banner banner banner
Последняя остановка Освенцим. Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет
Последняя остановка Освенцим. Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Последняя остановка Освенцим. Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет

скачать книгу бесплатно

Последняя остановка Освенцим. Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет
Эдди де Винд

Выбирая жизнь. Книги о силе духа
В 1943 году, в разгар немецкой оккупации Голландии, нацисты забрали мать Эдди де Винда в пересыльный лагерь для евреев в Вестер-борке. Чтобы спасти ее, он добровольно отправился туда и в обмен на ее освобождение согласился работать в лагере врачом. Но спасти мать Эдди не успел: ее уже депортировали в Освенцим, а через год Эдди и сам оказался там вместе с молодой женой Фридель.

В концлагере их разделили: Эдди был вынужден работать фельдшером в одном из мужских бараков, Фридель оказалась в женском блоке, где проводили варварские медицинские эксперименты печально известные врачи Йозеф Менгеле и Карл Клауберг. Подходить к женскому бараку и разговаривать с ее обитательницами было строжайше запрещено. За нарушение – расстрел. Но Эдди это не смогло остановить – страх потерять Фридель был сильнее страха смерти.

Мемуары де Винда – это не только свидетельство о преступлении против человечества, это рассказ о силе духа и о том, что спасает человека, когда надежды совсем нет.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Эдди де Винд

Последняя остановка Освенцим

Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет

Eddy de Wind

Last Stop Auschwitz: The Story of My Survival

Copyright © Eddy de Wind 2020

Published by arrangement with Sebes & Bisseling Literary Agency and Banke,

Goumen & Smirnova Literary Agency, Sweden

© Гривнина И., перевод на русский язык, 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Эдди и Фридель в день своей свадьбы в Вестерборке, май 1943 года. Их окружают коллеги, друзья и известные узники лагеря.

В 1943 году еврейский врач Эдди де Винд последовал на работу в Вестерборк, транзитный лагерь для евреев на востоке Нидерландов. Из Вестерборка заключенных отправляли в концентрационные лагеря – Освенцим [1 - Или Аушвиц (нем. Auschwitz).] и Берген-Бельзен.

Эдди сказали, что его мать будет освобождена в обмен на его работу. Но на самом деле ее уже отправили в Освенцим. В Вестерборке Эдди познакомился с молодой еврейской медсестрой по имени Фридель. Они полюбили друг друга и поженились в лагере.

В 1943 году их тоже отправили в Освенцим и разделили: Эдди оказался в девятом бараке, как часть медицинского персонала, Фридель в десятом бараке, где проводили стерилизацию и другие варварские медицинские эксперименты печально известные Йозеф Менгеле и гинеколог Карл Клауберг.

ИЭдди, и Фридель удалось выжить. Когда русские подошли к Освенциму осенью 1944 года, нацисты попытались замести свои следы – уничтожить все свидетельства зверств концентрационного лагеря. Они бежали, уводя своих многочисленных пленных в Германию. Фридель оказалась в их числе.

Эдди спрятался и остался в лагере. Пройдут месяцы, прежде чем война закончится. Он присоединился к русским освободителям. Днем Эдди лечил выживших, которых оставляли нацисты, а также русских солдат. По ночам с бешеной энергией писал свои дневники о пребывании в лагере смерти – в Освенциме.

В своем травмированном состоянии Эдди создал персонажа – Ханса, который рассказал историю его жизни. Пережитый ужас все еще был настолько острым, что он не мог найти слов, чтобы описать его от первого лица.

Это история Эдди.

Пояснения к плану лагеря Освенцим-I (Шталаг[2 - Общее название для «базовых» лагерей военнопленных в Германии во время Второй мировой войны.])

Глава 1

Далеко ли от нас до подернутых туманной дымкой синих гор? A до той равнины слева, озаренной лучами весеннего солнца? Если идти пешком, то добраться до них можно было бы примерно за день. А вот доскакать на лошади можно и за час. Но все, что я вижу сейчас из окна, от нас намного дальше, невообразимо далеко. И эти горы, и та равнина находятся в другом, недоступном нам мире, потому что нас отделяет от них колючая проволока.

Страстные желания и мечты, заставляющие наши сердца биться все сильнее и все быстрее гнать кровь по жилам, лишены всякого смысла. Между нами и равниной натянута колючая проволока. Целых два ряда колючей проволоки, над которыми светятся развешанные вдоль нее красные лампочки – словно печать смерти, ожидающей нас, всех нас, запертых здесь, на огромной квадратной площадке, окруженной высокой белой стеной и двумя рядами колючей проволоки, к которой подведен ток высокого напряжения.

Все время, день и ночь, один и тот же вид, все время – одни и те же ощущения. Мы стояли перед окнами бараков, мы смотрели на далекие, недоступные горы и задыхались от бессилия.

Расстояние между нами – десять метров. Я высовываюсь из окна, перегнувшись через подоконник, словно хочу полюбоваться недоступной свободой. А бедняжка Фридель не может сделать даже этого: в ее бараке царит самый строгий лагерный режим. И если я все-таки могу свободно ходить хотя бы по территории нашего лагеря, то Фридель даже это «удовольствие» недоступно.

Я живу в Девятом бараке, где находится одно из отделений госпиталя для арестантов. А Фридель – в Десятом бараке. У них, в Десятом бараке, тоже лежат больные, но совсем не такие, как в нашем. У нас лежат те, кто заболел из-за жестокого обращения, голода и непосильной работы. Собственно, их болезни вызваны естественными причинами и соответствуют установленному диагнозу.

А Десятый барак называется экспериментальным. Там находятся женщины, над которыми врачи издеваются так, как никто и никогда не издевался над главным и самым прекрасным предназначением женщин: их женской сущностью, их возможностью стать матерью.

На долю этих женщин выпали такие жуткие мучения, что, попав в подобную ситуацию, даже одержимая страстью к мазохизму девушка покончила бы с собой, не вынеся подобных издевательств. Однако в Десятом бараке нет места необузданным желаниям. Здесь сосредоточено то, что составляет высшее проявление мании величия ?bermensch[3 - «Арийцы». Человек высшего сорта, супермен (теперь используется иронически, отсылая к фантазиям нации о суперарийцах). – Здесь и далее прим. пер. и ред.], основанное вдобавок на некотором материальном интересе.

Мы помнили обо всем этом, когда смотрели на равнины Южной Польши, и как же нам хотелось вырваться из-за ограды, убежать в луга и леса, затаиться там и никогда больше не смотреть поверх забора на отроги Северных Карпат.

Но мы знали и еще кое-что. Мы знали, что всем нам уготована одна судьба и единственный способ выйти отсюда на свободу – смерть.

Мы знали: смерть в лагере может выглядеть по-разному. Иногда она является как честный боец, с которым могут сразиться доктора. И хотя у такой смерти есть могущественные союзники – голод, холод и вши, – она все-таки остается естественной и ее можно считать почти нормальной.

Но с нами этого не случится. К нам придет другая смерть, та, которой уже умерли миллионы прошедших прежде нас через этот лагерь.

Эта смерть придет к нам тихо и незаметно, почти без запаха.

Мы всегда помнили: смерть постоянно присутствует среди нас, только скрытая, словно под шапкой-невидимкой, и потому незримая. Мы знали даже, что она носит военную форму, потому что у газового крана сидит человек… то есть нет, не человек, конечно, а – эсэсовец.

Вот почему мы так жадно глядели на голубые, недоступные для нас горы, всего в тридцати пяти километрах отсюда.

Вот почему я высовывался из окна и смотрел на Десятый барак, где у окна стояла она.

Вот почему она изо всех сил сжимала пальцами занавески, закрывающие окно.

Вот почему она прижималась лбом к оконному стеклу, ведь ее желание увидеть меня было так же неисполнимо, как и наше общее желание добраться однажды до далеких голубых гор.

Глава 2

Молодая травка уже пробивалась сквозь землю, коричневые почки лопались, выпуская клейкие листочки, и ласковые лучи весеннего солнца становились все жарче с каждым днем, пробуждая природу к новой жизни. Но ледяное дыхание смерти чувствовалось по всей земле. Шла весна 1943 года.

Немцы глубоко завязли в снегах России, но чем все это может кончиться, было пока что непонятно.

Да и союзники, похоже, тоже не собирались высаживаться на наши берега. А насилие, терзавшее Европу, становилось все свирепее и непереносимее.

Завоеватели забавлялись, играя с евреями, словно сытая кошка с мышью. Ночь за ночью по улицам Амстердама проносились грузовики и мотоциклы, грохот тяжелых подкованных сапог разносился над водой, нарушая покой еще недавно мирных каналов.

Всех свозили в Westerbork [4 - В е ст е р б о р к – транзитный лагерь, созданный голландскими властями для евреев-беженцев из Германии и оккупированных Гитлером стран в 10 км к северу от города Вестерборк. После оккупации Голландии немцами Вестерборк стал транзитным лагерем, где размещались евреи для последующей отправки в дальние концлагеря на востоке.], где пойманных мышей оставляли на время в покое. Им позволялось свободно передвигаться по территории лагеря, получать посылки от семьи и друзей. И все они посылали в Амстердам бодрые письма, в которых писали: «Знаете ли, со мной все в порядке», и этим, сами того не понимая, стимулировали тех, кто еще оставался в городе, пойти и сдаться силам Gr?ne Polizei [5 - Gr?ne Polizei (Ordnungpolizei) – полиция, следившая за порядком в Третьем рейхе, ее называли gr?ne – зеленой – из-за цвета их формы; они поддерживали порядок на улице, занимались безопасностью дорожного движения, незначительными происшествиями вроде драк и мелких краж; все более серьезное находилось под контролем уголовной полиции и гестапо.].

Пребывание в Вестерборке давало евреям иллюзию, что, должно быть, все еще наладится, и хотя они пока что не являются частью общества, но со временем, когда закончится война, их изоляция тоже должна закончиться, и они вернутся домой.

Обитатели Вестерборка даже песенку сочинили:

Вот война закончится,
И мы домой вернемся…

Самым ужасным было не то, что они даже представить себе не могли свою дальнейшую судьбу. Самым ужасным было то, что находились смельчаки, а может быть, просто слепцы, которые пытались начать здесь новую жизнь, более того – создать новую семью. Каждый день в лагерь являлся доктор Молхаузен, представитель бургомистра Вестерборка, и в одно прекрасное утро (то был один из девяти погожих апрельских дней) Ханс и Фридель предстали перед ним. Оба были юными идеалистами; ему было двадцать семь, и он служил в лагере врачом, а ей было восемнадцать. Они познакомились в отведенном под госпиталь помещении, где он практиковал, а она работала медсестрой.

Каждый, кто один, – ничто,
только вместе мы – одно —

продекламировал он ей стишок, который в точности выразил их общие чувства. Они готовились пройти свой путь вместе. Может быть, удача будет сопутствовать влюбленным и им удастся задержаться в Вестерборке до конца войны. А если не удастся, то они запросто смогут по дороге соскочить с поезда и присоединиться к Польской освободительной армии. Потому что, хотя до конца войны было все еще далеко, в победу немцев не верил никто.

Они прожили вместе целых полгода в комнате, а вернее – выгородке, полагавшейся доктору и отделенной от остального барака, населенного сотней с лишним женщин, фанерной стенкой с дверью. Впрочем, и здесь они были не совсем одни, потому что в том же помещении квартировал еще один доктор; а позже им пришлось делить помещение еще с двумя супружескими парами. На самом деле, не вполне годное для начала совместной жизни жилище. Но все эти проблемы казались мелочами, их вообще можно было бы не замечать, если бы каждую неделю не отправлялись поезда: каждый вторник, с утра, поезд увозил очередную тысячу человек.

Мужчины и женщины, старые и молодые, включая младенцев и тяжелобольных. Совсем немногих больных Хансу и другим докторам удавалось отстоять, указывая на то, что они находятся в таком состоянии, что не перенесут трехдневного путешествия в поезде. В конце концов очередь дошла и до привилегированных: крещеных; тех, у кого имелись голландские мужья или жены; тех, кто сидел давно, то есть жил в этом лагере еще с 1938 года, и тех, кто принадлежал к обслуге лагеря, таких как Ханс и Фридель. Наконец настал день, вернее – ночь с 12 на 13 сентября 1943 года, когда кто-то из служащих Joodsche Raad [6 - Еврейский Совет был создан в Голландии (как и в других оккупированных странах), как только немцы вошли в страну. Оккупационные власти собрали всех местных раввинов и каким-то образом уговорили их создать «специальное учреждение», которое посредничало бы между еврейским населением и оккупационными властями. Им предложили составить списки евреев и уверили в том, что немцы хотят просто «изолировать» евреев, а их жизням ничего не угрожает. Прямо в Голландии был создан небольшой и даже уютный лагерь Вестерборк, где евреи жили довольно свободно, в приличных условиях и получали регулярно посылки от родных и знакомых. И долгое время никто из евреев (включая, по-видимому, и членов Еврейского Совета) не понимал, что рано или поздно все это закончится Освенцимом, газовыми камерами и крематорием.] явился к Хансу и Фридель и сообщил, что им пора собираться: они отправляются завтрашним поездом. Ханс быстро оделся и пробежался по всем чиновникам, которые накануне целую ночь старательно формировали списки на еженедельную депортацию. Доктор Спаниер, начальник госпиталя, был безумно зол. Ханс находился в лагере целый год. Он работал старательно, в то время как многие из врачей, которые прибыли после него, относились к своим обязанностям спустя рукава. Но когда Еврейский Совет занес имя Ханса в свои списки, он фигурировал там как врач, то есть принадлежал к персоналу лагеря, и уж если Совет его не отмазал, то госпиталь и подавно ничего не сможет сделать.

Вот почему в восемь утра они стояли со всем своим барахлом, ожидая поезда, который подходил к лагерному перрону. Он был переполнен. Служба порядка и Летучий отряд заносили багаж в поезд, два вагона которого были полностью загружены запасами продуктов. Больничные санитары притащили на носилках пациентов, в основном стариков, которые не могли сами ходить. Но их нельзя было оставить в больнице, как прежде, потому что неизвестно, сколько на будущей неделе останется в больнице тех, кто сможет за ними ухаживать. Те, кто оставался, стояли на некотором расстоянии от поезда и рыдали громче, чем те, кто уезжал. В начале и в конце поезда было прицеплено по вагону с эсэсовской охраной, которая пока что вела себя весьма прилично, они даже подбадривали людей, потому что голландцам вовсе не обязательно было понимать, как на самом деле будут обращаться с «их» [7 - Про голландцев и «их» евреев – см. Послесловие.] евреями там, куда их везут.

В половине одиннадцатого поезд тронулся. Двери вагонов с вещами были заперты на замки снаружи. Последнее «прости», последний взмах руки, просунутой сквозь решетку окошка в стене вагона, и они двинулись в сторону Польши, навстречу неизвестности.

Ханс и Фридель были несколько возбуждены. Они попали в один вагон с совсем молодыми людьми. Здесь оказались даже друзья Фридель по сионистскому кружку, который она посещала. Веселые, дружелюбные и вежливые ребята. Их было тридцать восемь человек на целый вагон, то есть сравнительно немного, так что, повесив багаж на стены, они легко разместились на полу.

Жизнь налаживалась. Но на первой же остановке эсэсовцы прошли по вагонам. Сперва они отобрали у всех сигареты и часы. Потом настала очередь авторучек и драгоценностей. Мальчишки, хохоча, отдавали им по несколько сигарет и клялись, что больше у них нет. Многие из них оказались недавними беженцами из Германии, им уже приходилось иметь дело с эсэсовцами. И если однажды им удалось сбежать от этих затянутых в черное балбесов без потерь, то теперь они и вовсе не собирались позволять им над собой издеваться.

За трое суток путешествия они не только не получили ни крошки еды, но и не видели больше никого из обслуги поезда. Вот как раз это волновало их меньше всего: они насмотрелись на эти рожи еще в Вестерборке. Иногда кого-то из них выпускали, чтобы вынести и опорожнить переполненные бочки, служившие им сортирами. Они радовались, когда, проезжая по Германии, видели разбомбленные города. Но, кроме этого, ничего нового по дороге им не попадалось. На третий день они добрались до цели своего путешествия – городка Освенцим. Это название было для них просто словом, лишенным какого-либо содержания: ничего хорошего и ничего плохого.

Ночью поезд затормозил, чуть-чуть не доехав до ворот лагеря.

Глава 3

Поезд стоял без движения очень долго, и они места себе не находили от нетерпения. Им хотелось, чтобы бесконечное ожидание кончилось, неважно чем; им хотелось наконец увидеть, что же из себя представляет этот самый Освенцим.

И вот – свершилось.

С рассветом поезд в последний раз тронулся с места, чтобы остановиться всего через несколько минут среди равнины у длинной насыпи. Вдоль насыпи стояли группы по десять-двенадцать человек, все они были одеты в странные сине-белые полосатые костюмы и такие же чудные шапочки. Множество эсэсовцев с озабоченным видом прогуливались вдоль насыпи. Едва поезд остановился, люди в чудных костюмах ринулись к вагонам, открыли двери и заорали:

– Выбросить багаж наружу, всем выйти и встать у вагона!

Это напугало их, только теперь они осознали, что потеряли абсолютно все. Все стали лихорадочно копаться в вещах, пытаясь найти то, что совершенно необходимо сохранить. Однако полосатые уже влетели в вагоны и принялись выбрасывать людей и багаж наружу. В один миг они оказались перед вагонами, совершенно ошалевшие. Но длилось это состояние недолго. Эсэсовцы, налетевшие со всех сторон, теснили их к дороге, шедшей параллельно путям. Замешкавшихся они подталкивали или хлестали своими стеками, так что всякий старался как можно скорее встать в строй, который они формировали.

Теперь Ханс понял: они разводят в разные стороны мужчин и женщин, их отделяют друг от друга; он торопливо поцеловал Фридель – «увидимся», – и ее оттолкнули в сторону. Перед рядами остановился офицер со стеком, и они медленно двинулись мимо него. Офицер быстро оглядывал каждого и указывал стеком: «Налево… направо…» Налево он отправлял стариков, инвалидов и тех, кто был моложе восемнадцати. Направо – тех, которые выглядели молодыми и здоровыми.

Подошла очередь Ханса, но он не заметил, что стоит против офицера. Он смотрел на Фридель, которая стояла совсем близко, ожидая с другими женщинами, когда наступит их очередь. Она улыбнулась ему, словно желая сказать: успокойся, все будет хорошо.

Поэтому он не услышал, когда офицер – это был доктор – спросил, сколько ему лет. И, не получив ответа, разозлился и так сильно ударил Ханса стеком, что он разом отлетел налево.

Теперь Ханс оказался среди ни к чему не пригодной публики: стариков, слепых (один из которых стоял слева от него) и дефективных. Ханс закусил губу, чтобы не заорать от страха. Он не собирался разделять судьбу с детьми и стариками, потому что понимал: только молодые и сильные имеют шанс выжить в этом лагере. Но перейти в другой ряд было невозможно, потому что везде дежурили эсэсовцы с оружием на изготовку.

Фридель попала к молодым женщинам. Старух и женщин с детьми отправили в другой ряд. Так они сформировали четыре ряда: сотни полторы молодых женщин и примерно столько же молодых мужчин, а остальные семьсот человек – тоже в два ряда, но в стороне от дороги.

Вдруг к ним подошел доктор в форме СС и спросил стариков, есть ли среди них врачи. Четверо шагнули вперед. Офицер ткнул пальцем в одного старика, ван дер Кауса, врача из Амстердама:

– Чем болели ваши пациенты в лагере, из которого вас привезли?

Ван дер Каус, запинаясь, стал бормотать что-то о глазных болезнях. Офицер раздраженно отвернулся от него.

И тут Ханс понял, что нельзя терять ни секунды:

– Вы, вероятно, имели в виду наличие заразных болезней; у нас было несколько случаев скарлатины, но они не имели серьезных последствий.

– Были ли случаи тифа?

– Нет, ни разу.

– Хорошо, все возвращайтесь в строй, – сказал офицер и, повернувшись к адъютанту, добавил: – Этого мы, пожалуй, заберем себе.

Адъютант кивнул Хансу, отвел его в ряд молодых мужчин, и Ханс почувствовал, что избежал смертельной опасности. И в самом деле: почти сразу подъехали грузовики, и в них стали грузить стариков и женщин.

Вот тут, наконец, он впервые увидел, как на самом деле выглядят эсэсовцы «за работой». Они толкали, пинали и били людей. Многим было трудно забираться в высокие кузова грузовиков. Но эсэсовцы работали своими стеками старательно, без устали.

Одну пожилую женщину ударили палкой по голове, и кровь потекла ручьем. Несколько человек не могли сами забраться в кузов и оставались на земле, но тех, кто пытался подойти к ним, чтобы помочь, отгоняли тычками и угрозами.

Один из грузовиков сдал назад, два эсэсовца подхватили последнего из несчастных, который не смог забраться в кузов, и просто забросили его туда. После чего двинулась вперед шеренга женщин. Он не мог больше видеть Фридель, но знал, что и она находится в этой шеренге. Женщины прошли метров на двести вперед, и тогда мужчинам наконец позволили тронуться в путь.

Шеренги охранялись особенно строго. С обеих сторон их сопровождали штурмовики, державшие оружие на изготовку. На десяток арестантов приходился один охранник. Ханс шел последним. Он видел, как охранники слева и справа от него подавали друг другу сигналы. Один из них, озираясь, подошел слева и потребовал, чтобы Ханс отдал ему часы. Это были хорошие часы с секундомером. Хансу подарила их мама, когда он сдал экзамены в университете.

– Часы нужны мне для работы, я врач, – сказал Ханс.

Охранник осклабился:

– Какой ты врач, засранец! Ты – хуже собаки! Давай сюда часы!

Он схватил Ханса за руку и попытался снять часы. Секунду Ханс пробовал защищаться.

– Ага, попытка к бегству, – радостно констатировал охранник, передергивая затвор.

Только теперь Ханс понял, насколько он бесправен. Чего ему вовсе не хотелось, так это в свой первый день в Освенциме оказаться застреленным «при попытке к бегству». И он отдал часы охраннику.

Они пересекли железнодорожные пути, и тут на повороте Ханс увидел Фридель. Она помахала ему рукой, и он вздохнул с облегчением. Сразу за железной дорогой они миновали шлагбаум, возле которого стояла охрана. Похоже, они наконец вступили на территорию лагеря. Там оказались склады, полные стройматериалов; за ними – навесы, под которыми лежали толстые бревна и кирпичи. Между складами по рельсам сновали дрезины, приводимые в движение ручной тягой. Огромные rollwagen[8 - Рольваген – телега, в которую впряжены люди.] тащили мужчины, впряженные в специальные шлеи. Там и сям вдоль дороги стояли высокие здания; очевидно, это были фабрики, потому что из них доносился шум моторов. И снова – дерево, камни и навесы. Кругом кипела стройка. В стороне от дороги кран поднимал огромные емкости с цементом. Но кранов и дрезин было немного. Везде суетились люди в отвратительных полосатых робах. Здесь почти не было механизмов, в это строительство был вложен труд многих тысяч, нет, многих десятков тысяч рук.

Использовать паровые машины удобно, хотя электричество более эффективно, ведь его можно вырабатывать за сотни километров от места применения и передавать по проводам; бензиновый двигатель позволяет развивать более высокую скорость, чем паровоз, и перевозить более тяжелые грузы. Но бесправные люди, рабы, – дешевле. Вот эти полуобнаженные тени с голодными глазами, с ребрами, торчащими, словно канаты, как бы связывавшие их тела, не давая им развалиться на части. Длинные шеренги людей в деревянных башмаках на босу ногу шли куда-то и несли камни. Они брели, бессмысленно уставясь перед собой, не глядя ни на что вокруг, похожие, словно ужасные близнецы. Никто даже не повернул головы, чтобы взглянуть на вновь прибывших. Время от времени позади них медленно проезжал трактор с тарахтевшим дизельным мотором. И звук этого мотора напомнил Хансу о вечерах, которые он проводил на воде, лежа на дне своей яхты, когда мимо нее проплывали суда, тарахтя дизельными моторами.

Невозможно поверить, что когда-то он жил по-другому! Он постарался собраться. Он чувствовал, что не должен волноваться, что надо приготовиться к сражению. Может статься, ему удастся когда-нибудь вернуться в свою прежнюю жизнь.

Они стояли перед воротами и в первый раз оглядывали лагерь. Перед ними выстроились ряды больших каменных зданий, напоминающих казармы. Двадцать пять двухэтажных зданий со слуховыми окнами на крышах. Между зданиями располагались ухоженные Lagerstrassen [9 - Лагерштрассе (сленг, название «улиц» в лагере).]. С тротуарами, аккуратно выложенными плиткой, и небольшими газонами. Все было свежевыкрашенным и сверкало чистотой в лучах осеннего солнца.

Это была центральная усадьба; лагерь для тысяч арестантов, занятых большой, полезной работой. Над воротами красовался отлитый из чугуна девиз лагеря:

«ARBEIT MACHT FREI» [10 - Труд делает свободным (Труд освобождает).].