Наше счастливое время

скачать книгу бесплатно

– Знаете, сестра, он, похоже, взял на себя вину подельника, заявил, что один виноват, наговорил на себя… А у его подельника, видимо, деньжата дома водятся – ему, наверно, пятнашку дали и перевезли в тюрьму в Вонджу. Надзирателям Юнсу может казаться тем еще отморозком, а мы считаем его неплохим парнем.

В прошлый раз всю сумму, которую вы перечислили на его счет, он отдал одному старику на пожизненном. Тот даже лекарства позволить себе не может, вот Юнсу и отдал, чтобы хоть на самопальные пилюли хватило… Тут без денег-то тяжко.

– Да неужели?! – Лицо тети Моники просветлело.

– Мы с ним случайно пересеклись вчера на прогулке, и он неожиданно спросил, есть ли у меня Библия. Конечно, я ему сразу свою одолжил… Как я вам, сестра? Разве не молодец?

– Вот это ты молодец!

Тетя Моника похлопала его по спине, и он расплылся в горделивой улыбке, словно малое дитя. Я стояла в нескольких шагах от них и размышляла: неужели этот заключенный и правда приговорен к казни и лишил жизни нескольких человек? Здесь… постоянно происходили какие-то нелепости, которые никак не укладывались в голове и шли вразрез с моими представлениями…

– Кстати, сестра! Отцу Киму удалили опухоль?

– Да, вроде сделали операцию… я тоже слышала об этом.

По лицу этого лысого круглоглазого коротышки пробежала тень.

– Мы тут со старожилами собирались, поговорили. Решили молиться. Богу. Молиться, чтобы вместо отца-священника он первыми нас, грешных, забрал. Поэтому до его выздоровления мы договорились отказаться от обедов. Хотим пожертвовать хоть этим… Какой грех на отце Киме?.. Когда мы узнали, что он вплоть до операции приходил и проводил мессы, а нам специально не сказал об этом… мы…

Его глаза наполнились слезами. Тетя закусила губу.

– Ну надо же… в этом месте и радости, кроме еды, никакой. Здесь это единственное удовольствие и способ развеять скуку. С вашей стороны это огромная жертва… Спасибо! Я передам отцу Киму. Господь с восторгом примет это, и раз уж обещали, то выполняйте, однако не забывайте понемногу подкреплять силы хоть какой-никакой едой с воли. А вину я возьму на себя и попрошу у Отца Небесного помощи, чтобы у вас не было неприятностей.

Заключенный от души рассмеялся, а сопровождающий его надзиратель сконфуженно хмыкнул.

– Мне пора. Одну минуточку, офицер. Знаете… сестра… я очень скучаю по вам. Иногда сильнее, чем по родной сестре. И даже сильнее, чем по матери, умершей, когда я был ребенком. Приходите почаще! Я напишу вам письмо! – кричал он уже на ходу, обернувшись.

Так же, как и у бедолаги Чона Юнсу, руки его были закованы в кандалы, а мочки ушей обморожены. В его словах не чувствовалось ни капли притворства. Неужели в этом сила людей, стоящих на пороге смерти?.. Вещи, которые я стеснялась произносить вслух, он сказал по-детски просто и непосредственно, и мне ведь на какой-то момент показалось, что это он приходится тете племянником. Неожиданно я заревновала. «Будь я на месте тети, кого бы я больше любила, свою родную племянницу или их?» – мелькнула у меня мысль. А что, если всю любовь, которую все тридцать лет, растраченных мною так бездарно, по праву должна была получать я, но она полностью отдавалась им? И причитала ли она над ними так же, как надо мной, держа в объятиях: «Ах ты, бедный, ах ты, несчастный…» – когда они с воплями просили оставить их в покое и дать спокойно умереть?.. Увлекаемый конвоиром узник исчез в конце коридора. Тетя Моника приостановилась и, тяжело вздохнув, пробормотала:

– Вот утроиться бы мне… А еще лучше сюда перебраться и жить вместе с ними…

Мы снова ожидали Юнсу в комнате свиданий, предназначенной для посещения католических наставников. В отличие от первого визита, который прошел в растерянных чувствах, теперь я была вооружена до зубов. От одной только мысли, что я встречусь с одним из выродков – насильником и убийцей, – я вдруг расхотела умирать, а грудь теперь распирало от неведомого ранее воинственного духа. Меня даже слегка лихорадило, хотя это не вызывало дискомфорта. Неважно, как это называть, чувством отвращения или же нездоровым интересом к наблюдению за чем-то чудовищным, – главное, во мне впервые за долгое время пробудился хоть какой-то порыв. Утром, когда я проснулась, в голове крутились такие непотребные ругательства, которые в жизни не слетали с моего языка. Какое-то странное радостное предвкушение, казалось, повысило температуру моего тела на целый градус. В ожидании сегодняшней встречи я испытывала трепет охотника, поджидающего добычу. Возможно, именно тогда я смутно начала понимать, что желание убийства на самом деле было направлено не на саму себя.

– Поначалу все они так… Между прочим, этот Чон Юнсу еще не самый тяжелый случай. Когда-то паренек по имени Ким Дэду, которого когда-то давно прозвали проклятым душегубом, на первых порах изорвал в клочья с десяток, а то и больше Библий, которые ему приносил пастор. Однако перед смертью вернулся к Богу и ушел как ангел. Забыла, как звали парня, совершившего убийство прямо в буддийском храме, а впоследствии – перед своей кончиной – жил словно просветленный Будда… Ну а тот, кого мы встретили в коридоре, вначале упирался и матами крыл так, что уши в трубочку заворачивались, когда конвоир его на встречу тащил…

– Поэтому ты сюда приходишь?

Очевидно, в моем вопросе притаилась солидная доля издевки. И тетя окинула меня подозрительным взглядом.

– Тебе же нравится наблюдать за этими внезапными перевоплощениями грешников в ангелов… Похоже, твоя вера и вера других религиозных деятелей, курирующих подобные заведения, крепчает, когда вы видите, как слово Божье, будто по мановению волшебной палочки, преображает людей. А ведь ничего удивительного. Они знают, что со дня на день умрут, и это их, конечно, страшит. Когда других убивали, они не боялись, а тут – пожалуйста! Они вдруг от страха ни с того ни с сего добреют… Выходит, смертная казнь – очень даже неплохая штука! Раз перед лицом смерти любой хоть немного становится лучше. Точно как ты и говорила конвоиру про лучший способ перевоспитания!

Тетя пронзила меня взглядом. Сначала я решила принять вызов и смело не отводила взгляд, но сколько же эмоций отражается на нашем лице и в глазах! Они гораздо красноречивей любой пламенной речи. Тетин взгляд, казалось, призывал: «Подумай, как выглядел отец перед смертью и как металась твоя мать накануне операции. А главное, вспомни себя, когда ты пыталась покончить жизнь самоубийством! Далеко не каждый преображается, однако именно потому, что мы люди, мы способны искренне раскаиваться в своих ошибках и изменяться до неузнаваемости перед смертью!» В конце концов я не устояла перед этими маленькими, утопающими в морщинках, но пронзительно-черными глазами сидящей передо мной пожилой женщины.

Увлекшись перепалкой, я не успела вовремя собраться с мыслями – заключенный вошел в комнату вслед за конвоиром. И пока тетя Моника радостно пожимала его руки, я изо всех сил пыталась пробудить в себе негодование, прокручивая перед собой картину того, как насильник и убийца молодой девушки стоит и, затаив дыхание, слушает исполняемый мною государственный гимн на открытии бейсбольных игр. И старалась припомнить, как вчера всю ночь, сидя перед монитором компьютера, скрипела от ненависти зубами и представляла, что эти отморозки могли мастурбировать перед моей фотографией, напечатанной в журнале, когда я была популярной певицей.

Однако что-то все время мешало настроиться по-боевому. Может, замечание надзирателя о заключенных без единой воны на счету и упоминание тех, у кого за полгода не набирается и тысячи! А может, признание заключенного-смертника в том, как они решили отказаться от обедов до тех пор, пока священник не поправится…

И как они молились, чтобы Господь вместо этого святого человека забрал первыми их грешные жизни… Также рассказ про Юнсу, который отдал деньги, полученные от тети, старику на пожизненном заключении… Как ни странно, все это не выходило у меня из головы. И эти эпизоды, будто клейкие рисинки, слепились в подобие снежного кома и боролись с другим, слепленным из страшных слов приговора «убийца и насильник семнадцатилетней девушки». И они, как два схватившихся снеговика, или же бычка, сцепившихся рогами, пытались победить друг друга.

Его лицо будто бы стало еще бледнее по сравнению с прошлым разом. В уголках глаз проскальзывал намек на улыбку, хоть и неявный; впрочем, свирепость тоже давала о себе знать. У меня не было никакого желания хоть как-то содействовать тете в ее пошлом спектакле, называющемся «Перевоспитание», которому она посвятила целых тридцать лет своей жизни. Кроме сегодняшнего останется всего лишь два посещения, и адью… – подойдет к концу обещанный мною месяц. После чего я смогу с чистой совестью пойти к дяде и отчитаться: как и было оговорено, я встречалась с заключенными-смертниками и избавилась от навязчивого желания самоубийства, благовествуя им, – все по тетиному плану. Дядя, конечно же, обрадуется, ведь он добряк. А обмануть простодушных людей ничего не стоит. Так как они, не умея лгать, даже не могут допустить мысли, что кто-то может их обмануть. Хотя, возможно, внимательно посмотрев мне в глаза, дядя скажет: «И все же тебе не помешает хорошенько выплакаться…» Я в ответ попрошу прощения, потому что он все-таки человек что надо!