скачать книгу бесплатно
– Могу я на них взглянуть?
– Их несколько ящиков.
– Начнем с современных исследователей. – Я улыбнулся ей в ответ.
– Уно моменто, – произнесла она и затем, обращаясь к Рикардо, еще несколько слов по-итальянски, а я в этот момент почему-то подумал о тех взломщиках, что залезли к Кватрокки, и о странном звонке коллекционера старинных документов. Кьяра еще раз поинтересовалась, все ли в порядке, и я заверил, что да, просто я немножко устал, а она сказала, что я слишком много работаю, и ласково похлопала по моей руке своими алыми ногтями. Рикардо вернулся с картонной коробкой с надписью «Дуччо II», я вытащил свою ладонь из-под Кьяриной, примостил коробку с Дуччо поверх «Мастеров Высокого Возрождения» и направился к дальнему концу длинного читательского стола – туда же, где сидел в прошлый раз.
Двое ученых, что приходили вчера, уже сидели на своих стульях – каждый из нас как бы негласно забронировал себе рабочее место. Тот, что с хвостиком, приподнял голову и, казалось, наблюдал за мной поверх очков. Я встретил его взгляд и смотрел на него, пока он не отвернулся. Затем я открыл картонную коробку «Дуччо II»: там лежали не только папки, но и отдельные документы – именно то, что мне было нужно. Отодвинув коробку в сторону, я заново выстроил свою импровизированную крепость из папок Гульермо, достал дневник, нашел страницу, на которой остановился, и продолжил чтение.
14
Я не хотел идти в студию Пикассо. Но Симона уверяла, что мне нужно больше общаться с другими художниками. Мне было трудно ей отказать.
На площади Одеон я сел на омнибус и вышел на вершине холма. Поднялся еще на квартал вбок, по улочке с пекарнями и ресторанами, из которых пахло сладкой выпечкой. Вот только в желудке было пусто. С тех пор, как я поел, прошло уже несколько часов. А съел я всего лишь кусок хлеба с клубничным вареньем, которое Симона сварила из ягод, собранных в Булонском лесу.
Я свернул сигаретку, перекусил дымом и пошел по улице Равиньян к Улью[20 - Комплекс студий для бедствующих художников, созданный меценатом А.Буше в 1902 году.]. Это небольшое деревянное строение. Там помещались студии нескольких художников. В том числе Пикассо.
Я колебался. Еще не поздно было повернуть назад. До этого я уже встречался с Маленьким Испанцем, и он мне не понравился. Но наказ Симоны понуждал идти дальше.
Дверь открыл Пикассо в заляпанном краской балахоне. Велел посидеть, пока он закончит. Слишком занят был работой, чтобы прервать ее и проявить любезность.
Его студия провоняла скипидаром и льняным маслом. И псиной. Сама псина – убогая и старая – спала у ног Пикассо. Повсюду были холсты. Все в этом новомодном кубистском стиле. Фрагментарно и некрасиво. А еще я приметил на полке две знакомые статуэтки: иберийскую и первобытную. Очередное повальное увлечение в Париже. Я тут же вспомнил, где видел их в последний раз. У себя на работе, в Лувре!
Я как бы между прочим спросил у Пикассо, где он их взял.
Когда он ответил, что статуэтки достал ему друг, искусствовед Гийом Аполлинер, я почувствовал приступ гнева. Этот Аполлинер удостоил внимания мои картины на недавней выставке в галерее. Назвал их старомодными и унылыми. Слова эти до сих пор жгут меня изнутри.
Знал ли Пикассо, что статуэтки украдены? Возможно, он даже участвовал в этом. Я не мог с уверенностью сказать. Но я запомнил, что они у него.
Пикассо напевал за работой. Популярную танцевальную песенку:
Oh Manon ma jolie
mon coeur te dit bonjour
ma jolie ma jolie ma jolie…[21 - О Манон, моя прелестная, мое сердце говорит тебе привет, моя прелестная (франц.).]
Он все повторял и повторял этот глупый куплет. Потом принялся читать мне лекцию об искусстве и моей ответственности как художника. Я выслушал, не перебивая, хотя его речь меня оскорбила. Пикассо стал говорить о своем друге Жорже Браке, он тоже кубист. Назвал себя и его Уилбуром и Орвиллом, братьями Райт[22 - Американские пионеры авиации.] в живописи. Каково самомнение! Потом он заговорил о старомодных художниках и об их озабоченности красотой. Я знал, что это камешек в мой огород. Он говорил теми же словами, какими Аполлинер ругал мои картины.
Затем Пикассо отложил кисти. Повернулся ко мне лицом. И развернул свою картину, чтобы я мог ее рассмотреть. При этом пространно объяснял, как он заново изобрел представление трехмерных фигур на плоской поверхности.
Все, что я увидел – изломанный хаос. Но я ничего не стал говорить.
Он спросил, понимаю ли я, о чем он говорит. Я почувствовал, как во мне закипает гнев.
Но я ответил спокойно. Я сказал ему, что все прекрасно понимаю, и, в свою очередь, задал вопрос. Почему бы не попытаться нарисовать красивую картину, самую красивую на свете?
Пикассо отвечал со злостью. Потому что так уже делали раньше, и сделали так, как ни у вас, ни у меня в жизни не получится!
Я сказал ему, что единственное, чего мне хотелось бы – это написать самые красивые картины, какие только возможны.
Он посмотрел на меня, как на идиота. И сказал, что красота – удел прошлого.
Мы еще поспорили. Ни один из нас не отступил от своей точки зрения.
Пикассо, наконец, предложил мне чашку кофе. Но было уже поздно. Я был сыт по горло его лекциями. И его оскорблениями.
Я сказал, что тороплюсь по делам, и ушел.
На улице было холодно. Деревья покрылись инеем. Я остановился перед «Кафе де Абесс» и поглядел в запотевшее окно. В кафе сидел мой старый друг Макс Жакоб. Рисовал воздушные замки какой-то молоденькой красавице, которая смотрела на него, как зачарованная. К тому времени я не видел Макса уже несколько месяцев. С тех пор, как он присоединился к Пикассо, Браку и этому подонку Аполлинеру.
Мне очень хотелось посидеть с Максом и той красивой девушкой. Попить кофе. Принять участие в их оживленной беседе. Но нет. Я повернул прочь и поклялся никогда больше не возвращаться в это место. Я стал изгоем. Навсегда.
Спустившись с холма, я быстро пошел к площади Одеон. Я не стал садиться на омнибус. Мне хотелось двигаться самому. И я побежал изо всех сил по улице, идущей вверх по холму. Теперь я понимаю, что убегал от будущего в безопасное прошлое. Но и на бегу у меня не выходили из головы эти статуэтки в мастерской Пикассо. Я думал о том, как их можно использовать против него.
15
Я остановился там, где Перуджа провел внизу страницы жирную черту карандашом – как я успел заметить, он таким способом обозначал конец отрывка. Какое-то время я думал об этом его визите в студию Пикассо, понимая, как он был унижен и взбешен. Конкуренция между художниками – все это я тоже слишком хорошо себе представлял. Потом я встал и потянулся: спина затекла от долгого сидения за столом. Парень с хвостиком на затылке поднял глаза и кивнул, я кивнул в ответ, с большим интересом отметив для себя, что блондинка вновь появилась на дальнем конце стола. Чтение дневника так захватило меня, что я не заметил, как она пришла.
Кьяра незадолго до этого удалилась вместе с Рикардо в подсобку; Беатрис, как обычно, сидела, склонившись над своим столом. Парень с хвостиком отошел к дальней стене зала и рассматривал книги, стоявшие там на полке. Момент был самый подходящий, и я сделал то, что задумал раньше: вынув из коробки Дуччо половину содержимого, положил туда дневник и прикрыл его, вернув материалы обратно. Если кто-то ищет этот дневник – а судя по словам Кватрокки, некий коллекционер интересовался именно дневником – сюда они не додумаются заглянуть. Правда, оставался риск, что библиотекари проверяют содержимое коробок. Не подумают ли они, что я украл дневник? Правда, Кватрокки говорил, что никто не знает о его существовании, но что, если библиотекари просматривали бумаги и видели его? Сказать наверняка было невозможно, но рискнуть стоило.
Я подошел с обеими коробками к столу Кьяры. Она поинтересовалась, нашел ли я то, что искал, в материалах Дуччо, и я ответил, что да, нашел, но они мне еще понадобятся в дальнейшем.
«Certo»[23 - Разумеется (итал.).], – произнесла она со своей обычной кокетливой улыбкой.
Сходив за ноутбуком и рюкзаком, я снова отправился вокруг стола длинной дорогой и, проходя мимо блондинки, улыбнулся ей. В этот раз она улыбнулась в ответ, тогда я остановился и совершил, как мне кажется, один из самых нахальных поступков за все мои тридцать семь лет: наклонился и спросил на своем лучшем итальянском, не согласится ли она выпить со мной чашечку кофе.
– Но мне нужно еще почитать, – ответила она по-английски.
– Так вы американка, – определил я.
– Да, – ответила она. – И вы, оказывается, тоже. А я думала, что вы итальянец или испанец.
Вот как, она обо мне думала. Это мне понравилось. Чуть наклонив голову, я прочел название книги, которую она держала перед собой: «Живопись во Флоренции и Сиене после “черной смерти”».
– А, это я читал. Огонь книжка.
– Читали? Не может быть!
– Богом клянусь. – Для убедительности я осенил себя крестным знамением. – Все, что мне нужно для счастья, – хорошая книга о бубонной чуме.
Она рассмеялась, и ее полные губы приоткрылись, обнажив ровные белые зубы.
Кьяра погрозила нам пальцем.
– У меня из-за вас будут неприятности, – прошептала блондинка.
– Извините, – прошептал я в ответ. – Но вы знаете, эта книжка издана в мягкой обложке на английском языке. Вам вовсе не обязательно читать ее здесь.
– Но мне здесь так нравится!
– Мне тоже. Но о последствиях чумы для художников можно прочесть где угодно, – сказал я, не удержавшись от доли позерства.
– Ну вот, – притворно надулась она. – Вы все испортили.
Я рассмеялся, и Кьяра устремила на нас испепеляющий взор.
– Всего лишь по чашечке кофе, – шепнул я. – Пока она не вышвырнула нас отсюда.
В читальном зале не было окон, и погода на улице преподнесла мне сюрприз: утром, когда я входил в библиотеку, было пасмурно, как перед дождем, теперь же небо над Сан-Лоренцо было акварельного бледно-голубого цвета с редкими хлопковыми облаками, хотя теплее не стало.
– Натуральный? – спросил я про меховой шарф, которым она укутала шею.
– Ну, если кролик был натуральным, то да.
– Думаю, большинство кроликов – да.
– Надеюсь, вы не донесете на меня зоозащитникам?
Я хохотнул, и мы пошли по одной из улиц, расходившихся от площади в разные стороны. Улочка была узенькой, извилистой и сплошь уставленной магазинчиками: магазин модной обуви, киоск джелато[24 - Итальянский десерт, разновидность мороженого.], магазин модной мужской одежды, даже «Фут Локер»[25 - Американская сеть магазинов спортивной одежды.] здесь обнаружился. Сразу за ним было небольшое кафе, куда я и предложил зайти.
– Но погода такая хорошая… Давайте пройдемся немного.
– Конечно, – согласился я.
– А вы покладистый.
– Во всех смыслах, – ухмыльнулся я.
– Фу, вы еще хуже, чем итальянские мужчины. Вы долго тут прожили или всегда таким были?
– Прошу прощения! Нет, я здесь всего несколько дней. Кстати, меня зовут Люк Перроне.
– Значит, вы все-таки итальянец.
– Итальянец американского происхождения. Сойдет?
Ответом мне были легкая усмешка, чуть приподнятая бровь и тот же странный взгляд, каким она посмотрела в самый первый раз – то ли вглядываясь в меня, то ли глядя насквозь, на что-то за моей спиной.
– А прозвище у Люка когда-нибудь было?
– Не-а, – ответил я. Хотя прозвище тут же вспомнил. Приятели в Бейонне звали меня Лаки, «везунчик», но от него я отрекся, когда уехал оттуда, равно как вытравил из себя джерсейский говорок и все, что было связано с прошлой жизнью.
– Значит, Люк. Имя тебе идет. – Она протянула мне руку в кожаной перчатке, на ощупь очень мягкой и явно дорогой. – Александра Грин. Пишется с немой буквой Е на конце.
– Сокращенно – Аликс или Эли?
– Это будет зависеть от обстоятельств.
– От каких?
– От того, понравишься ты мне или нет. – Она оглядела меня с головы до ног. – Я еще не решила.
Мы пошли дальше по узкой улочке, главным образом, в тени, потому что здания по бокам закрывали большую часть неба. Я спросил, где она выросла, и не удивился, когда она ответила, что в Верхнем Ист-Сайде, на Манхэттене. В ней было то сочетание крутизны и изящества, которое у манхэттенских становится второй натурой. Кроме того, она наверняка ходила в частную школу.
– В квакерскую, – сказала она в ответ на мой вопрос.
А мне казалось, что она должна была учиться в какой-нибудь более престижной школе в пригороде, где-нибудь в Найтингейле или Брирли.
– А разве на Манхэттене есть квакерские школы? Я знаю только одну в Бруклине.
– Там я и училась.
– И твоих родителей не беспокоило, что тебе приходится ездить в такую даль из Верхнего Ист-Сайда?
– Мои родители в разводе, – произнесла она так, как будто это все объясняло. – Впрочем, как и у всех, наверное?
– Мои – нет, – ответил я. – У них пожизненное, условно-досрочного освобождения не предвидится.
– Несчастливы?
– Не думаю, что в их словаре есть слово «счастье». А кроме того, у них нет денег на развод.
– А-а, – протянула она и, наверное, целую минуту рассматривала меня так, словно искала во мне признаки бедности. Потом спросила, где я вырос, и я сознался, что в Нью-Джерси. Чтобы переменить тему, я спросил, для чего она приехала во Флоренцию.
– Я пишу диссертацию по… м-м… истории средних веков.
– Про чуму?
– А, это просто для развлечения, – улыбнулась она.
– Где ты учишься?
– В Барнарде. Ну, знаешь, женский колледж в Колумбийском университете.
Меня не удивило, что она учится в университете «Лиги плюща». Как после этого признаваться, что я два года корпел в муниципальном колледже, чтобы заработать портфолио для поступления в художественное училище?
– Значит, ты к тому же еще и умная девочка.
– К тому же?
– Красивая, и к тому же умная.
– Ну вот, опять в тебе заговорила итальянская кровь.
– Прости. Что бы мужчина ни сказал, у него будут проблемы.
– Дело не только в том, что говорят мужчины, но и в том, как они это говорят. Но у тебя нет проблем. Пока. – Она улыбнулась краешком рта. – Между прочим, я знаю, что ту книгу про чуму можно купить в Штатах. Это был просто один из предлогов поехать сюда. Но разве для этого нужны какие-то поводы? Здесь ведь так красиво!
И она сделала изящный полуоборот на своих высоких каблуках.
