скачать книгу бесплатно
Короткий Мемуар Графа
Сергей Егорычев
Это первая небольшая история автора. Книга рассказывает о жизни эмигранта из Российской Империи. Главный герой организует бизнес в США, но под конец жизни возвращается помирать в Россию. Книга содержит нецензурную брань.
Короткий Мемуар Графа
Сергей Егорычев
© Сергей Егорычев, 2021
ISBN 978-5-0055-8802-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
От редакции.
Редакция не несёт ответственности за обиды, вызванные у кого бы то ни было этим рассказом.
Если вы слишком корректны – политически или как-то иначе, не читайте эту историю.
Если у вас нет чувства юмора, не читайте эту книгу.
Если вы ровесник главного героя – сожгите её немедленно!
Все персонажи, места и события, кроме реальных топонимов РФ и США вымышлены. Любое сходство с реальностью является неудачной пародией автора.
От переводчика.
Когда я обнаружил в библиотеке эту стопку фотобумаги, я сразу понял, что возьмусь за перевод. В любом случае, и даже если безвозмездно.
Отпечатанный на машинке текст принадлежал известному на посёлке человеку, завещавшему всё своё имущество этому поселению городского типа с одним условием: из его дома сделают библиотеку, а проценты с состояния пойдут на зарплату библиотекарю.
Поистине это был самый высокооплачиваемый и самый странный библиотекарь из тех, что я когда-либо видел.
Этот пожилой мужчина, старейший житель посёлка, появился вскоре после смерти автора.
Не представляется возможным описать те ухищрения, на которые пошёл старый проходимец, дабы заполучить эту вакансию.
Ходят слухи, что старику сто двадцать пять лет. Сам я у него не спрашивал паспорта, ибо тот с неохотой не то что отдал мне на перевод рукопись, но и вовсе вёл себя крайне… опасно.
Поселившись в библиотеке имени Уделова, он почти никогда не выходил на улицу, еду заказывал по Интернету, а если выходил, то постоянно на всех ворчал, воздавая хвалу Советской Власти и проклиная власть нынешнюю и то и дело бил поселковых мальчишек, когда те пытались испоганить белоснежные стены библиотеки графити.
Могила автора располагается во внутреннем дворике библиотеки. На памятнике надпись: «Граф Уделов. 1895—2015». Эпитафия гласит: «Wenn ein Alter Mann geht, wird er einem fehlen doch vergessen wird er nie». Говорят, что памятник поставил сам чудаковатый библиотекарь, заменив простой деревянный крест на собственные средства.
Прошу прощения, если кто обнаружит неточности в переводе. Автор изъяснялся на весьма странном американском диалекте, смешанном со множеством фраз и идеом немецкого, французского и итальянского языков, потому работа оказалась сложнее, чем я себе вообразил вначале. Если читатель обнаружит неточности, просьба обратиться в издательство «Святой Пётр» по адресу г. Санкт-Петербург, улица Большая Корабельная, дом 42.
Выражаю благодарность сообществу переводчиков сайта Город Переводчиков за помощь по итальянскому, французскому, немецкому языку, а так же за подсказки по передаче оригинального стиля автора. Отдельная благодарность моей музе и супруге за поддержку в трудное рабочее время перевода. Переводчик.
Короткий Мемуар Графа
Сегодня прекрасный день. Я, наконец, закончил работу над своим собственным гробом из красного дерева. Он будет стоять в подвале, пока я не отправлюсь в мир иной. Не то чтобы меня сильно заботило то, что будет с моим телом, в каком гробу и из какого дерева ему предстоит лежать. Однако, моё положение в обществе, равно как и само моё общество настаивают на достойном погребении. Мне сто двадцать лет. Если быть более точным – сто двацать лет и двадцать три дня. В стране, где я живу, последнее время такой возраст и такая физическая форма в этом возрасте встречаются весьма редко. Здесь, как правило, отдают Богу душу лет в семьдесят, а то и в шестьдесят, едва только выйдя на пенсию. Я чувствую, что и сам скоро дуба дам, несмотря на то, что ни на что не жалуюсь. Говорят, примерно за год до своей смерти человек начинает ощущать её приближение. Так случилось однажды и со мной. Однажды я сидел во дворе своего поместья, пил красное вино и курил сигариллу, когда вдруг, посмотрев на чёрную ворону, севшую на ворота, понял – не вечно мне коптить небо, и шаги старухи с косой уже как будто раздаются, хоть где-то ещё вдалеке, но раздаются, никаких сомнений. Перед тем как умереть, я хочу немного вспомнить свою жизнь. Всё-таки, как ни крути, сто двадцать лет прошло. В основном это жизнь обывателя, многого не навспоминать, да и времени не осталось вспомнить всё. Только самое памятное… Я родился 14 мая 1895го года в семье графа Павла Михайловича Уделова. Когда мне стукнуло двадцать два, отец приехал в усадьбу, где мы с матушкой коротали деньки вдалеке от событий, сотрясающих страну. Надо сказать, что до сего момента жизнь моя была размеренной и спокойной. Жили мы в большом поместье. Неподалёку был пруд, где можно было удить рыбу и купаться. Особенно это было здорово в жаркие летние дни. Батюшка состоял на государственной службе, навещал нас, однако, каждый месяц. С ним время от времени приезжали то новые учителя для моего образования, то знакомые и родственники, коих было несчесть. Учителя, как правило, приезжали летом и оставались жить с нами на полном обеспечении вплоть до следующего года, когда их сменяли иные. Матери очень нравилось жить в большом доме загородом.
Так было до тех пор, пока не подошло мне время отправляться в город, дабы поступить в университет. Познакомился я тогда при поступлении с одним городским сумасшедшим. Нет, у душевных врачевателей он не числился, однако, было в нём что-то особенное, отличающее, позволяющее назвать его таковым в хорошем смысле слова.
Тогда-то и началась вся эта история с колокольчиком. В 1911м году то ли он, сумасшедший этот, позаимствовал эту теорию из народного фольклора, то ли сам дошёл. Мне же кажется более вероятным заимствование, плагиат с изменением лишь названия на немецкое «Gl?ckchen», что, в общем-то, это же и значит – колокольчик.
Теория сводится к тому, что всякая женщина просто по праву того, что она женщина, считает, что ей, обделённой якобы при этом умом, позволено требовать поклонения мужчин, доводить их, как говорил один музыкант, до «исступления эмоций», исполнения всех её прихотей и сочувственного выслушивания всех её жалоб на свою несчастную жизнь.
Не трудно догадаться, что своё название теория берёт от метафорического выражения, прости Господи, «влагалище с колокольчиком».
Вероятно, сама история его человеконенавистничества началась и того ранее. Ещё в школе, когда девочки не обращали никакого внимания на умного ребёнка с фигурой, далёкой от совершенства. Потом этот человек проявит недюжие способности и силу воли, сев на жесточайшую диету, состоящую из весьма скромных и недорогих продуктов – гречки, молока и сыра.
О да, он займётся питанием как следует. Он не будет покупать колбасу, но будет время от времени позволять себе великолепнейший плов собственного приготовления. Хотя я и считал всегда, что ему немного недоставало чеснока, рецепт замечателен. Он будет пить ряженку и кефир, и продолжать жрать одну гречку. Подобные усилия принесут ему сносную фигуру, с растяжками однако, но вполне себе годную на то, чтобы разбивать сердца многих Gl?ckchen. Как строг он будет к себе, так и ко всем остальным людям, отточив мировосприятие до бесхитростного чёрно-белого.
И многие будут считать его своим другом, ибо он узнает на многочисленном опыте, который поставит себе в жизни, как, словно золотой червонец, нравиться людям. К сожалению для них и к счастью для него, ибо он любит свободу, сам он вскоре не заведёт ни одного настоящего друга, а с теми, кто могли бы занять подобное место, порвёт все связи, вернувшись к отшельническому образу жизни в далёких и холодных лесах Сибири.
Он был молод, слишком молод для своей головы, в которую к тому времени успел понапихать уже столько разнообразной информации. И, похоже, слишком сложен для подробного описания тот путь, что он прошёл до того момента, когда мы впервые по настоящему беседовали за бокалом горького пива в одном из трактиров города Ярославля.
Мы обсуждали величие людское, и он как раз обещался изложить свою концепцию того, как измерить эту философскую категорию, присущую каждому человеку.
«В числитель», говорил он, «надо ставить то, что человек о себе говорит другим. В знаменатель – чем он является на самом деле. Чем меньше полученный результат, тем более велик человек.»
Как же часто мне приходило в голову, что его собственный результат несколько превышает единицу. Стоит всё же отдать должное его верности своей концепции – он хотя бы старался быть объективным, и легко стараться, когда твоё мировоззрение делит мир лишь на чёрное и белое.
Трудно было бы найти человека, в котором более чем в ком бы то ни было сочетались стремление к свободе, затворничеству и общительность.
Да, он был общителен. Чертовски общителен. Более того, он умел общаться, и умение это было приобретено и отточено за многие годы до такого предела, что в любой дискуссии оставался лишь один его монолог с некоторыми комментариями, которые едва удавалось вставить ничего не подозревающим слушателям.
Когда мы были знакомы, он жил уже один на собственной квартире, принадлежавшей его матушке, высылавшей ему так же и некоторые средства из столь далёкой, сколь и холодной Сибири. Стипендии не хватало на многое, однако он столь умело распоряжался деньгами и столь ограничивал себя в излишествах, что у него всегда оставались средства и на достойный подарок хорошему знакомому, и на взятку преподавателю физической культуры в виде бутыли дорогого южного коньяка, и на детали, что бы собрать дорогой по тем временам аппарат Маркони, и даже на дорогой кофе собеседнику, подобными умениями распоряжаться монетами не обладающему, и дорогой кофе в общем-то в то время не пьющему.
«Есть три вида потребностей», цитировал он одного из мыслителей того времени, «необходимые, как пища, воздух, сон и одежда; обходимые, как роскошь и ненужные модные безделушки; и абсурдные, как стремление ко всемирному могуществу и власти.»
Да, похоже, в то время он доводил до совершенства умение удовлетворять потребности лишь первого типа, сконцентрировав, однако, свои устремления на потребностях третьего – он безумно стремился к познанию.
Стоит ли говорить, что ярославский государственный университет не был его первым, а аспирантуру он бросил?
Именно так. Начиная что-то и доведя до определённого предела, он имел свойство это бросать по причинам, известным лишь ему.
Как научившись у одного сибирского толмача немецкому языку, к которому, было время, имел страсть неминучую, по прошествии лет забросил его изучение, сконцентрировав все свои устремления на языке финском, так и заводя шашни со многими девицами, дойдя до того предела, где они начинали его нервировать и резонировать с его Gl?ckchen-теорией, представлял некое умозрительное будущее, где свобода его теми девицами представлялась ограниченной и покидал их, разбивая в который раз сердце и не объяснившись по поводу любых недопониманий. На то воля Всевышнего, разбитые сердца девиц, видимо, должны были закалиться такой несправедливостью.
Он не знал женщин, хотя уж поверьте, знал о них и думал о них много больше подавляющей части его современников. Да, много и много больше. Не берусь судить, где он заблуждался в своих выводах, однако выводы те приводили его неизменно к одиночеству.
Печально осознавать, что такой замечательный собеседник лишал возможностей совместного бытия стольких людей, что в конечном итоге никогда по-настоящему не имел ни друзей, ни врагов.
О да, как сильно порой наши мировоззренческие картины не дают правильно и полноценно оценить всё великолепие существования людей, за сокращение которых как минимум на девяносто пять и как максимум на все сто процентов выступал он.
Да, именно так. В конечном итоге он всегда приходил к выводу, что человечество, как вид, лучше бы не существовало вовсе.
Трудно понять и проанализировать все обстоятельства подобных его умственных решений, однако, один день поведал он мне о своих ощущениях жизни: «Я ощущаю жизнь как некое заточение, бессмысленную кару неизвестно за что, как клетку, выбравшись из которой, я верю, удастся унести с собой лишь разум.»
Да, он верил в Бога, изучал религии, но в итоге всегда заключал одно и то же: «Да, Бог есть, но к чему постоянно говорить об этом». Так говорил он, избегая слишком личных дискуссий и возвращаясь к трудам учёных естественных наук.
Вообще, его размышления о жизни и природе разума всегда были столь глубоки и столь же скрыты от постороннего наблюдателя, что практически невозможно было ожидать от него непредсказуемости. Он был чертовски предсказуем, как и любой увлечённый чем-то человек.
Как часто можно было не ожидать ответного письма или визита, предугадывая бессмысленность призыва встретиться, разбивающегося о безукоризненную аналитику чёрно-белого видения мира, ложно подсказывающую ему цель и будущее встречи.
Были времена, когда и по чёрным поводам он рад был встретиться, а были и те, когда он не отвечал неделями, объявляя себя вдруг абсолютным трезвенником.
