скачать книгу бесплатно
Их жизненные условия такие,
Где без спроса ходят в гости,
Где нет зависти и злости – милый дом,
Где рождение справляют
И навеки провожают всем двором.
В воскресение в таких дворах импровизированные танцы под «Брызги шампанского», «Рио-риту», «Чайку», танго и фокстроты до глубокой ночи. Все так истосковались по мирной жизни, что ни у кого не возникало возмущений по поводу шума. Казалось бы всем рано утром в понедельник на работу!
А кто танцует? В первые послевоенные годы – чаще это молодые женщины, наши мамы. В ситцевых платьицах в горошек с накладными плечиками, в простеньких туфельках-
лодочках и с перманентными (шестимесячными) причёска-
ми. Локоны ниспадают на плечи. Дети – здесь же. Притихшие, они заворожённо наблюдают за танцующими. Ведь пока не вернулся папа из армии (нередко возвращались в самом конце 40-х годов), для каждого из них мама это единственный самый близкий, самый любимый человечек на свете.
* * *
В центре города, особенно на многолюдных улицах, работали тогда чистильщики обуви. Палатка одного из таких мастеров находилась около гостиницы «Метрополь».
– Ботинки-то небось давно не чистил. Сходи к армяшке, – говорила обычно жена нерадивому мужу.
И это была привычная фраза без какого-либо презрительного национального оттенка.
Да, этим занимались непременно армяне, величавшие себя почему-то ассирийцами, москвичи их называли айсорами.
Проходя по улице и видя радушно приглашающего тебя мастера, ну, как не воспользоваться случаем. Заказчик, чаще это мужчина, чинно ставит ногу на смонтированную на ящике подставку по форме подошвы. Чистильщик, сидя на низкой табуретке, прямо-таки артистически показывает своё мастерство. Обложив ногу двумя картонками, чтобы не испачкать носок, он тщательно наносит гуталин (крем) маленькой щёточкой. Потом двумя щётками побольше надраивает ботинок попеременными движениями вытянутых рук – то левой, то правой. И, наконец, доводит до блеска длинной бархоткой, опять работая обеими руками. Во взмахах рук сквозит что-то дирижёрское, но не втихомолку. Всё действо сдабривается хвалебными и добрыми словами в адрес заказчика. Затем вторая нога, и опять разговор. Все это вынуждало клиента, подвергнувшегося своеобразному гипнозу, сполна раскошелиться.
Вы помните шустры и споры
С глубокой древностью в глазах
Чистильщики сапог – айсоры
Сидели в будках на углах?
Их руки действовали хитро,
Шло колдовство во всей красе!
А кремов пёстрая палитра
В коробках из-под монпансье,
А взмахи полукруглой щёткой,
А отблеск зайчиков зеркал,
Когда малиновой бархоткой
Чистильщик башмаки ласкал!
(Марк Луцкий)
Такое же, но более краткое общение проходило и в бане. В мыльном отделении банщик, непременно в клеёнчатом фартуке, истово массажировал предложенное тело. Но чаще «из экономии» мужики по обоюдному согласию сами тёрли друг другу спину или церемонно массировали лежащее тело напарника, понуждая его лечь то на живот, то на спину, сгибая и массируя то одну ногу, то другую, то одну руку, то другую.
После помывки клиент возвращался из парной к своему месту, смотритель за вещами подходил к нему, покрывал сзади простыней, подобострастно похлопывал по плечам, проводил по спине ладонями сверху вниз, интересуясь «ну как пар, как помылись», при этом, конечно, надеясь на благодарность.
* * *
Как отзвук недавней войны тогда часто можно было видеть искалеченных фронтовиков. Потерявших руку или ногу считали, что «хорошо отделался». Но много было и тех, кто не «отделался», кто самозабвенно ринулся в бой, совершил подвиг, патриотически пожертвовав собой. И в результате – стал увечным, лишившись обеих ног. Такие передвигались на самодельных тележках, как образно сказал Евтушенко «на досках подшипниковых пьедесталов», шумно гремя по асфальту подшипниками (как колёсами) и, отталкиваясь руками посредством деревянных брусков-утюжков. Это заслуженные воины – «инвалиды, войною разрезанные пополам, ещё не сосланные на Валаам, историей выброшенные в хлам»
.
Герои, не жалевшие себя в бою, изуродованные войной, с орденами и медалями на груди, просили милостыню по электричкам, путались под ногами на вокзалах, на улицах, около «забегаловок». По возрасту каждый из них – «мужик в самом соку», но кому он теперь нужен. Теперь для него жизни нет, осталось только безрадостное существование. Кто-то из них потерял семью. Кто-то не хотел возвращаться к себе в село.
До войны он, русский мужик – глава семьи, теперь – это ущербный обрубок, нуждающийся в постоянных заботах, обуза для семьи с каждодневными просьбами; тут подай, там помоги. Как он предстанет перед женой, перед семьёй? Как нахлебник? Ведь на селе столько дел! Теперь он будет тяготиться своим обременительным положением калеки? Поэтому не было желания возвращаться. Такие просто поставили крест на своей бедственной доле.
Обида на всех и вся усугублялась ещё как отношением властей, так и отношением москвичей. Инвалиды, где-то в подсознании ещё чувствовавшие себя героями войны, остро ощущали недостаток людской чуткости, внимания, отзывчивости, ведь тогда не существовало абсолютно никаких приспособлений для инвалидов, кроме костылей, ни в домах, ни в транспорте. И, конечно, единственным стимулом забыться о своей неудавшейся судьбе, мучительной жизни служила водка или более дешёвый самогон, «и тянет хлебнуть поскорей без оттяжек».
Напиток барачный,
по цвету табачный,
Отнюдь не бутылочный,
по вкусу обмылочный,
И, может, опилочный —
Из табуретов
страны Советов,
Непобедимейший самогон,
Который можно, его отведав,
Подзакусить рукавом, сапогом.
* * *
У них словно нет половины души,
Их жены разбомблены и малыши.
И что же им с ненавистью поделать,
Если у них – полдуши и полтела?
Значительным моральным и психическим ударом для участников войны и особенно для инвалидов явилось постановление Сталина в 1948 году об отмене празднования дня окончания войны 9 мая. Вскоре прошёл слух, что он отменил и денежное пособие за военные награды. Но вдруг пропали и сами инвалиды. Опять слух: Сталин отправил их за 101-й км от Москвы. И только спустя время люди узнавали от разных очевидцев: «ночью Колю, ведь жил человек в семье, подняли с постели и увели» или «сама видела, как милицейский наряд и, наверно, ещё те, как их там, энкавэдэшники, заталкивали калек в теплушки».
Фото 22. Портрет сосланного на Валаам лейтенанта Александра Подосенова.
Художник – Геннадий Добров
А что произошло на самом деле? Почему «страна мечтателей, страна героев» с усмешкой карала своих героев за их воинский героизм, за приобретённые увечья? Одной из причин этого являлся свободолюбивый, вольный дух этих людей. Они не позволяли себя унижать. Будучи в душе абсолютно свободными, они без обиняков говорили правду, что в состоянии всеобщего страха представлялось чуть ли не крамолой.
Сотни тысяч инвалидов, и не только одиноких, по всей стране, отобрав у них паспорта, ссылали в специнтернаты «закрытого типа с особым режимом». В большинстве своём это были разорённые, подчас без стёкол монастыри (кроме Соловецкого – там находился ГУЛАГ). Один из таких специнтернатов располагался в Валаамском монастыре.
Нередко увечных отрывали от семьи, которая потом не могла навестить своего близкого, не зная, где он. А ведь дома остались жёны, зачастую не разлюбившие своего мужа несмотря на то, что тот калека. Русские женщины – особые люди. Перечитайте рассказ А. Толстого «Русский характер», часто передаваемый по радио после войны.
В неблагоприятных условиях жизни оказались несчастные люди, ещё вчера такие нужные, сильные, а сегодня отринутые государством, как обломанный и ненужный хлам.
Перед любым зеком теплится окошко надежды: «Вот только пять лет осталось… Выйду, начну настоящую жизнь… буду ещё не старый… Нинулечка, как она там сейчас… детки станут уже большими… Гришутка перестанет писаться…».
В сознании заслуживших почести, но искалеченных героев войны, бывших до самоотверженного подвига мужественными и оптимистичными людьми, (ведь им всего лишь от 25 до 55 лет), не теплилось никаких «окошек», их ожидала лишь безысходность и чёрная темнота могилы.
Какую же память оставила и хранит Родина об этих героях, пожертвовавших собой ради неё в этой жестокой войне. Родина не только не прославила, она не помнит об их подвигах – в историях болезней даже не указан фронт, где воевал герой. Родина не пожелала сохранить их имена. Из 48 героев, похороненных на Валааме, лишь нескольким установлены «памятники» – убогие пирамидки со звездой наверху, а большинству вот такие «памятники».
Каковы же причины сталинского геноцида народных фронтовых героев? Вождь желал видеть результат войны как триумф Победы, а не как сотни тысяч «мозоливших глаза» калек в городах и сёлах. Сталин опасался возвращающихся с Запада ветеранов войны, где они обрели человеческое достоинство и потеряли страх. Офицерский состав, приобретя смелость, вырос до «потенциальных декабристов». В народе вернувшиеся военные являлись любимцами, достойными почестей и восхваления. Они затмевали славу «вождя и учителя», «отца народов».
Фото 23. Безымянные могилы героев-калек на кладбище в Валаамском монастыре
Указ Сталина 1948 года о героях-инвалидах останется на вожде ещё одним очередным несмываемым чёрным пятном, показывающим его отношение к человеку.
Такое гнусное его деяние контрастирует с почтительным отношением к увечным заслуженным военным ветеранам в других странах.
Известен огромный комплекс Дома инвалидов с собором почти в центре Парижа (на 5 тысяч человек для жизни с семьями). Аналогичные комплексы в Гринвиче (Англия),
Фото 24. Главный вход действующего Дома армейских ветеранов (инвалидов войны)
Фото 25. Государственный Дом инвалидов в Париже
Праге, Львове. Несколько богаделен для увечных и престарелых воинов существовали в дореволюционное время в Петербурге и Москве.
Власти Советского Союза постоянно скрывали число людских потерь в ВОВ. Ведь военачальники, в том числе Жуков, никогда не думали о солдатах. Так, при Сталине была опубликована явно заниженная цифра 7 млн чел., далее при Хрущёве – 20, при Брежневе – 25, при Горбачеве – 27. Наконец, в феврале 2018 г. в Госдуме уже официально озвучена цифра в 41 млн 979 тыс. Это в 60! раз больше, чем в Первой мировой войне.
* * *
Однако вернёмся в Москву конца 40-х годов. Там снова появилась блатная воровская среда 20–30-х годов. Фраера, блатные, карманники, уркоганы, отсидевшие срока мастерски «ботали по фене». Не чурались их и парни, вернувшиеся с фронта. Эта простая, хлебнувшая горя братва при старой нестандартной планировке домов запросто находила места для сборищ где-нибудь в полутёмных коридорах, полуподвалах, на чердаках. В прокуренно-пивной обстановке ребята впадали в полузабытьё под тюремно-блатные песни, вспоминая потерянную на войне или в тюрьме молодость.
Полстраны сидело, полстраны ждало.
Ярость без предела, ненависть и зло.
Нет страшней удела, чем не знать за что
Из политотдела увезли в авто.
На старших равнялась и молодая поросль: «сперва играли в фантики, в пристенок с крохоборами, и вот ушли романтики из подворотен ворами».
На зону молодёжь «пошла» гурьбою,
Кто из детдома, кто от нищеты.
Лгать незачем перед самим собою.
Найди теперь того, с кем будешь ты.
Мальчишки, испытавшие невзгоды войны, рано повзрослели. Они созревали в суровой, неприглядной обстановке трудной и напряженной послевоенной жизни.
Все – от нас до почти годовалых
«Толковищу»
вели до кровянки.
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.
Не досталось им даже по пуле,
В «ремеслухе»
живи да тужи,
Ни дерзнуть, ни рискнуть, – но рискнули
Из напильников делать ножи.
И нас, хотя расстрелы не косили,
Но жили мы, поднять не смея глаз. —
Мы тоже дети страшных лет России,
Безвременье вливало водку в нас.
* * *
Зимы 1950-х годов стояли суровее нынешних. Зимний город красовался своей белизной. При ровном климате и отсутствии оттепелей асфальт за зиму покрывался ровным, плотным, утоптанным слоем снега, который убирали редко, да и не везде. Мальчишки любили прокатиться на коньках или просто в валенках по уличному снегу, зацепившись длинным крюком за борт грузовика.
На центральных улицах снег все-таки изредка убирался дворниками. Сначала они скребли его небольшими стальными скребками, получались пластинки, как печенье из уплотнённого снега, а затем это сгребали широкими фанерными лопатами. Помню, как нашу дворничиху задавила машина на проезжей части улицы при такой уборке снега.
Холмистая Москва – не равнинный Петербург, поэтому на шины больших грузовых машин на зиму навешивали цепи.
Снег не убирают – трамбуют, укатывают
Трактора с надрывом и стонами.
Водилы знают – и с цепями на скатах
По нашим склонам ехать рискованно.
Центральное отопление существует главным образом в многоэтажных, бывших доходных домах начала ХХ века. Большинство домов за Садовым кольцом, даже трёхэтажных кирпичных, все ещё отапливается печами, до войны чаще дровами, после войны углём. Печки – русские и голландки. В русских нередко и пищу готовят. Наша комнатная печь служит только для отопления, отделана крупным белым гладким кафелем. Наверху красуются бронзовые блестящие задвижка и заслонка. Самовар, стоит у печи на стальном подносе, разжигается бабушкой сапожком из плотной ткани. Его надевают на патрубок самовара, несколько раз сжимают и разжимают. Затем на самоваре укрепляют патрубок в виде буквы Г, и дым направляется в отверстие задвижки.
Благодаря печному отоплению в помещении повышенная влажность воздуха, поэтому между рамами обычно ставят баночку с солью, гигроскопичность которой препятствует появлению инея на стёклах. Но соль, становясь влажной, теряет своё назначение, и с уличных стёкол начинает течь вода. Для предотвращения луж на подоконники кладут старый чулок, по которому вода стекает в банку на полу.
Нередко в морозы стена, граничащая с улицей, покрывалась инеем, тогда к ней прикладывали продукты, используя как холодильник. Дрова в войну выдавались, как и продукты по карточкам, но этой нормы крайне не хватало. Ездили в окраинные леса. От трамвайного круга пешком до леса. Там собирали ветки, а по железнодорожным шпалам – упавший с вагонов уголь. Всё это перевозили в мешках на детских санках.
Во дворах каждой семье принадлежал сарай с дровами или углём, разным скарбом и даже хламом, ведь отношение к вещам «ну не выбрасывать же, а вдруг пригодится» в то время было не такое, как сейчас. Размеры сарая – мизерные. Входная дверь нередко болталась на ржавых петлях. Каждый хозяин, как хотел, надстраивал и приспосабливал для своих нужд свой сарай. Сараи существовали с незапамятных времён, там, если повезёт, вдруг попадалась какая-нибудь антикварная вещица, залежавшаяся с дореволюционных времён.
Мусор бросали в огромный деревянный ящик с крышкой, обитой жестью. Назывался ящик помойкой. Но мне не довелось видеть, чтобы кем-то они вычищались. Тогда выбрасывать было нечего. Броской упаковки, соблазняющей на приобретение, не существовало. Все ёмкости, как молочные, так и вино-водочные, поступали в оборот многократно. Только теперь мы увидели, что мусор – это тёмная сторона изобилия. Огромное количество мусора – это проблема не только мегаполисов, замусорили даже океан и ближайший космос.
Фото 26. Московский дворик неподалеку от Киевского вокзала
В районах деревянной и даже одно-двухэтажной каменной застройки подчас не было централизованной канализации. В укромном месте где-нибудь в конце двора существовало деревянное строение с выгребной ямой под ним. Так называемые золотарики
приезжали время от времени и опускали в неё шланг для очистки. В такие моменты, как по мановению волшебной палочки, захлопывались все расположенные вблизи окна и форточки.
Часто во дворах был слышен свист голубятников, гоняющих своих птиц. Бывший зэк рассказывал, что специально обученные голуби служили почтальонами, доставляющими записки заключённых на волю. Садится такой голубь на подоконник в тюремной камере, к нему приклеивают (выделениями из носа) записку с просьбами и отпускают. Голуби тоже способствовали распространению болезней, ведь тюрьмы являлись рассадниками туберкулёза.
Дворы представляли собой живописный беспорядок. Это был естественный атрибут прежней Москвы. Нынешняя Москва обходится без них и, на мой взгляд, многое от этого теряет. Это было раздолье для детей. А что дома? Теснота и не с кем пообщаться. Дворы служили основным местом обитания детей. Тут и любимая дворняжка, и голубятня, тут и настоящие друзья Сашка, Колян, Серёга.
Если найдётся мяч, то будет круговой волейбол или штандер – игра с замиранием и постепенным выбыванием игроков при вышибании их мячом. А если нет, то чехарда (отмеры), лапта, городки, прятки, салки, качели на длинных верёвках, привязанных кое-где к мощной ветви раскидистого дерева, а кое-где к крепёжной арматуре пожарной лестницы.
Мальчишки часами могли мастерить самокаты и тележки из досок и подшипников (фото 28), устраивали шалаши, где с фонариком читали какие-нибудь страшилки, дощатые смотровые площадки на старых раскидистых деревьях (одна из них долго существовала в Московском районе Ростокино).
Фото 27. Заурядный московский двор в 1950-х годах
Фото 28
Фото 29. «Весна в Москве», 1959. Фотограф Валерий Кругликов
Конечно, самая любимая игра мальчишек всех возрастов – футбол. Если есть желание и команда в – несколько мальчишек, то это самое главное. Остальное – площадка, ворота и мяч – всегда найдутся. Любой крюк, чтоб снять верхнюю одежду, любые четыре камня или кирпича для ворот, подчас и без вратаря. А мяч? Гоняли тряпичным «мячом» или, на худой конец, пустой консервной банкой. Бывало, с негодованием прогоняли «футболистов» жильцы первых этажей за разбитые стекла, но чаще на окнах уже стояли решётки.
Дети, как и взрослые, принимали участие в мероприятиях, провозглашаемых правительством. Делом особой важности в 1950-е годы стало разведение кроликов. Везде развешивались броские агитплакаты, какую выгоду приносит выращивание кроликов на приусадебных участках при минимальных затратах с получением мяса и меха. Почти деликатесное теперь мясо крольчатины тогда стоило почти вдвое дешевле говядины (70 коп. и 1 руб. 20 коп.).
Фото 30. Дети и кролики
