Добрый царь Ашока. Жизнь по заветам Будды

скачать книгу бесплатно

– Я слышал о нем, царевич Сиддхартха считал этот закон наивысшей мудростью, – сказал Ашока. – А ты как пришел к этому?

– Некоторые постигают мудрость через осмысление, путем глубоких раздумий, но есть и такие, кто постигает мудрость через впечатление. Тысячи умных мыслей могут пройти через голову такого человека, не оставив следа, но мимолетного впечатления бывает достаточно, чтобы постичь мудрость, – отвечал отшельник. – Я из этих людей – мне всегда требовалось впечатление, чтобы постичь мудрость. Так было и с мудростью кармы, мудростью воздаяния. История двух собак заставила меня поверить в воздаяние и принять эту идею как основополагающую в жизни. Хочешь послушать?.. Что же, слушай, но предупреждаю, что волей-неволей мне придется рассказывать о себе, ведь я – одно из главных действующих лиц в этой истории.

По рождению я принадлежу к высшей касте, по роду занятий я был писарем в княжеском дворце, а это, как известно, высокая должность. Впрочем, она не требовала от меня большего труда, поскольку во дворце служило более двухсот писарей. Мне надо было лишь вовремя являться на службу, но если не хотелось, можно было не приходить, – подходящее оправдание всегда находилось.

Здесь Ашока улыбнулся и перебил его:

– Точь-в-точь как мои бездельники.

– Дворцовая жизнь везде одинакова, – кивнул отшельник. – В ней много праздности, а где праздность, там и порок. Собираясь веселой компанией, мы с друзьями часто предавались пьянству и чревоугодию, – ну и, конечно, плотским утехам. В храмах было много жриц любви, – помимо того, обычные женщины готовы были отдаться за небольшую плату, чтобы помочь своей семье. Но я ходил также к ганике, хотя эти посещения были дорогим удовольствием для меня.

– Вот как? Ты знался с ганикой? – удивился Ашока. – Значит, ты достиг больших высот в любви.

– Да, я в полной мере отдал дань богине Лакшми и ее крылатому сыну Каме. Я познал все удовольствия любви, – все без исключения. Ганика обучила меня шестидесяти четырем любовным позициям, но кроме этого были и другие утехи, о которых я промолчу. Однако, странное дело, чем больше я узнавал женщин с телесной стороны, чем изощреннее становились плотские ласки, тем меньше меня тянуло к женщинам вообще. Не подлежит сомнению, что пресыщение и отсутствие границ губительно для любви: ее сила держится на тайне и ограничении, – вот тогда она поистине безмерна.

Самый сильный чувственный восторг я испытал в юности, когда влюбился в девушку, которая жила в соседнем доме. Она была скромна, с ног до головы закутана в покрывало; все что мне удавалось увидеть – ее брови и глаза, да как-то раз смуглую лодыжку, но и этого было достаточно, чтобы во мне вспыхнуло жгучее желание. То что было скрыто под одеждой, еще больше воспаляло воображение, тайные прелести ее тела вызывали непреодолимое влечение. Если бы я мог соединиться с этой девушкой, я умер бы от любви в ее объятиях, – отшельник глубоко вздохнул и задумался. – Хочешь, я прерву на время рассказ о себе, и расскажу тебе историю о любви, – любви трагической и прекрасной?

– Рассказывай, – сказал Ашока. – Я слыхал много таких историй, почему бы не послушать еще одну?

– История эта случилась давно: люди тогда часто воевали между собой и искали всяческие способы, чтобы уничтожить своих врагов, – и чем больше способов убийства придумывали, тем сильнее себя ощущали, – начал рассказывать отшельник. – В конце концов, убийству стали обучать женщин, ведь мужчины привыкли ожидать от них совсем другого и поэтому беззащитны перед женщинами. Одним из способов убийства стал яд; это не новый способ, но женщины-убийцы сами стали ядом для своих жертв. Девушка, предназначенная стать отравительницей, в течение многих лет принимала яд во все больших и больших количествах, пока ее тело не делалось ядовитым. Ей достаточно было поцеловать мужчину, чтобы умертвить его, – и даже близкое дыхание ее было смертельно опасным, ибо пропитана она была ядом растения, которое называют «взгляд дьявола» или аконит.

Не всем девушкам удавалось выжить, приучая себя к акониту, многие погибали в мучениях в начале или середине пути; одна из тех, кто привыкла к яду и сама сделалась ядом, была девушка по имени Белая Лилия, – о ней я и веду мой рассказ[1 - Полный текст этой легенды приводится Дж. Перкинсом в его рассказе «Белая Лилия». См. вторую часть данной книги. – Прим. ред.].

Устоять перед ней было невозможно, – не было мужчины, который не возжелал бы ее, так она была прекрасна, так умела обольщать. Обученная танцам и музыке, знающая стихи и основы мудрости, умеющая одеться так, чтобы вызвать вожделение, искусно пользующаяся притираниями и мазями, которые придают лицу неотразимое выражение, Белая Лилия могла очаровать любого мужчину.

В отличие от иных женщин-убийц ее не отправляли к врагу под видом беженки или похищенной, не заставляли изображать из себя простую танцовщицу или доступную девушку для удовольствий: Белая Лилия жила во дворце правителя и использовала свои чары, – а вместе с тем приносила смерть, – высоким гостям государя. Ими могли быть враги, приехавшие на переговоры, или союзники, ставшие ненужными, или сановники, сделавшиеся опасными, – все, кто представлял угрозу для ее господина.

Никто не знает, сколько людей она отправила в мир иной, но в конце концов ее настигло возмездие. Она жила, не ведая любви, считая, что любовь это обман, с помощью которого мужчины добиваются женщин, женщины – мужчин, а боги в небесах смеются над людским родом. Ей нельзя было любить, но она и не хотела этого, полагая, что проживет свой век без любви, в достатке и довольствии. Отмщение пришло неожиданно, – гуляя как-то весенним днем по дворцовому саду, Белая Лилия полюбила юношу-садовника.

Они встретились в благоухающем весеннем саду, где юноша был занят работой, которой много у садовников в эту пору. Он не услышал, как подошла девушка, а когда увидел ее, застыл, как вкопанный, – он был сражен ее красотой и сердце его были пронзено любовью. Белая Лилия тоже полюбила его сразу же, с первого взгляда: едва они взглянули друг на друга, как поняли, что небо предназначило им быть вместе.

С этого момента жизнь Белой Лилии превратилась в наслаждение и муку. День и ночь она думала о своем возлюбленном, день и ночь она ждала новых встреч с ним; день и ночь она страдала, понимая, что не может быть с ним близка. Для юноши же все было просто и понятно, – он был готов бежать с Белой Лилией, он не боялся гнева государя; он хотел жениться на ней и верил, что их ждет счастье. Он не понимал лишь одного: почему Белая Лилия так упорно отвергает его ласки, почему она боится поцелуя?

Долго это продолжаться не могло, однажды, обидевшись на нее, он сказал, что Белая Лилия его не любит, и поэтому он решил уйти из дворца. Я погибну без тебя, еще сказал он, но так будет лучше, потому что для меня меньшим мучением будет гибель вдали от тебя, чем когда ты рядом, но отвергаешь мою любовь.

Тогда Белая Лилия не выдержала; расплакавшись впервые в жизни, она отвечала, что напрасно он сомневается в ее любви. Если бы это было возможно, она, невзирая ни на что, стала бы его женой, – но стоит им сблизиться, как юноша умрет; единственный ее поцелуй тут же убьет его. И она рассказала ему свою страшную тайну.

Юноша был потрясен, он ждал чего угодно, но только не этого. Видя его растерянность, Белая Лилия повернулась, чтобы уйти и умереть от тоски в одиночестве, однако юноша схватил ее за руку. «Нам не жить в разлуке, – вскричал он, – ты умрешь без меня, а я без тебя, так дадим волю своей любви! Пусть твой поцелуй убьет меня, но я умру счастливым».

Она пыталась возражать, но он с такой страстью убеждал ее, что Белая Лилия сдалась. Она и сама не могла более противиться любви. Они пошли в беседку в густых зарослях плетистой розы и там познали свое короткое счастье…

Их нашли только на следующий день. На мертвом лице юноши-садовника застыла улыбка; лицо Белой Лилии, напротив, было искажено от муки. Она убила себя точным ударом кинжала в сердце, ее смерть была легкой, – так что мука, запечатлевшаяся на лице Белой Лилии, не была следствием предсмертной агонии.

Богиня Кали и ее служительницы

Когда государю доложили о происшедшем, он вначале не поверил, а после пришел к выводу, что Белая Лилия сошла с ума от аконита, который наполнял ее кровь и проник ей в мозг. Государь распорядился похоронить Белую Лилию на заброшенном кладбище за городом; в ту же яму положили и тело юноши-садовника. Всю эту историю было велено держать в строжайшем секрете, однако слухи о ней распространились среди народа. Кто-то осуждал Белую Лилию и ее возлюбленного, кто-то восторгался ими.

Прошли годы, время стерло могилу с лица земли, и теперь никто не скажет, где похоронены Белая Лилия и бедный юноша.

– Но я отклонился от своего рассказа, – я хотел поведать тебе о двух собаках и воздаянии, – спохватился отшельник. – Прежде, все же, скажу еще об одной женщине, которая имеет некоторое отношение к моей истории. Это была молодая вдова, у которой я поселился: я был ее дальним родственником. Кроме меня в доме жил ее дядя со своей женой. Старик был глух, как пень, и страдал сонливостью – вечно спал где-нибудь в тени. Его жена в молодости была красива, как роза, и стройна, как лань, но к старости обрюзгла, растолстела и стала на редкость безобразной. Верно подметил мудрец: «В природе мерзкая гусеница становится прекрасной бабочкой, но с женщинами – все наоборот».

Несмотря на свое безобразие, она по-прежнему считала себя красавицей; каждое утро подолгу красилась и взбивала свои жидкие волосы, а потом надевала яркие покрывала. Соседи втихомолку посмеивались над ней, но в глаза восхищались, – она принимала это за чистую монету.

Впрочем, старики были безобидны и по-своему добры, чего нельзя было сказать о вдове. Воспылав ко мне страстью, она чуть ли не силою затащила меня в свою постель, а после прозрачно намекала, что была бы не прочь выйти за меня замуж и закатывала мне сцены ревности. Долго я терпел все это, но, в конце концов, ушел от вдовы; из-за нее, а также от пресыщения любовными забавами, я стал испытывать отвращение к женскому обществу. После я понял, что такова была моя судьба: если бы вдова была добра и терпелива, я, возможно, женился бы на ней, стал домохозяином и отцом семейства, – и тогда прощай светлый путь познания!

Итак, первая страсть, которую я испытал, была любовная. Второй страстью стало тщеславие… Да, но где же собаки? – спросишь ты меня. Имей терпение, моя дорога прежде должна пройти через вехи любви, тщеславия и гордыни.

Тщеславие овладело мною, когда, выйдя из молодой поры, я задумался, а что же я собой представляю? Моей жизни могли позавидовать многие, я был в числе избранных, но чем я являюсь сам по себе? Заслужил ли я уважение и почет? А мне очень хотелось уважения и почета, чтобы не сказать – почитания.

На каком же поприще я мог добиться этого? Ответ казался мне очевидным – на поприще искусства. При дворе нашего князя были собраны лучшие поэты, певцы, музыканты, здесь трудились известные зодчие и художники. Мне бы хотелось стать, конечно, зодчим или художником, или, на худой конец, музыкантом, но я не обладал необходимыми знаниями и дарованием для этого. Оставался самый низший из всех видов искусства – литература. Ей может заниматься кто хочет, она доступна, а поэтому ненадежна. Литература – самый недолговечный вид искусства, большинство ее творений умирает раньше своих авторов.

Признаюсь, мне было неприятно заниматься ею, но что делать? Я не был гением, у меня был лишь кое-какой талант, – значит, следовало торопиться, поскольку гениальность дается навсегда, а талант – лишь на время. Великий Вьяса писал «Махабхарату», будучи глубоким стариком; мы не знаем, сколько лет было Вальмики, когда он написал «Рамаяну», однако он тоже был немолодым. Но я не мог ждать до старости, ибо прекрасно сознавал, что если пыл молодости в сочетании с кое-каким талантом еще позволят мне создать нечто достойное восхищение, то с годами мои творческие способности угаснут, как угасает мужская сила у старика. Что может быть смешнее и противнее, когда старик пытается изобразить молодое рвение и лепечет о свежести чувств; литература, как здоровая молодая девка, с презрением и смехом отталкивает немощных стариков, предпочитая отдаваться молодым, – только для гениев делает она исключение.

Итак, я не мог ждать: жажда славы и ощущение безвозвратно уходящего времени толкали меня к писательскому ремеслу. Я решил создать, ни много ни мало, третью величайшую поэму вслед за «Махабхаратой» и «Рамаяной». В ней должны были быть новеллы, басни, притчи, легенды, гимны, плачи и еще многое другое, что мы видим в «Махабхарате» и «Рамаяне». Главная идея моего творения – порицание эгоизма и поощрение бескорыстия, но одновременно недвусмысленное указание на то, что полное пренебрежение личным благом также небезопасно. Сюжет – двадцать две аватары Вишну, в которые он воплощается, покинув Вайкунтху, место вечного блаженства, где он обитал вместе со своей супругой Лакшми и бесчисленным множеством прекраснейших богинь. Потрясающий сюжет! Он позволил бы затронуть многие важные вопросы и давал полную волю моей фантазии.

– Неплохое начало для поэмы. У тебя был талант, – заметил царь.

– Тогда я в этом не сомневался, – сказал отшельник. – Оставив службу, я принялся писать, – я надеялся своей поэмой заслужить славу, признание и щедрое вознаграждение от князя. Я писал, как проклятый, до изнеможения; днями и ночами я корпел над рукописью, вычищая текст и записывая заново; я переживал за своих героев, будто они были из плоти и крови, я смеялся и плакал вместе с ними. Выйдя на улицу, я бормотал какие-то фразы, изображал в лицах отдельные сцены и хлопал в ладоши от радости, когда у меня что-то получалось. Люди принимали меня за сумасшедшего, дети дразнились и с визгом разбегались при моем приближении.

Целых пять лет я отдал моей поэме, и первая ее половина была написана: одиннадцать частей было в ней, одиннадцать аватаров. Вначале я хотел дописать поэму до конца, а потом представить на суд князя, но меня сжигало честолюбие, я измучился от жажды славы, – больше терпеть было невозможно. Я отдал поэму лучшему переписчику, купив самый дорогой папирус, – из тех, что привозят для написания священных книг. Свое сочинение я предварил посвящением князю, которое было написано почтительно, пышно и красиво; перевязав свиток шелковой лентой, я передал мое творение во дворец.

Я стал ждать: я был уверен, что как только князь прочтет поэму, он тут же призовет меня к себе. Я представлял, какие хвалебные слова он скажет, как возвысит меня над остальными сочинителями; я уже ощущал тяжесть золота, которое мне отсыплют по его приказу. Но день шел за днем, а ответа из дворца не было; тогда я через своих друзей постарался узнать, что с моей поэмой. Мне сообщили, что князю недосуг читать ее, что надо набраться терпения и еще подождать.

Сгорая от честолюбия, я ждал, – и вот, наконец, князь велел передать мне, что прочел поэму «не без интереса». Никаких иных слов он не произнес, а уж о деньгах и речи и не было.

Я был потрясен, это был крах всех моих надежд. Три дня я был на грани безумия, я хотел наложить на себя руки; пять лет трудов, мои надежды и мечтания – все пошло прахом! Раздавленный и униженный, в последней отчаянной попытке добиться признания, я отдал поэму друзьям, дабы они оценили ее. Несколько снисходительных фраз, вежливое одобрение и пара плохо скрытых зевков – больше ничего я не получил и с этой стороны.

Тогда я принялся лихорадочно перечитывать свое творение. О, ужас, чем больше я читал, тем отчетливее видел все недостатки поэмы! Там корявое предложение, там неуклюжая рифма, там глупая мысль, там напыщенный оборот речи, там повторение уже сказанного. Рыхлый сюжет и бездарное его воплощение! Как я не замечал этого раньше, как я мог быть так слеп; как я мог вообразить, что у меня есть хоть капля таланта! – это был момент горького прозрения.

Я бросил папирус в огонь и долго смотрел, как он чернеет, морщится, а потом горит ярким пламенем. Струйка дыма – вот и все, что осталось от моих честолюбивых помыслов…

– Но так было лучше, моя судьба по-прежнему вела меня вперед, и всего один шаг оставался мне до познания мудрости, – продолжал он с блаженной улыбкой, – однако прежде мне следовало победить гордыню. Казалось бы, на кого мне обижаться, разве меня кто-нибудь обидел? Разве мое творение было отвергнуто несправедливо? Но я обозлился на весь мир и решил покинуть его; уехав в край неприступных гор, я поселился в маленьком городке, в котором заканчивались все дороги.

Городишко делился на две части, нижнюю и верхнюю, я нашел себе крохотный домик на самом верху. Я сам обслуживал себя; остатка моих сбережений было достаточно, чтобы покупать нехитрую еду, хворост для очага и разные необходимые мелочи, – большего мне было не нужно. Чем меньше желаешь, тем богаче становишься: я помню притчу о мудреце, который пришел на богатый рынок, где было полным-полно всяких товаров. «Ну, что ты скажешь об этом?» – спросил его смотритель рынка. «Как много здесь вещей, которые мне не нужны», – ответил мудрец.

В городке меня считали то ли безумцем, то ли просветленным, а кое-кто поговаривал, что я бежавший преступник; они допытывались, из какой я касты, но я отвечал, что не принадлежу ни к одной из них. Это больше всего удивляло бесхитростных горожан, но они удивились бы еще больше, если бы узнали, что я отказался от высшей касты и вообще не признаю каст. О, нет, я отказался от этого не из-за любви к людям, а как раз наоборот – из ненависти! Какой смысл делить род людской на касты, когда все люди одинаковы плохи.

Горькие мысли целиком поглотили меня, я упивался своим добровольным затворничеством, но временами я почувствовал свое одиночество, более того, отчужденность от мира людей. Есть разница между одиночеством и отчуждением: если ты один в мире, тебе принадлежит весь мир; но если ты отчужден от мира, он существует не для тебя, – ты лишен всего того, что в нем есть.

Ну, и пусть я чужой для этого мира, думалось мне. Что в нем хорошего: в мире безраздельно господствует зло и не совершается ничего поистине доброго… Вот когда случилась история с двумя собаками, ради которой я начал свой рассказ. Прости, что тебе пришлось выслушать такое длинное предисловие…

В горах зимы очень холодные: бывает, что выпадает снег и не тает по два-три дня, а вода, оставленная вечером в кувшине, к утру покрывается коркой льда. Мне было трудно привыкнуть к этой ужасной стуже, но в тот год, о котором я рассказываю, мороз стоял просто невыносимый – видимо, холод человеческих душ, много лет остужавший мироздание, вернулся на землю; снег лежал две недели.

У меня кончились припасы, пришлось спуститься в нижний город на базар. Купив тощую ощипанную курицу, лепешек, козьего сыра и мешочек проса, я быстро взбирался по узкой дороге, стремясь скорее попасть к теплому очагу. Вдруг, откуда ни возьмись, ко мне привязалась собака – огромный пес, но ужасно худой, кожа да кости. Он дрожал всем телом, еле передвигал лапы, но упорно шел за мной. Я хотел его прогнать, но духу не хватило: было понятно, что бедняга на краю гибели. Так мы пришли домой, здесь я сварил обед, поел сам и покормил собаку; она улеглась у огня и заснула.

В ту же ночь я пожалел, что взял ее: она не давала мне спать, скулила и лаяла во сне, вспоминая, видимо, свое тяжелое прошлое и своих обидчиков. На следующий день я пошел с собакой в город, пытаясь найти ее хозяина. Но напрасно я стучался в двери своих знакомых, а иногда и к незнакомым людям – никто не признавал этого пса и не хотел взять его себе. Проходив до темноты и ужасно озябнув, я в тоске побрел к своему дому; я не знал, что мне делать. Собака, между тем, обнюхивая что-то, медленно уходила прочь, по тропинке, которая вела за город. Я подумал: да пусть себе уходит, а я вернусь домой. Моя совесть чиста, я ведь не прогонял этого пса. Но тут внутренний голос сказал мне, что это ложь и искушение: бросить несчастную собаку на таком холоде, означает обречь ее на смерть. Этого нельзя делать по отношению к живому существу. Я свистнул; собака вышла из темноты и посмотрела на меня, как бы спрашивая, не ослышалась ли она? Я потрепал ее по загривку, сказал «домой», и мы вернулись в мое жилище.

Мы прожили вместе почти месяц, и этот месяц был труден для меня. Пес много ел, все так же скулил во сне, – к тому же, у него болела лапа, он хромал и кряхтел, наступая на нее. Мне пришлось вызвать знахаря, разбирающегося в болезнях животных, – он вырезал у собаки нарост на плюсне и дал мне мазь, чтобы прикладывать к ране. В конце концов, мой пес выздоровел, округлился и повеселел. Он принялся добросовестно охранять наше жилище и меня, – оглушительно лаял и отчаянно набрасывался на тех, кто проходил вблизи дома или встречался нам на улице.

Пришлось мне задуматься, как быть дальше: менять свою жизнь из-за этого пса я был не готов. Но, видно, я действительно сделал тогда все что мог, и большего от меня не требовалось: в один прекрасный день, когда холода уже прекратились, и наступила чудесная теплая погода, ко мне пришел старый охотник, мой единственный товарищ в этом городке, а вместе с ним незнакомый мне человек приятной наружности. Охотник представил мне его – это был землевладелец из знатной, но небогатой семьи. Он жил в деревне и ему нужна была собака, чтобы сторожить дом; охотник рассказал, что у меня есть такая собака, – вот они и пришли посмотреть на нее.

Как ни странно, мой пес не лаял в этот раз, – он приветливо завилял хвостом и дал себя погладить. Гость был в восторге, – осмотрев собаку, он заявил, что именно такая ему и надобна. Он спросил меня, сколько я возьму за нее; я отвечал, что рад отдать ее в хорошие руки и об оплате не может быть речи. Он забрал собаку с собой; признаюсь, мне было грустно расставаться с нею.

А через год я вновь принимал этого человека в своем доме и первым делом, конечно, спросил о собаке. Он мне ответил, что мой пес стал верным сторожем его дома и любимцем всей семьи. Нечего говорить, как я обрадовался этой вести.

– Да, забота о животных делает человека человеком, – задумчиво проговорил Ашока.

– Добро делает человека человеком, – возразил отшельник, – и оно возвращается к тому, кто совершил его. Я понял это, когда случилась история со второй собакой. Это произошло через три или четыре года, когда мой приятель, старый охотник, умер, и мне в наследство осталось его скудное добро, а также его пес, который всю свою жизнь был помощником своего хозяина. Пес был очень умен, и понимал решительно все, что я ему говорил; иногда мне казалось, что он читает мои мысли. На первых порах он сильно тосковал по старому хозяину, потом привык ко мне и полюбил, – полюбил и я его за ум, бескорыстную дружбу и преданность.

Я часто выводил его за город, ведь охотничьей собаке скучно сидеть дома. Он бегал по лесу, пугал лесных зверьков и поднимал птиц на крыло; меня это забавляло – мы были счастливы. Это были хорошие дни, но они должны были скоро закончиться: пес дряхлел на глазах, – было ясно, что он долго не протянет.

И вот, в последнюю зиму его жизни случилась беда: он потерялся. Это произошло почти в такие же холода, какие были, когда я встретил первую собаку. Мы спешили домой и уже подходили к городу, – и тут, в густом кустарнике мой пес пропал. Невзирая на холод и валивший снег, я всю ночь до утра бегал по лесу, но так и не нашел его. Я был в отчаянии, только теперь я понял, как крепко привязался к этой собаке.

Поутру, вернувшись домой и переменив мокрую одежду, я вновь пошел разыскивать его, но также безрезультатно. Если бы он молод и силен, можно было бы надеяться на то, что он выживет, но он был стар, и поэтому надежды на спасение не было. На душе у меня было черным-черно; подавленный и опустошенный я возвратился в город.

Представь мою радость, когда первый же человек, встретившийся мне, сообщил, что мой пес нашелся! Старушка, собиравшая хворост в лесу, подобрала мою собаку и отвела ее к себе. Я помчался к дому доброй женщины и действительно увидел там моего пса. Старушка сказала, что подобрала его вчера в кустах, где он сидел замерзший и бессильный; у себя дома она накормила и обогрела его. Я был готов отдать этой женщине все деньги, которые у меня еще оставались, но она отказалась: за что же, мол, здесь деньги брать…

Так, добро, совершенное мною, вернулось ко мне. Я уверен, что если бы не подобрал того, первого пса, если бы дал ему погибнуть, то и второго никто не подобрал бы, и он бы погиб. Для меня эта история лучше высокоумных доказательств свидетельствует о том, что в мире всегда существует воздаяние. Каждое, даже самое мелкое наше деяние, доброе или злое, возвращается к нам добром или злом. После этой истории я перестал злиться на мир: я понял, что он устроен разумно и справедливо.

– Почему же ты живешь в пустыне, в полном одиночестве? – спросил Ашока.

– Я не один, ты сидишь передо мною, – возразил отшельник.

– Это верно, – улыбнулся Ашока, – но когда перед тобой никого нет?

– Ко мне часто заглядывают заблудившиеся путники, в народе эту пустыню называют «Пустыней заблудших», – ответил отшельник. – Я стараюсь помочь каждому, кто ко мне приходит, и многие с просветленной душой покидают меня. Когда же никого нет, я остаюсь со своими мыслями и воспоминаниями. Да, мне бывает одиноко, но таково мое воздаяние: я грешил, я был подвержен страстям, ненавидел людей, и за это пребываю в этой пустыне, куда редко заходят люди.

– Твоя судьба сурова, – сказал Ашока.

– Нет, она милостива, ведь я мог остаться таким, каким был, – вот это воздаяние было бы ужасным, – не согласился отшельник.

– Может быть… Но уже светает, мне пора идти, – сказал Ашока. – Укажи мне дорогу.

– Иди прямо к солнцу, – там ты найдешь дорогу, – отвечал отшельник.

– Что ты скажешь мне на прощание? – спросил Ашока.

– Я расскажу тебе короткую притчу… «Один человек проснулся ночью, сильно озябнув. Он захотел разжечь очаг, но не смог найти огниво. Тогда он пошел к соседу и начал стучать в его дверь. Ему открыли и спросили, что нужно. Человек сказал:

– Я хочу разжечь очаг. Не можете ли дать мне огня?

Сосед ответил:

– Что такое с тобой? Ты встаешь ночью, идешь сюда, будишь всех нас, – а в руках у тебя зажженный фонарь. Разве не он всегда горит в твоем доме?..» Мораль этой притчи такова: у человека есть все, что ему нужно, однако он ходит по свету и ищет это.

– Благодарю тебя, – сказал Ашока, поднимаясь с земли.

– Не сбейся с пути, царь, – ответил ему отшельник.

Познание истины

Время от времени во дворец царя Ашоки приглашали бродячих артистов, и они показывали представления с животными или иные удивительные вещи. Мужчины смотрели эти представления, сидя на коврах и подушках во внутреннем дворике главного дворцового здания; женщины занимали особую комнату в верхнем ярусе дворца.

Недавно проходило представление с участием слонов, они выделывали удивительные номера. Самым простым были «качели», когда два слона сцеплялись хоботами, образуя качели, на которых раскачивались помощники тех, кто давал представление. Был номер с метанием копья в мишень, причем, слон показал исключительную меткость; был номер, когда слон бил ногой по пустым корзинам и ловко закидывал их в натянутый над землей полог.