, четвертой и седьмой неделях поста и в дни говения.
Приверженность к постам среди людей была так велика, что когда впервые на второй неделе сварили скоромную пищу, только один солдат во всем полку поел ее, остальные до нее не дотронулись и предпочитали оставаться на одном хлебе.
Офицерских собраний еще не было, но мы часто сходились по вечерам либо в дежурной комнате и биллиярдной при ней, либо на квартире полкового адъютанта, штабс-капитана Ковалевского, а потом штабс-капитана Викулина, обменивались впечатлениями и беседовали до глубокой ночи. Об усталости никто никогда не упоминал.
Только когда приезжал отставной семеновец Бакунин, беседы переходили все пределы, так как Бакунин ни за что не ложился спать ранее пяти часов утра и любил начинать ужинать после двух часов ночи.
Однажды было решено отучить его от столь поздних «посиделок», и когда Бакунин появился во втором часу ночи, по обыкновению потребовав ужинать, ему заявили, что, к сожалению, ничего нет. Он не поверил, отправился обыскивать все шкапы, но ничего не нашел. Сперва было рассердился, но потом расхохотался:
– Это свинство, господа, предательство. Вы это нарочно против меня сделали. Посидел недолго и уехал.
Через день, когда мы стали уже расходиться, вдруг появился Бакунин и торжествующе заявил:
– Второй раз не надуете, прошу всех остаться, а ты (обращаясь к денщику) принеси с извозчика корзину и мы отлично поужинаем.
Пришлось с ним примириться.
Наезжали и другие старые семеновцы, среди них неугомонный Назимов. Этот не довольствовался беседой в излюбленной квартире, настаивал на поездку к Дюссо или Делуту (известный тогда ресторан), или в «Самарканд» к цыганам, где и давал волю своей широкой натуре.
Еще живо сохранялось воспоминание о последней его выходке, после которой, в сущности, ему и пришлось оставить полк.
Уехавши на воскресение в город, Назимов к понедельнику в лагерь не вернулся, полку же предстоял высочайший смотр стрельбы. Командир полка граф П. А. Шувалов, зная повадку Назимова, командовавшего четвертой ротой, приказал полковому адъютанту Ковалевскому разыскать Назимова и во что бы то ни стало водворить его в лагерь.
Штабс-капитан Ковалевский с одним из ближайших друзей Назимова тотчас же выехали в Петербург, оттуда в Новую деревню на Минеральные воды Излера, где и застали Назимова в обществе знаменитой тогда шансонетной певицы Матильды, в которую он был без памяти влюблен. Когда за ужином стали настаивать на его немедленном возвращении в лагерь, Назимов объявил, что никуда от Матильды не уедет.
Пришлось прибегнуть к ее помощи, и она действительно уговорила его обещанием проводить до самого лагеря.
Назимов сдался, но потребовал, чтобы в честь Матильды была подана от Сабаева четверка серых с лентами в гривах.
И эта его фантазия была исполнена. Решимость Матильды проводить Назимова являлась настоящим самоотвержением с ее стороны, потому что ей пришлось одной ехать обратно на той же четверке, ибо в то время в лагерь гости допускались только в определенные дни, раз в неделю (у нас по четвергам).
В офицерскую столовую можно было вводить только офицеров других частей, все же остальные гости, даже семьи своих офицеров принимались или в бараке пригласившего, или в беседках в саду при офицерской столовой.
Особенно торжественным днем, настоящим военным праздником являлся день высочайшего объезда лагеря, заканчивавшийся зорей с церемонией при царской Ставке на левом фланге нашего полка.
При объезде войска стояли на передней линейке своих лагерей без оружия. Всюду раздавалась музыка и песни, а при появлении державного вождя, после ответа на приветствие, раздавалось громовое «Ура».
Государыня императрица, великая княжна и великие княгини следовали вдоль линии лагеря в парадных экипажах la Daumond, государь император на коне в сопровождении великих князей, дежурства, свиты и начальствующих лиц.
Зорю играли все хоры музыкантов и барабанщики (свыше 500 человек) под управлением Вурма. Молитву «Отче Наш» читал полковой барабанщик лейб-гвардии Преображенского полка.
В лагерное время все занятия и смотры производились в походной форме и только один раз, на параде в присутствии государыни императрицы Марии Александровны,[10 - Великая княжна Мария Александровна (1853–1920) – дочь императора Александра II и императрицы Марии Александровны. С 1874 г. замужем за принцем Альфредом герцогом Эдинбургским. С 1893 г. герцогиня Саксен-Кобург-Готская, сохранила титул герцогини Эдинбургской.] войска выводилась на парад в летней парадной форме (мундир с эполетами и лацканами, в пехоте белые шаровары навыпуск).
По прохождении всех войск церемониальным маршем император Александр II сам принимал командование и, построив войска в общую резервную колонну, проводил их перед государыней императрицей, салютуя Ее Величеству. Все шли в ногу. Музыканты на ходу играли колонный марш, следуя при своих частях, получалось величественное зрелище.
В одну из вечерних бесед мы договорились о том, что наша полковая библиотека, насчитывавшая уже тогда свыше 4000 томов и постоянно пополняемая, далеко не в должном порядке, и что необходимо составить систематический каталог по отделам.
Сейчас же заявились шестеро желающих взяться за эту работу.
Собирались по вечерам, работали усердно до глубокой ночи и составили каталог.
Не обошлось и тут без веселых ужинов.
Когда засиживались очень долго, один из нас, по очереди, отправлялся в Милютины лавки, покупал холодной еды и на обратном пути, в Троицком переулке, стучался в форточку булочной Филиппова и приобретал горячие булки.
Всю зиму каждое воскресение полк, заступавший в караул по первому отделению, сдавал в Михайловском манеже в высочайшем присутствии развод с церемонией.
Часть, сдающая развод, строилась по одному фасу манежа, против нее, по другому фасу – офицеры всех полков Петербургского гарнизона с командирами полков во главе.
По команде «господа обер- и унтер-офицеры на середину марш!» государь обыкновенно добавлял «господам офицерам являться».
По этой команде каждый из офицеров, заступавший в караул, держа саблю «под высь», подходил к Его Величеству и, опустив саблю, рапортовал:
«Ваше Императорское Величество, такой-то караул наряжен».
Кажется просто, а между тем хорошо явиться было очень трудно. Волнение, которое мы испытывали, подходя к государю, и сотни глаз, следившие за каждым жестом являющихся, вызывали особенное напряжение. Зато, когда все бывало сойдет хорошо и по окончании развода услышишь от государя: «Спасибо, семеновцы, за блестящий развод», появлялось чувство какого-то особенного удовлетворения.
Среди ровного течения мирной жизни три события в течение 1872 года внесли большое оживление во внутреннюю жизнь полка.
В Вербное Воскресение сдавал развод 1-й батальон Семеновского полка. Когда по прибытии «сбора» вышли вперед обер- и унтер-офицеры, вместо обычных слов «господам офицерам являться», государь, подозвав наследника, повелел взять «на караул» и громко произнес:
– Поздравляю вас с новым начальником дивизии.
Долго несмолкаемое «Ура!» было ответом на эти слова.
Когда Его Величество отбыл из Манежа, старый начальник дивизии генерал-адъютант Дрентельн подошел к нам и сказал:
– Встаньте, господа, кругом, сейчас наследник цесаревич придет благодарить вас от имени государя за действительно блестящий развод.
Долго не шел наследник. Наконец решился, стал подходить быстрыми шагами и вошел в круг, покраснел до того, что весь затылок побагровел.
Постояв несколько мгновений, цесаревич обратился к генерал-адъютанту Дрентельну:
– Не могу, Александр Романович, скажите вы им, – и быстро удалился.
Генерал-адъютант Дрентельн улыбнулся и сказал:
– А между тем государь император дал Его Императорскому Высочеству самое приятное поручение поблагодарить вас за блестящий развод и за то, как вы отлично все щегольски, строго являлись, по форме одеты.
На Фоминой неделе прибыл в Петербург старый германский император Вильгельм[11 - Вильгельм I (1797–1888) – германский император (с 1871), сын прусского короля Фридриха Вильгельма III и Луизы Мекленбург-Штрелицкой. Регент (1857), король Пруссии (1861).] благодарить государя императора за пожалование в его лице германской армии ордена Св. великомученика и победоносца Георгия I степени и назначения его шефом 13-го драгунского Военного ордена полка.[12 - 13-й драгунский Военного ордена генерал-фельдмаршала графа Миниха полк сформирован в 1709 г. как Драгунский гренадерский полковника фон дер Роппа полк. С 1864 г. – 13-й драгунский Военного ордена полк. С 1882 г. имел номер 37, с 1907 г. – 13. В 1914 г. входил в 1-ю бригаду 13-й кавалерийской дивизии 14-го армейского корпуса. Дислокация – г. Гарволин Варшавской губернии.]
По случаю этого приезда состоялись торжества: после парадного обеда зоря с церемонией на Дворцовой площадке и парад войскам на Царицыном Лугу.
Весна стояла холодная. Царицын Луг еще был замерзший. Градоначальник генерал-адъютант Трепа[13 - Имеется в виду Федор Федорович Трепов (1808 или 1812–1889) – русский государственный и военный деятель. Генерал-адъютант, генерал от инфантерии, затем санкт-петербургский обер-полицмейстер (1866–1873) и градоначальник (1873–1878).] решил во чтобы-то ни стало осушать луг. С этой целью за день до парада весь луг был уложен кубами дров на одну сажень друг от друга и зажжен. Но результат от такой топки получился обратный. Луг глубоко растопило и получилась вязкая грязь. Пока проходила пехота, было тяжело только нам. Когда же пошла артиллерия, а за нею кавалерия и государь стал подавать сигналы «рысь и карьер», то грязь взлетала стеной к стороне императоров.
Также состоялись смотр батальона лейб-гвардии Семеновского полка с числом рядов по военному времени, на котором был подробно показан новый только что высочайше утвержденный устав – «действия в сомкнутом и в рассыпном строях», все действия в рассыпном строю были проведены со стрельбой холостыми патронами; и смотр 13-го драгунского Военного ордена полка, нарочно вызванного из Ковно для приветствия шефа.
В этом же году исполнилось 200 лет со дня рождения Петра Великого.
Ко дню парада в Петербург был доставлен ботик собственноручной работы Петра и торжественно провезен перед фронтом войск.
Почетными парными часовыми к ботику были назначены унтер-офицеры от полков Петровской бригады (лейб-гвардии Преображенского и Семеновского). Часовые стояли у ботика в парадной форме времен Петра. Мы подобрали четыре пары одна красивее другой настолько, что старые генералы приезжали в полк и просили показать им часовых.
Великим днем являлся день полкового праздника, 21 ноября, Введение во храм Пресвятой Богородицы.
К празднику тщательно готовились, даже шитье новых мундиров мы, офицеры, подгоняли к этому дню и обновляли их на Церковном параде. В ротах, помимо улучшенной пищи, устраивались развлечения, допускались гости, танцы.
Накануне праздника в полковом соборе, после всенощной, служили панихиды по всем почившим Державным шефам полка, по всем семеновцам, живот свой на поле брани положившим и мирно почившим.
После панихиды все собирались на чай в дежурную комнату. Самыми дорогими гостями были старые семеновцы, посещавшие нас в этот день, и беседа с ними затягивалась на долгие часы.
Вечер целиком принадлежал нам.
В ноябре 1872 года в Петербург прибыл император Франц Иосиф,[14 - Франц-Иосиф I (Франц-Иосиф-Карл Габсбург-Лотарингский) (1830–1916) – император Австрии (1848) и апостольский король Венгрии (1867), сын австрийского эрцгерцога Франца.] и государю благоугодно было назначить в честь него парад войскам на 22 ноября.
Кому-то из осторожных пришла мысль о необходимости ввиду высочайшего смотра перенести домашнее празднование полкового праздника на другой день.
Командир полка предложил спросить офицеров. Мы же и мысли не допускали о перенесении празднования на иной день и единогласно ответили:
– Праздник справлять как всегда, что касается парада, то ручаемся и за себя и за людей.
Командир улыбнулся:
– Справляйте по-семеновски, но в полночь всему конец.
