В отражении

Екатерина Сереброва

В отражении

Глава 1

На мокром асфальте разбегались тонкими струйками ручейки. Ксения в своем бежевом пальто совсем продрогла под дождем. Она прижимала к груди свёрнутый в трубку холст, будто ребенка. Под пальцами угадывалась фактура масляной краски, доносился соответствующий запах. «Рассвет в пустоте» – так она назвала эту работу. Теперь название казалось глупым, но в момент написания и духовного подъёма выглядело гениальным.

Она бежала, перепрыгивая через лужи, периодически спотыкалась. Вымокшая, но сохранившая от сырости драгоценное полотно прижатым к свитеру, молодая художница распахнула старенькую скрипучую дверь полуподвального помещения и облегченно выдохнула: спаслась от стихии и успела. Поднявшись на пару ступенек, она поправила длинную юбку и сделала вид, что не замечает грязи на туфлях и подошве. В маленьком коридоре сбросила пальто и влетела в тесное помещение.

Молодые творцы собрались на ежемесячный «смотр», где обсуждали произведения и успехи. В комнате свет падал лишь на площадку с выставленными мольбертами, а в зале царил полумрак. Ксения прошла вдоль стены, стараясь быть невидимкой. Её тёмно-синий свитер и серая юбка растворялись в пространстве.

– Ксюш, ты пришла! – Лёня, скульптор с добрыми глазами за стеклами очков, махнул ей рукой. Рядом с ним сидела Алиса, фотограф и дизайнер, её рыжие волосы были собраны в небрежный узел.

– Мы уже боялись, ты опять передумаешь, – тихо сказала Алиса, обнимая её за плечи. – Показывать будешь?

Ксения кивнула, развернула холст. На нём – одинокий шар, висящий в пространстве между тёмно-лиловым и пепельно-серым, с едва уловимым намёком на свет где-то за границей полотна. Работала она над ним два месяца, вложив в мазки всё свое смятение и сквозящее одиночество.

– Тонко, – осторожно заметил Лёня.

Алиса просто сжала её руку. Они были её друзьями, островками безопасности в этом море оценивающих взглядов.

Заседание их небольшого, но крайне дотошного клуба начался. Куратор, женщина с седым каре и острым взглядом, предлагала поочередно обсудить те проекты, которые принесли собравшиеся. До Ксении очередь дошла через полчаса. Сердце колотилось где-то в горле.

– Ксения Волкова, – голос куратора прозвучал нейтрально. – «Рассвет в пустоте». Масло.

Холст установили на мольберт под софитами. Свет сделал цвета глубже, но и обнажил каждую трепетную линию. Наступила тишина – та особая, тягучая тишина, которая тяжелее любого смеха.

И тогда раздался голос. Чёткий, насмешливый, режущий воздух как лезвие.

– Интересно, – сказал Артём с идеально уложенными волосами. Он стоял чуть в стороне, облокотившись о дверной косяк, в изумительном чёрном костюме. Оценивающе оглядел Ксению, которая и сама догадывалась, что ее наряд – бледная тень. Его творческие работы – агрессивные коллажи из металла и цифровых отпечатков – уже получили одобрительные кивки. – Это что, манифест депрессивного зумера? Или просто не хватило навыков для более сложной композиции?

В воздухе повисло напряжение. Кто-то сдержанно хихикнул. Ксения почувствовала, как горит лицо.

– Я… это про одиночество, но с надеждой, – едва слышно проговорила она.

– Одиночество? – Артём приподнял бровь. – По-моему, очень банально и без смысловой нагрузки. Шар, который боится упасть, потому что не знает куда. Без оригинальности, без концепта. Просто эмоциональный шум на холсте. Я вообще не понимаю, почему мы держим в клубе настолько непрофессионалов.

Лёня потупился, изучая собственные ботинки. Алиса нахмурилась, но промолчала. Никто не вступился. Нейтралитет – вот самая удобная позиция в мире искусства, где сегодняшний оппонент завтра может стать нужным связным.

Остаток вечера прошёл в тумане. Комплименты другим работам, обсуждения перспектив и готовящихся к выставке работ лучших – всё это долетало до Ксении, как из-за толстого стекла. Она ловила на себе взгляды – не сочувствующие, а скорее любопытные, как на животное в зоопарке, которое неожиданно укусило посетителя. Артём был звездой вечера, центром притяжения. Его цинизм выдавали за прямоту, его насмешки – за профессиональную критику и смелость.

Она ушла одной из первых, не прощаясь. Прохладный воздух обжёг лёгкие. В автобусе, пропахшем бензином, Ксения добралась до скромной квартирки на окраине, где она жила с Тимофеем уже год.

Дома пахло чесноком и безнадёгой. Спортивной комплекции, с привлекательным лицом Тимофей сидел на кухне с ноутбуком, на экране застыла пауза в компьютерной игре.

– Ну как, Пикассо? – спросил он, не отрывая взгляда от монитора. – Продала всё с молотка?

– Надо мной смеялись, – выдохнула Ксения, снимая пальто.

– А я что говорил? – Тимофей щёлкнул клавишей, игра ожила. – У тебя сплошная депрессуха, бросай ты это. Сваргань лучше нам похавать.

Она смотрела на его широкую спину, на знакомый затылок, и чувствовала, как обида, копившаяся весь вечер, смешивается с чем-то более старым, более горьким. Слова застревали комом в горле. Она не умела возражать. Не умела кричать. Её оружием всегда было молчаливое отступление.

Но сегодня что-то дрогнуло.

Не сказав больше ни слова, она прошла в маленькую комнату, служившую ей мастерской. Запах скипидара, масла, грунтовки – её единственная настоящая крепость. На мольберте стоял незаконченный пейзаж. Она грустно сняла его, отнесла к стене.

Достала новый, грунтованный холст. Поставила на подставку.

Взяла уголь. Её рука, обычно такая осторожная, дрогнула, а затем повела по поверхности резко, почти яростно. Она не думала о композиции, о свете, о «концепте». Она выпускала наружу чёрную дыру, которая зияла у неё внутри.

Сначала появился контур фигуры. Узнаваемый силуэт в пиджаке, надменный наклон головы. Артём. Но не реальный, а её, Ксюшин – кривой, утрированный, гротескный. А вокруг тёмная, тягучая, воронкообразная бездна. Черная дыра, сотканная из сажи, индиго и тушёно-бордового. Она рисовала её мастихином, швыряя краску на холст, слой за слоем, создавая иллюзию бездонности, затягивающей материю.

Фигурка Артёма на переднем плане закручивалась спиралью, разрывалась на части, исчезала в этой всепоглощающей тьме. В нижнем углу, уже почти инстинктивно, она вывела тонкой кистью дату и время.

На создание ушло не более часа. Когда она отложила кисть, злость уступила место опустошению и странному, леденящему спокойствию. Она смотрела на картину. Это была лучшая её работа. Самая честная и самая страшная.

Игорь уже спал, когда она легла. Сон не шёл. Она ворочалась, перед глазами стояли то насмешливый взгляд Артёма, то безразличный затылок Игоря.

В полвторого ночи завибрировал телефон. Сообщение в общем чате клуба «Не-Пикассо». От Алисы.

«Ребята, вы в курсе? Артёмка, похоже, пропал. Ребята видели, как он зашёл в подъезд дома, но в квартире не появился. Родня всех опрашивала, но мы и сами в шоке».

Ксения медленно села на кровати. Экран телефона освещал её бледное лицо в темноте. Она обернулась, взгляд упал на дверь в мастерскую, из-под которой струился слабый свет от невыключенной лампы.

Там, на мольберте, в свежей, ещё влажной краске, Артём навсегда исчезал в черной дыре.

А на её пальцах, под ногтями, будто прилипшие намертво, темнели крошечные, почти невидимые пятна сажи и тушёно-бордовой масляной краски. Ксения чувствовала, что лицо трогает улыбка. Если бы она видела себя со стороны, то отпрянула б от ужаса. Но отражение не попадалось ей на глаза, и внутри было облегчение и нечто, похожее на злорадство.