Юрфак. Роман

скачать книгу бесплатно

Юрфак. Роман
Екатерина Нечаева

Юрфак – факультет, на котором изучается наиважнейший закон: каждый человек не просто имеет право на счастье, он обязан быть счастливым. Но что делать, если жестокость отца воспитывает в ребёнке ответную жестокость? Как жить, когда открывается нелицеприятная тайна, долгие годы хранимая самым близким тебе человеком?Автор, переплетая в повествовании множество философских тем и проблем, обратился к реальной уголовной хронике, вписав её в выдуманную канву повествования.

Юрфак

Роман

Екатерина Нечаева

Редактор Владимир Нечаев

© Екатерина Нечаева, 2024

ISBN 978-5-0064-5026-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Послепрочтённое

Второй роман Екатерины Нечаевой является своеобразным продолжением первого – «На другой стороне лжи». Во-первых, один из персонажей перекочевал на новые страницы в качестве главного героя. Во-вторых, нынешний роман – также про то, что происходит на другой стороне жизни – не видимой, но существующей: не видимой извне как в силу невозможности (потому как экзистенциальные переживания – это сугубо внутренний опыт), так и в силу простого человеческого желания оставаться в неведении относительно тёмных её сторон. Автор обратился к реальной уголовной хронике, вписав её в выдуманную канву своего повествования. В-третьих, проявление культурной матрицы пермского духа (зона, вольница, эхо, скит) продолжило своё бытование на страницах и этой книги. Первый роман был пропитан душой Перми, а этот – суровым воздухом Пермского края. Географические и исторические отсылы очень познавательны: зимник, судьба пленных немцев, архивные документы по возникновению первых тюрем. Читаешь, например, о последних и понимаешь, в каком страшном мире мы живём: люди мельчают, и преступления становятся всё более изощрёнными, словно малость внутреннего объёма души компенсируется в них, пыжась, чем создаёт иллюзию своей великости.

Роман сплетён из множества философских тем и проблем: мужская и женская дружба, природа добра и зла, проблемы прощения и самопрощения, мир глазами ребёнка, истоки жажды власти, разные лики любви, жизненный выбор, смысл времени. Екатерина, слышавшая, естественно, о Карле Густаве Юнге и его учении об архетипах, смогла точно транслировать коллективное бессознательное в сюжет и образы персонажей. Данный факт ценен: он показывает, что не только сам автор писал роман, но роман отдался автору, писался через него, как будто гении (духи-посредники бессознательного) нашептывали о важнейших первоформах культуры: архетипах Матери и Отца, Анимуса (архетипе мужского начала) и Аниме (архетипе женского начала), и авторское воображение с лихвой наполняло их фантазийной конкретикой.

Вновь текст читался так, что оторваться было невозможно! Я оказалась под воздействием авторской магии плетения текстового полотна – плотного, увлекающего, с лёгкостью переключающего внимание читателя с одной эпохи на другую. А какие потрясающие своей свежестью художественные описания природы, населённых пунктов, состояний героев!

Развитие сюжетной линии оказалось настолько непредсказуемым – ранящим и исцеляющим одновременно, – что это вылилось в стихотворение:

Нехватка воздуха от нежданного поворота,

и сердце с уханьем – вдоль позвоночника челноком,

неспешность мысли вмиг оборачивается охотой:

несясь, как гончая, не взирая на в-горле-ком…

Души обшивка пробита, словно корабль – об рифы:

подкожный ужас предстал изнанкою красоты.

Латать пробоину доверяю любви и – мифу

о тех, кто держит и отпускает свои бразды…

Финал романа получился открытым. И это – блестяще! Он играет роль лакмусовой бумажки, указывающей на внутреннее состояние читателя, его мировоззренческие установки: не на пессимизм или оптимизм, а – на способность или неспособность верить в силу в любви, быть в ней.

Я – не оптимистка, но я знаю на примере «Божественной комедии» Данте Алигьери, что тот, кто познал рай (любовь), сможет вынести любой ад – не тем, что будет игнорировать его, но – помнить его реалии ровно настолько, чтобы воссоздавать рай в своей жизни и жизни своих любимых. Только любовь способна держать баланс прошлого и будущего в жизни человека, о чём глубоко рассуждает Екатерина почти в самом конце романа. Только любовь исцеляет. Только любовь реализует желание и долг быть счастливыми.

Кандидат философских наук,

поэт Наталия Хафизова

ПРОЛОГ

по характеру и свойствам своим

более соответствующий предисловию

Идея написания романа «Юрфак» пришла тогда, когда несколько случайных, казалось бы, дорог сплелись в одну – не случайную – и образовали крепкое устойчивое полотно. Однажды (в баре, в приятной обстановке, под ненавязчивую музыку) знакомая рассказала, с какими делами ей приходится сталкиваться и как обычные гражданские дела приобретают статус уголовных. Одно из преступлений вызвало сильное негодование, и появилось желание написать об этом. В описании аферистской схемы я сознательно не прибегала к детализации: не потому, чтобы эта книга не стала инструментом по созданию сомнительного бизнеса, а потому что, в первую очередь, это истории людей, отягощённые разными жизненными ситуациями.

Название родилось сразу и уже не менялось. Но «Юрфак» – это роман не о тех, кто учится на юридическом, а о тех, кто, выражаясь языком Канта, ищет внутренний закон в себе, кто, умея восхищаться звёздным ли небом, или шумом дождя, или звуком лопающейся почки, созерцает нечто большее, чем заложено в любом природном явлении, наделяя его осознанностью. Сама жизнь становится факультетом, на котором изучаются её законы, постигаются основы неписаных истин, рождаются и гаснут свои звёзды.

Как только я приступила к написанию романа, случилось ещё одно событие, оказавшее и на меня, и сам роман большое влияние. В апреле 2021 года меня пригласили как писателя на конференцию во ФСИН (Федеральная служба исполнения наказаний г. Пермь). Конференция началась с доклада кандидата исторических наук Космовской Анны Алексеевны! Да, в конце предложения именно восклицательный знак, потому что доклад Анны Алексеевны касался разбойных приказов (мест, где вершилось правосудие) и соликамского списка колодников XVII века. Мысль вплести эти факты в роман пришла сразу же, с Анной Алексеевной договорились прямо в зале, где проходила конференция (а для чего микрофон существует? громко озвучивать свои желания!), и уже в конце дня доклад был у меня. Случайность? А как же тогда ещё множество фактов, бисером упавших на полотно сюжета? Например, в почти пустом автобусе, следующим по маршруту Березники-Пермь, ко мне подсел мужчина, оказавшийся в прошлом начальником снабжения базы облпотребсоюза? А я как раз пару дней назад «выпустила» в рейс героев романа именно с этой базы… Он многое порассказал, в том числе, и о схемах махинаций по распределению товара в маленькие магазины отдалённых районов. Этот момент в книгу не вошёл, но сам факт встречи с человеком, распределявшим товар, который уходил на наши севера, остаётся знаменательным. Тем более, что примерно в то же время и мой отец работал там водителем. Это с его слов была проложена зимняя ледовая дорога по Каме. Позднее слова эти были подкреплены жителями п. Ильинский, где мне не единожды довелось побывать и где я увидела, откуда начинался спуск на зимник (ледовую дорогу).

Как автор основным посылом романа я бы выделила мысль, что каждый человек не просто имеет право на счастье, он – обязан быть счастливым. Ни это право, ни эта обязанность не прописаны ни в одном законе и не изучаются ни на одном реально существующем факультете. Освобождает ли незнание закона «быть счастливым» от ответственности за его выполнение? Жить один раз и не использовать право быть счастливым… Не быть счастливым… Вдумайтесь в это!

Но возвращаюсь к роману.

Вечный бег, а точнее, постоянные побеги одного из главных героев (самостоятельно решившего занять значительное место в повествовании!) – из области фантасмагории, но нереальность этого факта не умаляет того, что это могло бы быть на самом деле. «Возможно ли такое?» – спросила я у консультантов-юристов, чьи имена останутся за кадром, потому что упомянутые дела на момент написания книги находились в производстве, и услышала, что теоретически – да, возможно. И этот вечный бег склеивает эпохи и картины жизни, оставляя следы на душах и судьбах героев.

На откуп читателю с замираем сердца я вручаю судьбу ещё одного главного героя, Гущина Сергея Сергеевича, переселившегося в сюжет из предыдущего романа («На другой стороне лжи», февраль 2021г.), дабы получить шанс новой жизни и обрести своё право быть счастливым. Его сложное детство раздроблено на три главы первой части, написание которой мне давалось ох как эмоционально нелегко! В противовес этому цельной главой прописывается картина детства одной из героинь, Вали Лаваневской, вышагнувшей позднее во взрослую жизнь натурой крепко скроенной. И даже мне, автору, неведомо, что объединило эти два выбившихся из-под контроля персонажа? Возможно, дорогой читатель, в этом разберёшься ты, ибо видишь больше и дальше, чем тот, кто мечется в ограничивающих восприятие буквах, словах, фразах, кто скован сюжетными линиями.

Жизни героев, их портреты и характеры складываются из фрагментов, разбросанных по всему повествованию. Собрать их воедино, создать цельное полотно, завершить мысль автора, додумать её – значит, дать жизнь каждому, кто живёт на этих страницах. Не спешите судить тех, кто встретится на юрфаке университета по имени Жизнь. Несмотря ни на что, не выносите им скоропалительных вердиктов. Позвольте им быть собой и раскрыться в полной мере. Позвольте им быть счастливыми, ибо счастье скрыто в полноте проживания момента, а не в том хорош этот момент или плох, ведь каждый момент жизни – последний.

P.S. То, что изначально планировалось как предисловие к роману в целом, стало вступлением к третьей части.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ХРУПКИЙ ЛЁД ДЕТСТВА

Глава первая. Шоколадные снегурочки

***

– Какую ручку сначала скушаешь у снегурочки? Левую или правую? – мама восторженно смотрела на Серёженьку огромными ярко-синими глазами, в которых таилась такая глубина, что постичь мысли этой миниатюрной женщины, росточком достигающей едва ли полтора метра, не мог даже её муж, окончивший в этом году пединститут и обосновавшийся в ближайшей школе в роли учителя физкультуры.

– Пвавую! – восторженно кричал мальчуган, мило закатывая глазки и резко выбрасывая вверх кулачок правой руки. – И евую! А потом говаву!

Мальчонка был мил. Впрочем, редкий ребёнок не мил в три с маленьким хвостиком. На круглом личике, обрамлённом прелестными чёрными кудряшками, красовались множественные следы шоколада и сверкали глазёнки, очень похожие на мамины, только цвет их получился несколько размытее, не такой яркий, как подзатянутое дымкой небо.

Супруги Гущины вместе с маленьким сынишкой занимали одну из комнат двухкомнатной коммунальной квартиры. Жили они на последнем этаже «малолитражного» дома, а потому знавали все прелести вечно текущей крыши: жёлтые разводы на потолке и подтёки на стене, смотрящей трёхстворчатым окном с облупившейся краской на улицу, были красноречивыми свидетелями того, что латать дыры надо вовремя. Справа от окна, по подоконнику которого, дабы уберечь жильцов от сквозящего ветра, было проложено старенькое красное стёганое одеялко, в самом углу, в ожидании Нового года и убежавшего в магазин Сергея-старшего стояла маленькая, как из песенки, живая ёлочка, раззолоченная прошлогодней мишурой и высеребренная таким же прошлогодним дождиком. Немногочисленные стеклянные игрушки, перекочёвывающие из года в год с одной ёлки на другую, поражали воображение мальчика своими формами и… своей несостоятельностью. Вчера он, к примеру, хотел съесть клубничку с ёлки, но игрушка сломалась, а он поранил палец, но не заплакал, а лишь изумлённо смотрел, как, густея, тихонько сочится кровь. Папа тогда пошутил, что, мол, кровь идёт – значит, живой. Серёжа был любопытен и многое выспросил у него про живое и мёртвое. Недоумению ребёнка из-за клубнички не было предела, поэтому сегодняшнее поедание снегурки доставляло необычайное наслаждение, хотя и тут не обошлось без конфуза: Серёжа ещё со вчера знал, что, когда порежешься, то идёт кровь, что это нормально и скоро заживёт, надо только засунуть пораненный пальчик в рот и прижать языком ранку, но внутри снегурки крови не оказалось, даже после того, как мама остатки её разрезала на мелкие части.

– Она мёвтвая? – испуганно спросил любознательный мальчишечка, чуть-чуть расстроившись, что он ест не живую снегурочку, и маме Лесе пришлось присовокупить к персонажу любимого всеми праздника ещё и шоколадного зайчика, в первую очередь потерявшего от острых зубок милого мальчугана свой хвостик. Заяц внутри оказался полым, и Серёжа, будучи эмоциональным ребёнком, расстроился окончательно. Утешали его долго: сначала успокаивала Леся, потом подоспел из магазина папа Серёжа и толкнул героическую речь о терпении. Сын мало что понял, но громогласные слова отца возымела своё действие, и он притих.

И старшее поколение, и так называемые подруги говорили Лесе, что она балует сына, что так вольно растить детей нельзя, но возгласы их её не смущали. Да и не общалась она на тот момент почти ни с кем, скинув с себя, как ярмо, и подруг, и родителей. Главное, что муж, тоже Серёжа, её в этом поддерживал. Да и как не поддержать! Сколько они отхватили всякого от сокурсников, от преподавателей, от родителей! А от комсомольской организации института?! Вызывали на собрания, отчитывали за недопустимое поведение как вместе, так и по отдельности. И ведь никто не поддержал залетевшую на втором курсе Леську, более того – многие и вовсе отвернулись, а потом пошли советы раздавать, советчики! Сами пусть такого зайку родят да на ножки поставят… Ах, эти ножки! Полненькие, сбитые! Отличные ножки, быстро бегают да крепко держат. И она тоже крепко встанет на ноги, несмотря на то, что институт пришлось бросить. На завод пойдёт или продавщицей, неважно, в Советском Союзе безработицы нет… Правда, в воздухе витает, что и секса тоже нет… Тогда откуда дети берутся? От правительства, что ли? Или аистов на всех хватает? Так иногда думала сказочная красавица Алеся, но, не умея долго жить в прелестной головке, мысли быстро покидали тешившуюся материнством женщину, снова и снова провозглашавшую своего маленького мужчину самым необыкновенным, самым умным, самым-самым!

Но вскоре после Нового года, приблизившего всех советских людей почти вплотную к восьмидесятым, а город, в котором им довелось родиться и жить, к статусу города-миллионника*, Алеся пропала. Как в воду канула, и найти её так и не смогли. Вместе с ней пропали все её фотографии и документы. Гущин-старший долгое время сокрушался, особенно на людях, потом свыкся с одиночеством и с сыном, а однажды в мужской компании пошутил, что, мол, Леся утонула в собственных глазах и недомыслиях. Гущин-младший слова эти отчаянно пытался понять, рисуя в своей дошколярской голове озеро маминых восхищённых глаз, в которое она ныряет и – не выныривает. Серёже из всего, что было связано с матерью, запомнились глаза, не сходящая с лица улыбка и тот их вечер, когда она, смеясь, кормила его шоколадными фигурками. После её исчезновения ему крайне не хватало восторженных реплик, нежных рук, поцелуев и объятий. Отец зашивался на работе, и мальчишка, рано познав дворовую жизнь, рос сам по себе, успешно бойкотируя бабушек и дедушек.

Иногда Серёже снились странные сны, в которых он на берегу овального озера с наслаждением уплетал различного пошиба снегурочек и зверьё, реально ощущая их шоколадный вкус. Ему казалось, что озеро, переливаясь цветастой рябью, восхищается им. Но потом стала являться мама, и характер снов изменился.

Гущин-старший выполнял отцовский минимум: вовремя забирал ребёнка из садика, ходил с ним куда-нибудь в выходной, покупал с зарплаты новую игрушку, но отдачи от сына, охотнее проводившего время во дворе, не получал, и постепенно его обязанности свелись к обеспечению необходимыми ресурсами и к физическим нагрузкам. Каждое утро Гущины, отец и сын, отжимались, подтягивались, обливались, качали пресс. До дрожи в руках, до коликов в животе. Во время этого процесса старший вбивал в голову мальчишки мысль, что всё даётся через боль, в том числе, и достижения, и младший раз за разом, давя в себе желание разрыдаться, терпел утренние попытки отца быть отцом.

А потом настали школьные годы. Сергей пошёл в ту же школу, где работал отец. Казалось, что теперь-то парень всегда на виду, всегда под присмотром, но не тут-то было! У младшего школа отнимала намного меньше времени, чем у старшего, а потому после уроков он принадлежал сам себе.

***

Стояла ранняя осень, та золотая её пора, согреваемая солнцем и желтизной деревьев, что даёт обманные ощущения нескончаемого лета.

Над городом раскинулось огромное ярко-синее небо, небольшими бурунами по которому расстилались перистые облака. Двор млел от ровного приятного тепла. Лёжа на лавочке около своего подъезда и глядя ввысь, млел вместе со всем двором и первоклассник Гущин.

В песочнице под зоркими взглядами переговаривающихся мамаш возюкалась малышня. Возле огромного тополя, что рос у соседнего дома, столпилось трое мальчишек из их класса. Серёже было не интересно, о чём они говорят. Ему было интересно, если бы сейчас к нему подошли и сказали, какой он классный, просто отпадный, но к нему никто не шёл. Он закинул ногу на ногу и положил на лицо портфель, всем видом привлекая к себе внимание. Тщетно. Мальчишки, изредка повышая голоса, говорили о чём-то своём, по всей видимости, важном.

Рядом с ухом что-то зажужжало. Серёжа, обладая стальными нервами, скосил глаза: по портфелю, всё ближе и ближе подбираясь к лицу, ползла жирная переливчатая муха. Она, не обращая никакого внимания на хозяина новенького портфеля, иногда останавливалась, вертела головой с выпуклыми глазками, шустро потирала тоненькие лапки, вздрагивая перепончатыми крылышками, и продолжала путь дальше. Была ли цель у мухи, пусть попробуют объяснить диптерологи*, но в голове мальчишки моментально вызрел план.

***

– Смотрите, что у меня есть! – громко сказал он, подойдя к одноклассникам. Все головы дружно развернулись в его сторону, и он гордо достал из-за спины переливающуюся муху, из которой торчала увесистая жёлтая травинка. Серёжа подкинул муху вверх, и она медленно, надрывно гудя, пробороздила воздух, но далеко не улетела – он ловким движением остановил её на лету, ухватив за соломинку. В глазах парней вспыхнул интерес, один воскликнул: «Ух, ты!», второй спросил, сам ли он так сделал, а третий стоял, разинув рот. Потом они все вместе проделывали этот фокус, отлавливая мух и даже шмелей. Над шмелями угорали хором – до того потешно те пыжились!

Мамаши малышей смотрели на резвящихся мальчишек, носящихся по двору с криками, но помалкивали в их адрес, мало ли чем дитя тешится – лишь бы свои не плакали.

А Серёга выдумывал всё новые и новые трюки, и все с восторгом смотрели, как далеко может улететь муха с оторванными подкрылками или как сядет на цветок шмель без лапок.

Эта четвёрка, давшая себе имена благородных героев, не так давно по меркам времени влетевших на экраны телевизоров со страниц Дюма-отца*, с тех пор стала заправлять всем классом, сбивая с толку, с ног, с парт. Прозвище д’Артаньян как предводитель безоговорочно получил Серёга Гущин. Правда, очень быстро имена претерпели изменения в пользу краткости. Гущин стал Дартом, пухлый Портос Виталька превратился в Парту, Арамис Толика сократился до Ары, а Атос, ещё один Серёга, зазвучал как Атас.

***

Осень неумолимо перетекала в зиму, и вместо настоящих, обречённых на суетное выживание мух всё больше теперь летали мухи белые, холодные и равнодушные к забавам ребятни, но двор продолжал жить своей жизнью. Мамаши выставляли к подъездам спящих в колясках малышей или выгуливали их, неповоротливых, держа за шарфики сзади. На деревьях усилиями жителей двора появились кормушки для птиц, а у Гущина созрел новый план.

Ловить пичуг оказалось сложно, но, как говорится, можно, – Серёга весь изводился, пока тратил время на нежелающих участвовать в его экспериментах птахах, а потому каждая пойманная тварь доставляла огромное удовлетворение. С кошками дело обстояло куда проще – они клевали на кусочки колбасы, как рыба на жирного червя, и при их поимке у мальчишки не возникало таких приятных ощущений, как в случае с птицами, но и кошки шли в дело.

Свой штаб Серёга обустроил за гаражами, что притулились к улице со стороны лога, по низу которого протекала речушка, полностью оправдывающая своё название Ива: чтобы пробраться к берегу, нужно было преодолеть немалое количество ивового кустарника, сплошь усеявшего местность. Но любитель живности был целеустремлённым – он проложил тропу как можно ближе к ручью, соорудил шалаш из больших веток, зацепив их за толстый сук давно высохшего надтреснутого дерева. Сооружение получилось высоким и просторным: можно было стоять во весь рост и даже прыгать. Перед шалашом Сергей вытоптал площадку для зрителей, на которой из кирпичей соорудил место для показных выступлений. Своих друганов он позвал лишь тогда, когда всё, продуманное до мелочей, было готово. Уже тогда мальчишка не хотел делиться ни идеей, ни следующей за её воплощением славой: игрушки и всякая чепуха – другое дело, сам отдаст, сам предложит, последнюю рубаху снимет, но были вещи, которые он пока не умел объяснить, – непреодолимое желание, чтобы восхищались только им одним и чтобы при этом уважали за силу. Показушная раздача материальных вещей, иногда и предметов одежды, вызывала восторг у других, Серёжу ставили в пример за бескорыстие и доброту, а его не уравновешенное, порой драчливое поведение списывали на возраст – мол, со временем образумится, по идее, парень добрый и отзывчивый, да и отец тут же, в школе, работает. Что может случиться? Всё под контролем! А в жизни Сергея, действительно, уже тогда ничего непредвиденного случиться не могло. Он понимал, что хотел, и получал это.

***

Смотрины штаба были назначены на после демонстрации, посвящённой Великой Октябрьской революции*, – время, когда взрослые усядутся отмечать праздник, а дети за столом будут неуместны. Вождю советского народа, ввергнувшего страну в пучину застоя, предстояло последний раз взирать с Кремлёвской стены на шествующие колонны, зато предводителю антимушкетёрской братии выпало впервые собрать всех в своём штабе.

Встретились около гаражей и пошли гуськом за Гущиным по вытоптанной узкой тропе. Снега, нескончаемо падающего уже четвёртый день подряд, среди деревьев и в ивняке было мало, хотя на улицах города он лежал плотным слоем. К обеду на пару градусов потеплело, но для шагавших по направлению к Иве любой мороз был бы не мороз, а не то что минус десять.

Первым делом ребята заценили шалаш, восклицая по очереди: «Ништяк! Класс! Ну, ты молоток!», а потом началось действо, приготовленное для них Дартом.

Все замерли, предвкушая, что сейчас будет что-то невероятное. От напряжения из носа пухлого Парты потекла зелёная жирная сопля. Парта швыркнул, подтянул содержимое внутрь и воткнул кулаки в обвисшие пухлые щёки, боясь проморгать главное. Нескладный, возвышающийся над всеми Атас, тёзка Гущина, то прятал в карманах озябшие руки, потому что потерял прошлогодние варежки, то натягивал на оголявшуюся спину коротенькую, ставшую маленькой ещё весной, курточку. Ара, самый мелкий, по-куриному перескакивая, топтался возле постамента из кирпичей. Одна нога у него была короче другой, и потому парень всегда конфузился и неохотно заводил друзей. Тогда, когда к ним во дворе подошёл Гущин, долговязый Атас и сопливый Парта привязались к нему из-за хромоты, задавали дурацкие вопросы и насмешничали, но впоследствии Серёга запретил под страхом «поотрывать им крылья» потешаться над Толиком, за что последний был крайне ему признателен. Кстати, Елена Викторовна, учительница, отметила Сергея Гущина как смелого и надёжного товарища, и Ара за него готов был порвать любого.

Вся троица терпеливо ждала, когда Дарт выйдет из шалаша. И он вышел, держа в левой руке огромные портняжные ножницы и нож, прихваченные из дома с кухни, а в правой – голубя с отливающей зеленью шеей и испуганными бусинками глаз. Птица трепыхалась в обычной авоське едва различимого грязно-красного цвета.

– Вся наша жизнь – это страх и боль. Через боль мы узнаём себя и других, – заученно изверг из себя Гущин-младший, придав словам отца свой смысл. – Через боль мы можем подчинить себе. Сегодня мы будем учиться причинять боль, потому что мир жесток, и мы никогда не знаем, что с нами будет и где нам это пригодится.

Для первоклассника это была блистательная речь, и мальчишки прониклись ею, не особо озаботившись сказанным. Серёга хладнокровно взял ножницы и, приноровившись к трепетанию «крылатой бестии», отрезал птице лапу. Ребята оторопели. Гущин положил жертву на кирпичи и протянул ножницы Парте, у которого из носа снова выкатилась сопля и нависла над губой. Сглотнуть её Парта не решался, как не решался взять и ножницы. На помощь пришёл Ара – он в каком-то экстазе перехватил инструмент и проделал трюк со второй ногой: за все нападки, что терпел в садике и во дворе, за все те обидные слова, что звучали в его адрес из-за хромоты и скачущей походки, за всё, за всё он мстил сейчас миру через птицу, трепыхающуюся в сетке, дико вращающую глазами и беспомощно раскрывающую клювик. Ара тоже когда-то был беспомощен, но сейчас у него есть надёжный друг, и он может себе позволить мстить. Да-да, может! И он мстит.

– Ну! – прикрикнул Дарт на Парту и Атаса и замахнулся ножом. Парта чихнул. Сопля оторвалась и размазалась по драповому выцветшему пальто. Парта, пыхтя, неуклюжими движениями отрезал птице хвост, на что предводитель выкрикнул: – Молодец! Не дрогнул! Теперь твоя очередь, Атас.

Но Атас, в то время, как голубь пытался бить в авоське искорёженными крыльями, засунул руки глубже в карманы и вращал головой, как перепуганная птица.

– Ссышь, что ли, Атасик? Режь, или ты нам не друг! – взвизгнул Толик-Ара, в решимости сжимая кулаки.

Атас был выше всех, но худоба делала его жалким и тщедушным. Именно поддавшись жалости, он начал задавать вопросы хромому Толику в тот злополучный день, когда к ним подошёл плотный, накачанный Серёга Гущин. Сначала они с Виталькой просто спрашивали, но постепенно, незаметно для себя, стали шутить над недугом одноклассника и перешли на насмешки. Гущин разорвал этот порочный круг.

– Режь! – напирали ребята.

Атас отступил, напоролся спиной на кусты и замер, мотая головой из стороны в сторону. Глаза стали влажными, а озябшие руки тяжёлыми, как будто не своими. Гущин поиграл ножом у него перед лицом и снова протянул ножницы.

– Режь! Режь! Режь! – скандировали мальчишки, хлопая в ладоши и притопывая в такт ногами. Толик-Ара угрожающе поднял палку. Парта-Виталька взял в руки камень, но замахнуться не успел – Атас резко высвободил посиневшие руки из карманов и, выхватив камень у друга, устремился к истерзанному голубю. С криком «Аааааааа!» он несколько раз саданул по голове птицы, избавив её от мучений и боли, и в изнеможении опустился рядом с лобным местом, отшвырнув от себя орудие убийства подальше в кусты и закрыв лицо руками.

– Молодец! – Гущин-Дарт важно заложил руки за спину и прошёлся перед только что сколоченной стаей. – Отныне мы с вами – братья. Это наш штаб. Никому про него не говорите. Когда придёт время, тогда мы всем покажем, на что способны.

Детские шалости закончились, и отцовские слова «хочешь знать, на что способен, узнай, что такое пройти через боль!» обрели реальную жизнь. Вот только боль была чужой, а не своей.

Гущин взял до неузнаваемости искалеченную птицу и швырнул в сторону вяло струящейся Ивы. Домой возвращались уже в сумерках. Серёга-Атас, чтобы не навлечь на себя гнев, изо всех сил пытался не плакать, Парта ежесекундно швыркал носом, а Ара, неуклюже подскакивая, крутился за спиной главного зачинщика. Говорили мало, но на прощанье крепко пожали друг другу руки, многозначительно переглянулись и разошлись по домам.

Вечером Гущин, смакуя кусочки мяса, уплетал куриный суп и вспоминал каждую мелочь того, что произошло в густых зарослях ивняка. Выпивший сустатку* за ради праздника отец рано лёг спать и не досаждал сыну пылкими речами, хотя именно сегодня Серёже хотелось поделиться кое-какими мыслями. Впрочем, это быстро прошло.

Никто из четвёрки взрослым ничего не сказал. Ара был горд, что стал причастен к чему-то небывалому тайному, Парта сразу же забыл про содеянное, а потому просто не мог испытывать каких-либо угрызений совести, да и Атас, пустив на ночь слезу и попереживав немного «подумаешь – голубь!», спокойно заснул.

***

Похождения четвёрки в штаб продолжались вплоть до Нового года. При этом в округе становилось неуловимо меньше птиц и увеличивалось поголовье котов с отрубленными хвостами. Гущин завоевал непререкаемый авторитет и восхищение своих друганов. Территория штаба выросла – рядом добавилась ещё и оперативная квартира для его заместителя Ары. Весной за хорошее поведение решено было построить ещё два шалаша для Парты и Атаса. Но человек предполагает, а бог располагает, и грядущая весна обошла Гущина стороной.

Для первого дня нового года погода была отменной: лёгкий морозец, пушистые хлопья снега, медленно падающие с небес, полное отсутствие ветра. Ребятня, пока взрослые отсыпались после праздничных гуляний, тусила во дворе с самого утра.

Возле огромного тополя, того самого, у которого и задружились парни, вертелась девочка в серой каракулевой шубке, вязаной синей шапочке и такого же цвета рукавичках. Она задирала голову вверх и негромко звала:

– Кыс-кыс-кыс!

С дерева раздавалось безутешное мяуканье.

Гущин, оторвавшись от обсуждения очередного похода на лобное место, подошёл в девчонке и деловито осведомился:

– Кого ты там зовёшь?

– Там кошечка, она слезть не может, – озабоченно проговорила девочка с большими светло-карими глазами.

– А ты сама-то откуда слезла? Чёт я тебя раньше тут не видел, – думая, как произвести впечатление на симпатичную девчонку, Серёга задрал голову и посмотрел вверх на мяргающее существо.

– Я из этого подъезда, – девочка махнула рукой на подъезд, возле которого росло злополучное для кошки дерево, – просто я раньше не ходила гулять одна, а сегодня меня отпустили. И теперь всегда будут отпускать, потому что мне в новом году уже в школу! – гордо завершила она свою речь.

– А-а-а-а, ты ещё в садик ходишь, – разочарованно произнёс Сергей и хотел было отступиться от затеи спасения, но взгляд девчонки накрепко приковал к себе, да и пацаны тоже могли оценить его смелость. – Ладно, спасу я твою безмозглую кошку.

Он демонстративно снял новую коричневую болоньевую куртку, небрежно бросил её на деревянную лавочку с высокой спинкой, стоящую тут же, под тополем, и, плюнув на ладони, полез вверх. Получалось лихо. Под деревом скопилась ребятня. Серёга чувствовал на себе восхищённые взгляды. Добравшись до увесистой котяры, он победоносно глянул вниз, потом на окна второго этажа, вровень с которыми он оказался, потом – на кошку, и тут обнаружил, что она без хвоста. Он протянул к ней руку, но рыжая бестия как взбеленилась! Она вздыбилась, выгнула спину и зашипела ему в лицо. Серёга оторопел, не зная, что делать: здесь озлобленная кошка, а там – толпа, жаждущая от него спасения животины. Максимум, что сделает кошка – поцарапает, но толпа запомнит и не спустит. Да, выбор невелик. Надо спасать. Жаль, куртку снял, сейчас бы накинул на этого рыжего упыря, как делал это обычно, и дело в шляпе, но куртка была внизу, а у него теплилась надежда, что взбалмошная кошка спрыгнет сама, и он, давая протяжку времени, вперился в не зашторенное окно на втором этаже. Там красивая высокая женщина с тёмной тяжёлой косой хлопотала возле кровати, на которой лежала старуха.

– Там бабка какая-то больная, – крикнул Сергей сверху и показал на окно. – Её сейчас кормить будут.

– Это моя бабушка, – громко ответила девочка. – Она ходить не может. Её мама кормить будет.