скачать книгу бесплатно
Руби отвечает тусклой улыбкой. Разумеется, малышка нервничает, и я горжусь ее выдержкой.
Возвращаюсь в Лейк-Холл. Право, странно находиться здесь без дочери. Словно потеряла часть себя или лишилась защитной брони. После известных событий Руби постоянно при мне, так что у меня даже не было времени предаться эмоциям наедине с собой.
Точно знаю, чем сейчас займусь, хотя думать об этом страшновато. Ничего с собой поделать не могу. Напоминаю себе человека, который не может отвести глаз от жуткого зрелища дорожной аварии. Бывает, что слышишь зов, сопротивляться которому невозможно.
Поднимаюсь по главной лестнице на второй этаж. Малиновая ковровая дорожка струей крови стекает со ступеней на лестничную площадку с витражным окном. В мезонин ведет черная лестница – раньше ею пользовались только слуги. В принципе, по ней можно подняться и с первого этажа, а можно и отсюда – узкие каменные ступеньки, вытертые до блеска за несколько столетий, виднеются в дальнем конце широкой лестничной площадки. Вместо перил – провисшая веревка, небрежно закрепленная вдоль стены. Осторожно иду наверх, придерживаясь за шнур. Никогда не любила этот путь.
Оказавшись на третьем этаже, включаю свет. Загораются три подслеповатые лампочки из четырех. Передо мной – длинный коридор с низко нависшим потолком. Пыльные абажуры над лампочками давно потеряли форму. Примерно в середине коридора – дверь в детскую, где у нас с Ханной были смежные спальни. Кладу ладонь на знакомую ручку в свою старую комнату. Мебель – моя кровать и платяной шкаф – затянута чехлами, а вот и танцующие жирафы на стене. Почти не выцвели за эти годы. Странно, но мне они запомнились немного другими.
После того, как Ханна пропала, я съехала из своей спальни. Не хотела жить наверху одна, да и мать настояла, что мне следует занять комнату на втором этаже. Редкий случай, когда мы с ней были единодушны.
Открываю дверь в спальню Ханны. И здесь мебель в чехлах. Кресла покрыты изъеденными молью одеялами, шторы задернуты. Я пересекаю комнату, осторожно ступая по скрипящим половицам, и раздвигаю занавеси. В воздухе немедленно повисает пыль, заставляя меня закашляться. Дневной свет озаряет унылое запустение: смотреть здесь не на что, по сравнению с тем утром, когда Ханна меня покинула, ничего не изменилось.
Меня словно обокрали. Не следовало приходить сюда. Слишком много всплывает воспоминаний, только радостных среди них маловато. Я-то надеялась вновь испытать то восхитительное тепло, что каждый раз охватывало меня при виде Ханны, рассчитывала восстановить в памяти счастливые мгновения: как чудесно мы с ней проводили время, какой любовью и заботой она меня окружала, как я была предана своей няне… Нет, в душе пусто, лишь вернулись ослепляющая боль и смятение, которые я пережила в то утро, когда вошла в покинутую спальню.
Надо уходить. Протягиваю руку к шторе и вдруг кое-что замечаю: окно выходит прямо на кабинет отца, расположенный в другом крыле дома. Никогда прежде не обращала на это внимания. Наверное, в детстве мне мешал высокий подоконник, за которым я видела лишь небо. Интересно, знал ли папа, что он на самом виду в своем святилище? Мне отчего-то становится не по себе.
За Руби приезжаю в школу слишком поздно – неправильно поняла сообщение от учительницы. Будущих одноклассников уже забрали, и дочь ждет меня в компании учительницы на игровой площадке. Сидит на скамеечке, опустив голову, и мрачно шаркает подошвами по мягкому покрытию. У меня сжимается сердце, и все же стараюсь говорить бодро:
– Ну, как прошел день?
– Руби была великолепна, – рассказывает миссис Армстронг. – А какой у нее прекрасный почерк!
Сев в машину, дочь вздыхает:
– Они сказали, что я выгляжу полной дурой из-за дурацкого акцента, а еще обозвали заносчивой, потому что я живу в Лейк-Холле… Они меня ненавидят!
Честное слово, убила бы этих жестоких детишек. Надо подбодрить дочь, убедить ее, что все наладится. Идея хорошая, но вместо того, чтобы утешить Руби, я вдруг начинаю плакать навзрыд, и моя малышка пугается. Теперь уже она меня успокаивает, лепечет, что на самом деле все было не так плохо, что учительница очень милая… Рассказывает, что у них в классе есть хомяк в клетке и ребята такие молодцы – ухаживают за ним, берут по очереди домой. В общем, Руби надеется, что все будет хорошо. Я беру себя в руки, извиняюсь и повторяю за учительницей и за дочерью: ты великолепна, все будет хорошо… Чувствую себя худшей матерью на свете.
– Только не говори бабушке, что тебе не понравилось в школе, – прошу я, паркуясь у дома.
Боюсь, мать немедленно поставит крест на этой затее и определит Руби в частное заведение, которое посещала я и которое от души ненавидела. Там гордятся, что готовят детей к поступлению в закрытые элитные интернаты. Жутко не хочется, чтобы мать попыталась вылепить из Руби человека по своему разумению, как делала со мной. Дай ей волю – приучит она мою дочь к жизни, полной снобизма и аристократических привилегий. Она сломает Руби, лишит ее душевной свободы и заставит подавлять здоровые эмоции.
Не позволю!
И все же Руби необходимо завести друзей. Я залезаю в свою почти иссякшую кубышку, чтобы записать ее в теннисную секцию. Отвожу дочь на занятия и иду за помощью к Джеффу.
Обнаруживаю его в оранжерее, где он ухаживает за источающей тяжелые ароматы бархатистой геранью.
– А что думает по этому поводу ваша матушка? – интересуется Джефф в ответ на мою просьбу открыть лодочный ангар.
– Ну, она отдаст все, чтобы внучка была счастлива, а катание на лодке – такой чудесный сюрприз.
– Ни разу не видел, чтобы ваша дочь улыбалась.
– Вот именно.
Конечно, старик чувствует, что я стараюсь не слишком вдаваться в подробности насчет желаний матери, и все же соглашается помочь.
– Сильно не обнадеживайтесь. Не факт, что я разыщу ключ, – ворчит он.
Джефф как в воду смотрел – замок приходится ломать. Мы с ним проворачиваем нашу маленькую авантюру, дождавшись, когда мать уедет в гости играть в бридж.
Внутри темно, углы заплетены паутиной, но настил на полу по-прежнему крепок. Мы находим маленькую гребную лодку. Увы, суденышко прогнило и погрузилось в воду почти по край борта. На носу грубо, от руки выведено: «Вирджиния». Память подсказывает – надпись сделал папа в один из жарких летних дней.
– Похоже, ее лучшие дни позади, – бормочет Джефф.
– Неужели ничего нельзя сделать?
– Нельзя. Впрочем, если вы так хотите покатать Руби, могу предложить вам каяк моего брата. Уж и не помню, сколько он пролежал в гараже.
Я задыхаюсь от волнения, вспоминая, как мы с Крисом и дочерью катались на каяке в Калифорнии. Один из лучших наших выходных…
Следующие два дня мы с Джеффом плетем заговор за спиной матери. Наконец все готово. Я с торжествующей улыбкой забираю Руби с тенниса. У входа в Лейк-Холл вылезаем из машины, и я маню дочь за дом.
– Что ты задумала? – удивляется она.
– Сюрприз!
Беру ее за руку и веду к лодочному ангару.
– Помогай, – шепчу я, и дочь, трепеща от возбуждения, налегает всем телом на створку двери.
Гнилую лодку мы с Джеффом из ангара вытащили, а вместо нее поставили накачанный до звона каяк. На деревянном настиле лежит все, что нам потребуется: весла, спасательные жилеты и прочая мелочь.
– Ого! – восклицает Руби. – Прямо сейчас поплывем?
Мы надеваем экипировку и отчаливаем. Поверхность озера – словно зеркало, лодка скользит как по маслу.
– Хочу доплыть до острова! – кричит примостившаяся на носу каяка дочь.
Гребет она умело – папа научил, и я позволяю ей прокладывать маршрут. Похоже, сегодня впервые после смерти Криса мы с Руби что-то делаем сообща, причем с неподдельным наслаждением. Нас не мучают мысли о том, что мы потеряли и чем все это закончится. Весла легко режут воду, и мы быстро приближаемся к островку – маленькому круглому клочку земли с одиноким деревом.
– Можно я выйду? – кричит дочь, как только нос каяка утыкается в песок.
Не дожидаясь разрешения, вылезает, а я пытаюсь прижать каяк к берегу. Корни единственного дерева уходят в воду прямо напротив лодки, переплетаясь с какими-то корягами и другим растительным мусором.
– Осторожно, – предупреждаю я, однако дочь слишком спешит, и ее нога соскальзывает в воду.
Я тут же бросаюсь к ней и хватаюсь за лямку спасательного жилета, не давая Руби упасть. Наш каяк раскачивается. Слава богу, не перевернулся.
– Я застряла, – хнычет дочь, указывая на запутавшуюся в корнях ногу.
– Держись! Цепляйся за мое плечо!
Она послушно хватается за меня, и я выбираюсь на слегка топкий берег.
– Теперь потихоньку вытаскивай ногу, – командую я.
Руби шевелит ступней, однако та прочно засела под водой, и подбородок моего ребенка начинает дрожать.
– Ничего страшного, не паникуй. Стой спокойно.
Озеро не слишком прозрачное – не видно, за что именно зацепилась дочь, и я запускаю руку в воду. Провожу по ноге, добираюсь до ступни. Ага, вот она, ловушка. Корни дерева переплелись, словно спагеттины, и все же мне удается на ощупь вытащить несколько палок и еще какой-то предмет, заклинивший лодыжку Руби у самого дна.
– Оп! – кричу я, и дочь выдергивает ногу. Помогаю ей выбраться на сухое место. – Отлично сработано! Мы с тобой настоящие храбрецы.
Руби горячо меня обнимает – насколько это вообще возможно в спасательных жилетах, и мы усаживаемся рядышком на берегу, рассматривая далекий Лейк-Холл.
– По-моему, за сотни лет этот вид ни капли не изменился, – говорю я.
– Погоди-ка, а это что?
Дочь поднимается и внимательно разглядывает отброшенный мной предмет, который снова прибило к берегу. Ну да, он самый – овальная штука правильной формы. Руби вылавливает его из воды, поворачивается ко мне, и я замираю от ужаса.
– Какая странная штуковина, – бормочет она, еще не разобравшись, что именно держит в руках.
Я-то сразу поняла, что это такое.
– Руби, брось! Немедленно!
Дочь, напуганная звучащим в моем голосе страхом, тут же роняет находку, словно та обожгла ей руки, и человеческий череп с мягким стуком приземляется у ее ног. Глубокие отверстия на месте глаз мрачно пялятся мне в лицо, и, несмотря на слой грязи, я отчетливо вижу анатомические борозды, пересекающие купол черепа, словно древние тропы.
Руби всматривается в ужасную находку.
– Это череп? – Она задыхается от восторга. – О господи, как круто! Жаль, что нет телефона – я бы его пофоткала! Смотри-ка, а он поломан на макушке, – добавляет она, присев на корточки перед зловещим предметом.
– Не трогай!
– Я и не трогаю. Видишь дырку?
Что ж, пусть Руби считает, что череп просто поломан, но, кем бы ни был его владелец, вряд ли он умер своей смертью.
– Как думаешь – он доисторический?
– Не знаю, Руби. Скорее всего. Отойди от него, пожалуйста.
– Почему?
– Нам следует сообщить о находке в полицию.
– Нет, не надо!
– Надо, – киваю я. – Это ведь человеческие останки. Так положено. Все, отойди в сторонку, и поплыли обратно. Череп останется здесь.
– Разве мы не можем взять его с собой?
– Ни в коем случае!
Не могу на него смотреть. Пробитый череп – ужасное свидетельство давних событий, от которых тянется ниточка в наше время, и мне в сердце вонзается ледяная игла страха. Прочь, прочь отсюда, и чем быстрее, тем лучше.
На обратном пути Руби садится сзади. Ей уже не до весел – дочь то и дело оглядывается на остров, хотя мы отплыли так далеко, что черепа не разглядеть. Прошу ее грести – так хочется, чтобы остров наконец исчез из вида. Мы причаливаем, и Руби тут же выпрыгивает на берег, сдирает с себя спасательный жилет и бежит, пересекая лужайку перед домом.
– Эй! – окликаю ее я. – Не хочешь помочь матери убрать каяк на место?
Она оборачивается с горящим от возбуждения лицом.
– Сейчас расскажу бабушке, что мы нашли!
1976
Чрезвычайно занятой семье требуется помощница по хозяйству.
График – четыре часа в день:
уборка, глажка и прочее по необходимости.
Объявление не слишком выделялось среди ему подобных, пришпиленных к доске в газетной лавке. Другое дело, что Линда видела человека, который его оставил. Мужчина лет тридцати с хвостиком – в возрасте, однако не слишком стар. Красивый костюм, начищенные дорогие туфли, аккуратная прическа. В профиль – просто симпатяга.
Линда разглядывала его, притаившись за гудящим холодильником. На всякий случай сделала вид, что листает последний номер «Джеки», хотя журнал ей точно не по карману. Видела, как мужчина достал объявление из внутреннего кармана пиджака – боже, как это интимно! – развернул его и окинул взглядом доску, выискивая выгодное местечко. Наконец пришпилил за все четыре уголка и убедился, что бумажка висит ровно. Линда сразу почувствовала легкую влюбленность в этого человека.
Мужчина поднял с тротуара свой портфель, заплатил за пачку сигарет («Бенсон и Хеджес», выбор настоящего джентльмена, решила Линда) и, звякнув колокольчиком на двери, вышел из магазина. Она подкралась к доске и прочла объявление. Именно та работа, что ей требуется! Воспользовавшись тем, что продавец отвернулся, Линда отцепила бумажку и опустила ее в карман.
Уже через неделю она вышла на работу. Получив аванс, смогла на пару еще с одной девушкой – экономии ради – арендовать крохотную комнату в многоэтажном доме из красного кирпича в Лидсе.
Соседка, Джин, тоже сбежала из дома. Работала она в «Вулвортсе» и порой приносила оттуда краденую косметику и журналы. Девушки сошлись сразу.
На работу Линда спокойно могла добираться пешком. Проходила через свой район, где зелени не было от слова «совсем» – разве что одуванчики, пробивающиеся сквозь трещины в тротуарах, и попадала в более благополучные кварталы, где ее взгляд ласкали ухоженные живые изгороди и ровно подстриженный газон перед частными домиками. Дальше шел район ее работодателя – широкие улицы, прекрасные деревья в цвету, свежие ароматы и набухающие зеленые почки.
Мужчина владел симпатичным большим особняком, и дом ему очень шел. Именно в таком дворце он и должен жить, считала Линда. В углу веранды – детская коляска «Сильвер кросс», под навесом припаркован черный «форд-гранада». Интересно, каково толкать перед собой такую чудесную коляску или сидеть в салоне подобного автомобиля?
Каждое утро, нажимая звонок, Линда вспоминала о своем происхождении: крошечный коттедж на вересковых пустошах, под ногами путаются чумазые братья и сестры. Покойная мать нередко ходила в синяках после того, как отец появлялся дома, спустив получку в ближайшем пабе. Свой выводок почтовых голубей папаша любил куда больше, чем родных отпрысков. Выпускал птиц из клетки с таким благоговением, словно те были сделаны из драгоценного камня, холил их, поглаживал изящные головки грязным пальцем и издавал чмокающие звуки, от которых голуби, похоже, впадали в транс.
Убегая из дома, Линда свернула голову его любимой птице и швырнула тельце на пол голубятни. Посмотрим, понравишься ли ты ему в таком виде…
Работа ей досталась несложная. Если не боишься грязи под ногтями – ничего особенного. Линда не боялась. Собственно, в ее жизни больше ничего и не было – бесцельное сидение в переполненных школьных классах да грязная работа. В доме своего избранника она драила ванные комнаты и полы, протирала пыль и наносила полироль на мебель и перила. Во всем следовала советам жены хозяина. Линда была девушкой неглупой и училась быстро. Иногда жена заставляла ее потрудиться сверхурочно.
Он, к сожалению, дома почти не появлялся, и Линда была разочарована. Она разглядывала его фотографии и осторожно трогала разные предметы на письменном столе. Второй раз после найма Линда увидела его только летом. Хозяин был в шортах и простой футболке; волосы его выгорели на солнце. Он вышел во двор, вывел «форд» из-под навеса и, включив радио, принялся его намывать. Передавали репортаж с отборочного матча по крикету, и Линда тут же решила выучить правила.
Она никогда не ревновала хозяина к его жене: та была неумехой, женщиной слабохарактерной и староватой для такого красавца. Одежда на ней всегда сидела не лучшим образом. Однажды она решила приготовить шварцвальдский вишневый торт, но его ярусы в итоге поехали, и торт превратился в бесформенную массу из крема с вишневыми прожилками. Жена плакала. Своим детям – а у них были близнецы – она уделяла не слишком много внимания, а вот хозяин, похоже, в них души не чаял.
Как-то раз тем летом он лежал на ковре, играя с малышами. Щекотал ребят, издавал ртом влажные хлюпающие звуки, подражая рыбе из известного мультика, и хохотал, когда удавалось их рассмешить. Дети прижимались к нему, изображали из себя рыбок, цепляясь мизинцами рук за пальчики ног, а отец веселился, нажимая на их животики и издавая неприличные звуки. Так продолжалось, пока няня, которую домашние звали «няня Хьюз», откашлявшись, не объявила, что деткам пора спать. Линда старалась не слишком пялиться на мирную сценку, однако зрелище было чудесным. Любящий отец с детьми… Линда трепетала.
Джин она рассказывала про хозяина дома едва ли не каждый вечер.
– Не староват ли он для тебя? – сомневалась та.
Они с Линдой были хорошими подружками: менялись одеждой, рассказывали друг другу маленькие секреты, а по субботам вместе гуляли. Джин встречалась с кассиром из одного кинотеатра. Тот много курил и от этого постоянно кашлял.
