скачать книгу бесплатно
Был дождь июльский.
Наверно берегу себя – для нас.
Моя Катя, родная».
Эти слова залили нежностью всю Вселенную.
Дни отпуска пролетали со скоростью космической ракеты. Деньги таяли так же быстро. На карточке оставалось еще пятьсот долларов, и я рассчитывала, что этой суммы как раз хватит для безбедного завершения отдыха. Но просчиталась. Банкоматы, словно сговорившись, отказывались выдавать купюры. Счет заблокировали. Я пробовала звонить в американский банк, но там сказали, что по телефону такие дела не решаются. Вот я растяпа, не предупредила, что уезжаю и буду снимать деньги в другой стране. Написала Левочке, попросила, чтобы он еще перезвонил им. Он ответил, что звонить совершенно бесполезно, и выслал четыреста долларов. Я была ему безгранично благодарна…
Следом пришло письмо:
«TAKE A REST, BECAUSE YOU SOON SHOULD DO CONTINUOUS MARRIAGE LIFE. IT IS HARD WORK»[3 - «Отдыхай, потому что скоро ты будешь жить замужней жизнью. Это тяжелая работа…»]
«Нет, мой хороший, для меня жить с тобой очень хорошо и здорово, а совсем не трудно. Ухаживать за любимым чело – веком, готовить для него, стирать, помогать во всем – это радость.
Какое счастье, что есть ты у меня, что есть тепло в моем сердце и есть чем жить. Думаю о тебе, жду тебя, мой Лева…»
«I'm in love with you. MY Katya», – ответил он.[4 - «Я в любви с тобой, Моя Катя», – ответил он.]
«Добрый вечер, мой родной. Как ты далеко! Хорошо так посидели с родственниками вчера, вот только проводили. Завтра с утра снова в путь. Что делаешь ты вечерами? Я уже не верю, что ты где-то действительно есть… Скучаю по твоему смеху и сиянию глаз. Целую, люблю тебя».
«I LOVE YOU» – IT'S WORDS ONLY FOR THE DARK TIME… FOR ANOTHER TIME IT'S NOT TRUE. LET'S BELIEVE ME».[5 - «Я люблю тебя» – эти слова только для темноты. Для другого времени это неправильно, поверь мне».]
«А что же говорят днем?
Печально. Но ты мне и днем говорил, а теперь будешь только ночью?»
На этом грустном для меня письме отпуск и закончился. И летела я в самолете, улыбаясь и ожидая горячую встречу.
Милый ждал меня в аэропорту. Он всегда делал все не так, как обычные люди. Он не шел навстречу с букетом цветов и не улыбался, не обнимал. Нет. Он стоял в сторонке и наблюдал мои метания, и лишь потом позвонил и сказал: «Ну, посмотри налево». Даже небритый, мда.
Поехали ужинать в итальянский ресторан в Квинсе. У меня было одно желание – упасть спать, а он уплетал за обе щеки. Потом поехали к нему домой, решили: зачем везти вещи в Бруклин, все равно я практически живу с ним. Он рассказывал, что звонил сестрам в Германию и они настоятельно зовут его в гости. Лева сказал, что приедет со мной.
– Ну уж нет, – ответила средняя сестра, – нам никакие твои дамы не нужны, не собираемся тебя делить ни с кем.
Он говорил это с легкой улыбкой, может, не осознавая, как это ранит меня. Хотя вряд ли он должен был это понимать, и его улыбка была защитной реакцией, я думаю. Еще он сказал, что хотел познакомить меня с дочерью, на что та ответила: «Ну, папа, как ты ее к нам приведешь? Что мы скажем девочкам (а внучкам десять и двенадцать лет), ведь к нам их бабушка приходит?»
Странная позиция. Девочки уже большие и должны понимать, что дедушка живет отдельно уже двадцать лет и имеет право на собственную личную жизнь. Сердце мое сжалось. Неужели впереди меня ждут серьезные проблемы?
В один из дней я положила ему на стол четыреста долларов – долг, что он присылал мне. Лева аж взвился:
– Вот поэтому у нас ничего и не получается! Забери!
Что не получается и почему? Мне непонятно, и это хуже всего.
Лева много говорил о чувствах, и мне это не нравилось: ну, может, просто соскучился. Раньше сам не любил пустые разговоры. Говорил, что его никто никогда так не любил и если сложить вместе всех его любовниц и еще умножить на сто, то и тогда не получится одна Катя. Высокая оценка. Однако это не мешало ему вспоминать ту же Марину частенько.
Он предлагал составить резюме и поискать работу для меня в его районе. Я согласилась, но шагов никаких не предпринимала. Он так страстно горел, но надолго ли этого огня хватит, а я потеряю хорошую работу и коллектив. Что я буду делать тогда? Я могу надеяться лишь на саму себя. Говорил, что неподалеку есть медицинский офис с русскоговорящим врачом и нужно туда сходить насчет работы. «Нужно бы», – отвечала, но не шла. Страшно терять то, что имеешь. Его семья меня не принимает, и все выходные он там – то у дочери, то у сына.
Он все так же часто упоминал слово «шизофрения», и меня это очень беспокоило. Порой мне казалось, что он тоже не совсем нормален.
Дни, когда я ночевала дома, были редки, обычно это понедельник, когда возвращаться приходилось после восьми вечера. И тогда мы перезванивались или писали друг другу. На одном из сайтов увидела чьи-то чудесные нежные слова и не удержалась, чтобы не отправить их милому.
«Левочка, это писала не я, но испытываю те же чувства…
Мне хочется что-нибудь приготовить для тебя, и только для тебя, с любовью. А потом смотреть, как ты это ешь.
Хочу сходить с тобой в баню. Я люблю смотреть, как ты получаешь удовольствие. Такое оно у тебя настоящее и неповторимо оригинальное всегда, что даже моей фан – тазии не хватит на то, чтобы представить тебя после бани. Хочу на это посмотреть – на тебя после бани. На твои затуманенные глаза от удовольствия. Хочу плавать рядом с тобой. Потому что вода доставляет тебе неописуемый кайф. Хочу услышать, как ты оказываешься в воде. Все возгласы и звуки поймать сразу и насладиться вместе с тобой.
Хочу заняться с тобой сексом. Хочу утонуть не в тебе и не с тобой. Хочу утонуть в бесконечности, в той, в которую только ты меня можешь привести. А потом смотреть на тебя и удивляться, что ты такой есть.
Хочу слушать, как ты разговариваешь по телефону, и думать: слава Богу, что это не я на том конце провода. Слышать, как твой голос от холодного до безразличного, от делового до снисходительного, от мягкого до глубокого меняется и меняет всё вокруг, и скорее всех меня. И потом, чтобы ты улыбнулся и назвал меня по имени.
Я хочу стоять в аэропорту и ждать тебя. И чтобы сердце стучало бешено, и чтобы думалось только: ну, где же ты? А потом ты такой единственный и больше никого рядом, а только твоё движение настолько легкое, отточенное, что кажется всё остальное нелепым. И твоя улыбка. И чтобы только для меня эта улыбка.
Хочу идти рядом с тобой, и чтобы ты взял меня за руку. И эта теплота ладони и жесткость. И чтобы хотелось убрать руку, и было невозможно.
Хочу уткнуться в твоё плечо. И просто подышать тобой. Настоящим, большим, спокойным, уверенным. И чтобы голова закружилась и не нужно было никуда идти. Ты пахнешь свободой. Хотя не думаю, что ты состоишь из неё.
Хочу, чтобы ты подошел ко мне сзади, обнял, и просто стоять с тобой так. И чтобы ни слова, потому что нет ничего лучшего, как слиться друг с другом, не видя глаз.
Хочу проснуться ночью, и увидеть тебя рядом, и не умереть от счастья, а дожить до утра.
Хочу, чтобы у тебя было в этой жизни всё, что ты захочешь. Так хочется, чтобы у тебя было всё, и я».
Если бы мне сказали такие слова, я бы, наверное, растаяла от нежности. Он не ответил ничего.
В конце месяца возвращалась дочка из отпуска. А в Нью-Йорке объявили штормовое предупреждение и ждали ураган и, может быть, наводнение. Я решила уехать к Леве на 24-й этаж, а дочь отправить к подруге. Правда, при этом она бурчала громко, что я ее бросаю и еду к мужику. Мне такие заявления были непонятны: она взрослая тридцатипятилетняя дама, что ж я ее за ручку водить с собой должна? Это даже неприлично для нее. Расстались очень недовольные друг другом.
За день до урагана аэропорты закрылись, и транспорт не ходил уже с двенадцати часов дня. Я ехала к Леве рано утром. Манхеттен стоял пустой, страшно: людей нет нигде, и проезд везде бесплатный, даже в автобусе, где обычно он стоит пять пятьдесят. Будто война, не дай Господи.
Эвакуироваться предлагали нескольким районам и госпиталям. Мы не знали, что делать. Наша квартира на Брайтон-Бич, там океан рядом! В новостях сообщили, что наш район только засыпало песком немного. А в Бронксе выл ветер и лил дождь. От переживаний болело сердце, выпила корвалол – не помогло, пришлось принять валидол. Боялись, что будет отключено электричество. Одолевали невеселые думы – о том, что мосты закрыты, что будет сложно добираться до работы и непонятно, будем ли работать. Мы с Левой смотрели кино в компьютере, одно за другим и занимались любовью, как перед концом света.
Все отделались легким испугом: шторм не состоялся, ураган пронесся мимо. Я поехала на работу. Дочь бастует, разговаривать не хочет. И с Левой тоже начало твориться что-то странное. По ночам он отодвигался от меня на самый край, я даже беспокоилась, как бы он не упал. Ходил задумчивый, неразговорчивый. Мне даже порой казалось, что я лишняя в его квартире. Но это ощущение появлялось поздно вечером, когда никуда уже не уедешь из такого далека. Ощущение не из приятных. Дома с дочерью обстановка не лучше – я в западне, больно до слез. Плакала только в душе: там не слышно.
Однажды ночью проснулась от того, что он сильно трясется. Лежит на спине, вытянувшись в струнку, и сильно трясется ногами: в сторону – вместе. Ужас обуял меня. Я тихонечко позвала его по имени, но он не слышал. Тогда я начала читать про себя молитву «Отче наш». Он глубоко вздохнул и притих. Потом повернулся на бок и засопел тихо. Кое-как успокоившись, уснула и я.
Ему нравилось будить меня, включив свет посреди ночи и начиная шебуршать страницами. Я обычно просыпалась, прижималась к его боку и обреченно произносила:
– Давай, слушаю.
А слушать я должна цитаты великого древнего грузинского (а может, армянского) философа. Не знаю, но, по-моему, этот философ был ненормальным. Я не могла понять практически ничего и никогда. Лев с выражением читал полстраницы, потом, умиротворенный, выключал свет: можно спать.
Следующие три дня я ночевала дома: он находился в депрессии.
– Ты приедешь сегодня полечить меня? – негромко спросил он по телефону.
– Приеду, – с облегчением отвечала я.
Вечером после ужина я спросила о его состоянии и почему он от меня шарахается и трясется ночью.
У него глаза округлились:
– Ты чего себе понапридумывала? Ну, два дня мне было нехорошо, и все.
Говорил, что со мной нет проблем и нервов, есть лишь озабоченность, как найти дорогу к его детям. Сказал, что восхищается мной и удивляется тем, как я веду себя дома, что у меня через две минуты могут появиться готовые котлеты на столе или отбивные за десять минут. «Ты метеор», – смеялся он. И еще говорил, что, если бы ему раньше сказали, что существует женщина с такими качествами, как у меня, ни за что бы не поверил.
Ну и слава Богу, что все так.
В пятницу после работы встретились опять в Манхеттене и гуляли до ночи пешком, машину припарковали: там Неделя высокой моды, так интересно все, да и вообще везде красота, и жизнь прекрасна.
В следующие выходные поехали в гости к его двоюродному брату. Дорога заняла более двух часов туда, а обратно и того больше. Я была расстроена новостью, полученной утром. Оказывается, он едет вместе с внуками и бывшей женой в Доменикану. Я огорчилась, но он сказал, что путевки куплены еще в марте, когда мы были незнакомы. Я переживала, и милый пребывал тоже не в духе. Причина его мрачного настроения мне казалась совершенно непонятной. Он даже не разговаривал, что было совсем несвойственно для поездки за город. Машину гнал, будто она ракета, а не автомобиль, и сколько я ни просила сбавить обороты, он молчал и жал на газ. На обратном пути мои нервы не выдержали, и я прямо на ходу перелезла на заднее сиденье.
Там, сжавшись в комочек и молясь об успешном завершении пути, задала вопрос, внезапно пришедший на ум:
– А вы в одной комнате спите с женой на отдыхе?
– Да, – коротко ответил он.
Его ответ был равносилен нокауту. Как же так?
Меня словно размазали по стене. Я вжалась в кресло, и горе вместе с ужасом, превратившиеся в моем воображении в страшное существо, охватили меня своими щупальцами.
Когда вошли в квартиру, я сразу ушла в спальню и не выходила. Через десять-пятнадцать минут он буквально ворвался с немым вопросом на потемневшем лице Я гладила его рубашки. Показала язык и отвернулась. Просветлев, вышел так же молча. Может, он подумал, что я собираю вещи? У меня в тот момент таких мыслей еще не было.
За неделю острота новости о поездке сгладилась. Был вечер пятницы. После вкусного ужина Лев улегся на диван, места на котором для меня не было, а развернуть эту «книжку» он и не думал. Я подтащила поближе плетеное кресло-качалку и уселась рядом.
– Вот сколько мне дней рождений пережить нужно за год? – сам себе с улыбкой задал вопрос он.
– Вроде бы все закончились.
И он начал перечислять эти даты своих близких родственников, начиная с марта, когда родился сам. Вспомнил всех, потом, встрепенувшись, сказал:
– О, Валентину забыл, – сказал, как пулю выпустил.
– Ты еще и Катерину забыл, – с горечью сказала я и, встав с кресла, ушла в спальню.
– Катюша, да с тебя все начинается, – пытаясь сгладить свой промах, прокричал он вслед.
Но стало ясней ясного, что меня в его жизни нет. Все эти страстные объятия не стоили и ломаного гроша.
Я пыталась читать – буквы не хотели складываться в слова, пробовала вязать – рисунок сбивался ряд за рядом. Заболел зуб. Он ныл и ныл, как надоедливый соседский ребенок, и не было никакого сладу.
Среди ночи он спросил:
– Ты спишь или болеешь?
– Сплю.
Короткий секс, и он отвернулся, засыпая.
Рано утром попросила:
– Отвези меня к стоматологу.
– Может, дотерпишь до понедельника и пойдешь к своему врачу?
– Не собираюсь мучиться еще двое суток, – буркнула я, чувствуя себя несчастной до глубины души.
Мы сели в машину и поехали туда, откуда я могла уже никогда не вернуться.
– Ты там надолго? – спросил он.
– Наверное, час, – ответила я, понимая, что вопрос задан просто для проформы.
Несмотря на субботний день, клиника неподалеку от моего дома работала. Принимала доктор, женщина лет тридцати пяти или чуть старше. Она переспросила:
– А может, вы до понедельника дотерпите и пойдете к своему врачу?
Я удивилась странности задаваемого вопроса и ответила:
– Но вы ведь тоже врач, я доверяю вам.
Болело где-то под коронкой, в районе зуба мудрости. Врач обследовала область боли и ввела укол с анестезией. Предполагалось распиливание коронки, удаление моста, а там уж – по ходу выявленной картины.
Спустя пятнадцать минут, выяснилось, что заморозка не действует совершенно, и доктор ввела дополнительную дозу обезболивающего средства. Десна мгновенно превратилась в глыбу бесчувственного льда. Доктор сломала уже пять буров, а коронка все не поддавалась. Хорошо была сделана, на совесть. Доктор нервничала.
Внезапно у меня резко потемнело в глазах, потек ручьями пот, жестокая судорога свела грудь. Махнув рукой, чтобы доктор прекратила пилить, я села и, налив в стаканчик воды, пробовала пить. Вода выплескивалась, руки тряслись, грудь разрывал страшный кашель.
– Зачем вы встали? Вот вам и стало плохо, – принялась отчитывать меня врач.
– Так я и встала, потому что у меня потемнело в глазах, стало страшно, я чувствовала, что просто умру, если не встану.
Мне дали понюхать нашатырный спирт, я смочила лицо водой из того же стаканчика, стало чуть легче.
– Почему я кашляю? – испугалась я.
– Наверное, вы простудились, – отвечала неприязненно врач.
– Да я пришла к вам совершенно здоровая. Мне очень жарко, я вся в поту, – пробуя снять кофту, сказала я.
– Оденьтесь! – закричала на меня медсестра. – У нас здесь мужчины ходят.
Испуганно поморгав, чувствуя себя совсем уж нахлебницей, пришедшей просить милостыню у богатой тети, я натянула кофту и присмирела.
– Что будем делать? – переждав приступ кашля, спросила врач.
– Не знаю, если вы считаете, что можно продолжать, то давайте. Мне уже лучше.
