Пиво для Мертвых

скачать книгу бесплатно


Так продолжалось несколько часов, после чего, встав с пола, Лилит сказала мне:

– Все, дорогой, я полностью готова и должна идти! Не волнуйся, я справлюсь, доверься мне! – сказала она, взяв меня за руку, и я отскочил в сторону, ужаленный разрядом статического электричества. – Извини, издержки производства, холодно произнесла Лилит, быстро собралась и ушла из дома.

Пришла она под утро, возбужденная и до краев наполненная энергией, я никогда не видел ее такой. На мой вопрос, как прошли переговоры, она радостно ответила:

– Все прошло замечательно, даже лучше, чем я ожидала! Я частично вспомнила свое прошлое и дала хозяину клуба рецепт нового наркотика, который не действует без моего финального воздействия. Так что мы будем теперь работать вместе, зарабатывая столько денег, что даже сложно себе представить!

– Но как же так, Лилит? Ведь мы другие люди, и я не хочу быть преступником, стирающим сознание других людей, и жить в постоянном страхе разоблачения! – со слезами на глазах проговорил я.

– Мы еще хуже, ты просто еще не вспомнил, кто ты есть, а когда вспомнишь, поймешь меня! Самое важное, я люблю тебя, а ты меня, и мы не можем жить друг без друга!

– Но, Лилит, если ты знаешь, кто я, то скажи мне, и я приму все, что бы это ни было!

– Я не могу сделать это, только ты сам, через серию превращений, придешь к пониманию своей сущности, которая может привести тебя к катастрофе, и я не в силах ничего изменить в порядке вещей, не имею права, его у меня отобрал очень давно Тот, чье Имя Неизвестно, да и не хочу способствовать этому! Так что спокойно живи в ожидании возвращения твоей личности, оставь угрызения совести мне, так как я к ним готова, и не беспокоят они меня!

На этом наш разговор закончился. Лилит, утомленная, легла спать, а я все ночь примерял себя к существующей действительностью, в которой главным являлась моя безоглядная любовь к Лилит. К утру, окончательно подавив остатки сомнений, я уже находился во временном согласии с самим собой.

Лилит работала ежедневно, и каждый день наша жизнь менялась к лучшему. Мы оставили домик у реки и переехали в огромную новую квартиру на бульваре, Лилит одевалась в лучших бутиках Москвы, мы стали ездить за границу и проводить время в кругу друзей, появившимся во множестве.

Была пятница, и мы собирались в гости к друзьям за город. Дороги напоминали ленты для ловли мух, и мы медленно ползли вперед, с трудом отлепляя колеса от асфальта. Сигаретный дым плавал в салоне белесым киселем, сквозь него я с трудом видел твое лицо, освещенное все той же улыбкой, ты что-то говорила, что-то незначительное. И вдруг в какой-то момент замолчала, и, оглянувшись назад с видом напряженным и испуганным, ты сказала, что они уже близко и преследуют нас.

– Кто они? – спросил я. – Перестать меня разыгрывать! Кому мы нужны кроме вечности?

У нее и раньше бывало так, что среди ночи она будила меня, поскуливая от страха, видения окружали ее толпой призраков, и она просила меня поговорить с ними и заставить их уйти. Это обычно заканчивалось очень быстро, и она засыпала в моих обьятьях, сладко посапывая, и прижимаясь всем телом.

На этот раз все было по-другому, она пребывала в ужасе, беспрерывно шепча:

– Будь ты проклят, Гавриил, будь ты проклят! Неужели ты снова нашел меня?

– Дорогая, кто этот Гавриил? – спросил я.

– Никто! – сквозь зубы ответила Лилит. – Я просто оговорилась.

Вдруг черты ее лица стали плавиться, как воск, находясь в непрерывном движении. Временами я не узнавал ее, лица других женщин появлялись и исчезали перед моими глазами, перетекая одно в другое, наконец все закончилось и стала она тем, кем и была – моей Лилит.

Страх остался, он был физически ощутим, как слабый аромат странных духов, но потихоньку улетучивался сквозь приоткрытое ветровое стекло, и ты снова заговорила о пустяках, делая вид, что ничего не случилось.

По дороге обратно все было как обычно. Ты спала до самого дома, а я думал о тебе, и мысли мои были черны и безрадостны.

И видел я сверху все линию жизни своей, и знал наверняка, что нет тебя в будущем моем, что произойдут ужасные вещи, и жизнь моя разрушится, и окажусь я в начале пути, обездоленный и без права на надежду.

Мысль о том, что моя Лилит будет принадлежать кому-то другому, взрывала мой мозг, и превращала мою любовь в кару Господню, а нашу судьбу в череду событий, подробно описанных в Книге.

Обреченные на любовь, мы беззащитны перед теми, кого любим.

Порой одного из нас это любовь вовлекает в порочный круг ненависти, разрушающей твою личность до основания, до самого дна, где нет ничего, кроме мрака и безысходной тоски.

Ты любишь и ненавидишь, балансируя на грани яви и сна, разума и безумия, падая вверх в лучах света Черной Луны.

Мягкий, но настойчивый шепот ее отключает все мысли, и открывает шлюзы, затем поток иформации затопляет мозг и, – бум: происходит перезагрузка, и новые программы загружаются в центральный процессор, строя новую перефирию внутри тебя, делая другим, смертельно непохожим того, кем ты был на самом деле.

Лилит, Лилит, моя Черная Луна[13 - Черная Луна – мнимая планета, он же мнимый фокус элиптической орбиты Луны, символ Дьявола у всех древних народов. Считается, что в этом районе космоса изменяется пространственно временной континиум нашей Вселенной, и осуществляется связь с иными вселенными, или сверхразумом, живущим по другим, отличным от наших, физическим законам.], любовь моя и ненависть, жизнь моя и смерть моя. Зачем я повстречал тебя однажды, и превратил свою жизнь в кромешный ад доверия и подозрений, безумной страсти и жажды смерти?

Я давно находился дома и, сидя на подоконнике, бездумно глядел вниз на снующих торговцев, заполонивших кривые улочки Иерусалима. Вот прошли римские легионеры, ведущие перед собой закованных в цепи рабов, кричавшив что-то в толпу на арамейском языке, толпа колыхалась как вода, в ней возникали волны и водовороты, из которых в рабов летели кости и проклятья. Густой и желтый от пыли и жары воздух с трудом проходил в легкие, заполняя их до отказа черной тоской и горькими, как поцелуй смерти, предчувствиями.

Вдруг вдалеке в наступающих сумерках, когда благодатная прохлада, опускаясь на город, вытесняет грусть из сердца, на углу Пречистенки и Гоголевского бульвара я увидел твою тонкую, сотканную из радости фигуру, идущую к дому. Остановившиеся вмиг машины, пропустили тебя, и ты, перейдя улицу, посмотрела наверх и, увидев меня, радостно улыбнулась и вошла в подъезд.

Днем в маленьком парке больницы было многолюдно, в воскресенье родственники навещали пациентов. Честно говоря, и тех, и других трудно было отличить друг от друга, потому что они все болтали как заведенные о какой-то чепухе. Глаза их горели, и невысказанные мысли и чувства роились вокруг голов, как осы, жаля врачей и медсестер, которые падали замертво и тут же оживали, отряхиваясь, как бычки на пастбище, недоуменно смотря по сторонам.

Я сидел на лавочке под раскидистым дубом, и, глубоко вдыхая дым сигареты, думал о вечном, как навозная куча у колхозного коровника, вопросе: что делать дальше?

Оставаться в больнице и постигать таинство перерождения под руководством доктора дзен-буддиста, называемого мной доктор Менгеле[14 - Доктор Менгеле – в 1943–1945 гг. Доктор концентрационного лагеря Освенцим, получивший от заключенных кличку Ангел Смерти.] за страсть к проведению диких опытов над пациентами, или вульгарно дернуть через забор и затерятся в сомнениях больших городов, дабы самому отыскать решение непростого вопроса бытия в качестве вновь образовавшегося члена гражданского общества?

Видимо, укушенный моей нетленной мыслью доктор решил не искушать судьбу и, лихо отплясывая чарльстон, подошел ко мне, взял под локоток, под стройные крики медперсонала: «О МАНЕ ПАДМЕ ХУМ»[15 - О МАНЕ ПАДМЕ ХУМ – мантра, чистоты тела, речей и разума Будды.], повлек меня в заветную палату, стены которой были обиты остатками пробковых шлемов великих путешественников, бормоча невнятные ругательства и призывы к соответсвию карме, которая, как известно, шутить не любит, и требует безусловного повиновения.

Водворенный в палату, и посаженный под замок, я немедленно вышел через стену в свою квартиру на бульваре ровно в тот сладостный момент, когда открылась входная дверь и Лилит, счастье и боль всей моей никчемной жизни, оказалась в моих объятьях.

Дрожь волной прокатилась по моему телу, я застыл, как фаллический символ древних греков, и, вскрикнув, весь погрузился в нее, свернувшись, словно тугая пружина, внутри ее благословленного тела.

И когда, распрямившись, я оказался изнутри и рядом с ней, счастье заполнило меня, как ручеек весной, оно било через край, переполняя берега моего существования, растекаясь по нам золотистой, как солнце пленкой.

Мы долго лежали так, рука в руке, плавая в глазах друг друга, наряя в глубину и захлебываясь всплывали обратно, чтобы опять погрузиться в живительное тепло наших душ.

Следующим утром меня в очередной раз посетил участковый Серафим, и ловко прикинувшись массоном, предложил мне стать вольным каменщиком, заодно сообщив две невероятные новости:

– Во-первых, вчера, когда только разгорался костер вашей любви, в соседним здании произошел рейдерский захват Святого Духа, с его последующим освобождением группой обозленных на власть добровольцев, а во-вторых, на Рязанском заводе металлоизделий освоили новое производство специальных гвоздей для рук и ног, которых, – сказал он, – на всех хватит.

Отклонив лживое предложение лживого массона я, провожаемый долгими и бурными аплодиментами Серафима, вернулся в комнату и увидел тебя, в сильном волнении говорящей по телефону на шумерском языке, вставляя фразы на арамейском и санскрите. Не прерывая разговор, ты быстро оделась и направилась к выходу.

– Куда ты? – спросил я, задрожав от внезапной боли в сердце.

– Позже дорогой, я все объясню тебе потом! – на секунду оторавшись от телефона, ответила мне Лилит. – Потому что не хочу вовлекать тебя в то, к чему ты не причастен, дабы не обречь тебя на вечные страдания, которые преследуют меня во сне и наяву!

Оставив меня в тягостном недоумении, ты ушла, не простившись, отпустив мне все мои грехи, своим исчезновением.

Шумело в ушах, в глазах плавали цветные мухи, которые, вылетая наружу, резво рассредотачивались по комнате. Увлеченный их пламенным полетом, я отвлекся от своих горьких мыслей и принялся ловить мух, приманивая их медом и египетскими заклинаниями времен Второй Династии. Посаженные в стеклянную банку мухи, переливаясь всеми цветами радуги, ползали по стенкам, смешно перебирая лапками.

Завороженный этим зрелищем, я краем глаза увидел телевизионный репортаж, из которого понял, что в городе происходят невероятные события.

На улицах стали появляться странные мужчины разного возраста с пустыми, как черная вода, глазами. Двигаясь удивительной дергающей походкой, выкрикивая одинаковые фразы на непонятном языке, они, в перерывах между расклеиванием Дац Дзы Бао[16 - Дац Дзы Бао – высказывания Мао Дзе Дуна, расклеиваемые на листовках, молодежью, во время культурной революции в Китае.] неприличного содержания, часто и успешно грабили жителей, нанося им при этом слабой и средней тяжести телесные повреждения, оставляя тяжелый и горький осадок в душах.

Захваченные широкой, но дырявой сетью спецопераций, проводимых милицией, эти странные люди оказывали жестокое сопротивление, кусались и плевались, обещая всем страшную кару, ссылаясь на Черную Луну, умудряясь, каким-то образом произносить оба этих слова с заглавными буквами. Доставленные на допрос, они, по большей части, молчали, не отвечая на разнообразно задаваемые вопросы следователей, несмотря на применяемые сотрудниками органов защиты правопорядка нетрадиционные методы, в основном, почерпнутые из телепередач о тюрьме в Гуантаномо. Иногда забитые в угол свидетельскими показаниями преступники плакали и быстро-быстро откусывая себе пальцы на руках и ногах, выкладывали их на полу в причудливые фигуры, тщательно изучаемые потом милицейскими психологами.

Большие милицейские чины разводили в сторону руки и ноги перед представителями прессы, как бы демонстрируя тем самым полное непонимание присходяшего, но уверенно обещали восставить порядок в Городе, прикрывая глаза и загадочно улыбаясь.

Смутное ощушение де жавю стучалось в мой мозг частыми ударами пульса, прося разрешения войти и открыть мне истинную картину происшествий. Я держался изо всех сил, плотно закрыв все двери и окна, для верности, забившись в угол комнаты, пытаясь там впасть в медитацию, уставившись на зажатую в руках банку с радужными мухами. По каким-то непонятным причинам я не хотел нового знания, предполагая, что знание это заведет меня далеко в прошлое, из которого не будет возврата.

Мухи не помогли, и находясь в сильном беспокойстве по поводу внезапного изчезновения Лилит, многократно усиленное событиями в Городе, я решил выйти на улицу подышать свежим воздухом. Дойдя до угла бульвара, я купил в киоске пачку сигарет и вдруг вспомнил, что оставил дверь в квартиру открытой. Учитывая происходящие события, я решил на всякий случай вернуться и затрусил в сторону дома, мотая головой из стороны в сторону и тяжко вздыхая, как старая ломовая лошадь.

Обливаясь холодным потом, я ворвался внутрь квартиры, и закрыв за собой дверь на крепкий замок, обернулся и увидел ожидающего меня участкового Серафима в кресле перед телевизором.

– Ну что, – сказал он, – обездоленный друг мой, вспомнил ли ты что-то, интересующее меня?

– Послушай, Серафим, я ведь говорил уже тебе: не владею я никакими знаниями о женщине, интересующей тебя, хотя, вырвавшись из лап доктора Менгеле, я окреп духом и частично вспомнил свою жизнь, что началась еще до Великого Потопа сотни тысяч лет тому назад. Пойми же наконец, мой лучший после Адольфа Гитлера друг, все это было сотни тысяч лет назад, и память моя похожа на испорченный жесткий диск со стертыми наглухо кластерами, и потому искрит у меня в голове, как в сгоревшем процессоре, и не могу я точно воспроизвести картину мира.

– Понятно, – ответил мне Серафим, поднявшись с кресла. Походив по комнате, он в задумчивости присел на шкаф и стал измерять размер своих, черных и блестящих, как вороново крыло, сапог, используя при этом мистическом действии, вынутые из кармана наручники и пистолет Макарова.

Одновременно Серафим иногда шумно чесался и, принимая позу Журавля, не спуская с меня глаз, время от времени обращался к некоему Великому Архитектору[17 - Великий Архитектор – обращение к Богу у масонов, вне зависимости от вероисповедания.], сообщая ему вычисленные объемы сапог, деленные на число пи и умноженные на значение золотого сечения.

Конечные цифры разнились меж собой значительно, Серафим нервничал и плевался, как мартышка в клетке, сетовал на продажных чиновников, закупающих некондиционную и не соответствующую стандартам продукцию, в частности, наручники, а также подробно разъяснял мне свою жизненную позицию, непрерывно используя матерные выражения в разнообразных всегда неприлично извращенных сочетаниях, с какими-то числами Фибоначчи.

Завороженный гипнотическими манипуляциями Серафима, я впал в транс, и очнувшись, выпрыгнул из небытия в кресло, стоящее посередине моей московской квартиры, окруженный со всех сторон скачущим на манер тушканчика Серафимом, продолжающего свой обличительный рассказ, в запарке и не заметивший моего недолгого отсутствия, мокрый, как мышь, и полностью обессиленный.

На эране телевизора, любезно повернутого ко мне Серафимом, находящегося в позе Мертвой лошади, ОМ ШРИ ГАНЕШАЯ НАМАХ[18 - ОМ ШРИ ГАНЕШАЯ НАМАХ – мантра успеха в стремлении к глубинному знанию мира (санскр.)], я, полностью ощущая эффект присутствия, видел, что в ночном клубе ”Лунное Затмение”, принадлежащим Ордену Черной Луны, шла особая жизнь, гремела музыка; в разноцветном мельтешении бликов света, отраженных от зеркальных шаров, бегали взмыленные, как лошади официанты, гости пили, ели и, выходя из за столов вливались, в ритмично колышашуюся толпу танцующих, моменально превращаясь в единый организм, похожий видом и поведением на амебу, находящиюся в стадии деления (митоза).

Перед отдельным кабинетом тусовалась небольшая группа людей со скорбными лицами и повадками агрессивно дрессированных животных. Было очевидно, что это хранители тела какой-то важной персоны. Они тусовались молча и разнонаправленно, перекрывая все доступы к кабинету, не вынимая руки из карманов. Развалившись на диване в обществе безликих продажных женщин, в кабинете находился хозяин клуба и, по соместительству, глава местного наркосиндиката, в третьий раз за год отмечающий свой день рождения. Он делал это всякий раз, когда смерть проходила мимо. Попытки смерти войти в его жизнь происходили часто, с удручающим однообразием.

Вся стена кабинета состояла из экранов, на которых мелькали кадры из зала клуба, похожие на шабаш.

Какие-то юркие личности мелькали между столиков, останавливаясь на время для короткого разговора, после чего часть гостей удалялась с ними и, возвращаясь через короткое время, с измененными до неузнаваемости чертами лица, погрузились в буйное веселье, включая танцы на столах с последующим раздеванием.

– Кто это? – спросил хозяин клуба, указав на один из экранов.

– Мы не знаем, – ответили хором продажные женщины, – она не из наших, не видели ее никогда.

– Понятно, что не из ваших, я это вижу и без микроскопа, – оборвал их хозяин и, припав к экрану, как к иконе, принялся разглядывать появившуюся на нем девушку, цокая капытами, и дергая головой, словно лошадь, отгоняющая слепней.

Она стояла ослепительно красивая, густые черные волосы развевались вокруг ее головы, губы ее были алыми, как маковое поле, а глаза бирюзовыми, как море по утрам. Она шла как королева, как будто она находилась не в каком-то наркоманском шалмане, а на балу в Букингемском дворце, и сияние исходило от нее, как от луны, бледно желтое, с серебристым отливом. И улыбалась она отстраненной улыбкой, и толпа расступалась перед ней, как перед ледоколом, и ростом она выше всех на голову.