скачать книгу бесплатно
Читатель скоро это узнает.
Несомненно, что теперь в галерее базилики Эмилия Спартак был погружен в очень серьезные размышления; поэтому он ничего не слышал из того, что говорилось вокруг него, и ни разу не повернул головы в ту сторону, где невдалеке от него галдели Гай Тауривий, Эмилий Варин и Апулей Тудертин, грубо крича и насмешливо жестикулируя.
– И хорошо, очень хорошо, – сказал Гай Тауривий, продолжая начатую беседу с товарищами.
– Ах!.. этот добряк Сулла!.. Он считал, что в состоянии уничтожить памятники славы Мария?.. Счастливый диктатор думал, что достаточно будет для этого снести статую, воздвигнутую в честь Мария на Пинцийском холме, и арку в Капитолии, поставленную в память его побед над тевтонами и кимврами!.. Он верил, что достаточно сделать это, чтобы вычеркнуть всякий след, всякую память о бессмертных подвигах арпинского крестьянина. Несчастный слепец!.. Его дикая жестокость, страшное могущество могут, пожалуй, лишить город всех его обитателей и сделать из Италии груду развалин, но не в состоянии сделать того, чтобы Югурта не был побежден и чтобы сражения при Аквах Секстийских и при Верцеллах не произошли.
– Бедный глупец! – воскликнул своим пискливым голосом Эмилий Варин. – А вот консул Лепид приказывает поместить в этой базилике великолепные бронзовые щиты, изображающие победы Мария над кимврами.
– Я бы сказал, что этот Лепид стал бельмом на глазу счастливого диктатора!
– Ну, пусть так!.. Бедняга Лепид! – сказал с выражением высшего презрения тучный, толстобрюхий клиент Красса. – Какое беспокойство, по вашему мнению, может он доставить Сулле? Не больше, чем мошка – слону!
– Но разве ты не знаешь, что помимо того, что он консул, он богат, богаче твоего патрона Марка Красса?
– Что он богат, я знаю, но что он богаче Красса, я не верю.
– А видел ли ты портики его дома, самые красивые и великолепные не только на Палатине, но и во всем Риме?
– Ну! И что, если его дом самый красивый в Риме?..
– Это единственный дом, у которого портик из нумидийского мрамора.
– И что же? Неужели этим Лепид внушит страх Сулле?
– Это доказывает, что он могуществен и пользуется расположением народа…
– Вот как! Он пользуется симпатиями плебеев, которые его же страшно порицают за безумную и безмерную роскошь?
– Нет, это не плебеи его порицают, а завистливые патриции, которые не могут позволить себе того же.
– Вот увидите, – сказал Варин, – в этом году должно произойти нечто невиданное.
– Почему?
– Потому что в Ариминском округе случилось действительно чудесное происшествие.
– Что же там произошло?
– Один петух в имении Валерия вместо того, чтобы запеть, заговорил человеческим голосом.
– О! если это правда, то это поистине необыкновенное чудо и, очевидно, предвещает страшные события.
– Если это правда?.. Но ведь об этом факте говорит весь Рим, потому что весть о нем разнесли сейчас же по возвращении из Ариминума сам Валерий, его семейные, друзья и рабы.
– Действительно, необыкновенное чудо! – пробормотал Апулей Тудертин, весь начиненный суевериями и очень религиозный.
Он глубоко задумался над тайным смыслом этого происшествия, в которое он твердо уверовал и которое признал знамением богов.
– Коллегия авгуров уже собралась для того, чтобы разгадать тайну, которая может скрываться под таким странным происшествием, – проговорил пронзительным голосом Эмилий Варин и, сделав тотчас же знак глазами атлету, добавил: – Для меня, хотя я и не авгур, дело ясно, как свет солнца.
– О! – воскликнул, выпучив глаза, сильно удивленный Апулей.
– И нечего тебе так удивляться.
– О-о! – воскликнул на этот раз насмешливым тоном клиент Марка Красса. – Ну так разъясни, раз ты знаешь больше авгуров, разъясни сокровенный смысл этого чуда.
– Это предостережение богини Весты, оскорбленной скандальным поведением одной из ее жриц.
– A-а!.. Я понял! Верно… Хорошо сказано… Именно это так, – сказал, смеясь, Гай Тауривий.
– Счастливцы вы оба, что понимаете так быстро, я, признаться, не так проницателен и ничего не понял.
– Ты притворяешься?
– Нет, клянусь двенадцатью богами Рима, вовсе нет.
– Ну хорошо!.. Варин намекает на кощунственную любовную связь весталки Лицинии с твоим патроном Марком Крассом.
– Позор и клевета! – воскликнул с негодованием верный клиент. – Негодяи не только те, которые говорят это, но и те, которые так думают!
– И все-таки я это говорю, – возразил саркастическим тоном с улыбкой Варин. – А если тебе не хватает смелости, то иди послушай этих добрых квиритов. Все они в один голос будут настойчиво кричать против этой кощунственной любви, которую твой патрон питает к красивой весталке.
– Повторяю, что это клевета!
– Ну, добрейший Апулей Тудертин, что ты должен так говорить – это в порядке вещей, но, клянусь жезлом Меркурия, вовсе не следует, чтобы и мы заблуждались, подобно тебе. Любовь сложно спрятать, и если бы Красс не любил Лицинии, он не лип бы к ней постоянно на всех публичных зрелищах, не осаждал бы ее своими беспрерывными заботами и нежными взглядами и… Нам все понятно. Ты говоришь «нет», а мы говорим «да». Молись Венере Мурсийской с таким же усердием, с каким ты ловишь щедроты Красса, чтобы в какой-нибудь день цензор не вмешался в это дело.
В эту минуту человек среднего роста, со страшно крепкими плечами и грудью, с сильными кривыми ногами и руками, с энергичными, мужественными и резкими чертами лица, придававшими ему внушительный вид, с черной как смоль бородой, черными глазами и волосами, слегка ударил левой рукой по плечу Спартака, оторвав его от размышлений.
– Ты так погружен в свои планы, что глаза твои смотрят в упор, но ничего не видят?..
– А, Крикс! – воскликнул Спартак, поднеся правую руку ко лбу и потирая его, как бы желая отвлечься от своих мыслей. – Я тебя не видел.
– И однако, ты на меня смотрел, когда я проходил там внизу вместе с нашим ланистой Акцианом.
– Да будет он проклят!.. Ну, как дела?
– Я видел Арторикса после его возвращения из поездки.
– Был он в Капуе?
– Да.
– С кем-нибудь виделся?
– С одним германцем, неким Эномаем, которого считают среди всех остальных его товарищей самым сильным и энергичным.
– Ну-ну? – спросил Спартак со все возрастающей тревогой. – Ну и что же?..
– Этот Эномай питал надежды и мечты, подобные нашим; поэтому он принял всей душой наш план, присягнул Арториксу и обещал распространять нашу святую и справедливейшую идею – прости, если я говорю «нашу», когда я должен сказать «твою»! – среди наиболее смелых гладиаторов из школы Лентула Батиата.
– Что ж, если боги, обитающие на Олимпе, окажут помощь усилиям несчастных и угнетенных, я уверен, что недалеко то счастливое время, когда рабство исчезнет с лица земли.
– Однако Арторикс сообщил мне, – добавил Крикс, – что этот Эномай хотя очень смел, но легковерен, неосторожен и неблагоразумен.
– Клянусь Геркулесом!.. Это скверно… Очень скверно!
– Я подумал то же.
И оба гладиатора замолчали. Первым нарушил молчание Крикс, спросивший Спартака:
– А Катилина?
– Я начинаю убеждаться, – ответил фракиец, – что он никогда не пойдет с нами в нашем предприятии.
– Значит, ложь – та слава, которая идет о нем, и сказка – хваленое величие его души?
– У него великая душа и еще больший ум, но он пропитан всеми предрассудками своего воспитания, чисто римского. Я думаю, что он хотел бы воспользоваться нашими мечами для того, чтобы изменить существующий порядок управления, но не для того, чтобы исправить варварские законы, благодаря которым Рим тиранствует над всем миром. – И, помолчав немного, он добавил: – Сегодня вечером я буду в его доме с его друзьями для того, чтобы постараться прийти к соглашению относительно общего выступления, но я боюсь, что мы ни к чему не придем.
– А наша тайна ему известна?..
– Никакая опасность нам не грозит: если не удастся сговориться, они все же нас не предадут. Римляне так мало боятся нас – рабов, слуг, гладиаторов, что не считают нас способными создать серьезную угрозу их власти.
– Это верно: в их глазах мы вовсе не люди.
– Даже с рабами, которые восстали в Сицилии восемнадцать лет тому назад под начальством Эвна, сирийского раба, и вели такую ожесточенную борьбу с Римом, они считались больше, чем с нами.
– Верно, эти – уже почти что люди.
– В их глазах мы низшая раса.
В глазах Крикса сверкали искры дикого гнева.
– Ах, Спартак, Спартак, – прошептал он, – более, чем за жизнь, которую ты мне спас в цирке, я буду тебе благодарен за настойчивое, вопреки всем трудностям, проведение дела, которому ты себя посвятил. Постарайся объединить нас, руководи нами, чтобы мы могли пустить в ход наши мечи, добейся, чтобы нам удалось помериться силой в открытом бою с этими знатными разбойниками, и мы им покажем, люди ли мы, как они, или низшая раса.
– До конца жизни я буду вести свое дело и всеми силами души доведу его до славного конца или погибну в борьбе за него!
Спартак произнес эти слова твердым и убежденным тоном, пожимая правую руку Крикса, который, подняв ее и прижав к сердцу, сказал, сильно взволнованный:
– О Спартак, ты рожден для великих дел, из таких людей, как ты, выходят герои!
– Или мученики, – прошептал Спартак с выражением глубокой грусти, опустив голову на грудь.
В этот момент раздался пронзительный голос Эмилия Варина:
– Итак, Гай, Апулей, пойдем в храм Раздора[39 - Эмилий Варин иронизирует над названием храма Согласия.] узнать результат совещания Сената.
– А разве сегодня Сенат собрался в храме Согласия? – спросил Тудертин.
– Да, – ответил Варин.
– В старом храме или новом?
– Ах, как ты глуп! Если бы Сенат собрался в храме, посвященном Фурием Камиллом истинному согласию, я бы сказал тебе: «Пойдем в храм Согласия». Но если я сказал: «Пойдем в храм Раздора», то разве ты не понимаешь, что я говорю о храме, кощунственно освященном Луцием Опимием на крови и угнетении народа после позорнейшего убийства Гракхов?
– Варин прав, – сказал на ходу Гай Тауривий, – не именем согласия, а раздора надо было назвать этот храм.
И три сплетника двинулись к наружной лестнице, ведущей в портик базилики, а за ними, в небольшом отдалении, последовали оба гладиатора.
Едва только Спартак и Крикс достигли портика базилики, какой-то человек подошел к фракийцу и сказал:
– Итак, Спартак, когда же ты решишь вернуться в мою школу?
Это был ланиста Акциан.
– Да поглотит тебя Стикс живьем! – воскликнул гладиатор, дрожа от гнева и сердито повернувшись к своему прежнему хозяину. – Когда ты оставишь меня наконец в покое и перестанешь надоедать мне своими проклятыми просьбами?
– Но я… – сказал сладким и вкрадчивым голосом Акциан, – я надоедаю тебе только для твоего же блага: заботясь о твоем будущем, я…
– Выслушай меня, Акциан, и заруби себе хорошенько в памяти мои слова. Я не мальчик и не нуждаюсь в опекуне, и если бы даже нуждался в нем, то никогда не желал бы иметь им тебя. Запомни – не попадайся мне на пути, или – клянусь Юпитером Родопским, богом отцов моих! – я хвачу по твоему голому старому черепу кулаком так, что отправлю тебя прямо в ад. – И спустя мгновение он добавил: – Ты ведь знаешь силу моего кулака, ты видел, как я отделал десять твоих рабов-корсиканцев, которых хотел обучить ремеслу гладиатора и которые, вооруженные деревянными мечами, напали на меня все разом!
И в то время, как ланиста рассыпался в извинениях и предложениях дружбы, Спартак закончил:
– Уходи же, пропади с моих глаз и впредь не попадайся!
И, оставив Акциана сконфуженным и смущенным посреди портика, оба гладиатора пошли через Форум по направлению к Палатину, к портику Катула, где Катилина назначил свидание Спартаку.
Дом Катула, бывшего консулом вместе с Марием в 652 году, то есть за двадцать четыре года до описываемой нами эпохи, был одним из самых роскошных и изящных в Риме. Находившийся впереди дома великолепный портик был украшен военной добычей, отнятой у кимвров, и бронзовым быком, пред которым эти враги Рима приносили присягу. Это было место встречи римлянок, которые обыкновенно здесь гуляли и занимались гимнастическими упражнениями; поэтому сюда же сходились представители элегантной молодежи, патриции и всадники, чтобы поглазеть и полюбоваться прекрасными дочерьми Квирина.
Когда оба гладиатора пришли к портику Катула, он был окружен сплошной стеной людей, смотревших на женщин, которых собралось в этот день здесь больше, чем обычно, по случаю снега и дождя на улице.
Действительно, чудесное и привлекательное зрелище представляли сотни сверкающих белизной точеных рук, девственных, чуть прикрытых грудей и олимпийских плеч среди блеска золота, жемчугов, яшмы и рубинов и среди бесконечного разнообразия цветов пеплумов, палл, стол и туник из тончайшей шерсти и легких тканей.
Здесь блистали красотой Аврелия Орестилла, любовница Катилины, и хотя юная, все же величественно красивая Семпрония, которая за личные достоинства и редкие качества своего ума должна была впоследствии получить прозвание знаменитой и затем умереть, сражаясь как храбрейший воин рядом с Катилиной в битве при Пистории. Здесь были и Аврелия, мать Цезаря, Валерия, жена Суллы, весталка Лициния, Целия, бывшая жена Суллы, уже давно им отвергнутая, и Ливия, мать юного Катона, Постумия Регилия, отпрыск победителя латинян при Регилльском озере. Здесь же можно было увидеть двух красивейших девушек из знатного рода Фабия Амбуста, и Клавдию Пульхру, жену Юния Норбана, бывшего консулом два года назад, и красавицу Домицию, дочь Домиция Агенобарба, бывшего консула и прадеда Нерона, и Эмилию, прелестную дочь Эмилия Сквара, и Фульвию, очень юную, но бесстыдную, и весталку Виттелию, известную удивительной белизной своего тела, и сотни других матрон и девушек, принадлежавших к наиболее видным фамилиям в Риме.
Внутри великолепного и обширнейшего портика некоторые из этих патрицианских девушек качались на особых качелях; другие неподалеку забавлялись игрой в мяч – самой распространенной и излюбленной игрой римлян обоего пола, всех возрастов и положений. Но большинство женщин, собравшихся здесь, просто гуляли, чтобы хоть немного согреться в этот холодный, совсем зимний день.
Спартак и Крикс, подойдя к портику Катула и остановившись несколько позади толпы патрициев и всадников, как полагалось людям, подобным им, стали искать глазами Луция Сергия Катилину. Они увидели его возле одной колонны вместе с Квинтом Курием, патрицием, известным своими кутежами и пороками, который впоследствии был причиной открытия заговора Катилины, и с юным Луцием Кальпурнием Бестия, тем самым, который был народным трибуном в год этого заговора.
Стараясь не толкать собравшихся здесь знатных людей, оба гладиатора мало-помалу приблизились к страшному патрицию, который, саркастически улыбаясь, говорил в эту минуту своим друзьям:
– Я хотел бы как-нибудь познакомиться с весталкой Лицинией, которой этот толстяк Марк Красс дарит такие нежные ласки, и рассказать ей о его любви к Эвтибиде.
– Да, да, – сказал Луций Бестия, – и передай ей, что он подарил Эвтибиде двести тысяч сестерций.
– Марк Красс, дающий двести тысяч сестерций женщине!.. – воскликнул Катилина. – Но ведь это более удивительное чудо, чем в Ариминуме, где, как рассказывают, петух заговорил по-человечьи.
– Это удивительно разве только потому, что он баснословно скуп, – заметил Квинт Курий. – Ведь для Марка Красса двести тысяч сестерций не больше как крупинка в сравнении со всем песком светлого Тибра.