скачать книгу бесплатно
Военные пацаны
Андрей Ефремов (Брэм)
Боевая работа #1
На небольшом клочке земли с непроходимыми горами до сих пор процветают древние обычаи: кровная месть и работорговля. Территория Чечни до того мала, что даже друзья детства, юности, живущие в разных концах России, могут встретиться здесь по разные стороны баррикад. Чеченец и якут – бывшие крепкие друзья детства, жизненные пути которых разошлись после службы в армии. Один стал бандитом, другой – милиционером. Их пути пересекаются в подразделении чеченского СОБР в Грозном, где чеченец находит свою трагическую смерть на руках у своего бывшего друга детства.
Андрей Ефремов (Брэм)
Военные пацаны
Часть первая
Одноклассники
От автора
Для одних война – средство для наживы, для других – тяжёлая, опасная, но вполне привычная повседневная работа. А для простого чеченского народа – это горе. На относительно небольшом клочке земли с непроходимыми горами, до сих пор процветают древние обычаи кровной мести, работорговля, и трагически пересекаются судьбы разных людей. Территория Чечни до того мала, что даже друзья детства, юности, живущие в разных концах России, могут встретиться здесь по разные стороны баррикад. Горло готовы друг другу перегрызть…
Один человек сказал: «Если плюнуть в бочку с водой, то вода испортится, и из нее уже не будут пить». Первая книга «Служба нарядов» писалась по памяти. Дело в том, что записи, которые я вёл в предпоследней служебно-боевой командировке, по прибытии домой затерялись при каких-то мутных обстоятельствах. Дневник писался в огромном размерами служебном журнале, который так и назывался «Служба нарядов», и когда бойцы его читали, некоторые всерьёз всё воспринимали, некоторые смеялись, дополняли, и выражали мнение – вполне возможно на этой основе и книгу издать.
А подтолкнул меня на написание этих заметок наш боец – старший сержант милиции Денис Мастер – парень простой, деревенский, но в последние годы живет и работает в городе. Была у него привычка часто писать письма своей сестре, и вел он маленький дневничок в новеньком служебном блокноте, – такой блокнот «Служебная книжка» выдаётся всем милиционерам.
Началось так: валяемся мы как-то в отрядной палатке на своих кроватях после хозработ, отдыхаем, я, кажется, какой-то журнал с картинками листал, а Денис дневничок заполняет и при этом сам себе вслух помогает:
– Утром ходили за дровами… потом обед был… телевизор посмотрели… Антоха, чего ещё написать можно?
Лениво отмахнулся:
– Про погоду напиши.
– О!.. Точно! – слышно – сопит, царапает – скрып-скрып, – здесь очень жа-арко…
– Но жар, при этом, костей не ломит, – встревает находящийся рядом Саша Опер.
– Кости обычно, заметьте, – заинтересовавшись творческим процессом, вносит кто-то лепту, – ломит после работ…
Денис оттопырил указательный палец:
– Верное замечание!.. – И так далее.
Благодаря Денису у меня и появилась подобная задумка. Задумка оформить, вернее – закамуфлировать свои размышления по поводу этой войны в форме художественной прозы.
После выхода в свет первой книги и неожиданных для меня положительных отзывов, которые поначалу совершенно серьёзно воспринимал как чьи-то розыгрыши, стал искать личные блокноты, куда вписывал не только свои, но и мысли друзей, какие-то сохранившиеся старые записки, фотографии, письма и документы – так появилась вторая книга – «Блокпост 47Д». Некоторые записи в моих блокнотах сокращены до такой степени, что я до сих пор не могу вспомнить и понять – что они означают, например: «дата, на юге пр. 1 км. СОБР в 17–20 2 чеха щ ц»; «дата, ОМОН Дарго – фэйсы т». Есть такие, которые вспомнились только сейчас: «дата, ГРУ солдаты, возле речки (н.п.)» и: «дата, собаки едут, их много. Стрелять или нет?» – это явно из радиоперехвата при движении нашей колонны. «Дата, операция «бычок» – это огласке не подлежит, хотя, по существу, и не является государственной тайной. Из того что вспомнилось и расшифровалось и нарисовалась очередная повесть-размышление, состоящая из отдельных рассказов, где причудливыми узорами переплетены и трагедия и смех.
Однажды в Ассинском ущелье местные жители мне сказали: «Асса два раза в год свистнет, двух человек заберёт» – во время сезонных разливов Ассы случаются человеческие жертвы. Люди, впервые увидевшие «речку» в межсезонье, этому утверждению верить не желают: «Её же в пять шагов перейти можно!». Да, можно, если осторожно и не в соответствующий сезон.
Есть две чечено-ингушские легенды о сотворении мира: Горы, животных и людей создал верховный бог Дяла, а когда от человека пошло потомство и племёна неимоверно размножились, Всевышний решил поделить землю между народами. Горы и глубокие ущелья, леса и шумные водопады, бурные реки и родники, стали свидетелями великого праздника людей во имя Всевышнего. Праздник удался на славу, но невероятно надолго затянулся, а когда люди, населяющие горы, пришли к Дяла, то вся земля была уже роздана другим племенам. Горцы крайне опечалились, и тогда Всевышний сжалился над ними отдал им землю, которую оставил себе. Это были места, где облака плывут либо по поверхности земли, либо можно было наблюдать за ними сверху. Это была земля, где с покрытых вечным снегом вершин, малые ручьи стекают в грозные реки. И назвали люди эту прекрасную землю – Кавказ. Чеченцы всегда рады всем, кто приходит с миром на их Землю: «Да будет твой приход свободным и здоровым, как хорошо, что ты пришёл, а мы вот только вчера о тебе вспоминали!», – скажет чеченец вместо «здравствуй». «Живи свободным!», – скажет гостеприимный чеченец, провожая.
Более древняя легенда такая: Однажды на землю спустилась огромная белая птица. «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною» (Быт.1:2) и представляла собой плоскую безводную твердь, без растений и каких-либо живых существ, даже малой мыши полевой – и той не было. Белая птица недолго побыла на этой тверди, но из её экскрементов и возникли вода и семя, из разлившейся мочи образовались моря, озёра, реки; семена развеял ветер, – из них появились растения.
И ещё: в переводе с греческого «heros» означает полубог, обожествленный человек. В догомеровские времена – X–IX век до н. э., героями в Древней Греции назывались дети бога и смертной женщины или смертного и богини, такие как Эней, Геракл, Ахилл и т. д. Героям поклонялись, в их честь сочиняли поэмы, воздвигали храмы. Но в моих книгах, как заметил проницательный Читатель, герои, несущие службу на Северном Кавказе – простые, неприметные в быту люди – совершенно неподходящие образы для голливудских боевиков или книг с красивыми обложками. Также здесь практически не уделено внимания описаниям красивых сражений и подвигов: писавший преследовал не это. Тем не менее война присутствует и – именно благодаря таким людям: солдатам, офицерам, милиционерам – чернорабочим войны, сдерживается натиск тёмных сил нашего времени. В отличие от генералов, они – настоящие Герои. Все имена и фамилии в произведении – вымышленные, территориальность и точность в хронологии событий не гарантированы. Особо подчёркиваю – это сочинение есть плод буйной и безудержной фантазии автора, но, понимайте как хотите – отчасти основанное на реальных документах. Несмотря на все попадающиеся в тексте клятвенные заверения автора что мол «так оно и было», – не верьте, даже если найдутся живые «свидетели» описываемых событий (не сомневаюсь – найдутся): любые совпадения в чём-либо – чистая случайность. Набравшись храбрости, решил затронуть и вопросы религии, но не с целью оскорбить чувства верующих (сам верующий), а только с тем, чтобы показать – какие пародийные ситуации иногда складываются в этой духовной сфере при неправильном понимании сути вопроса. Также – автор во многом не согласен с мыслями и поступками некоторых действующих в повествовании лиц.
Нелюди
Еда без остатка – еда не досыта.
Чеченская пословица
Хизир метался по полю, убегая от «Юнкерса». Кажется, фашистский летчик баловался, забавлялся, как кот с мышью: стрелял то длинными, то короткими очередями, стараясь то остановить, то подстегнуть человека для того, чтобы он повернул в другую сторону или назад. Затем уходил высоко в небо, за облака – и неожиданно, с душераздирающим воем, стремительно увеличиваясь в размерах, появлялся с другой стороны.
Вновь ушел.
Хизир увидел возле себя спасительную глубокую воронку от авиабомбы, прыгнул в нее, сжался в комок. По краю воронки прошелся ряд бурунчиков, мелькнуло крыло низко пролетевшего самолета, да так близко, что даже успел разглядеть на нем большой нацистский крест. От страха Хизир зажмурился и накрыл голову руками, и в этот момент, судя по тому, как содрогнулась земля, совсем рядом прогремел мощный, оглушительный взрыв. Хизир открыл глаза…
«Где я?» Это уже совсем другое место. Темно, но можно разглядеть, что находится он в каком-то тесном помещении без окон, плотно набитом совершенно незнакомыми людьми. Сам Хизир лежит на полу, на каком-то прохудившемся матрасе, тут же, рядом с ним, на перевернутых днищем вверх банках, горят парафиновые свечи. «Кто я?» Хизир никого не узнает и не может понять: кто он такой, как тут оказался и что вообще здесь делает. От этого становится жутко, не по себе: «Может, я в плену?» Люди о чем-то разговаривают между собой во мраке; прямо на земляном полу напротив него сидит совершено седой старик с закрытыми глазами и, судя по движению бороды, что-то говорит. Но Хизир ничего не слышит – такое впечатление, будто уши плотно заложены ватой. Незнакомая пожилая женщина притронулась к его плечу и тоже беззвучно шевелит губами.
– А?… – Хизир потряс головой. – Где?…
Откуда-то изнутри рваными кусками потихоньку начала всплывать память: бомбежки, соседи, свой собственный подвал.
– …Хизир, что с тобой?
– Я спал? – Хизир вспомнил свое имя, соседей – слух и память вернулись.
– Да вроде закончили бомбить… еще маленько подождем…
Старик все продолжает беззвучно шевелить губами. «Он молится», – догадался Хизир.
Грозный бомбили часто, подолгу и основательно. Все «счастливцы» – обладатели надежных подвалов – во время бомбежек укрывались в них. У кого же в домах подвалов не было – прятались в соседских.
В когда-то красивом, а сейчас наполовину разрушенном доме Хизира подвал был очень хороший: добротный, вместительный, надежный. А семьи не было. Уже три месяца прошло с тех пор, как он потерял двух маленьких дочерей и жену Ольгу: их накрыл шальной артиллерийский снаряд буквально в тридцати шагах от дома.
В подвале всегда находились скромные запасы продуктов, воды и матрасы с одеялами. Все это заранее принесли соседи – во время внезапных налетов авиации времени на сборы, естественно, не было. Чувствуется, как содрогается земля от близких разрывов снарядов; одновременно сотрясается и сердце – как бы ни был глубок подвал, но разрывы все равно слышны. При близких разрывах создается впечатление, будто дом, стоящий над подвалом, подскакивает, а затем снова встает на место.
Странно это – никто из присутствующих, даже те, которые оказывали помощь в похоронах, кажется, не сочувствуют и не скорбят по умершим по-настоящему: все привыкли к смерти. Такова уж природа человека: мало смерти – больше горя, много смерти – обыденность. Тот, кто сам страдал, умеет понять трудности другого человека и потому готов прийти ему на помощь. Кто сам не прошел через испытания, не пережил боли, тот не знает слов, которые нужно сказать своему страждущему брату или сестре; такой человек не знает, что значит сострадать. Но в том-то и дело: сострадают все, но со стороны это выглядит не так, как в привычной мирной жизни – все по-другому, более спокойно, философски и без ненужных, изматывающих душу слез и истерик.
Пережидать бомбежки и обстрелы с воздуха приходилось подолгу, поэтому времени для разговоров в этом подвале, в периоды затишья, имелось предостаточно. К тому же давно замечено – беседы как-то притупляют чувство голода. Продуктов нет ни у кого, если удается что-то достать по случаю, люди помогают друг другу, делятся.
Соседская женщина по имени Саният на днях вернулась из Самашек, рассказала, что там русские солдаты убили много людей, наверное, человек двести. Об этом событии загодя предсказал один блаженный из Урус-Мартана – Малх Данги. Над Данги смеялись, но он заранее пошел в Самашки на тезет – поминки, заодно радостно приглашал всех и на свои собственные похороны: именно на поминках он обычно и наедался досыта, люди щедро угощали умалишенного. На въезде в Самашки солдаты, после издевательств, убили его и бросили мертвое тело на дорогу. Женщинам нельзя находиться на тезет, но Данги провожали в последний путь тысячи и тысячи – и женщин, и мужчин: эта смерть никого не оставила равнодушным.
Кто-то из стариков укоряет Хизира:
– Настоящий мужчина должен взять в руки оружие и пойти воевать с русскими – они убили и твою семью.
– Воевать можно вечно, – осторожно отвечают женщины, чтобы не обидеть Хизира: все знали, жена у него была русской, но ведь мертвых этим не воскресишь.
– Слухи по городу ходят – один страшнее другого…
– И без слухов страшно, сами видим, что творится. Куда ни пойдешь – трупы. Некоторые раздавленные, как лепешки, порой бывает даже трудно определить, кто это – мужчина или женщина.
– Тысячи русских солдат круглосуточно долбят и долбят нас без перерыва, давят наших братьев, сестер и других родных на танках на всех дорогах Чечни. Ну как вам это, нравится?
– Существуют законы предков.
– Интересно: а сейчас по каким законам нас убивают, в чем мы виноваты?
– Наши предки всегда знали, к чему приведет имперское зло, поэтому и боролись против него.
– Да, все это похоже на заколдованный круг. И когда живешь в несправедливости и не имеешь возможности это как-то изменить, потихоньку начинаешь привыкать.
– Но из двух зол, как известно, выбирают меньшее…
– Например – подвал.
– Да, как крысы подвальные прячемся!
– Если сегодня у людей, которые готовы отдать жизнь за идею, за борьбу против России ровным счетом ничего не получается, то очевидно, что простыми разговорами точно ничего не изменить.
– Будь так добра, поделись своими идеями, что нам сделать и как нам быть, чтобы стать тебе симпатичными. От того, что ты говоришь какие тут все плохие, коварные и грязные, у тех, о ком ты говоришь, даже нерв глаза не дергается.
– А оно мне надо, чтобы у них нерв глаза дергался? Мой протест – говорить, это все, что в моих силах.
– Если тебе не очень затруднительно, скажи, пожалуйста, что нам делать, как нам быть, какие будут предложения. Как сейчас есть – мы знаем, не слепые. А вот как нам быть и что делать, мы, видимо, не знаем, потому что тихо-молча заниматься своими делами и пытаться устроить свою жизнь и жизнь своих детей буквально в этом подвале называется в некоторых кругах «страх за свою шкуру», «предательство» и все такое прочее. То есть мы в принципе живем так же, как и все, только в отличие от «всех», находясь в непосредственной близости от очага возгорания, мы больше подвержены риску быть обоженными.
– А как же джихад?…
– Этот джихад ваххабиты перевернули с ног на голову. Джихад в первую очередь – борьба со своими внутренними пороками…
Все соглашаются только в одном:
– Скорей бы все это закончилось… – Непонятно, к чему относятся эти слова, то ли к войне, то ли к бомбежке. Наверное, все-таки к бомбежке, потому как война, кажется, не закончится никогда.
Хизир молчит – его сердце разрывается от горя и тоски, и он не знает, что делать. Вся его жизнь прошла на Севере, куда по молодости уехали его родители на сезонную работу, да так и остались там навсегда. Сюда, на родину, которую даже толком и не знает, он со своей семьей вернулся всего лишь с год назад, привлеченный настойчивыми призывами своих дальних родственников. Где сейчас эти родственники? Как быстро все произошло: кто-то погиб, остальные раскололись на два враждующих лагеря, и каждый норовит перетянуть его на свою сторону; даже мертвые, похоже, вовсю стараются.
Провел ладонью по щетине на щеках, как бы вытирая их, встряхнул головой, отгоняя томление. Вспомнились счастливые школьные годы: скучные изложения по «Войне и миру», наводящие тоску и скуку сочинения на тему о дружбе народов, проклятые алгебра с геометрией. Вспомнилось, как всем классом сбегали с уроков в кино, и мысли: скорей бы закончить эту школу, скорей бы стать взрослым и независимым, скорей бы… Как давно было это счастье, и воспоминания эти больше похожи на неправду, на сон, будто и вовсе всего этого не было!
Хизир прислушался к бормотанию полоумного старика, сидящего с отрешенным видом на молитвенном коврике напротив него:
– …Только Ты Всемилостив и Милосерден, только Ты в судный день единственный Властелин. – Морщинистые руки старика привычно перебирают четки, тело слегка покачивается, в такт словам двигается седая борода. – Лишь пред Тобой мы колени преклоняем, только к Тебе о помощи и сострадании молим. Направь нас прямой стезею, которую Ты избрал для тех, кто милостью Твоею одарен, но не для тех, на ком Твой гнев и кто в неверии блуждает…
– Люди говорят, этот старик – хафиз, то есть человек, знающий весь Коран наизусть.
Все уже давно покинули подвал; бомбежка прекратилась, а Хизир все не может оторвать своих глаз от старика. Горящий огарок свечи и умалишенный старик – вот где реальность; все остальное – просто кошмарный сон. Конечно, кто же еще может быть более сострадательным в этом мире, более милосердным, чем Бог? Весь мир сошел с ума, все отвернулись от Него, вот за что Аллах наказывает людей. Пророк предупреждал об этом: люди сами во всем виноваты.
– …Кто страшится гнева Бога и в незримое уверил, – продолжает старик, уже закрыв в молитвенном экстазе глаза, – молитву совершает по часам и щедро раздает из своей доли, кто в откровение уверил, и в то, что до тебя ниспослано другим, и кто душою всей уверил в жизнь вечную. Только они идут прямой стезею Бога, лишь они восторжествуют. Но для неверных все равно, увещевал ты их или нет – в Аллаха они не уверуют никогда. Каждому Тобой дано право самому решать, как жить в этом мире…
Удивительно, почему все ушли, почему никто с трепетом и содроганием в сердце не остался послушать эти мудрые слова старика; или этого старика никто не слышит, как и не слышит Бога?…
– Ты меня слышишь, Хизир?! – Мужчина вздрогнул: старик немигающе смотрел ему прямо в глаза, прямо в душу. – Ты меня слышишь?
– Слышу, деда,[1 - Деда – дедушка по отцу (чеч.).] – ответил Хизир, – я тебя хорошо слышу.
– Твоя семья жива.
– Я знаю, деда, жена и дочери на небесах…
* * *
Роман Григорьевич Дилань родился и вырос в Якутии, украинец, хотя и ничего классически хохлятского в нем, собственно, и не имеется. Всегда коротко стриженный, голубоглазый блондин, ростом чуть выше среднего, но благодаря худобе выглядит долговязым; прекрасный охотник, знает всю тайгу и места, где водится дичь. Болезненно щедрый и честный, с наивностью малого ребенка полагает, что и все окружающие такие же, благодаря чему его бывает очень легко обмануть. Но вот лицо его подвело – ну никак не похоже на лицо доброго человека. Кривой уродливый шрам, проходящий от левого уха по всей щеке до края губы, полученный при задержании на службе, вероятно, и придает его физиономии выражение какого-то циника и садиста. Девушек никогда не охмуряет, они сами им охмуряются. Образован, прекрасный семьянин, имеет сына, отличный спортсмен, в связях, порочащих его… беспощаден… С этого момента поподробней, пожалуйста.
Одно время лейтенант Дилань состоял на службе в уголовном розыске. Начальником у него был некто Джават Исмаилов, бывший участковый, дорос до старшего инспектора УР по особо важным делам – «важняк». Так получилось, что Джават с Ромой учились в одной школе и служили срочную службу в одной роте, где крепко и сдружились. После службы в армии вместе решили идти на работу в органы милиции.
Джават – парень шустрый, опыта в работе не занимать, к любому делу подходил с творческой искоркой, постоянно находил какие-то новые необычные решения для разрешения залежалых, «глухих» проблем, которых в работе УР обычно бывает предостаточно. Службу начал простым патрульным милиционером еще в конце восьмидесятых. Отличался гостеприимством, какой-то особой кавказской «правильностью», был общительным свойским парнем, не пил, не курил, но при этом был крайне вспыльчив. Свою горячность ему удавалось сдерживать с великим трудом, однако это было заметно только близким друзьям. Но люди, которые не знали Джавата, при первом знакомстве даже и догадаться не могли, что перед ними – сотрудник милиции: такой простой, всегда улыбчивый и предупредительный человек, легок на разговор и беседы на любые темы. Вероятно, эти качества и сказались на том, что Исмаилов быстро рос по служебной лестнице. Но, несмотря на то что он был начальником, никогда не ставил себя выше своих друзей, и за это его уважали.
Джават часто сетовал на безнравственность и распущенность молодежи, на безыдейность и бездуховность подрастающего поколения. В годы перестройки стал активистом в своем землячестве, где всей душой и принял ислам, стал скрупулезно и с великим усердием изучать Коран. Даже одно время тесно сотрудничал с турецкой общеобразовательной организацией «Нурджулар», имевшей филиал в Якутске. Забегая вперед, отмечу: эта организация, «Нурджулар», уже после отъезда Джавата на родину была запрещена самими турецкими властями, так как было установлено, что ее целью являлось превращение Турции в исламское теократическое государство, и были выявлены тесные контакты «Нурджулар» с турецкими организациями, оказывающими помощь бандформированиям в Чечне.
Кабинет сыщиков находился в подвальном помещении старого здания ГОВД; рядом соседствовало невзрачное помещение, в котором уборщицы обычно хранят свой нехитрый рабочий инструмент.
И вот в суете забот стал Джават замечать странности в поведении своего подчиненного. Тот начал собирать где попало обрывки старых цепей, разных размеров металлические крюки, ржавые щипцы, щипчики, пассатижи, шило, раритетные старинные нерабочие кандалы, наручники; даже у какого-то казака выменял на литру самую настоящую нагайку.
Рома помалкивает и многозначительно посматривает на друга. Джават же, потомственный кавказский интеллигент, прикрыв глаза густой черной бровью, делает вид, что этой странной коллекции под столом у Ромы не замечает. Неудобно как-то спрашивать, мало ли какой ориентации человек стал в такое неспокойное время, всякое бывает; главное – что работает.
Но однажды, когда в кабинете откуда-то появилась вонючая лошадиная уздечка с подпругой, многозначительный Ромин взгляд окончательно вывел Джавата из себя.
– Меня, конечно, абсолютно не трогают твой внутренний мир и убеждения, – переборов себя, сказал Исмаилов, – но убедительно тебя прошу, Рома, дорогой, убери ты свои прибамбасы куда подальше, не позорь нас, пожалуйста, люди же ходят… – Сделав небольшую паузу, в которую при желании можно было бы вставить непозволительный для дагестанца небольшой матерок, закончил: – То-се…
– Нет проблем, Джават, – отвечает Роман, – ща сделаем! – И, приоткрыв дверь, кричит уборщице: – Тетя Маша, можно у вас в кабинете вещдоки оставить?… Ага, само собой, таки на время…
Воодушевленный утвердительным ответом, шустро задвигался:
– Учись, Джават, как с людьми разговаривать надо, – и, цитируя самого себя: «В кабинет, тетя Маша, на время…», приступил к переносу своего барахла в «кабинет» уборщицы. Самым последним тащит в подсобное помещение старенькую, вероятно еще довоенной поры табуретку, предварительно сняв с нее горшок с давно высохшим цветком, – ну, где на время, там и «само собой».
По истечении пары недель – времени вполне достаточного для того, чтобы забыть про инцидент, – Рома со своим другом Владиславом Сылларовым, проявив верх сыскного мастерства и рискуя как минимум своим здоровьем, задержал особо опасного рецидивиста, подозреваемого в ряде жестоких убийств, хотя никаких весомых подтверждений его вины при этом не имелось. Имеют место быть только незначительные косвенные доказательства и совершенно неуместные, не принимаемые слепой Фемидой в расчет нематериальные интуиция и догадки. Все сроки изоляции от общества на время дознания вышли, утром человека пора выпускать. Впереди ночь. Опера коллективно чешут репу: что за ночь можно сделать? Если выйдет на свободу, которая уже с утра ему по закону маячит, потом ищи ветра в поле?
– Щас я его расколю. – Рома для солидности взял со стола пару листочков бумаги и авторучку. – Вы его в «кабинет» к тете Маше заведите, а там я сам. – И, бросив на ходу: – Главное – психическая атака! – вышел.
– Давай, Рома, прояви себя! – проговорил вслед Джават. – Родина тобой любуется, зеленой тебе дороги!
А что еще делать прикажете? Хоть какая-то надежда.
Из ИВС привели бандюгу, тщедушного такого мужичка, завели в тесное подсобное помещение уборщицы.
Мужик заходит и видит такую картинку: на потолке тусклая лампочка в решетке, два грязных ведра с мрачной шваброй у стенки, табуретка, на которую человек с лицом профессионального садиста, даже не взглянув на вошедшего, вежливо предлагает присесть. У хозяина заведения рукава рубашки закатаны по локоть и своими жилистыми ручищами он деловито раскладывает и перебирает на небольшом столике множество различных «пыточных» приспособлений – крюки, тиски, щипцы, пассатижи, шило. Кроме того, на стене слева, с перекладины, свисают мрачные цепи и нечто непонятное, брезентово-кожаное – вероятно, это то, чем можно зафиксировать живого человека буквой «зю». Наготове и бывшая в частом употреблении кожаная плеть, находящаяся явно в рабочем состоянии.
Конвой вместе с подозреваемым слаженно изображают на лицах изумление. Первым, конечно же, приходит в себя бандюга:
– Понял, все скажу…
Классический «момент истины»! «Садист» искусно проявляет недовольство по поводу ускользнувшего из рук удовольствия, впечатлительного мужика сразу уводят, от греха подальше.
