скачать книгу бесплатно
Говорить нельзя молчать
Екатерина Иртегова
Каково это – с детства мучиться кошмарными снами, но жить в реальности, которая ещё страшнее и опаснее? Задыхаться одновременно в нотных аккордах и в звенящем безмолвии? Ежедневно бояться потерять маму и при этом все больше в ней разочаровываться? Ощущать себя лишней везде и покорно слушать, что ты ненужный ребенок и всем мешаешь?«Лежа под кроватью, так и представлялось, что вот сейчас он, не как обычно закроет дверь, а, шаркая, сделает несколько шагов, застынет, и, шумно дыша медленно начнёт вставать на одно колено и приговаривать: „А ну-ка, ну-ка, дай-ка загляну и сюда-а-а“, и, прям как сейчас, уже видела его выпученные красные пьяные глаза. „Оба-на, какой сюрприиз…“ От этих мыслей грудная клетка сплющивалась со спиной, и я почти становилась камбалой»Все проблемы – родом из детства. Правы ли психологи, утверждая это? Попробуйте ответить на этот вопрос вместе с главной героиней Варей, пройдя все темные лабиринты, полные страхов и опасностей.
Екатерина Иртегова
Говорить нельзя молчать
Посвящается детям без детства
Глава 1. Новое начало
Пятого сентября мир перевернулся. Или вернулся.
– Да как ты не понимаешь, что уже сама можешь выбирать город, в котором жить дальше! Ты сама можешь выбирать чем заниматься и как выглядеть! Варь, ты что несёшь вообще? Что значит, мама сказала?
Второй час кряду мы сидели и жарко спорили о правилах и ценностях жизни. Душный свет из окна заливал маленькую рабочую комнату. Пустить бы свежий воздух давно, да не до него. Сергей всё больше одерживал победу в неравной словесной схватке, и когда я не находилась с ответом, то упорно рассматривала пылинки, летающие в косом луче от стекла до пола.
А начинали-то мирно и довольно нейтрально.
– Я очень хочу у вас работать, Сергей. С вами, и в этом городе, и переехать очень хотела бы. Но это всё из разряда нереального. Как я это сделаю, и что скажет мама? Чтоб я вот так взяла, и уехала. Да еще и на непонятную работу за идею, почти без зарплаты.
– Варя, зато это твой шанс выжить. Мы тебе поможем: я, Юля, Сергей, Ваня, а ты – нам. Нам нужны люди, мы недавно открылись, и работать пока что почти некому. А тебе я даю шанс. И тебе просто необходимо сменить обстановку. Ведь сама видишь – тебя уже почти нет, дошла до ручки. Не знаешь кто ты, зачем ты, глаза потухшие и сама говоришь – нет сил жить. Только на силе воли и доехала до нас, в другой город. Не ближний свет, знаешь ли. И это замечательно, что доехала! Я тебе помогу, мы поможем. И первое, что надо сделать – это сменить обстановку и круг общения. Точно говорю!
– Но как я это всё объясню маме? Уехала изначально на две недели просто для учебы, а тут вернусь, сверну всё за два дня и уеду насовсем. Да она против будет, она вообще не поймёт.
– Варя, ты чего? Тебе сколько лет? Двадцать семь? У тебя уже свой ребёнок, что ты несёшь, о каком согласии мамы может идти речь?
– Так мама говорила…
– Варя, что опять мама говорила? – Сергей, закипая, забарабанил пальцами по столу.
Слово за слово, и горшочек варил уже не просто кашку на одну тему, но целую похлёбку из разряда «сложные рецепты» из мудрёной поваренной книги жизни.
– Мама говорила, что после девятого класса из школы уходят только неудачники.
– Мама говорила, замуж надо выходить только один раз и навсегда. Иначе пойду по рукам.
– Мама говорила, что если не защитить диссертацию – я никогда не стану человеком.
– Мама говорила – никому нельзя доверять, что меня все предадут и обманут.
– Мама говорила – моими самыми главными врагами всегда будут подруги и будущий муж. Надо держать язык за зубами и помалкивать.
Несмотря на то, что был день, серые клубы, появившиеся из ниоткуда, сгущались, и мы постепенно оказывались в отвратительном удушливом грязном мареве. Солнцу не под силу было его растворить. Темы цеплялись одна за другую, и это уже походило на битву на ринге – кто кого.
Сергей – мой будущий начальник, поначалу парировал всё новые и новые аргументы.
– Варя, это не совсем так.
– Варя, тебе не кажется, что это бред сумасшедшего?
– Варя, Варя, Ва…
«Мама сказала, мама говорила» – меня несло и несло. В момент, когда серая туча вокруг уже всосала нас в себя и готова была раздавить – Сергей вжал пальцы в колени так, что побелели даже джинсы под ними. Я резко замолчала, почуяв взрыв.
– Варя! Варя, а ты – ты никогда не думала, что мама может быть не права?
Что-то треснуло.
И внутри. И снаружи. И в этом мире. А серая масса все-таки раздавила. Голову. Затуманило.
Откуда-то издалека послышался шум. И голоса.
– Варь, я пойду, засиделись мы, скоро вечер уже. Приходи завтра к двенадцати. И – подумай, о чём я тебе сказал.
Закрыв за собой входную дверь, вышла на улицу. Чужой город – который теперь так хотелось сделать своим.
С треском, грозясь развалиться, пронесся мимо красный трамвай с людьми за окнами, похожими на картонные фигурки. Фигурки побольше, прямо через рельсы напротив, стояли в очереди за красными яблоками в деревянных ящиках.
«Странно, – подумалось как будто не из головы, как обычно, а из точки на пару метров впереди. – Странно, почему всё вокруг серое, а трамвай и яблоки – красные?»
Перейдя с этой стороны улицы с забором через рельсы в сером провале – на другую сторону улицы с перспективой, уходящей вдаль, подумалось – «символично». Шум улицы постепенно появлялся, нарастал и проникал в голову. Из ниоткуда возникали прохожие, неизменно с сумками, авоськами или пакетами, и головами, вжатыми в плечи.
«Все что-то куда-то перетаскивают. А это точно нужно? Вот бы освободиться от всего, и от мыслей из головы тоже, и налегке – гулять».
До съёмной квартиры было семь остановок. Но на троллейбусе ехать не получилось бы – в голове стоял такой сильный треск, как будто там разгорались поленья. Прямо сейчас попадать в замкнутое пространство – было плохим вариантом. Вроде как новые точки зрения или идеи роились внутри, и готовы были вот-вот родиться. Вот-вот. Но пока только давили и распирали всё нестерпимей.
Я двигалась по тротуару навстречу транспорту. Горящие фары били в глаза, но это даже нравилось – этакий аттракцион. Едущие рядом машины успокаивали и будоражили одновременно. Хотелось срочно начать куда-то двигаться, отбросив лишние сомнения. Но как? Куда? Если сейчас всё стало по-другому – то как именно по-другому?
В ушах пульсировало: «Мама может быть не права. Ма-ма может быть не пра-ва».
Белые кроссовки казались отдельными от тела и так ускоряли шаг, что шнурки грозились сцепиться друг с другом в борьбе за непримиримые противоречия. Солнечный свет сменился серым. Зажглись желтыми размытыми пятнами фонари вдоль дороги и четкими прямоугольниками – окна в домах. Что-то неудержимо и навсегда – менялось. И внутри – тоже. Мысли-фразы пульсировали одновременно с шагами.
«Маму всегда надо слушаться. Мама на всё знает ответ. Мама наперёд знает как всё будет. Мама на всё имеет своё мнение – и оно – единственно верное».
Споткнулась так внезапно, что лбом чуть не встретила асфальт впереди. Стоп. Очередная фара справа врезалась в глаза и осветила нечто, ранее недоступное.
«Мама может быть не права». А что, понять это раньше и осознать тоже можно было?»
Глава 2. Первый слом.
Когда было прожито около восьмиста дней, то у меня уже было много «тяжелого», как называли его мама и бабушка, характера, и несколько жизненных принципов.
Первый из них – я всегда должна быть красивой. Что под этим подразумевалось – надо было смотреть по обстоятельствам. Вот выйти к четырехлетнему жениху Валере, который приходил к нам под забор и жалобно спрашивал бабушку: «А Варя выйдет гулять?» – выйти к нему в косынке на голове – было смерти подобно. А без косынки – бабушка не выпускала.
Приходилось жертвовать Валерой и его любовью. Потому что выйти к нему в косынке все равно означало сразу ему разонравится. Нет, даже хуже – опозориться. Так и смотрела на него из окна, уходящего. Зато красивая дома, и без косынки. Вот и выбор.
Вторым принципом было – не сдаваться. Поэтому попытки нарушать правила предпринимались. По вечерам. Когда никто не видел – выходила и сидела без косынки на ступеньках дома во дворе – «да, я делаю это, прямо сейчас».
Но однажды за принципы пришлось расплатиться получасовым страхом и ночными кошмарами на ближайшие семь лет.
В эту среду бабушка собиралась вести брата на бальные танцы в Дом культуры. Дома меня было оставить не с кем. И всё бы ничего, но уже два дня как очень сильно болело левое ухо. На ночь мама капала в него что-то шипящее – ощущения были, как будто во мне варят что-то холодное, и сейчас через ухо, оно вольётся в левый глаз, и он всё станет видеть как под водой. Сверху накладывала марлю, пропитанную водкой так, что щипало горло и глаза, потом слой шуршащей бумаги, потом еще марлю, а потом уже слои казались бесконечными, и чувствовала себя как сосиска, которую поливают одним соусом, вторым, третьим, а потом закладывают в булку необъятной ширины. Сверху конструкция обвязывалась пуховым платком и еще сверху – косынкой. Всю ночь в ухе было мокро, пузырчато и холодно, а спать с шуршащей субстанцией – это как провести ночь в кладовке с суетящимися мышами. На день компресс снимали наполовину, но пуховой платок и косынка сверху и что-то еще под ними оставалось.
– Варя, пойдешь с нами сейчас, Андрея отведём на занятия, а потом заберём. Иди одевайся.
Пришлось оторваться от своего занятия, с которым возилась уже часа два – сидя на полу в кухне, пыталась ногтем отколупывать лакированную краску с одной из полустёртых, когда-то бывшей зелёной, доски. Краска стиралась очень медленно, вместе с частью ногтя, в палец попала заноза, но было не до неё.
– Компресс и косынку не снимай, пойдёшь в них. На улице очень холодно. – донеслось с кухни.
Я застыла с колготками, натянутыми гармошкой на руку. Как это – в пуховом платке и косынке на пол головы выйти на улицу? И не просто во двор, а идти по улице, через дорогу, через перекрёсток, и еще дальше по улице. А на подходе к Дому культуры – так вообще была открытая со всех сторон площадь.
И воображение уже вовсю прокручивало фильм моего позора на всю жизнь. Иду, в платке, и все на меня смотрят, да, все-все кто есть на улице. Ведь я девочка, и мне уже два с половиной года, и все обращают на меня внимание. А я – в платке, коричневом, огромном, а на нём – белая в цветок косынка. А рядом – идут нормально одетые бабушка и брат. И только я одна на всю улицу как чучело огородное. Ладно бы, как пират еще, если аккуратная повязка через глаз, но этот платок! Нет-нет, не могу.
– Варя, собралась? Нам через пять минут надо выйти, а то опоздаем.
Бабушка, уже в пальто, заглянула в комнату.
– Ты почему не одета до сих пор?
– Не пойду в платке. Пойду без него.
– Как это ты пойдёшь без него? На улице холод. Мы тебе для чего компресс каждую ночь делаем? Чтобы ты сейчас вышла и опять все застудила? Нет, ты пойдешь в платке, конечно.
– В платке не пойду. На меня все смотреть будут.
– Кому ты нужна там? Никто на тебя смотреть не будет, а если и будут – то всем все равно.
– Нет, они смеяться будут, так не выйду.
Колготками уже вытирались подступающие сопли и слёзы. Прекрасно зная, с самого начала, что с бабушкой спорить бесполезно – ситуация намечалась безвыходная. Выйти в платке – невозможно, а остаться дома одной, особенно когда такое все серое в окнах, и грохочет гром, и эти высокие страшные пустые дверные проёмы – только от мысли остаться одной дома нестерпимо заболело второе ухо.
– Пожалуйста, можно я шапку надену, могу две шапки, но только не косынку, пожалуйста, мне надо с вами, я не могу остаться дома одна.
Слёзы уже вовсю размазывались и по косынке, и по майке.
– Так, Варя, считаю до трёх. Если не начнешь одеваться сейчас же, мы с Андреем выходим. И компресс не снимай. Разз,…
Сквозь рёв уже донеслось:
– Мы скоро придём.
Хлопок входной двери. Тишина.
Опять тишина. Правда, что ли, ушли? Такого не может быть. Одна дома? Одна?
– Бомм!
Сердце прыгнуло в горло и застряло.
– Бомм! Бомм!
А, это часы. Фух. Всё равно что-то ноги трясутся. Наверное, если не двигаться и сидеть вот так, на полу, то ничего не произойдет. Так, может, бабушку быстро и дождусь, и будет не страшно. Свет в окне постепенно из серого превращался в тёмно-серый, на улице темнело. Тишина, тишина, тикают часы, уже, наверное, скоро придет бабушка. Не так и страшно, если сидеть и не шевелиться.
Шквырак, шварк – по кухонному окну что-то сильно треснуло. В небе ухнуло и бахнуло. Мурашки острыми шилами вонзились во всё тело. Шварк – скрежет повторился. В голове как будто провели острой пилой. Что это? Что это? Хотелось стать доской на полу, чтобы не слышать это больше. Что это? Шварк – звук всё усиливался. На четвереньках, трясясь как новорожденный цыплёнок, доползла до кухни, дико боясь увидеть что там – заглянула. Шварк – в стекло в истерике бились ветки орешника вместе с дождевыми каплями. Тело трясла крупная дрожь. Откуда взялись эти ветки, так близко к окну, ведь дерево растёт далеко?
Шварк, треск! И тут, тут какая-то серая масса, приближаясь издалека, с нарастающим гулом, всё темнее и темнее, с размаху подлетела к окну и заполнила его, полностью облепив. Гул в голове стал такой, что всё лопалось. Как-то оказалась в комнате под одеялом. Душно, и что-то давит всё сильнее, наверное, оно меня сейчас задавит и задушит, и утащит. Последней мыслью было: «За мной пришло привидение».
– А, а вот она. А мы везде ищем. Ты что сюда забралась?
Голос бабушки донёсся издалека. Разлепив глаза, сощурилась от яркого света лампы.
– А мы давно пришли, а тебя нет. Я ничего не поняла. Ищу, ищу. А ты чего под одеяло забралась?
Я жива? Я здесь? Судя по мокрой голове и одежде – да. Продолжало трясти. Ощущения от раздавливающей серой массы застряли в горле. Что это было? Дома уже было полно народа, все вернулись. Простынь подо мной была мокрая от пота и слёз.
Слезать с кровати – очень страшно. Оставаться в этом доме – очень страшно. Теперь ведь точно знаю, что ореховое приведение будет приходить за мной, как только буду оставаться одна, или буду одна на кухне. Как страшно жить дальше. Что делать?
Нащупав потрёпанного любимого бледно-розового плюшевого медведя, обняла его и застыла.
Тогда ещё не знала, что через неделю, после одного из дней в детском саду, когда там расскажут страшные истории, всё станет еще хуже. Кроме орехового привидения станут приходить по ночам кукла с красным когтём и чёрный-чёрный вагончик будет ехать по чёрным-чёрным рельсам в чёрном-чёрном городе теперь каждую ночь. И каждую ночь будут мурашки, до полного оцепенения. Все будут спать, а я – смотреть в дверные проёмы и на ковёр на стене и ждать, когда кукла с красным когтем придёт за мной и всей нашей семьей. Будет очень страшно гадать, кого же она заберёт первым.
Поделиться своими страхами с кем-то в голову не приходило. Со мной никто бы не стал это обсуждать. Было очень стыдно, и все посмеялись бы. Или, может, надо было всё-же попытаться?
Глава 3. Хочу свинью
Давящий шум голосов не прекращался. Хотелось тишины, но она не появилась бы, даже если заткнуть уши или спрятаться в шкафу в раздевалке. В группе детского сада близилось время полдника. Дети разноцветными пятнами мелькали во все стороны. Визжа, смеясь, спотыкаясь, ругаясь.
Я, как обычно, сидела под окном, на черном лакированном стуле с хохломской росписью, теребя правой рукой отколупавшийся край сидушки. Когда-то белая, но теперь уже грязно-серая занавеска противно ёрзала по уху и плечу. Но очень хотелось именно не двигаться посреди этого дурдома. Заочно любимый плюшевый белый медведь сидел в далёком углу на высоком шкафу. Всегда ощущала себя с ним единым целым, и до спазма в горле хотелось его держать и крепко обнимать, такого родного и тихого. Но белый медведь был для детей под запретом. Навсегда. Играть – запрещено. Снимать со шкафа – запрещено. И только один раз были пять минут счастья, когда обнимала его, позируя, для врученной позже чёрно-белой фотографии. Правда, получилась на ней, хоть и с нарядным большим бантом, но со вселенской печалью в глазах.
Дети бегали, медведь грустил, ну и я, как обычно не понимала, что вообще происходит и до какого момента это надо терпеть. Но терпела.
Тут Наталья Владимировна, с густо подведенными вкруговую черным карандашом глазами, самая строгая из двух сменяющих друг друга воспитательниц, что-то задумала перед полдником.
– А ну-ка, прекратили игры, убрали игрушки, бегом марш! Кому говорю! Живо-живо, всё положили по местам, и поставили стулья полукругом вокруг меня. Петя, кому говорю. Васи-лий! Сейчас я тебе устрою, слезь со стола! Сели все, сели бегом! – команды неслись хлёстко и однозначно.
Запнувшись о красный ковер с валиками пыли, тоже села рядом с остальными.
– Дети! – Наталья Владимировна как обычно, разговаривала только грубым хриплым криком. – Сейчас я хочу поговорить с вами о порядке. Сегодня утром я открывала ваши шкафы в раздевалке. И знаете что поняла? У нас в группу приходят не дети, а – кто?
У пары детей приоткрылись в ожидании рты. Остальные застыли с выпученными глазами. Наталья Владимировна добавила децибелов.
– Правильно! В группу приходят – свиньи! Ну, ведь дети же не могут оставлять носки вперемешку со штанами, кофты оставлять на полу, а ботинки – закидывать на шкафы! – степень возмущения подтвердила голова и клетчатая юбка воспитательницы, которые задрожали и заколыхались. – Так нельзя! Должен быть порядок! Везде – порядок! В группе – порядок, в шкафах – порядок, в мыслях – порядок! Поняли вы меня?
Наталья Владимировна увеличилась и раздулась в два раза.
– А если не поняли, то, смотрите кто у меня для вас есть!
С чёрного лакированного стола сзади она взяла что-то плоское и взметнула над растрепавшейся прической. Дети ничего не поняли, но чуть выдохнули.
