Марс. Статус: «В строю»

Эдуард Чернов

Марс. Статус: "В строю"

Предупреждение 18+

Текст содержит сцены насилия, психологического давления, описания последствий военных действий и эмоционального насилия. Рекомендуется для взрослой аудитории.

Пахло хлоркой и вареной капустой. Запах детского дома в промзоне был единственной константой в его жизни. Запах, который въелся в стены, в потертый линолеум, в серые байковые одеяла, и уже никогда не выветрится.

Девяностые здесь не наступили. Они здесь застряли, как поезд на запасном пути, и медленно ржавели. Телевизор в актовом зале показывал одно из двух: либо снег, либо картинку, на которой люди в ярких одеждах кричали о чем-то радостном и кидали в воздух бумажки. Это был какой-то другой, параллельный мир, не имеющий к их реальности никакого отношения.

Его реальность определялась другими законами.

Закон силы. За порцию каши или новую пару носков нужно было драться. Сначала – словами, потом – кулаками. Старшие пацаны отжимали все, у тех кто послабее. Воспитателям было плевать. Их жизнь тоже была серой и безнадежной.

Закон тишины.

Не выделяться.

Не плакать.

Не жаловаться.

Любая слабость тут же ставилась на поток и использовалась против тебя. Научился сжиматься в комок внутри, гасить любую эмоцию, чтобы не дать повода.

Закон территории. Их мир был ограничен забором с колючкой, за которым шумел гулкий, непонятный город. Выходили редко, строем, в библиотеку или на субботник. Город был враждебен: чужие, подозрительные взгляды, витрины ларьков с недоступным богатством – жевачками «Турбо», шоколадками «Сникерс», банками «Колы».

Школа была филиалом детдома. Такие же серые стены, такие же изможденные учителя, давно махнувшие на все рукой. Учиться было неинтересно и незачем. Главный предмет – выживание. Он быстро понял, что его корявые кулаки и взгляд, от которого отводили глаза, работают лучше, чем любое знание таблицы умножения.

Потом было ПТУ.

Более взрослая, более жесткая версия того же ада. Теперь дрались не за носки, а за пачку сигарет, деньги, за место в курилке, за уважение. Мастер производственного обучения, дядька с перегаром и вечно красными глазами, учил их насиловать напильником ржавые болванки. Говорил, сквозь зубы: «Вам, падлам, одна дорога – на зону или под забор. Осваивайтесь».

И он освоился. Его тело, всегда худое, стало жилистым и цепким. В глазах поселилась постоянная, настороженная пустота. Он научился бить первым, без разговоров. Научился терпеть голод и унижения. Научился не надеяться ни на что. В его мире не было места богине Фортуне. Здесь хозяйничал другой бог – тот, что пахнет потом, кровью и страхом. Его имя никто не произносил вслух, но его законам подчинялись все.

Марс.

Он не видел Его, но всегда чувствовал.

Когда ему было семь, однажды, вжавшись в стену, сжимал кулачки перед здоровенным восьмиклассником, отбирающим подаренную кем-то шоколадку, Марс стоял за его плечом. Не призрак, а сгусток напряженного воздуха, пахнущий раскаленным металлом и старыми углями. От Него исходила тихая, ободряющая вибрация, заставляющая сердце биться чаще, а страх превращать в злобу. «Бей, – шептало что-то внутри него. – Бей, и он отступит». И он бил, царапался, кусался, и старший, удивленный такой яростью, отступал с бранью. А тяжелый взгляд отступал в угол, насыщенный одобрением.

В школе, после уроков он лежал в грязи за гаражами, побитый компанией, с разбитой губой и подбитым глазом, по телу растекалась теплая, липкая волна стыда и бессилия. И тогда бог войны садился рядом на корточки. Он чувствовал вес чужого присутствия, слышал чуть слышное, ровное дыхание. Он не утешал. Он просто был. Как скала. Его молчание говорило: «Боль – это просто сигнал. Унижение – это топливо. Запомни это. Возненавидь их. И в следующий раз будь сильнее». И он, стиснув зубы, поднимался, вытирая слезы и кровь рукавом. Ненависть горела внутри него ровным, стабильным пламенем.

По ночам, в общей спальне, сквозь храп и всхлипывания других детей, ему снились сны. Не цветные и добрые, а черно-белые, резкие, как вспышки:

Он бежал, и каждый шаг отдавался болью в подошвах – острые края щебня впивались в изодранные башмаки. Земля под ногами была не землей, а месивом из грязи, осколков и чего-то еще, более жуткого. Над ним рвалось низкое, свинцовое небо, затянутое дымом и гарью от горящих деревень.

Воздух разрывали на части. Оглушительная, всесокрушающая канонада обрушивалась на уши сплошной стеной, от которой звенело в черепе. Ей вторили резкие, хлесткие хлопки винтовочных выстрелов и сухой, яростный треск пулеметов. Где-то совсем близко, с противным металлическим скрежетом и лязгом, сошлись в рукопашной – слышался звон клинков, приглушенные удары по железу, чей-то предсмертный хрип.

Но хуже звуков были запахи. Они въедались в одежду, в кожу, в легкие. Едкий, колючий дым пороха. Тяжелый, жирный запах гари и горящего дерева. И этот густой, сладковато-кислый, тошнотворный смрад, от которого сводило желудок – запах смерти и разложения, который не спутать ни с чем.

И в этом аду, в этом хаосе из огня, стали и крови, стоял Он. Бог войны. Марс.

Не идол и не статуя, а воплощение самого разрушения. Высокий, могучий, закованный в потрепанную кирасу из темной, почти черной бронзы. Его лицо скрывала глубокая тень под гребнем шлема, но  он чувствовал на себе Его взгляд. Он был физическим, почти осязаемым – горячим, как раскаленная сталь, изучающим, словно взгляд хирурга на операционном столе, и абсолютно, до дрожи пугающе бесчеловечным. Это был взгляд кузнеца на раскаленную докрасна заготовку, которую предстоит ударить молотом.

Марс не был прекрасен, как изнеженные боги с позолоченных фресок. Его красота была красотой точильного камня, отбивающего искры, – суровой, утилитарной и смертоносной. Каждый мускул на его теле был создан не для любования, а для одного-единственного действия: резкого, сокрушительного движения, рвущего плоть и ломающего кости. Его доспехи, испещренные шрамами битв, покрывали не изящные узоры, а струившиеся когда-то и теперь засохшие черно-красные  подтеки. В его могучей руке покоился не церемониальный, сверкающий клинок, а тяжелый, уродливый меч, с толстым лезвием и простой рукоятью – идеальный инструмент для кровавой работы в тесноте окопа.