скачать книгу бесплатно
Возвращение в Девон
Е. Гитман
Нилу Хамфри нет и двадцати, но он уже знает, что бездарен, бесполезен и полностью сломлен. Одно знакомство меняет его жизнь. От автора: Спокойная повесть. Никакого экшна, много разговоров, атмосфера Британии 60-ых. Для чувствительных: персонажи принимают наркотики, вступают в разного рода сексуальные отношения, обсуждают религию и, что ещё хуже, занимаются искусством.
«Солнце – не самый частый гость на севере графства Девон. Но мне запомнился пробившийся между гардинами луч света. Он широким мазком лёг на ковёр, над ним кружились пылинки. На старом граммофоне заело пластинку, и два такта на высоких нотах повторялись в который раз, снова и снова. Я сидел на низкой кушетке, стараясь концентрироваться на музыке и на луче солнца, но боковым расплывчатым зрением всё равно видел за аркой толпу людей. Они суетливо копошились в студии, куда ещё час назад посторонним не было хода. Они возились с трупом. И вот-вот собирались арестовать убийцу – меня».
Е. Гитман
Возвращение в Девон
Солнце – не самый частый гость на севере графства Девон. Но мне запомнился пробившийся между гардинами луч света. Он широким мазком лёг на ковёр, над ним кружились пылинки. На старом граммофоне заело пластинку, и два такта на высоких нотах повторялись в который раз, снова и снова.
Я сидел на низкой кушетке, стараясь концентрироваться на музыке и на луче солнца, но боковым расплывчатым зрением всё равно видел за аркой толпу людей. Они суетливо копошились в студии, куда ещё час назад посторонним не было хода.
Они возились с трупом. И вот-вот собирались арестовать убийцу – меня.
***
– Да выключите вы эту дрянь! – грохнул тяжёлый голос.
Для моих ушей он оказался куда хуже музыки, ударил болезненно. Я поднял руку и потрогал ушной канал – не удивился бы, узнав, что мне порвало перепонку. Но крови не было.
Кто-то остановил граммофон, и стало тихо.
Со своего места я не видел тела, но запомнил его слишком хорошо. Роберт умел устраиваться с шиком, даже на тот свет собрался красиво. Одетый в римскую тогу, упавший поверх драпировки, с тёмной кровью, испачкавшей светлые волосы, он был хорош.
Чёртов ублюдок.
–… всю дурь, – услышал я тот же тяжёлый голос, который недавно требовал остановить пластинку.
– Вы непременно допросите его, – возразил другой, мягкий как беличья кисточка. – Но позже. Молодой человек в шоке.
Я поднял голову и увидел, что из студии вышел высокий мужчина в чёрном пальто, из-под которого выглядывал белый воротничок. Он придавал мужчине сходство с пастором.
«Нет, я не в шоке, а под кайфом», – подумал я, но шевелить языком было лень.
– Где вы живёте, юноша? – спросил мужчина, наклоняясь ко мне как к ребёнку или к собачонке.
– Здесь, – с трудом ответил я.
Во рту было сухо, а в горле что-то застряло.
– Здесь – в этом доме?
– Я натурщик Роберта Кидса. Был натурщиком. Слугой. Рабом, – я улыбнулся, с трудом сфокусировался на тёмных, окружённых морщинами глазах не совсем пастора и спросил развязным, насколько получилось, тоном: – Вам нужен раб? А то я теперь бесхозный.
– Рабство, как вам, вероятно, известно, даже в Штатах отменили более ста лет назад, – со вздохом сказал мужчина, – в нашей же стране этот позорный институт был упразднён во времена значительно более древние. Посмотрите на меня ещё, пожалуйста.
Мне было не влом, я посмотрел.
– Теперь налево, на моё ухо. Направо. Да, спасибо.
Пока вяло двигал глазными яблоками, рассмотрел не-пастора до конца. У него было скучно-британской длинное лицо с вытянутым гладким подбородком, желтоватая сухая кожа, большой горбатый нос и кустистые брови. Ещё не старик, но лет за пятьдесят точно. Роберт рисовать бы его не стал – банальный.
– Рабы мне не нужны, но я буду рад оказать вам гостеприимство. Вам необходимо прийти в порядок, прежде чем дать показания полиции.
– Но доктор… – начал было громкий бас, обладатель которого так и остался где-то в тумане.
– Старший констебль, – ответил не пастор, а доктор, – молодой человек… Как его имя?
– Нил, – пробормотал я.
– Нильсон Хамфри, – подсказал старший констебль.
– Нил едва ли сейчас в состоянии дать вам показания, у него зрачки с трудом реагируют на свет. Это тяжёлый шок, наложившийся, если я могу судить, на… – я на пару мгновений потерял суть разговора. Голос доктора, спокойный и монотонный, вгонял в сон.
–…искать! – рявкнул бас констебля.
– Господи, куда он убежит? На поезд в шестнадцати милях по единственной дороге? Или прямиком в болота? – воскликнул доктор, а потом добавил строго: – Под мою ответственность, Тони.
– Под твою, чёрт с тобой.
Доктор тронул меня за плечо, дождался, пока я снова сфокусирую взгляд на его лице, и спросил:
– Сможете встать?
Мне стало интересно: что, если я скажу нет? Нет, добрый доктор, ваш пациент прирос к кушетке, извольте транспортировать вместе с ней. Но мне было чудовищно лень, поэтому я поднялся, пошатнулся, ловя равновесие, и бездумно побрёл следом за доктором.
Я не надел куртку, и на улице тут же замёрз. Или меня уже начало колотить после дозы? Понять было сложно. Доктор, оглянувшись на меня, покачал головой и сказал:
– Нам идти несколько минут.
Я шёл, уставившись взглядом в его спину, прямую как доска. Чёрная доска. Крышка гроба, обтянутая сукном? Даже по форме похоже.
Солнце уже скрылось, и начал накрапывать дождь.
У меня застучали зубы, а доктор остановился возле белёного коттеджа с поросшей мхом крышей, открыл низкую калитку, толкнул незапертую дверь и посторонился, пропуская меня внутрь, в полутьму.
Я стоял, пошатываясь, в маленьком коридорчике, который сразу, без дверей и перегородок переходил в комнату с длинным деревянным столом и десятком колченогих стульев. Взгляд зацепился за графитную доску, на которой остались следы мела.
– Вам необходимо вымыться и поспать, но сначала я должен настоять на том, чтобы медсестра взяла у вас анализы. Вы позволите?
Как это я должен не позволить, если он будет настаивать? Завалить его хуком справа, а медсестре сделать подножку?
– Угу, – сказал я.
– Пожалуйста, разуйтесь. Честное слово, никогда не понимал манеры ходить по дому в уличной обуви. Особенно в наших краях.
Не наклоняясь, я снял ботинки, прижимая задники носками. Переступил на узкий коврик и почувствовал неловкость, словно вместе с обувью лишился защиты.
Медсестра оказалась старая и толстая. Она ждала меня в небольшом белом кабинетике по соседству с гостиной. Я послушно отлил в баночку, сел на стул, положил руку и улыбнулся, глядя, как расширяются глаза старухи.
– Доктор Саймон! – заголосила она. – Доктор Саймон!
Тот вошёл, набросил на плечи белый халат и спросил:
– Что случилось?
– Кого вы привели, доктор Саймон! Вы видели его руки!
Старуха думала, что шепчет. Доктор бросил на моё предплечье короткий взгляд и спросил:
– Что вы, Марта, неужели не попадёте в вену? Мне кажется, всё не так сложно, как было вчера с Джейн.
– Но доктор…
Доктор поднял бровь, и старуха заткнулась, раздражённо протёрла мне кожу спиртом, затянула жгут, велела сгибать и разгибать пальцы, а потом всадила шприц. Доктор во время этой процедуры оставался в кабинете, и выражение лица его было совершенно безмятежным. Даже взбесил.
***
Он отвёл меня на второй этаж, показал ванную и дверь в комнату. Пояснил:
– У меня не так часто бывают гости, поэтому заранее прошу прощения за скромные условия. Это всё, что я могу сейчас предложить. Чистое полотенце в шкафу.
Ванна оказалась старая, медная, на ножках. Заткнув её пробкой, я выкрутил вентиль крана горячей воды, и только потом немного долил холодной. Стянул одежду и погрузился в воду, опустился так низко, как смог, до подбородка. Озноб колотил сильно, стучали зубы. Подумалось: рановато. Или уже нет? В комнате, отделанной простой серой плиткой, кроме этой самой ванны, маленькой раковины с полкой для зубных щёток, унитаза и деревянного шкафа ничего не было. В том числе – часов. Так что я понятия не имел, сколько уже времени, как давно мёртв Роберт.
Съехав по стенке ванны ещё ниже, опуская в воду лицо, я мысленно повторил это отчётливо: «Роберт мёртв».
Роберт, Робин, Роб, Бобби (он готов был убить за это сокращение). Вынырнув и расплескав по полу воду, я обхватил себя за плечи.
Мысль о смерти Роберта вытаскивала откуда-то из моих внутренностей целый клубок чувств. Они копошились как змеи и жалили не хуже. Я был счастлив, что Роберта больше нет. Я чувствовал себя без него потерянным, ненужным и совершенно разбитым.
Если нет Роберта – то что осталось от меня? Всё, чем я был, чем себя считал – это Роберт.
Сегодня утром он дописывал последние штрихи картины, добавлял блики, контуры. Я уже не позировал, а просто слонялся вокруг.
– Я напишу с тебя Люцифера, – сказал Роберт, не прерываясь.
Не удивил. На картине, которую он заканчивал, я был сразу в двух образах – Иисуса и Иуды. Роберт объяснял: «Это придумал ещё да Винчи. Вернее, у него это вышло случайно. Один и тот же натурщик, одно и то же лицо, но какая чудовищная разница». Я был на всех картинах библейского цикла Роберта. Он утверждал, что у меня «библейское» лицо.
– Ладно, – сказал я. – но не вздумай заставить меня красить волосы в чёрный.
– Я побрею тебя налысо, – сообщил он, и, не будь я под кодеином, обязательно возмутился бы. Но мне было сонно, лениво, спокойно, так что я промолчал, зашёл ему за плечо и принялся смотреть за работой.
А сегодня он мёртв.
Озноб не прекращался, и я сам не понял, когда по лицу потекли слёзы. Плечам было больно, так сильно я впивался в них пальцами. Под веками мелькало лицо Роберта – то искажённое творческим восторгом, как во время напряжённой работы, то перекошенное от страсти.
Я ненавидел Роберта, его бесконечную болтовню круглыми сутками, вонь растворителя, бабский глупый скулёж. Но я рыдал по нему и никак не мог остановиться.
Из ванны я вылез, только когда вода остыла. Даже не стал как следует ополаскиваться, просто вытащил пробку и вышел, ещё больше заливая пол. В шкафу, правда, нашлась стопка чистых белых полотенец. Я взял сразу два, завернулся в них и побрёл, шаркая ногами, в комнату.
Наврал доктор про скромные условия. Нормальная комната оказалась: кровать, накрытая шерстяным одеялом, аккуратная такая, с вытащенной наверх белой подушкой, платяной шкаф, тумбочка, ночник. В углу – маленький стол со стулом, под ним – ночной горшок. Занавески на окнах. Сдавай он такую в Лондоне – получал бы фунтов по шесть в неделю.
Я скинул полотенца кучей на пол, откинул покрывало и понял, что кровать застелена чистым бельём. И нашёл грелку. Сначала хотел было выкинуть её прочь – что за стариковские фокусы, – а потом обнял двумя руками, прижимая к груди, съёжился в комок под одеялом и замер.
К чёрту Роберта.
Вернусь в Лондон – первым делом куплю себе костюм от Джона Стивена. И новые «Левисы». Роберт запрещал мне даже смотреть в сторону модной одежды, которую называл дешёвой дрянью – требовал, чтобы я вечно носил прямые брюки и рубашки. Говорил, мне так больше идёт. Отстригу волосы. Нарочно. Буду слушать «Роллингов» вместо навязших на зубах Орфа и Вагнера.
А слёзы всё лились, мочили наволочку.
***
Доктор обнаружился на нижнем этаже, в маленькой кухне, у плиты. Он стоял, повязав нелепый клетчатый фартук, и жарил сосиски. Меня затошнило от запаха, но живот тут же скрутило – еды в нём не было уже давно.
– Как вы себя чувствуете, Нил? – спросил доктор, не оборачиваясь. – Как спалось?
Отвратительно мне спалось. Не помню.
– Нормально.
– Садитесь за стол, уверен, вы не откажетесь от завтрака.
Угадал, чёрт его возьми. Это единственное, от чего я никогда не отказывался. Не важно, какая дрянь находилась у меня в крови, не важно, что горло пережимало тошнотой, я не мог отказаться от еды – слишком остро помнил, каково это, когда её нет.
Кухня была, на глаз, около восьми ярдов. Было легко понять, что доктор готовит сам, причём часто. У Роберта в лондонской квартире на кухне были только мойка и стойка для посуды. А у доктора тут и плита на четыре конфорки, и электрический чайник, и тостер, и расставленные по полкам всевозможные баночки с крупами и специями, и ящики со сковородками и кастрюлями.
Сосиски пахли так, что кружилась голова.
Я сел за квадратный стол, чистый как в операционной, доктор положил передо мной тканевую салфетку и поставил поверх неё тарелку с тремя дымящимися сосисками, горой фасоли, яичницей и дольками помидора. Рядом – вилку, нож. Я накинулся на еду.
Роберт бы тут же выдал подзатыльник – он ненавидел, когда за столом спешат. Но Роберта здесь не было (нигде больше), а на доктора, я решил, плевать.
Сосиски обжигали рот, но были отчаянно вкусными. Фасоль и яйца, тёплые, но не горячие, шли отлично. Только очистив тарелку, я поднял глаза на доктора – тот едва ли справился с четвертью своей порции за это время. Он аккуратно пользовался приборами, медленно жевал, и я нарочно встретился с ним взглядом. Подумал: «Давай, срази меня нотациями».
Он произнёс, отложив нож и вилку:
– Вы проспали восемнадцать часов, вижу, это пошло вам на пользу.
– Восемнадцать?
– Сейчас десять утра двадцать пятого апреля. Старший констебль Райли уже заходил, я пообещал, что сразу после завтрака мы с вами посетим участок, и вы дадите показания.
– Я слышал, – произнёс я после небольшой паузы, – они считают, я убил Роберта.
– А вы его убили? – спросил доктор и чуть прищурился.
Мне от этого стало не по себе. От того, как он смотрел в душу.
