скачать книгу бесплатно
– Линзы наверняка. Это сейчас модно. А что ж ты у нее не спросил про линзы?
– У кого? – удивился Иван.
– У девчонки у этой, – удивился в ответ Юрка.
– А, у нее… Да понимаешь, я не мог у нее спросить… Я ее сначала в море встретил… Думал, дельфин плывет. А оказалось – русалка. Только она уплыла почти сразу. А потом, когда я ее снова встретил, думал, что она француженка… Вот и не спросил.
– Так ты ж французский знаешь. Вместе, чай, учились. Я ж помню, у тебя всегда пятерки были. Зоя Анатольна тебя очень любила…
– Да не в этом дело. Я-то думал, что это две разные девчонки, понимаешь? Одна русская, другая – француженка… А потом только понял, что та, другая, никакая не француженка, а…
– Это какая – другая?
– Ну, которая та же самая, что ж ты такой непонятливый?
– Это я – непонятливый? – обиделся Юрка. – Так-так, с этого места, пожалуйста, поподробнее. Значит, встретил ты на море девчонку. У которой были глаза такие синие, такие синие, что аж прям зеленые. А потом еще и черные. При этом была девчонка эта француженкой, но и русской тоже. Я правильно понимаю?
– Ну, вроде, – нахмурился Иван.
Юрка помолчал некоторое время, пристально разглядывая Ивана.
– Знаешь, что я тебе скажу, дорогой ты мой друг Иван Ламихов?
– Ну и что ты мне скажешь?
– А то скажу, что влюбился ты в эту девчонку многоликую. Дельфин, русалка… Как пить дать влюбился! Неужто Верку свою забыл наконец, а?
– Да перестань, – отмахнулся Иван. – При чем здесь Верка, и какая разница, забыл я ее или не забыл. А в эту девчонку… многоликую, как ты выражаешься, я влюбиться не могу при всем своем желании…
– Это почему же? При всем-то своем желании, а? – Трепаков хитро прищурил левый глаз.
– Потому что она… Ну, в общем, не свободна.
– Повезло какому-то мужчинке.
– Если б мужчинке, – грустно усмехнулся Иван.
– То есть?
– А то и есть, что она… В общем, того. Женщин любит. То есть одну женщину…
Юрка присвистнул.
– Да, тяжелый случай… Это ж угораздило тебя влюбиться в такую странную особу. С глазами трехцветными, не пойми какой национальности, да еще и нетрадиционной сексуальной ориентации… Ну даешь…
– Да что ты заладил, Юрка… Влюбился, влюбился… Ладно, было и было. Самое интересно не это.
– Как, это еще не все? И не самое интересное? Вот это уже и в самом деле интересно!
– Ну, хватит тебе, говорю… Так вот, самое интересное – то, что девчонка эта оказалась… Тоже из Саратова. Представляешь?
– Да ну? – с сомнением в голосе протянул Юрка. – Что-то я таких здесь у нас не встречал. С разноцветными глазами.
– Вот и я не встречал. Хотя, не знаю, может, пошутила Анечка…
– Анечка ее, значит, звали? А говоришь, не разговаривал с ней.
– Да нет, это не она – Анечка. Это другая девушка. Студентка из Новосибирска. Она там, в отеле, аниматором работала. Я ее утром встретил, когда к автобусу уже с вещами шел. Ну и спросил у нее про эту французскую девчонку. А она посмеялась и говорит, что никакая, мол, девчонка эта не французская, а обыкновенная русская девчонка из Саратова. Так и сказала, из Саратова… А выступают они как француженки, потому что так их русские мужики меньше домогаются. Раньше выступали как русский дуэт, так им соотечественники проходу не давали, а один раз чуть не изнасиловали… И оскорбляли… Ту, другую…
– Ту, другую – это опять ту же самую?
– Да нет. Другую…
– Стоп! Их вообще сколько, этих девчонок твоих? Что-то я со счета сбиваться начал… Это какую еще другую?
– Ну, мулатку. Они вдвоем с мулаткой гастролировали. Стриптиз-шоу, – почти горестно вздохнул Иван.
– Люблю мулаток, – воодушевился Юрка.
– И не надейся, – усмехнулся Иван. – Она тоже… того.
– Лесбиянка? Ой, попади она мне в руки, я б из ее черной кудрявой башки всю эту дурь выбил… У нее ведь башка черная, кудрявая, я правильно понимаю?
– Ну, правильно. Черная. Кудрявая.
– Эх, люблю мулаток! Я б ей показал… Научил бы уму-разуму. Только я в Саратове что-то ни одной местной мулатки не встречал.
– Я тоже не встречал. Но про нее я, честно говоря, не знаю. Может, она и правда из Парижа была, а может, вообще из Африки. Уж больно черная. Но тоже красивая.
– Тяжелый случай, – вздохнул Юрка. – Жаль, если она из Африки. А то я б ее замуж взял.
– Дурак ты, Трепаков, – беззлобно отмахнулся Иван.
– И ты, Ламихов, дурак тоже, – так же беззлобно ответил Юрка.
Некоторое время они помолчали.
– Как хоть ее звали, многоликую твою, а?
– Не знаю. – Иван пожал плечами. – Или Лариса, или Диана, или, может, просто Дина… А может, вообще по-другому.
– Это обнадеживает. Только я все равно ничего не понял.
– Ну что здесь понимать, – почти рассердился Иван. – У них дуэт так назывался – Диана и Лора. Значит, по-русски, Дина и Лариса. Только вот кто из них кто, я не знаю. А может, просто придумали имена, чтоб красиво звучали… Слушай, Юр, это ничего, что у тебя там за дверью пациенты?
– Ничего, что за дверью. А что, лучше их сюда позвать, чтоб приняли участие в обсуждении?
– Да нет, просто у них, наверное, зубы болят, а я тебя тут отвлекаю своими глупостями…
– Ничего ты меня не отвлекаешь. И совсем не глупостями. – Впервые за время беседы Юрка посмотрел на Ивана абсолютно серьезными глазами. – Знаешь, Ламихов, я ведь давно об этом мечтал для тебя… Да и ты, наверное, сам для себя об этом мечтал… Чтобы Верка из башки твоей вылетела… А вот тут, видишь, подходящий случай, кажется, представился…
– Да перестань чушь молоть, – зло отмахнулся Иван. – Говорю тебе, у них любовь… Я сам видел…
– Что ты видел? Как они танцевали? Дважды дурак ты, Ламихов. Ты в театре когда-нибудь был? Или на балете?
– Ну, был на балете. В прошлом году, с мамой. «Лебединое озеро» смотрели. Только я не помню уже ничего. Да какая разница?
– Танец – это искусство, – процитировал Юрка слова неведомой ему турецкой Маруси. – Актеры, которые во время пьесы умирают от любви друг к другу, совсем не обязательно любят друг друга в жизни. Они могут просто ненавидеть друг друга или, по крайней мере, испытывать друг к другу полнейшее равнодушие. И совсем не спать в одной постели.
– Ты не видел, – упрямо повторил Иван. – А я – видел. Своими глазами. Да и вообще, какая разница?
– Никакая, – помолчав, задумчиво ответил Юрка. И повторил по слогам: – Ни-ка-ка-я. А теперь, дорогой мой друг Иван Ламихов, иди. Я твой зуб вылечил, в кассе мои услуги оплатишь. А меня другие пациенты ждут. У них тоже, между прочим, зубы болят. Им помощь моя нужна, а я тут с тобой…
– Ну и ладно. Ну и спасибо тебе.
– Ну и пожалуйста. Вот, квитанцию не забудь. Будет болеть – жри анальгин. Если сильно будет болеть – приходи. Но не должно, там все чисто вроде. А так – звони, если что. И не забудь, в субботу встречаемся…
– Не забуду. – Иван пожал протянутую руку и скрылся за Дверью, одарив сочувственным взглядом пациентов, которым еще только предстояло пройти все семь кругов ада в кабинете его добродушного приятеля.
* * *
«Что-то он задумал», – размышлял Иван по дороге домой, вспоминая хитрый прищур глаз и протяжно-задумчивое «ни-че-го». Такое вот «ни-че-го» обязательно что-нибудь да значит. Не первый и даже уже не десятый год знал Иван Юрку Трепакова, чтобы сразу догадаться – приятель строит какие-то планы. Только вот интересно, какие?
Голубой мечтой Юрки Трепакова было желание о том, чтобы Иван наконец забыл Верку. Иван же об этом уже и не мечтал, поскольку знал, что мечтать бесполезно. Не та она женщина, которую можно забыть, как бы высокопарно это ни звучало. Да дело даже и не в том, что Верка – какая-то особенная суперженщина, не такая, как все. Просто забыть Верку – значило вычеркнуть из жизни пятнадцать прожитых лет. Пятнадцать лет – это больше чем половина жизни. Вот так-то. Забыть невозможно, как бы ни хотелось. Если только долго-долго биться головой об стену, так чтобы отшибло все мозги, чтобы получилась очень удачная и удобная амнезия, которая сожрала бы эти пятнадцать прожитых лет, проглотила, затянула бы в свою черную пасть и ни в коем случае обратно не выпустила.
Биться головой о стену Ивану не хотелось. Теперь уже – не хотелось. Хотя тогда, семь лет назад, ему так и мерещились всякие изощренные пути, ведущие к забвению, самым банальным из которых была намыленная веревка. Или – сто таблеток нитроглицерина. Или – прыжок вниз с восьмого этажа. Да если разобраться, все они, эти пути, были банальными. Первую неделю он только об этом и размышлял – какой путь выбрать. А потом вдруг самому смешно стало – вот ведь здоровый, взрослый мужик, двадцать два года уже, а целую неделю лежит на кровати, как прыщавый подросток, и раздумывает о том, как бы так покрасивше уйти из жизни. Разозлился он тогда на себя очень сильно. От злости послал самого себя куда подальше и оказался аж в Сибири, на какой-то нефтяной скважине, в роли простого рабочего. А потом еще дальше – аж в Испании, на апельсиновых плантациях днем и в ресторане за посудомоечной машиной ночью. Потом снова в Сибири, потом в Москве, и только три года назад его снова к дому прибило. Только три года назад он почувствовал – хватит уже. Вспомнил про мать, одиноко стареющую в пустом и холодном доме. Вернулся, прижился как-то почти сразу, а деньги, заработанные за три с лишним года тяжким трудом и почти нерастраченные, вложил в дело. Открыл контору, нанял людей, заказал рекламу, пару-тройку удачных клиентов подцепил – и вот пошла жизнь в гору, началась наконец белая полоса…
Только это все совсем не значило, что он забыл Веру. Он просто пытался о ней не думать. С переменным успехом ему это удавалось. А озабоченность лучшего друга и матери по этому поводу очень часто его злила, буквально выводила из себя. Ведь порой до смешного доходило. Была, например, у матери лучшая подруга, соседка по лестничной площадке. И звали ее тетей Верой. Так мать, после того как Иван наконец домой вернулся, хронически стала называть свою подругу то «соседкой из семьдесят пятой», то «Трофимовной», то «Иллариона Вениаминовича женой». Но как раньше, Верой, – никогда. Иван сразу подметил эту дурь, но виду не подавал до тех пор, пока однажды у матери совсем язык не запутался, когда она, что-то торопливо рассказывая, с третьей попытки так и не смогла выговорить имя-отчество супруга тети Веры.
– Мам, – спросил он тогда, – Иллариона Вениаминовича жена – это, случайно, не тетя Вера из семьдесят пятой?
– Она, – стыдливо опустив глаза, призналась мать. Иван подошел, сгреб ее в охапку, прикоснулся губами к седеющей макушке:
– Ну так вот и называй ее тетей Верой. Или просто – Верой. Это как тебе удобно. И брось эти свои игры дурацкие. Детские. Честное слово, ты у меня как маленькая…
* * *
В субботу, как обычно, они встречались с Юркой.
Еще десять лет назад появилась у них эта традиция – встречаться по субботам в тесной дружеской компании бывших одноклассников. Десять лет назад компания была более многочисленной – Иван, Юрка, Толик Кольцов, Никита Запрудный. Восемь лет назад Никита погиб во время пожара на стройке, спустя полгода Толик Кольцов уехал жить и работать в Штаты, где у него оказались какие-то родственники. Планировал – на пару лет, но уже через год женился на американке-фермерше, да так и осел в каком-то южном штате, полюбив всей душой сельское хозяйство. Теперь только письма слал. Да и то – по электронной почте и очень редко. Хвалился, что вывел какую-то новую, очень мясную породу кроликов.
Семь лет назад остались они вдвоем с Юркой. Но продолжали встречаться по субботам – до тех пор, пока Иван в попытке убежать от самого себя не уехал в Сибирь, потом в Испанию, снова в Сибирь и так далее. Вернулся, и спустя какое-то время субботние встречи решено было возобновить. Несмотря на то что остались они вдвоем и воспоминания о прошедших годах по большей части были горькими. Встречались, конечно, не каждую субботу, иногда и по месяцам не виделись – то Юрка в выходные дежурил в своей клинике, то Ивана какой-нибудь срочный проект не отпускал от компьютера. Но если не работа – ничто не могло помешать дружеской этой встрече. Разве только женщина… Но женщины в жизни большой роли не играли, женщины чаще всего были случайными и неважными – и у Юрки, и у Ивана.
Чаще всего они «заседали» в каком-нибудь кафе, не испытывая никаких постоянных привязанностей. Реже – у Юрки дома, в его одинокой однокомнатной квартире, где можно было спокойно курить прямо в комнате, тушить сигареты в чайных блюдцах, ругаться матом, не боясь оскорбить чей-то нежный слух, и напиваться до самого поросячьего на свете состояния, зная, что можно спокойно заснуть прямо там, где сидишь, уютно приложившись щекой к салату… Такого безобразия, впрочем, ни разу не случалось, но само осознание его возможности приятно согревало душу.
На этот раз решили собраться у Ивана. Мать обещала напечь пирожков с капустой, один только запах которых действовал на Юрку как валерьянка на кошку. И хоть в присутствии Ивановой матери, Ирины Сергеевны, женщины мягкой, интеллигентной, и нельзя было позволить себе проявлять некоторые мужские слабости, пирожки с капустой оказались все же важнее.
Юрка, как и договаривались, пришел в половине шестого, позвонил в дверь своим фирменным способом – нажав на кнопку и не отпуская до тех пор, пока за дверью не послышится злобный ор Ивана: «Черт, да хватит, хватит уже звонить, уже слышу, уже открываю, вот придурок-то настоящий».
– Черт! Да хватит же… Хватит уже звонить! Слышу! Уже открываю! Вот ведь придурок, а? Придурок…
– Настоящий! – Юрка осклабился, обнажив идеально ровные и белоснежные зубы, вполне пригодные для съемок в рекламном ролике.
– А то не настоящий! – буркнул Иван, принимая из рук приятеля огромный пакет со снедью: традиционный набор, включающий в себя несколько банок темного пива, кое-какую символическую закуску и непременную коробку шоколадных конфет или зефира для Ирины Сергеевны. Ирина Сергеевна каждый раз отбивалась от Юркиных подарков, как настоящий российский патриот от французских захватчиков во время войны двенадцатого года. Но французский захватчик Юрка каждый раз непременно побеждал.
– Здравствуй, друг мой Иван, – церемонно произнес Юрка, отдавая дань сложившейся традиции. – Я тебе пивка принес темненького. Рыбки сушененькой. Любишь ведь, Иван, темненькое пивко, да с рыбкой сушененькой, а?
– А то, – также отдавая дань сложившейся традиции, ответил Иван, который знал заранее, что пиво пить не будет, поскольку завязал со спиртными напитками еще два месяца назад, после белой горячки, случившейся с ним на лестнице между пятым и шестым этажом в турецкой гостинице.
И Юрка это знал тоже. И уже смирился с этой новой странностью своего приятеля – хотя ведь не зря говорят, что надежда умирает последней.
– Что, и сегодня пить не будешь?
– И сегодня не буду.
– Ну-ну.
Юрка прошел на кухню, припал к ручке Ирины Сергеевны:
– Теть Ир, вы сегодня какая красивая! Ну прям королева! А я вам, теть Ир, принес зефир! В шоколаде! Ой, как пирожками-то пахнет, а? И как это у вас такие вот вкусные да пахучие получаются пирожки, а?
Иван, не больно-то прислушиваясь к кухонным дебатам, методично накрывал на стол в комнате. Две банки «спрайта» – это для него. Селедочные пресервы – для всех. Баночка черной икры, баночка красной – на любителя, Иван отнес эти баночки на кухню, приказав Юрке наделать бутербродов. Юрка в это время уписывал уже третий по счету пирожок с капустой.
Пивных банок на этот раз было аж целых шесть. Иван несколько удивился такому количеству: не иначе, его приятель решил сегодня напиться как следует. Может, случилось что?
О том, что именно случилось, он узнал совсем скоро.
Сначала поболтали о том о сем, как водится. Иван рассказал про новый свой проект и нового заказчика, очень капризного и весьма надменного генерала. Юрка, как водится, пожаловался на тяжелую жизнь зубного врача, потом долго и с упоением рассказывал о каком-то наисложнейшем случае пародонтоза у одной пациентки. Присоседившаяся на полчасика тетя Ира кстати вспомнила про похожий случай пародонтоза у своей подруги, бесстрашно назвав ее при этом Верой.
За час прикончив три банки портера, Юрка откинулся на спинку кресла и многозначительно замолчал, уставившись на Ивана.
Иван вздохнул:
– Ну давай уже. Не томи. Что там у тебя такое накипело, о чем ты по этому поводу решил пивом ужраться?
– Вообще-то я решил ужраться пирожками, а не пивом, – поправил Юрка, откусывая кусок очередного капустного пирожка. – А пиво – это так, на закуску. И с чего ты взял, что у меня что-то такое накипело, что я тебе непременно рассказать должен?
– А с того, что глаза у тебя как у кота Матроскина. Хитрые и довольные.
– Понятно. По глазам, значит, определил? Иван усмехнулся, вспомнив их недавнюю беседу:
– Ну да, по глазам.
– Значит, помнишь наш с тобой разговор в прошлый вторник? Как, кстати, мой зуб?
– Прекрасно. Только он все-таки мой, а не твой.
– Я ж его лечил. Ну да ладно, пусть твой будет, мне не жалко. Значит, помнишь наш разговор в прошлый вторник?
