скачать книгу бесплатно
Эдгар Аллан По. Причины тьмы ночной
Джон Треш
Биография эпохи
Вот уже несколько десятилетий Эдгар Аллан По остается одним из самых популярных американских писателей. Он получил любовь и признание во всем мире за новаторскую детективную фантастику, рассказы ужасов и запоминающиеся, атмосферные стихи. Но что, если у человека, написавшего «Ворона» и «Падение дома Ашеров», была и другая сторона?
В «Причинах ночной тьмы» Джон Треш предлагает новую смелую биографию писателя, чья короткая, мучительная жизнь продолжает волновать и вызывать жгучий интерес. Проливая свет на эпоху, когда границы между развлечениями, спекуляциями и научными исследованиями были размыты, Треш раскрывает одержимость По наукой и его стремление продвигать и подвергать сомнению человеческие знания. По был заядлым и часто воинственным комментатором новых открытий, публиковался и выступал на литературных сценах, где также выступали самые выдающиеся ученые эпохи и псевдоинтеллектуальные мошенники.
Треш показывает, что По жил, думал и страдал в окружении науки, а многие из его самых известных творческих работ лучше всего рассматривать через ее призму. Преследуя экстраординарные догадки и уникальное эстетическое видение, По оставался фигурой взрывоопасного противоречия: он с радостью разоблачал мистификации научных мошенников эпохи, даже когда сам мастерски совершал мистификации в своих романах.
Джон Треш
Эдгар Аллан По. Причины тьмы ночной
© Треш Д., текст, 2023.
© Захватова О., перевод, 2023.
© ООО «Издательство АСТ», 2023.
Дизайнер обложки Д. Агапонов
* * *
Посвящается моей маме, которая читала мне леденящие душу истории
Введение
Тема: Вселенная
В начале февраля 1848 года нью-йоркские газеты объявили о предстоящем таинственном событии: «В четверг вечером Эдгар Аллан По прочтет лекцию в Библиотеке Нью-Йоркского общества… Предмет обсуждения – «Вселенная»». Более грандиозной темы нельзя и придумать! При этом никто не мог знать, чего конкретно ожидать от предстоящего мероприятия: рассказов, стихов, критической диатрибы. Подобная тема могла включать всё и вся.
Журнал Home Journal заявил: «Вопреки любым предположениям, уверенным можно быть только в одном: мы услышим самые свежие, поразительные и наводящие на размышления мысли». Господин По, «прирожденный анатом мысли», «разбирает гений и его имитации с мастерством, равного которому нет». Все эти объявления подстегнули спекуляции о самом человеке, ведь, несмотря на свою известность, Эдгар По больше года не появлялся на публике.
Библиотека, недавно переехавшая на пересечение Леонард-стрит и Бродвея, давала мало подсказок. Знали лишь то, что в совет директоров Общества входили такие светские личности, как банкир Корнелиус Рузвельт, а мероприятия выглядели более изысканными, чем в Американском музее Барнума в десяти кварталах к югу (Ральф Уолдо Эмерсон читал там свою «Лекцию о времени»). За ее дверями проходили всевозможного рода зрелища. Например, недавно там выступали швейцарские звонари, Американская ассоциация дагерротипии и фокусник синьор Блиц.
Будет ли лекция Эдгара По литературной, научной или какой-нибудь неизведанной новинкой? Газета Weekly Universe отметила: «Мистер По – не просто человек науки, не просто поэт, не просто литератор. Он – все вместе взятое; и, возможно, нечто большее».
Эта речь ознаменовала возвращение По после долгого отсутствия. Тремя годами ранее он прославился своим стихотворением «Ворон», его странная, манящая мелодия и припев, произнесенный загадочной птицей в адрес убитого горем ученого, запечатлелись в сознании публики: «Каркнул Ворон: «Никогда»[1 - Перевод К. Бальмонта]». Впервые опубликованное под псевдонимом, стихотворение сразу произвело сенсацию, его перепечатывали и пародировали. Gotham Gazette восторгалась: «Стихотворение написано строфой, неизвестной прежде ни богам, ни людям, ни книготорговцам, но оно наполняет и восхищает слух дикой, грохочущей музыкой. Все читают его и восхваляют».
По стал завсегдатаем литературных салонов Нью-Йорка, где он притягивал слушателей напряженными, тихими декламациями. Поэтесса Фрэнсис Сарджент Осгуд вспоминала его «гордо поднятую красивую голову и темные глаза, вспыхнувшие электрическим светом чувств и мыслей». Другой автор сообщал о его репутации практика месмеризма, новой науки о невидимых жидкостях и вибрациях, объединяющих умы: «Люди считают, что в нем есть что-то сверхъестественное, и рассказывают самые странные истории о его месмерических опытах, и, более того, верят в них».
«Ворон» открыл и другие двери. В 1845 году Эдгар По выступил с лекцией «Поэты и поэзия Америки» перед толпой из трехсот человек, обличая слабое состояние американской литературы и критики, ее региональные клики и испорченную репутацию. К концу 1846 года стихи, рассказы, непоколебимые суждения и способность к провокациям приблизили По к его мечте – созданию собственного журнала. Очерк о нем в период первого расцвета славы говорит о том, что это был человек уравновешенный, остроумный и проницательный, имеющий все основания для оптимизма (хотя, возможно, и немного тревожный).
Однако удача ему изменила. Большую часть 1847 года он не появлялся в салонах и лекционных залах. Он переехал в Фордхэм, в двенадцати милях к северу от города, к своей тете и больной жене Вирджинии. Позже он признался другу: «Я стал безумцем с длительными промежутками отсутствия здравомыслия. Во время приступов абсолютной потери сознания я пил, одному Богу известно, как часто и как много».
И союзники, и враги строили догадки о его состоянии. Его друг Джордж Эвелет, студент-медик, писал редактору Эверту Дайкинку: «Где мистер По, что он делает, и что может сделать? Продолжает ли он пить, или исправился?» Его соперник Томас Данн Инглиш, написавший роман со злобной карикатурой на пьяного По, высмеивал его состояние: «Мы знаем, что мистер Э. А. По нанят для изготовления рельс для новой железной дороги через Бродвей. Несколько дней назад его видели идущим по улице, очевидно, прокладывающим путь».
На самом же деле, отстранившись от склок нью-йоркских газет и салонов, в безопасности от общественного внимания и мелких нападок, По замышлял следующий этап своей карьеры. В момент изоляции, в один из самых тяжелых периодов жизни, его воображение воспарило. Бродя по пышным лугам Фордхэма и суровым, каменистым скалам вдоль Гудзона, он брался за новые смелые произведения: эссе с изложением «науки о писательстве»; «Улялюм», балладу, освещенную «туманным сиянием» недавно родившейся звезды; утопический рассказ «Поместье Арнгейм», написанный на одном длинном свитке, где бесконечно богатый художник проектирует огромный ландшафтный сад, напоминающий рай или ад; и самое дерзкое – лекция под названием «Вселенная», о которой нью-йоркские газеты объявили в начале 1848 года.
По[2 - Илл. 1] возлагал надежды на эти работы, желая вновь утвердиться в литературном мире. Публикуясь в основном в журналах, он получал не больше двадцати долларов за статью, независимо от ее популярности. А вот лекция с большой аудиторией, заплатившей по пятьдесят центов, могла принести ему довольно крупный доход и покрыть несколько месяцев аренды. После нью-йоркского мероприятия он собирался отправиться в турне, чтобы получить доход от продажи билетов и собрать подписки на возрожденный литературный журнал The Stylus, начав со своих бывших однокурсников из Университета Вирджинии и Военной академии США: «Для начала я должен собрать, по крайней мере, пятьсот постоянных читателей, почти двести у меня уже есть. Я предлагаю, однако, отправиться на юг и запад, навестить моих близких друзей, литературных товарищей и старых знакомых по колледжу и Вест-Пойнту, и посмотреть, что у меня получится».
Опубликованное название его лекции – «Эврика: эссе о материальной и духовной Вселенной». «Эврика!» – воскликнул древний философ Архимед, открыв метод проверки чистоты золота. «Эврика!» – радостно кричали золотодобытчики в Калифорнии. По был убежден, что открытия, сделанные в его эссе, обеспечат ему бессмертную славу, сделают его богатым и, открыв тайны Вселенной, спасут ему жизнь.
Его стратегия была не такой безумной, как может показаться на первый взгляд. По получил математическое и инженерное образование в Вест-Пойнте и провел последующие десятилетия, изучая новейшие достижения в области электромагнетизма, химии, естественной истории и астрономии – он, как никто другой из его современников, мог говорить о космологии. Тема происхождения и устройства Вселенной волновала великие умы того времени – Пьера-Симона Лапласа, Джона Гершеля, Александра фон Гумбольдта – и привлекала внимание американской публики. Шотландский священник и астроном Томас Дик опубликовал популярные книги по астрономии, где гармонично сочетались естественные науки и протестантская теология, а восемь томов «Бриджуотерских трактатов» пересмотрели «естественную теологию», чтобы идти в ногу с научными достижениями.
Бестселлер под названием «Следы естественной истории творения», опубликованный в Эдинбурге в 1844 году, все еще вызывал ожесточенные споры по обе стороны Атлантики. Скандально известная книга рассказывала о происхождении и развитии Солнечной системы, Солнца, Земли и человечества как о результате единого природного закона – без божественного вмешательства. Являлся ли анонимный автор радикалом, чудаком или респектабельным ученым? Никто сказать не мог. Опираясь на дурную славу «Следов», за несколько дней до того, как По должен был выступать в Библиотеке Нью-Йоркского общества в начале 1848 года, Джон Прингл Никол, профессор астрономии из Глазго – один из главных подозреваемых в написании «Следов» – выступил в Нью-Йорке с серией хорошо посещаемых лекций.
Никол сконцентрировал внимание общественности на туманностях – отдаленных, мерцающих пятнах света, которые внимательно изучались с помощью новых мощных телескопов. Согласно выдвинутой им «туманной гипотезе», наше Солнце когда-то являлось вращающимся светящимся облаком газа, а затем сконденсировалось, оставив после себя вращающиеся планеты.
Теологические последствия оказались суровыми: если гипотеза верна, значит, небеса эволюционировали до нынешнего состояния, и история Вселенной заметно отличается от той, что описана в Бытие. Если подобные процессы эволюции происходят в результате действия естественных законов, без вмешательства Творца, то, возможно, они все еще работают за пределами нашей крошечной планеты или даже здесь, на Земле, в процессе образования новых видов.
В коттедже в Фордхэме Эдгара По поддерживала его тетя и бдительная защитница Мария Клемм. «Я сидела с ним, иногда даже до четырех утра. Он писал за своим столом, а я дремала в кресле, – вспоминала она. – Когда он сочинял «Эврику», мы бродили по саду, обнявшись, пока я не уставала настолько, что не могла идти. Он останавливался каждые несколько минут, объяснял мне идеи и спрашивал, понимаю ли я. Я всегда сидела с ним, пока он писал, и приносила ему чашку горячего кофе каждый час или два». Гуляя до поздней ночи, По смотрел на немеркнущие звезды, высившиеся над сельской местностью, и думал, откуда они взялись и какие подсказки они могут содержать для тех, кто живет внизу.
По с детства любил смотреть на звезды: разглядывал их в британский телескоп с балкона особняка своего приемного отца в Ричмонде; полировал линзы, работая артиллерийским инженером в армии США; посвятил одно из самых ранних стихотворений, «Аль-Аарааф», новой звезде, открытой астрономом Тихо Браге. Подобно К. Огюсту Дюпену, джентльмену-следователю, которого По представил в «Убийстве на улице Морг» – первом современном детективном рассказе, – По подозревал, что созвездия, наблюдаемые им во время ночных прогулок, содержат подсказки к ранней истории Вселенной и законам, управляющим ее жизнью и смертью.
Январь 1848 года По провел за пересмотром своей лекции, подобно ученому из «Ворона», «удивляясь, боясь, сомневаясь, мечтая о том, о чем никто из смертных не смел мечтать прежде». Он обратился в Библиотеку Нью-Йоркского общества и пригласил друзей и прессу, чтобы объявить об этом событии. Однако погода оказалась ему неподвластна. В выбранную ночь, 3 февраля, через год и четыре дня после смерти его жены, на город обрушилась буря.
Когда По вышел на трибуну, одетый с простой элегантностью в черный костюм с безупречно чистым, хотя и поношенным, воротничком и шейным платком, и положил перед собой стопку страниц, исписанных мелким ровным почерком, на присутствие отважились всего шестьдесят с лишним человек. И это была «избранная, но весьма благодарная аудитория».
Неустрашимый По разгадал тайну мироздания. «Я еще не видел ни одного портрета По, – заметил один слушатель, – который передавал бы его бледное, нежное, интеллектуальное лицо и великолепные глаза. Его лекция – это рапсодия истинного великолепия. Он выглядел вдохновленным, и его вдохновение почти болезненно отразилось на скудной аудитории». В основе лекции По лежала новая история творения, отмеченная необычными и поэтическими симметриями: теория образования звезд, распространяющая небулярную гипотезу на Вселенную в целом.
Все, по его словам, началось с единой, унитарной частицы, которая взорвалась до пределов «Вселенной звезд» и образовала туманные облака. Затем эти облака сгустились, образовав солнца и планеты. Однако внутренней силе гравитации противостояла конкурирующая, отталкивающая сила, которую По назвал электричеством – причиной всех «феноменов жизненной силы, сознания и Мысли». На протяжении веков эти две силы боролись между собой, порождая разнообразные существа, наполнявшие Землю и другие планеты. В конце концов гравитация взяла верх, и «с электрической скоростью в миллион раз большей» вся материя устремилась к «первозданному Единству» первой сферы.
Репортер газеты Morning Express описал лекцию как «самую продуманную и глубокую» из всех, что он когда-либо слышал. Аудитория, которая слушала с напряженным вниманием, «встретила ее горячими аплодисментами». По считал «Эврику» кульминацией своих трудов, мечтаний и злополучной жизни. Он говорил друзьям, что книге суждено «произвести революцию в мире физической и метафизической науки».
Когда книга была опубликована, он написал свекрови: «Я не желаю жить. С тех пор, как я написал «Эврику», я больше ничего не смогу создать». Эдгар По умер на следующий же год.
Эффект По
Многие преданные поклонники Эдгара По – будь то мастера ужасов, изобретатели детективного рассказа, пионеры научной фантастики, первосвященники символистского искусства или задумчивые принцы готов – никогда не читали «Эврику», космологическую теорию, которую он выдвинул тем вечером 1848 года. Помимо своей длины, сложности формы и аргументации, «Эврика» кажется лишней среди самых известных произведений По, будь то его возмутительные рассказы об ужасе и безумии или гимны неземной красоте.
Эта книга рассказывает полную историю жизни Эдгара Аллана По, но делает это под новым углом зрения. Она ставит космологию на вершину его жизни и мысли и показывает творчество как единственное выражение бурных идей и страстей его эпохи, тесно связанное с зарождением современной науки.
Эдгар По исследовал захватывающие перспективы и коварные слепые пятна новых способов зарождения мира. Понимание его жизни и творчества требует пристального внимания к его связям с научной мыслью и открытиями, потому что этот решающий факт ярко раскрывает современную науку. Историк Томас Кун назвал первую половину девятнадцатого века «второй научной революцией». С помощью методов точных измерений и расчетов исследователи укрепляли программы семнадцатого века – первой «научной революции», отождествляемой с Бэконом, Кеплером, Декартом, Галилеем и Ньютоном, – в то время как научные области диверсифицировались и расширялись. По проливает особый свет на одержимость и противоречия науки начала девятнадцатого века, которая разворачивалась в Америке. В его работах воплощены определяющие ее противоречия: между распространением в народе и контролем элиты, между сочувствием и отстраненностью, между божественным энтузиазмом и ледяным материализмом.
По утверждал, что каждое слово и образ в стихотворении или рассказе должны способствовать достижению единого, сознательно выбранного эффекта. Его произведения вызывают ослепительное множество потрясений и восторгов – эффекты ужаса, юмора, отвращения, возвышенности. Однако за первым ударом зачастую следует и второй. Внимательный читатель может задаться вопросом: как ему это удалось? Какое сочетание слов, ожиданий и публичности позволило ему произвести такое сотрясение в индивидуальном и коллективном сознании? Далее могут последовать вопросы: были ли это приемы высокого и вдохновенного искусства или грубые уловки, созданные для того, чтобы вызвать низменные реакции? В тех случаях, когда По достигал эффекта реальности, или «правдоподобия», читатели могли спросить: является ли это правдивым изложением фактов или мистификацией, шутовством?
Эффект По – это восклицательный знак, за которым следовал знак вопросительный: поразительное, концентрированное воздействие, оставляющее читателя в недоумении из-за целой цепочки причин. Эта цепочка вела к увлекательному, но неуловимому источнику: самому По. Фантастические рассказы, детективные истории и нехудожественные произведения драматизировали акт исследования, а также борьбу, страхи, надежды и заблуждения человека, предпринимающего это исследование. Его изобретение новых эффектов и поиск скрытых причин ставят его в центр водоворота американской науки первой половины девятнадцатого века.
Чувства По и его современников подвергались бомбардировке новыми эффектами: электромагнитными сигналами, яркими световыми шоу, грохотом городских улиц, месмерическими эманациями, машинными печатными словами. Они также столкнулись с новыми методами и теориями анализа Вселенной, лечения болезней, обоснования политических решений, организации общества и формирования сознания. Сегодняшний образ науки – это лаборатории, микроскопы и белые халаты: регламентированное и единообразное занятие, которое в значительной степени финансируется правительством и признается лучшим (а для некоторых и единственным) средством получения достоверных знаний о мире. Однако, когда По начинал свою карьеру в 1830-х годах, такой образ науки являлся в лучшем случае далекой мечтой.
Термин «ученый» появился только в 1833 году, заменив собой обобщающее понятие «натурфилософ». В Европе последствия наполеоновских войн и начавшаяся промышленная революция вызвали жестокие конфликты по поводу прав и собственности, убеждений и опыта. Научная ситуация в Соединенных Штатах была еще более хаотичной, поскольку там не существовало национальных традиций и институциональных рамок. В популярной прессе и лекционных залах самоназначенные эксперты объявляли о сомнительных наблюдениях и вычурных теориях на любую тему. Не существовало достаточно влиятельных органов – ни научных ассоциаций, ни национальных академий, ни рецензируемых журналов, – чтобы отделить достоверные утверждения от ошибок или откровенного мошенничества.
Но течение начало меняться. Во времена Эдгара По ряд активных реформаторов – чьи пути пересекались с По и чьи открытия и изобретения он изучал и пересматривал – начали переделывать науку в набор взаимосвязанных утверждений о жизни на земле. Они хотели сделать их движущей силой материальных улучшений, единым образом знаний и природы.
Как мы увидим, для правнука Бенджамина Франклина Александра Далласа Бейча и его близких союзников – физика Джозефа Генри и математика-астронома Бенджамина Пирса – развитие науки стало основополагающим фактором для построения Америки как единой нации. Они стремились к созданию хорошо организованных, поддерживаемых на федеральном уровне институтов для обучения и исследований. Они считали их важнейшей опорой государственной власти, промышленного развития и территориальной экспансии. Через конфликты той эпохи наука начинала превращаться в мощный, хотя порой и находящийся под угрозой, современный институт.
По часто присоединялся к призывам к институционализации и расширению науки. В то же время он тщательно анализировал и сатирически высмеивал ее подъем. Он давал понять, что наука приживется только в том случае, если убедить людей следовать определенному, утопическому видению, и что границы между истиной и иллюзией, разумом и иррациональностью, здравым смыслом и безумием зыбки и неустойчивы.
Временами По открыто присоединялся к проектам научных реформаторов, таких как Бейч и Генри, повторяя их призывы поставить американскую интеллектуальную жизнь на новую, более прочную основу. В другое время он высмеивал редуктивные упрощения, которые предлагала современная наука, и подтачивал легковерие своих современников мистификациями, не уступая Ф. Т. Барнуму. В широкомасштабных философских работах, включая «Эврику», он предложил альтернативное видение науки и космоса, где главную роль играли интуиция, чувство и воображение. По писал как в согласии с формирующимся научным консенсусом, так и против него, его глубокое знакомство с наукой стало той точкой опоры, на которой балансировала его мысль.
Хотя на работы По в значительной степени опирались более поздние мыслители, включая лингвиста Романа Якобсона, философов науки Чарльза Сандерса Пирса и Гастона Башляра, а также ученицу Фрейда Мари Бонапарт, которая продвигала психоанализ, изучая его мысли, По, конечно же, внес более значительный вклад. Каждый школьник младших классов знает его как требовательного художника атмосферы и тревоги. Он был словесным виртуозом, настроенным на звуки и глубину смысла слов, и убежденным защитником красоты изысканно нестандартного вида.
Работая в потрясающем разнообразии стилей, жанров и тонов, он создавал невероятные пейзажи, гипнотические интерьеры и убедительно тревожных персонажей, демонстрируя последующим писателям все, чем может стать рассказ: психологическим и эстетическим экспериментом, философским исследованием, диким совмещением ужаса и красоты. По говорил от имени мучимых, проклятых, изгнанных и странных людей, даже когда он со строгой ясностью объяснял абстрактные и универсальные принципы искусства.
Через писателей, на которых он оказал глубокое влияние – среди них Бодлер, Достоевский, Верн, Лавкрафт, Конан Дойл, Набоков, Хайсмит и Борхес, – По сформировал курс современной литературы. Сегодня он является одним из самых читаемых авторов художественной литературы на любом языке. Благодаря неистовому, гротескному соседству его произведений, По также можно назвать самым американским автором. Наблюдая за национальным экспериментом с позиций как крайних привилегий, так и крайних лишений, По стал сейсмографом, регистрирующим неустойчивость места и времени. Его произведения, написанные во время погружения в своеобразную культурную активность нескольких крупных городов – Ричмонда, Балтимора, Филадельфии, Нью-Йорка, – высвечивают насилие, тревогу, лихорадочный идеализм и ужас, неотделимые от формирования Соединенных Штатов.
Несмотря на мифы и клише о нем, По нельзя назвать болезненным, меланхоличным мечтателем, склонным при малейшем предчувствии погружаться в сотрясающую землю альтернативную реальность; нет, он – нечто более великое. По пережил огромное несчастье, большую часть которого навлек на себя сам. Но, как следует из его биографии, он встретил жизнь с достоинством, добротой, чувством долга и юмором. Будучи одним из первых американцев, зарабатывавших на жизнь только литературой, он заставлял себя идти на беспрецедентные шаги, чтобы завоевать читателей и славу.
И все же он стремился к большему. Постоянно устремляя взгляд в небо, Эдгар По оставался аналитиком, философом, детективом, стремящимся разгадать код Вселенной. Исключительно зоркими глазами По следил за ослепительным следом странной и противоречивой нации, породившей его, и за возвышенной, пугающей современностью.
Часть 1
От Аллана до По
Сумрак неизмеримый
Гордости неукротимой,
Тайна, да сон, да бред:
Это – жизнь моих ранних лет.[3 - Перевод В. Брюсова]
Глава 1
Юный астроном
Влажным, жарким летом 1825 года любой человек, проходящий мимо особняка на углу Пятой и Мэйн-стрит, мог поднять голову и увидеть на балконе стройного молодого человека, настраивавшего телескопа. Дом располагался на склоне Шоко-Хилл, ведущему к реке Джеймс, которая открывала городу Ричмонд выход к морю. Вглядываясь в инструмент из стекла, дерева и латуни, юноша чередовал осторожные движения с терпеливой неподвижностью. Днем он следил за лодками, приплывающими и отплывающими во время прилива, ночью – за звездами.
Шестнадцатилетнего астронома звали Эдгар Аллан – иногда Эдди, иногда Эдгар По. Он знал созвездия как карты, легенды и вычисляемые движения. Он обладал карими глазами, утонченными чертами лица и гибким умом, некоторые сравнивали его живую, горделивую осанку с птичьей. В академии Ричмонда, школе для молодых джентльменов, которую он посещал с 1821 года, он преуспел в языках, риторике, а также в «астрономии, конических сечениях, алгебре, флюксиях, механике», которые предлагал учебный план.
Эдгар был сиротой, единственным ребенком в приемной семье. Он и его друзья бегали по лесу, испытывая друг друга в боксерских поединках, розыгрышах и дерзостях. Однажды Эдгар проплыл шесть миль по широчайшему простору Джеймса, и этот подвиг он сравнил с греблей лорда Байрона через Геллеспонт. Он, к слову, очень уважал Байрона. Сердце поэта, писал Эдгар, было «хаосом глубокой страсти», которую тот изливал в музыкальных, задумчивых стихах. По терялся в романах, приключенческих рассказах, исторических книгах и журналах, продававшихся в магазине его приемного отца, Джона Аллана.
По внешности и характеру Аллан имел мало общего с Эдгаром. Крупный и грузный, он являлся человеком, озабоченным положением в обществе и удовлетворением своих желаний. Аллан торговал табаком из Вирджинии, который выращивали на плантациях к западу и югу. На землях, захваченных у коренных американцев, африканские рабы собирали листья, связывали их в пучки, грузили на телеги и отправляли в Ричмонд, где его продавали и упаковывали для отправки в северные штаты и Англию. Аллан следил за временем доставки и прибытия, погодой, ценами и расходами.
Особняк, названный Молдавией, располагался в нескольких шагах от ричмондских рынков табака и хлопка. Тем временем рабов покупали и продавали всего через несколько улиц отсюда. Купив особняк в июне 1825 года, Джон Аллан обеспечил себе место среди элиты Ричмонда и самопровозглашенной южной аристократии. Белые колонны и купола самых больших зданий города напоминали об имперских строениях Греции и Рима. Трехэтажное здание с портиком, украшенным колоннами, демонстрировало рост Аллана от испытывающего трудности предпринимателя до владельца плантации и олигарха. Телескоп Эдгара, как и его портреты, роскошные драпировки и богатая мебель, заявляли о богатстве и вкусе. Он также интересовался миром фактов, что был так дорог Аллану – навигацией и картографией, имеющими решающее значение для трансатлантической торговли.
Десятилетиями ранее Аллан приплыл в Ричмонд из Шотландии, присоединившись к своему дяде Уильяму Галту, успешному торговцу. Вместе с партнером, Чарльзом Эллисом, Аллан начал импортировать товары для дома, ткани и журналы для состоятельных клиентов. Женился он на Фрэнсис Килинг Валентайн, дочери плантатора. В годы после войны 1812 года бизнес Аллана и Эллиса пошатнулся, однако после смерти дяди в марте 1825 года Аллан стал одним из богатейших людей Вирджинии. Он унаследовал три больших поместья «с принадлежащими к ним рабами, акциями и имуществом всех видов», а также кафедру Галта в Епископальной монументальной церкви Ричмонда.
Джон и Фрэнсис Аллан взяли двухлетнего Эдгара По в 1811 году, когда его мать, знаменитая актриса и «одна из самых красивых женщин Америки», умерла в Ричмонде. Во многих отношениях они относились к нему как к сыну и будущему члену правящего класса Вирджинии, дав ему надежду на получение собственного наследства. Однако Аллан отказался усыновить мальчика. Детство Эдгара превратилось в неустанное испытание в попытке заслужить любовь и признание приемного отца.
К лету 1825 года, когда По исполнилось шестнадцать лет, напряженность в отношениях между суровым патриархом и его подопечным возросла. Фрэнсис Аллан всегда заботилась об Эдгаре, и он отвечал ей взаимностью. Однако, к досаде Джона Аллана, Эдгар не проявлял склонности к деловой жизни – самое раннее стихотворение, написанное рукой По, появилось на листке бумаги, где Аллан рассчитывал сложные проценты по кредиту.
Аллан стал равнодушен к нежной и требовательной жене. По отношению к Эдгару он проявлял снисхождение, пренебрежение и гнев. Он был суровым воспитателем, порол мальчика за детские проступки. Временами он щедро одаривал его деньгами и подарками, но мог быть и необъяснимо скупым. Прежде всего, он никогда не позволял Эдгару забыть, что тот не являлся ни кровным родственником, ни законным приемным сыном, и не имел права на какие-либо ожидания. Постепенно начали разгораться и новые споры о неверности Аллана и о родной матери Эдгара.
С помощью телескопа Эдгар мог очень далеко путешествовать[4 - Илл. 2]. Когда он садился перед объективом, размытый туман превращался в поглощающую темноту, разбитую точечными вспышками света, открывая точное, жутковатое видение неизведанных мест. Он также уходил в поэзию, замышляя небесную драму в строках «Вечерней звезды»:
Был полдень в июне
И полночь в ночи;
С орбит своих звезды
Бледно лили лучи
Сквозь холодные светы
Царицы Луны.
Она была – в небе,
Блеск на гребнях волны.[5 - Перевод В. Брюсова]
По льстит луне, владычице ночи. Но после того, как он взглянул на ее «слишком холодную улыбку», он обращается к Венере, вечерней звезде. Его очаровывает «гордая роль», которую она играет на ночном небе:
Ее диск туманный,
Как саван обманный,
Проплыл, – и обернулся я
К Звезде Вечерней…
О, как размерней
Ласкает красота твоя!
Мечте так милы,
Полные силы,
Сверканья твои с вышины.
Пью, умиленный,
Твой огонь удаленный,
А не бледные блики Луны.[6 - Перевод В. Брюсова]
Хотя царственная луна привлекает внимание всего мира, поэт стремится к более редкому, более отдаленному удовольствию.
Эти точные, потусторонние строки, написанные в подростковом возрасте, предвосхищают более позднюю поэзию По. Они также повторяют мир его тревожного детства: столичный город на воде, коммерческий центр противоречивых ценностей, в котором играли свою роль классические идеалы, увлечение современной наукой, насильственное подчинение, а также тоска, контрасты и страсти романтической поэзии.
По родился 19 января 1809 года в Бостоне. Его мать, Элиза Арнольд, приехала из Англии в 1796 году в возрасте девяти лет. Она выросла на сцене, очаровывая зрителей ролями от поющей служанки до Офелии, которую хвалили за красоту и живость. В ранней Америке актерская профессия считалась сомнительной с точки зрения морали; в Бостоне спектакли были запрещены вплоть до 1795 года. Во время гастролей Элиза привлекла внимание Дэвида По, сына уважаемой семьи из Балтимора. Его отец, прозванный «генералом По», служил квартирмейстером Лафайета во время революционной войны. Они поженились и вместе гастролировали, несмотря на его пьянство и бездарность на сцене.
Их первый сын Генри родился в 1807 году, за ним последовал Эдгар. Элиза По родила третьего ребенка, Розали, хотя к моменту ее рождения – а возможно, и задолго до этого – Дэвид оставил семью. Театральные представления миссис По в 1811 году в Вирджинии были очень хорошо приняты. Однако в Ричмонде, где она сыграла Джульетту и другие знаменитые роли, она заболела чахоткой.
Красивая, умирающая актриса в окружении своих маленьких детей, младшую из которых она еще кормила грудью, – это очень печальное зрелище. По словам местного торговца, дамы выражали ей свое почтение: «Сейчас преобладает необычная мода – благотворительность. Миссис По, великолепная женщина, очень больна и, после ссоры и расставания с мужем, живет в нищете. Сейчас для нее самое модное место отдыха – это палата». Газета Richmond Enquirer отметила: «Миссис По, лежащая на одре болезни и окруженная детьми, просит вашей помощи, и просит ее, возможно, в последний раз».
Элиза умерла 8 декабря. Безрассудный Дэвид По умер в Норфолке всего несколько дней спустя. Генри приютили родственники в Балтиморе, малышку Розали удочерили Уильям и Джейн Маккензи, близкие друзья Алланов. По настоянию жены Джон Аллан привез Эдгара домой.
Далее последовала еще одна трагедия: 26 декабря во время представления «Истекающей кровью монахини» в том же театре, где выступала Элиза По, произошел пожар. Погибло семьдесят два человека. Городской совет заказал мемориал. По указанию председателя Верховного суда Джона Маршалла и по проекту ученика Джефферсона на Брод-стрит построили неоклассическую восьмиугольную Епископальную монументальную церковь, а Уильям Галт – дядя Аллана – и несколько сенаторов, конгрессменов и губернаторов купили кафедру. Так рассказы о пожаре и о смерти матери объединились в памяти По.
Ричмонд являлся политическим центром и оказывал влияние на национальное правительство. Владельцы плантаций зависели от торговцев, многие из которых были шотландскими иммигрантами, такими же, как Аллан и его дядя Уильям Галт. Их расчетливая логика и скупость контрастировали с щедростью плантаторов и давно сложившимися кровными узами. Кроме того, семейные связи Фрэнсис и богатство Галта обеспечивали Алланам положение в обществе. Каждое лето семья уезжала из влажного, жаркого Ричмонда в Уайт-Салфер-Спрингс. Там Эдгар «очаровывал всех своей детской грацией» и «откровенным, ласковым и щедрым» нравом. Он был «прелестным малым, с темными кудрями и яркими глазами, одетый как молодой принц».
Общество Вирджинии гордилось традициями чести и иерархии. Они были прописаны в ритуалах балов и дуэлей, навеянных мечтательной актуальностью героических воинских саг Вальтера Скотта «Айвенго» и «Уэверли». Рабовладельческое дворянство Вирджинии посылало своих сыновей представлять свои интересы в Конгрессе, судах и Белом доме. Они ценили хладнокровие и браваду, превозносили женскую чистоту и деликатность и с тревогой следили за расовыми границами. Такие идеалы подрывались сексуальными вольностями, которые мужчины-рабовладельцы допускали по отношению к порабощенным женщинам (постоянная тема сенсационной и аболиционистской литературы).
По перемещался между гостиной, где Алланы принимали друзей и родственников, и комнатами для прислуги. В Ричмонде более трети населения находилось в рабстве. Расы смешивались бесчисленными способами, и большая часть раннего детства По прошла под присмотром чернокожих слуг, включая управляющего домом Алланов, Дэбни Дэндриджа. Воспитатели часто рассказывали ему истории, и в этих африканских сказках – которые передавались из поколения в поколение, изменялись и переосмысливались в ходе «Среднего пути» – очень часто изображались души, одержимые колдовством и опасными наваждениями, ожившие мертвые тела, злобные духи, терзающие живых. Поздние рассказы и стихи По о привидения, могилах и зомбиподобных существах станут отражением африканских и креольских сюжетов.
Некоторые критики считают необычным принятие По готической литературы – европейской традиции, связанной с замками с привидениями и проклятыми аристократами, популяризированной эдинбургским журналом Blackwood’s Magazine и фантастическими рассказами немецкого писателя Э. Т. А. Гофмана. Однако в предисловии к своему первому сборнику рассказов По утверждал, что «ужас – это ужас не Германии, а души». Если говорить более конкретно, то в аристократической атмосфере вирджинского общества и повседневном ужасе рабства По нашел непосредственное вдохновение для создания атмосферы болезненного декаданса в «Падении дома Ашеров» и «Маске красной смерти», сентиментального насилия в «Черном коте» и пыточных приспособлений в «Колодце и маятнике». Центральное место рабства в вирджинском обществе наложило отпечаток на поздние произведения По так же четко, как и на его детство. Возможность восстания была постоянной, а за слухами о восстании следовали безжалостные репрессии.
Будучи подопечным Аллана, По погрузился в привилегии, неразрывно связанные с плантациями. Тем не менее его дважды отстраняли от полноправного членства. Аллан принадлежал к растущему меркантильному классу, недавно появившемуся среди устоявшегося дворянства. Эдгару постоянно напоминали, что он сирота и сын актеров, а происхождение в те времена имело первостепенное значение. Трагедия смерти его родителей, особенно матери, о которой он лелеял смутные, возможно, даже воображаемые воспоминания, также нависла над его детством. Вот так сложились идеальные условия для воспитания мрачного, нервного, чрезвычайно наблюдательного ребенка.
Экспериментальная республика
Белая элита Ричмонда[7 - Илл. 3] приветствовала демонстрацию богатства, образованности и эстетической чувствительности. Они также принимали скромный рационализм, провозглашенный в Декларации независимости и Конституции. Здравый смысл – сочетание наблюдательности и обычного расчета – мог раскрыть как глубинные законы природы, так и движущие силы политики. Будучи губернатором Вирджинии во время революции, государственным секретарем Вашингтона и третьим президентом страны, Томас Джефферсон оказывал сильное влияние на общество. Наряду с Бенджамином Франклином он считался одним из самых известных представителей науки в ранней республике.
