banner banner banner
Барин и крестьянин в России IX–XIX веков. Влияние исторических событий на земельные отношения во времена Киевской Руси, в монгольский период и последние 150 лет крепостного права
Барин и крестьянин в России IX–XIX веков. Влияние исторических событий на земельные отношения во времена Киевской Руси, в монгольский период и последние 150 лет крепостного права
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Барин и крестьянин в России IX–XIX веков. Влияние исторических событий на земельные отношения во времена Киевской Руси, в монгольский период и последние 150 лет крепостного права

скачать книгу бесплатно

Барин и крестьянин в России IX–XIX веков. Влияние исторических событий на земельные отношения во времена Киевской Руси, в монгольский период и последние 150 лет крепостного права
Джером Блум

Джером Блум, профессор Принстонского университета, прослеживает историю взаимоотношений русских землевладельцев и крестьянской общины с времен варяжского вторжения до отмены крепостного права. В своем монументальном и вместе с тем новаторском труде Блум описывает типы земледелия и особенности ведения хозяйственной деятельности на обширных территориях страны, виды и устройство сельских поселений и господских усадеб, систему взимания налоговых сборов и податей. Автор освещает не только аграрные вопросы, но и жизнь народа – и дворян, и землепашцев, рассматривает причины возникновения крепостного права и делает вывод, что закрепощение крестьян определило экономическое и социальное развитие государства и сформировало его политическое устройство.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Джером Блум

Барин и крестьянин в России IX–XIX веков. Влияние исторических событий на земельные отношения во времена Киевской Руси, в монгольский период и последние 150 лет крепостного права

Посвящается Лизе

Jerome Blum

Lord and Peasant in Russia

From the Ninth to the Nineteenth Century

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2024

© Художественное оформление, ЗАО Центрполиграф», 2024

Введение

Из миллионов европейцев, которые в прошлые века находились в подневольной зависимости, русских крестьян освободили едва ли не последними. Но даже и после этого их освобождение нельзя было назвать окончательным. Им не предоставили все гражданские права, они по-прежнему оставались ограничены в возможности перемещаться с одного места на другое по своему желанию, и в большей части империи они не становились собственниками земли, которую возделывали. Не исчезла и сама «крестьянская проблема». Напротив, в ином обличье она стала еще острее, чем была во времена крепостного права. Тем не менее акт об освобождении от 19 февраля 1861 г. является важнейшим поворотным пунктом в истории крупнейшего в мире государства, ибо отмена крепостного права царским указом не только покончила с институтом, который позволял одному человеку быть «крещеной собственностью» (по выражению Герцена) другого человека: она также смела основы существовавшего тогда общественного порядка и тем самым завершила эпоху русской истории, длившуюся веками.

На следующих страницах прослеживается история господ и их крестьян и взаимоотношений между ними с того времени, когда крупные частные землевладельцы впервые утвердились на Русской земле, и до отмены крепостного права тысячу лет спустя. Читатель быстро обнаружит, что история в данном изложении не ограничивается только аграрными вопросами. Много места отводится также политическим и экономическим проблемам, потому что эта история рассматривается на фоне российской политической и экономической эволюции.

Потребность в данном методе изложения давила на меня по мере того, как продвигались мои исследования. Я пришел к этому без предвзятых интерпретаций или гипотез о русской истории. Вскоре мне стало ясно, что интересующая меня проблема будет осмыслена только в контексте политической истории России, начиная от киевских времен до XIX в. Распри киевских правителей; нашествия и княжеское соперничество монгольской эпохи; государственные амбиции великих князей Московских; безудержное стремление московских царей завоевать себе абсолютную власть; уверенность императоров династии Романовых в том, что личные интересы их подданных должны быть подчинены интересам империи, – каждый из этих факторов в свое время имел решающее значение для определения роли как землевладельцев, так и крестьян, а также характера социальных и экономических отношений между ними. Поэтому я счел необходимым на протяжении всей книги обсуждать эти вопросы, иногда подробно, чтобы предоставить информацию, необходимую для понимания того, что происходило на этой земле.

Мне потребовалось немало времени, чтобы понять, что существовал еще один внешний фактор, который также имел большое значение в эволюции аграрных институтов. Экономические аспекты этих институтов, а также взаимодействие сельского хозяйства с другими факторами экономики потребовали изучения общего экономического развития России. По мере продолжения исследований мне стало ясно, что экономическая жизнь России (как и в других странах) переживала длительные периоды подъема и упадка и что эти вековые тенденции имели большое значение в формировании моделей аграрных отношений. Таким образом, долгосрочные колебания в торговле, производстве, рыночном спросе, ценах, денежной стоимости и предпринимательской деятельности занимают свое место рядом с историей политических событий как неотъемлемые части истории.

Охваченное здесь хозяйственное значение земледелия на протяжении столетий и внимание, уделяемое общему экономическому развитию, в совокупности делают эту книгу исследованием экономической истории России с IX по XIX в. Но этот труд также предназначен для изучения истории человеческой свободы. Он пытается объяснить, как небольшая группа людей смогла лишить свободы миллионы своих собратьев, почему этой социальной несправедливости было позволено существовать так долго и как люди стремились извлечь урок из этой несправедливости или избежать ее. Обычно книги о свободе имеют дело с политикой, философией и революциями. Они рассказывают о людях, вдохновленных идеями, которые определяли свободу с точки зрения конкретных целей, о людях действия, возглавлявших борьбу за эти цели, об их победах и поражениях. Эти работы, конечно, важны и поучительны. Но у свободы есть и экономическая история, которую часто упускают из виду, и в каком-то смысле это самая важная часть истории. Я утверждаю это не из убеждения, что способы производства всегда и везде определяют ход событий. Эта книга не есть выкладка экономической интерпретации истории. Но для понимания системы ценностей общества необходимо знать его экономическую жизнь. Следующие страницы показывают, что личная свобода в обществе тесно связана с мерами, принимаемыми обществом в его стремлении удовлетворить свои потребности за счет ресурсов, находящихся в его распоряжении. Феликс Христиан Клейн – немецкий математик и педагог – хорошо выразился, когда написал: «Качества, выраженные в экономической деятельности, составляют большую часть того, чем является жизнь. Большинство людей большую часть времени заняты зарабатыванием на жизнь. Ценности, которые существовали для них не только как устремления или идеи, о которых следует говорить, но выражались в действиях и как качества личного характера были воплощены в повседневной деятельности, которой они обеспечивали свое существование. Если запугивание и подхалимство, высокомерное принуждение и рабское послушание являлись правилом экономической жизни, то таковыми были и люди, – таким было и общество. Другие темы – религиозное устремление, художественное восприятие и творческая интеллектуальная энергия – вознаграждают бесконечные исторические исследования ради самих себя, даже когда они не имеют заметной связи с общественным устройством, но историки, интересующиеся справедливостью, свободой или какими-либо другими качествами общественной жизни, имеют основания уделять первостепенное внимание человеческим отношениям, вступающим в процесс производства и распределения».

Надеюсь, что эта книга в конечном счете будет способствовать пониманию истории свободы в европейском мире.

Особенности русского опыта, конечно, отличались от опыта других европейских стран. Но исследования, подобные этому, должны позволить сформулировать обобщения истории свободы с точки зрения устремлений, социальной закономерности, экономических и политических мотивов, выходящие за национальные границы и свободные от методических недостатков.

Как я только что указал, русская история рассматривается здесь как часть европейской, а не восточной истории. Между русскими институтами и институтами других стран Европы существовало множество различий, но, как однажды задал вопрос Марк Блок: «В какой науке присутствие вариаций или разновидностей когда-либо мешало признанию рода?» Структура русского сельского общества имеет те же самые фундаментальные черты, что и аграрные общества других европейских стран. Сравнительное исследование показывает сходство между русскими и другими странами в отношении таких понятий, как характер юридической и фискальной власти, которую господа имели над своими крестьянами, формы сельского поселения, применяемые сельскохозяйственные приемы и т. д. Наличие этих единообразий убеждает меня в том, что российские аграрные институты следует изучать в европейской системе координат и описывать их европейскими терминами, такими как «крепостной» и «сеньор» в значении синонимов зависимого крестьянина и его господина. Это, разумеется, не отрицает того, что в России ощущались неевропейские влияния, но их воздействие заключалось лишь в том, чтобы видоизменить то, что в основе своей являлось европейскими институтами.

Многие из этих институтов не нуждаются в подробном объяснении. Такие термины, как трехпольная система, общинная обработка земли, рабское владение, хутор и деревня, сеньоральная юрисдикция и т. д., либо говорят сами за себя, либо могут быть легко определены. Слово «крепостной» или его эквиваленты применялись – иногда в то же время и в том же месте – к большому ряду европейских крестьян, то есть людей, чье положение едва ли можно было отличить от положения невольников, до людей, которые были почти свободными. Наличие или отсутствие определенных обязанностей или штрафов, которыми надлежало платить сеньору, иногда являлось своего рода лакмусовой бумажкой того, являлись ли крестьяне крепостными или нет, но эти принудительные обязанности нередко требовались от людей, которые, как известно, оставались юридически свободны. Часто под крепостным понимают человека, прикрепленного к земле, но это тоже неадекватное и во многих случаях и во многих местах даже ошибочное понятие. Самая глубочайшая и полная форма крепостничества проявлялась именно тогда, когда землевладелец имел возможность (как это часто бывало) перемещать своих крестьян по своему желанию, переводя их из одного владения в другое, превращая их в безземельных полевых работников или в домашнюю прислугу и даже продавая, даря или проигрывая их без земли. Вместе с тем в истории крепостного права существовали периоды, когда прикрепленный к земле человек имел право покинуть свой участок, предварительно уведомив своего господина, после чего он становился свободным человеком.

Не более точным будет определить крепостного как личность, прикрепленную к своему господину, поскольку это верно только в определенное время и в определенном месте. Во Франции, например, крепостной некогда был прикреплен к своему сеньору теми узами, которые описывались как неразрывная, почти телесная связь, не имевшая ничего общего с землей, которой крепостной мог владеть. Так, если свободный человек брал себе землю, ранее занятую крепостным, он оставался свободным. Короче говоря, существовало четкое различие между личным статусом и владением. Затем начиная с XIII в. «порок крепостничества» стал прилипать к земле, а не к человеку, так что свободный крестьянин, взявший на себя усадьбу, признанную рабской, считался крепостным до тех пор, пока он оставался на этой земле. Теперь владение землей определяло статус. В России развитие пошло в прямо противоположном направлении, по крайней мере в отношении крепостных и помещиков (владевших поместной землей, пожалованной царем за службу). В XVI и XVII вв. эти крепостные были прикреплены к своим владениям (за исключением некоторых особых случаев), а не к личности помещика. Но это положение игнорировали помещики, которые стали переселять своих крестьян и даже продавать их без земли. В XVIII в. правительство узаконило подобную практику, вследствие чего крепостные крестьяне оказались прикрепленными к личности своих помещиков.

Имелась, однако, одна черта, общая для европейского крепостного права, когда бы и где оно ни существовало: крестьянин признавался несвободным, если он был связан с волей своего господина узами, которые унижали и лишали его социальных прав и которые были институциональными, а не договорными. На практике это означало, что сеньор обладал законными полномочиями над своими крестьянами при полном или почти полном невмешательстве государства, так что во всех отношениях крестьяне имели только те права, которые их господин был готов им позволить. Сопутствующие обстоятельства этого условия заключались в том, что крестьяне не могли приходить и уходить, когда им заблагорассудится, без разрешения своего господина и что господин мог требовать любых обязательств, которые он мог пожелать. На деле действовало общее, хотя и далеко не всеобщее, правило, в соответствии с которым эти повинности фиксировались и даже подробно определялись обычаями, но сеньор мог увеличивать или уменьшать их, изменять характер или приказать, чтобы повинности выполнялись в любом угодном ему порядке. Однако власть сеньора над крепостными была не настолько велика, чтобы лишить их правосубъектности. В этом и заключалась разница между крепостным и рабом. Крепостной, даже когда его статус упал настолько низко, что его можно было покупать и продавать без земли, все еще имел определенные личные права, хотя и жестко урезанные. Раб, насколько бы благополучно он ни жил – а случались периоды, когда по крайней мере некоторые рабы пользовались большими социальными и экономическими преимуществами, чем крепостные, – в глазах закона представлял собой не личность, а лишь движимое имущество своего хозяина.

Признак ослабления крепостничества проявился тогда, когда центральная власть начала вторгаться в отношения между землевладельцем и крепостным, урезая юридическую и административную власть сеньора и устанавливая нормы повинностей, которые он мог требовать от своих крестьян. И наоборот, уход государя от вмешательства в барско-крестьянские отношения обрекал свободное крестьянство на крепостничество.

В наши дни слово «крепостничество» стало частью лексикона полемистов, использующих его для описания обществ, которые они не одобряют. Употребляя его таким образом, они подрывают историческое значение этого понятия. Хотя принуждение и угнетение не исчезли из нашего мира, формы, которые они принимают, значительно отличаются от форм того института, который когда-то ограничивал свободу миллионов европейцев.

Прежде чем начать дальнейшее повествование, остается оценить физические характеристики страны, в которой это происходило. Как будет показано ниже, топография, характеристики почвы и климат обширной Русской земли имели непосредственное отношение к ходу ее исторической эволюции.

Почти вся территория европейской части России расположена к северу от 46-й параллели. Таким образом, Россия находится как в холодной, так и в умеренной климатических зонах. Здесь нет по соседству великих морей, которые могли бы смягчить крайности ее погоды, так что климат в стране континентальный – то есть подверженный резким сезонным контрастам температур. Зимы длинные и суровые, а лето короткое и на большей территории жаркое. Сезон выращивания – период, свободный от сильных морозов, – относительно короткий, даже в южных частях. В Архангельской области, далеко на севере, в среднем он составляет 120 дней, в Московской области – 130 дней, в Казани – 146 дней, Саратове в низовьях Волги – 161 день. Относительная непродолжительность теплого периода в России ограничивает выбор и разнообразие культур, которые можно выращивать, и вынуждает сосредотачиваться на интенсивной работе в короткий период.

Недостаток влажности создает еще большие трудности для сельского хозяйства. В северной части России, из-за низких температур и, как следствие, небольшого количества испарения, осадков обычно достаточно для выращиваемых там культур. В действительности же этот район с его обилием болот и озер чаще страдает от избытка, чем от недостатка влаги. Однако в южных регионах незначительные осадки, высокие летние температуры и обжигающие суховеи высушивают влагу из почвы. Вдобавок к этому количество годовых осадков весьма неравномерно, а их сезонное распределение часто неблагоприятно для сельского хозяйства. Засушливые периоды не часто случаются в мае и июне, когда молодые растения остро нуждаются во влаге, а дожди в июле и августе приходят слишком поздно, чтобы помочь многим культурам, а иногда и мешают сбору урожая. Если засушливой весне предшествует малоснежная или совсем бесснежная зима, а летом дуют суховеи, то неурожай, а в прошлом часто и голод захлестывают сельскую местность.

Топографически европейская территория России является частью Великой Европейской равнины.

Путешественники, пересекающие эту равнину, поражаются ее необъятностью и однообразием. Без видимых границ создается впечатление, что она простирается в бесконечность. Но из-за некоторых географических особенностей, придающих разнообразие ландшафту, равнина фактически делится на пять горизонтальных поясов, каждый из которых резко отличается от других по своим природным характеристикам.

Первый из этих поясов – зона тундры. Она расположена за полярным кругом между Белым морем и Северным Уралом. Холодный климат, бедная почва и недостаточное количество осадков сильно ограничивают сельское хозяйство в этом регионе. Весной нижнее течение рек остается заблокированным льдом еще долго после того, как их истоки тают, так что здесь много затопленных участков и болотистых мест. Здесь значительно облачнее, чем в любой другой части Европы, и часто бывают туманы. Снег может выпасть в любой месяц года, но его покров ничтожен из-за малого количества осадков и из-за того, что его сдувают сильные ветры. В результате здесь нет достаточного покрытия для защиты почвы в холодные зимы и большая часть подпочвы постоянно промерзает. Вдоль северных границ области нет ни деревьев, ни даже кустарников, но с продвижением на юг растительность постепенно становится обильнее, пока на самой южной окраине тундра не переходит в следующую большую полосу – лесную зону.

Второй регион, самый большой по территории из всех пяти основных поясов, тянется от полярного круга на северо-восток в Калугу, затем на восток через Рязань, Нижний Новгород, Казань и далее в Сибирь. Эта граница, примерно приближающаяся к 55-й параллели северной широты, обычно считается разделительной линией между Северной и Южной Россией. Когда-то эта зона была покрыта хвойным и смешанным лиственным лесом. Многие судоходные реки медленно текут по ней. Здесь много болот, особенно в северной части, где также много озер. Преобладающую почву региона составляют светло-серые земли, известные как подзолы. Песчаные, глинистые или каменистые по составу, они содержат мало гумуса и являются глубоко выщелоченными. На них можно производить сельскохозяйственные работы, но без удобрений и углубленного пахотного слоя они дают относительно низкие урожаи.

К югу от лесной зоны проходит сравнительно узкая полоса, сочетающая в себе качества леса и степи и поэтому называемая лесостепной зоной. Главная особенность лесостепной зоны – это сочетание луговых ландшафтов с покровом из травянистых растений и участков леса отдельных групп деревьев. Почвы, как и рельеф, представляют нечто среднее между землей леса и степи. Почвы зоны лесостепи – это главным образом различные варианты черноземов (выщелоченные, обыкновенные, карбонатные, южные), в также лугово-черноземные почвы и солонцовый комплекс. Они отличаются высоким содержанием гумуса. Хотя эти почвы не такие плодородные, как настоящий чернозем, они хорошо подходят для земледелия.

По мере продвижения на юг леса редеют, пока не начинается безлесный простор степи. Это край чернозема, который делает эту зону самым плодородным регионом Европейской России. Черноземный пояс, более чем в два раза превышающий территорию Франции или Германии, покрывает около четверти европейской территории России. Он идет от российской границы через Урал, а на юге достигает гор Крыма и Кавказа. Его самая большая ширина с севера на юг, в долине реки Дон, составляет более 966 км. Средняя глубина его почвы составляет от 76 см до 91 см, а в некоторых местах доходит до 152 см. Однако погода, отмеченная резкостью, характерной для континентального климата, мягче, чем в лесной зоне, а осадки незначительные.

На своей южной границе черноземный пояс постепенно переходит в полузасушливый регион, называемый сухой степью. Эта зона к северу от Каспийского моря и в бассейне нижней Волги образует юго-восточный угол европейской части России. Каштановые и светло-коричневые почвы, преобладающие в этих местах, обычно относят к чернозему, хотя они и не являются такими плодородными. Из-за небольшого количества осадков сельское хозяйство в этом регионе не имеет большого значения, но при искусственном орошении почвы приносит хорошую прибыль.

Часть первая

Киевская Русь

Глава 1

Начало эпохи экономического развития

В первом тысячелетии нашей эры восточнославянские племена поселись в долине реки Днепр. Они сделали правильный выбор, так как почва в этом регионе была рыхлая и легко поддающаяся обработке. Открытые участки чередовались с лесами, служившими лесозащитными полосами. Сеть судоходных рек пронизывала долину и соединяла ее с тремя великими пограничными морями – Балтийским, Черным и Каспийским. Со временем соплеменники расселились вдоль этих рек, пока к середине IX в. их группы не распространились от Ладожского озера на юг до долины Днепра и верхней Волги.

Большая часть истории этого раннего периода опирается лишь на предположения, поскольку источников очень мало. По-видимому, различные племена в конце концов образовали федерации, каждая из которых имела город в качестве центра и отряд наемных воинов для защиты. Часто этими наемниками служили викинги – или варяги, как они известны в русской истории, – которые стали спускаться по водным путям Руси из родной Скандинавии, вероятно, в VHI в. Некоторым вождям отрядов варягов удалось утвердиться в роли наследственных правителей городов, которые они были призваны защищать, а затем распространить свою власть на другие города. Между этими честолюбивыми династиями возникало множество конфликтов, но к рубежу IX в. одной из них удалось подчинить себе все русские города, а Киев, главный город княжества, стал его столицей. Так началась киевская эпоха русской истории.

Образовавшийся союз представлял собой свободную федерацию почти автономных городов-государств, каждым из которых предположительно управлял князь, назначаемый киевским князем, который обычно выбирал на эти престолы своих родственников. Границы федерации не были четко определенными, а ее внутренняя политика изобиловала непрекращающимися раздорами. Поначалу, по-видимому, никакого принципа престолонаследия в Киеве и других городах установлено не было, и соперничающие претенденты на престол служили главной причиной внутренних беспорядков и междоусобиц. При Владимире I (978—1015) и его сыне Ярославе I (1019–1054) государство приобрело максимальную стабильность, которой ему суждено было достичь. После смерти Ярослава политическая организация федерации и особенно установленный метод престолонаследия заметно усложнились, что привело к дальнейшему раздору, а естественное разрастание правящих семей привело к последовательным разделам территории с целью предоставить княжества братьям и сестрам великого князя. Эти раздоры усугублялись военной агрессией правителей друг против друга и периодическими вспышками народных волнений, когда правящих князей иногда сгоняли с престолов и на их место приглашались новых. К этим факторам внутренней нестабильности прибавлялась также постоянная угроза варварского нашествия, ибо на протяжении всей своей истории Киевскому государству угрожали волны кочевников, выкатывавшихся из евразийских степей.

Экономическая история этих первых столетий еще более туманна и неопределенна, чем их политическая история. Тем не менее имеющиеся данные ясно показывают, что киевская эпоха стала эпохой экономического развития, во многом напоминающей опыт Западной Европы тех же столетий. Как и на Западе, здесь наблюдался активный рост межрегиональной торговли. Викинги-завоеватели, установив свое господство над долиной Днепра, устремились в Византию, чтобы утолить свою страсть к наживе драгоценными товарами Востока. Хотя их отношения с греками омрачались вооруженными конфликтами, в конце концов между ними установились дружеские торговые связи. «Путь из варяг в греки» – как называли летописцы большую торговую магистраль, шедшую от Черного моря до Днепра и реке Ловать, через озеро Ильмень мимо Новгорода, затем вниз по Волхову в Ладожское озеро и оттуда в Балтику – служил главной артерией торговли Киевской Руси. Помимо торговли с византийцами русские установили сухопутные связи с Востоком, и их купцы ходили к берегам Каспия и еще дальше. Развивалась также активная торговля со странами Центральной и Западной Европы. Русское государство стало пользоваться большим уважением в остальной Европе, о чем свидетельствуют браки между киевскими княжескими домами и правящими родами Византии, Польши, Венгрии, Швеции, Норвегии, Дании, Франции, Германии и Англии.

Интенсивная внешняя торговля дала мощный толчок внутренней торговле. Купцы путешествовали по стране, чтобы покупать товары на экспорт и продавать товары, которые они импортировали. Предметы роскоши, предлагаемые ими для продажи, имели лишь ограниченный рынок, но на некоторые их товары, такие как соль, металлические изделия и дешевые украшения, существовал массовый спрос. Города, особенно Киев, Новгород и Смоленск, стали центрами этой торговли. Киев, расположенный в центре крупной речной сети, которая соединяла долины Днепра, Буга, Оки, Вислы и Дона, и с проходившими через него основными сухопутными путями, являлся самым важным из них.

Наряду с ростом торговли в условиях рыночной экономики увеличивалось использование денег. В докиевскую эпоху средством обмена служили скот и меха, использовались и иностранные монеты. Во времена Киевской Руси во всеобщее употребление вошли металлические деньги. Монеты чеканились с начала XI до первой четверти следующего века. Также были в ходу небольшие серебряные слитки, имели широкое распространение и иностранные монеты.

Городская жизнь развивалась быстрыми темпами, так же как это происходило в современной Западной Европе. Разрастались старые города и появлялись новые. Киев превратился в самый крупный европейский город. Титмар Мерзебургский (975—1019) поведал в своей хронике о его 400 церквях, восьми рынках и «бесконечном множестве» людей. Адам Бременский (1076 г.) писал, что Киев соперничал с Константинополем, а русский летописец сообщал, что большой пожар, бушевавший в городе в 1124 г., уничтожил 600 церквей. Летописцы той эпохи непреднамеренно приводят частичный показатель роста городских поселений, поскольку, хотя они и не слишком интересовались освещением таких мирских вопросов, как рост городов, они часто упоминали их названия в своих рассказах о героизме, предательстве и благочестии. В своих летописях за IX и X вв. ими упоминается 24 города, за XI в. – еще 62, а за XII в. – также еще 120 городов, то есть всего 206 городов. Напротив, только 32 из них впервые упоминаются поименно в источнике XIII в., когда (как будет видно далее) стала наблюдаться устойчивая тенденция к упадку экономической жизни.

Предположительно большинство из этих городов служили главным образом торговыми центрами, но многие из них занимались также ремесленным производством. Обычно рынки сбыта ремесленных изделий ограничивались окрестностями, но некоторые из этих изделий продавались за сотни миль и даже в чужие земли. По мере расширения рынков сбыта технические приемы ремесленных мастеров усложнялись, а специализация возрастала. Русский историк Рыбаков в своем монументальном труде по истории древнерусского ремесла смог выявить до шестидесяти особых ремесел в некоторых городах XII и начала XIII в.

Колонизация новой территории стала еще одним свидетельством того, что этот период являлся периодом экономического роста и имел дальнейшее сходство с теми процессами, что происходили на Западе. В Западной Европе поселенцев вытеснили за старые границы, и волна немецких колонистов хлынула на Восток через Эльбу. В России славянские колонисты переселились из старых районов поселения в лесной треугольник, образованный рекой Окой и верхней Волгой. Поначалу мигрантов было немного, но в XI в. их число возросло. На первом этапе заселения большинство пришельцев были новгородцами, перебравшимися в новые места в поисках пушнины и других продуктов леса, или земледельцами, ищущими лучшую почву, чем они могли найти на своей неплодородной родине. Затем поселенцы начали перебираться из Днепровской долины. В конце XII и в XIII в. поток миграции быстро возрастал, но эти более поздние переселенцы искали убежища от нашествий новых кочевников, угрожавших Приднепровью, а также от внутриполитических и экономических неурядиц. Так что их передвижение, таким образом, не является свидетельством развития, поскольку колонизация проходила уже и до этого времени; скорее оно служило доказательством обратного явления – экономического упадка старой зоны расселения.

Россия в XII и начале XIII в.

Все эти изменения, а особенно рост городов и колониальное движение вплоть до конца XII в., позволяют сделать вывод о значительном увеличении населения в киевский период. В землях Западной Европы во время длительного подъема экономической жизни в эти столетия отрывочные и неточные данные указывают на удвоение и даже утроение населения. К сожалению, демографической информации о Киевской Руси настолько мало, что даже самые приблизительные обобщения о размере или росте населения не могут считаться достаточно надежными.

Из-за скудности данных характер основного занятия массы людей в киевскую и докиевскую эпохи долгое время служил предметом споров среди историков. Одни ученые утверждали, что большая часть населения зарабатывала себе на жизнь такими лесохозяйственными занятиями, как рыбная ловля, охота и сбор меда, и что оседлое земледелие имело второстепенное значение в их экономике. Предполагалось, что торговля продуктами лесного хозяйства обеспечивала основу экономического развития вплоть до распада Киевского государства. Но перенос центра жизни страны на северо-восток изолировал людей от старых торговых связей и рынков, и только после этого оседлое земледелие стало их главным занятием. Напротив, другая группа историков утверждала, что земледелие было основным источником средств к существованию для большинства людей до и во время киевской эпохи, а также и после нее.

То, что в эти ранние века как местная, так и межрегиональная торговля была обширной и что главными товарами русского производства являлись продукты лесного хозяйства, достоверно установлено письменными, археологическими и языковедческими свидетельствами. Более скудные данные о группе торговцев указывают на то, что многие люди, как славяне, так и иноземцы, были предприимчивыми купцами, но главными иноземными торговцами в Киевской Руси, по всей вероятности, были князья и их приближенные – истинные варяги, впервые пришедшие на Русскую землю в поисках богатств, которые предстояло приобрести посредством мирной торговли или силы, в зависимости от обстоятельств; пиратство часто становилось начальной стадией торговли. Возвысившись до положения правящей клики над территорией, расположенной в бассейне Днепра, они продолжали вести торговлю, используя свое новое превосходство для обеспечения высоких прибылей. Константин Багрянородный, правивший Византией с 945 по 959 г., в наставлении, которое он составил для своего сына по управлению империей, писал о том, как русские князья (он называл их архонтами) со своими свитами каждое лето прибывали в Константинополь из Новгорода, Киева и других речных портов. Их суда – изготовленные путем выдалбливания ствола дерева – были загружены до самых фальшбортов товарами. (Пятьсот лет спустя после того, как Константин написал свое руководство, Иосафат Барбаро, венецианский посол к крымским татарам, рассказывал о русских купцах, плававших по Волге на похожих судах. Барбаро писал, что «в русских лесах растут огромные деревья, которые, будучи выдолбленными изнутри, служат для лодок-моноксил, таких больших, что они способны перевозить одновременно восемь или десять лошадей и столько же людей».) Константин пояснял, что каждую зиму князья и их свита передвигались по Русской земле, взимая дань со славян, подчиненных их власти. Наиболее часто упоминаемыми в источниках предметами их грузов служили меха, мед, воск и рабы. Они обменивали эти товары на предметы роскоши, такие как шелка, вина, фрукты и искусно изготовленное оружие.

Несмотря на неоспоримое значение торговли и активную роль в ней князей и их приближенных, имеющиеся данные и, в частности, археологические свидетельства, которые в последние десятилетия обнаруживаются во все большем количестве, явно указывают на земледелие, как на преобладающее занятие основной массы населения, начиная с докиевской эпохи. Даже в пограничных районах, где лесное хозяйство, как можно было ожидать, имело первостепенное значение, поселенцы с самых ранних времен занимались регулярной обработкой почвы. Вероятно, торговля служила главной экономической деятельностью князей и знати, но большинство простого народа обеспечивало себе жизнь, следуя за плугом. Продукты лесного хозяйства служили главной статьей экспорта по той причине, что они больше всего востребовались на внешнем рынке, а не потому, что являлись главными продуктами русской экономики. Во внутренней торговле гораздо большее значение имели земледельческие товары. Жители городов, хотя они, скорее всего, выращивали овощи в своих огородах, большую часть продуктов получали из окружающей их сельской местности. Также велась активная межрегиональная торговля земледельческой продукцией. Новгород, например, приобретал зерно из более южных частей России; есть также свидетельства, что зерно иногда отправляли в Константинополь.

Первоначально использовались две основные системы обработки почвы. В лесных районах применялся подсечно-огневой способ земледелия (подсека). Срубленные весной деревья оставляли лежать до осени, когда их ветки обрубали, а стволы увозили на санях. Следующей весной кусты и щепки вокруг поджигали, после чего производили посев прямо в золу, часто без вспашки. Такой участок использовали непрерывно от двух до восьми лет в зависимости от урожайности. Когда он истощался, его оставляли отдыхать на 10–12 лет (после прекращения хозяйственной деятельности через 40–60 лет восстанавливался лес) и засеивали другую, заранее подготовленную подсеку. Очевидно, что эта нерациональная система была возможна только там, где земля имелась в изобилии и была дешевой. Такой способ земледелия был столь же расточителен с точки зрения вложенного труда. Было подсчитано, что ежегодно приходилось тратить семьдесят рабочих дней, чтобы расчистить, подготовить и обработать один участок (2,7 акра) земли. Одно семейство не было в состоянии обработать необходимый для своего пропитания участок, так что использование подсечной системы предполагало существование некой формы общественной организации.

В лесостепной и степной зонах занимались хлебопашеством. Здесь поле возделывали непрерывно в течение нескольких лет, пока его урожайность не падала. Затем поле оставляли зарастать травой и использовали под пастбище, после чего переходили на другие поля. После неопределенного числа лет поле снова обрабатывалось и засеивалось до тех пор, пока оно снова не истощалось. Регулярной ротации полей в этой системе не существовало. Подобно подсечно-огневой технологии, этот метод был возможен только там, где имелось много дешевой земли.

По мере увеличения населения и роста соотношения человек – земля от этой нерациональной системы обработки почвы пришлось отказаться. Ко второй половине IX в. данный этап, по-видимому, был достигнут даже на севере и северо-востоке, а в долине Днепра от старой системы уже давно отказались. Предположительно преобладающей стала двух- и трехпольная система земледелия, хотя утверждалось, что эта система начала вытеснять старые методы лишь в первой половине XIV в. Собственно, бесспорные свидетельства широкого применения трехпольной системы обнаруживаются лишь начиная со второй половины XV в. На первых стадиях земледелия главными земледельческими орудиями служили топор для расчистки леса и примитивный плуг для обработки поверхности почвы. По мере развития обработки почвы стали использоваться более эффективные орудия. Археологические находки показывают, что настоящий плуг с железным лемехом, запряженный лошадьми или волами, применялся в долине Днепра по крайней мере уже в VII–VIII вв. Ближе к Северу использовалась соха. Это легкое и мобильное орудие, которое тянули тягловые животные или люди, хорошо зарекомендовало себя на неглубоких почвах Севера и продолжало использоваться там вплоть до настоящего времени. Помимо этих орудий, было обнаружено множество других основных сельскохозяйственных инструментов, таких как серпы, косы, мотыги и т. д., относящиеся к киевской и докиевской эпохам.

Усовершенствования в технике земледелия, а также рост числа городов, оживленная внутренняя и внешняя торговля, увеличение ремесленного производства, более широкое использование денег и колониальное движение свидетельствуют о том, что киевская эпоха являлась периодом экономического роста. Улучшение обработки почвы само по себе должно было стать результатом экономического роста, поскольку вполне разумно предположить, что оно произошло в ответ на растущий спрос на сельскохозяйственную продукцию. Это было не единственное нововведение в сельском хозяйстве. Новые формы землевладения и новые методы ведения хозяйства также появились в рамках развивавшейся экономики и в ответ на открывавшиеся ею возможности. Эти изменения в сельском хозяйстве станут предметом рассмотрения следующих двух глав книги.

Глава 2

Крестьянские общины и частные землевладельцы

В Киевской Руси, как и в любом обществе, которое было преимущественно аграрным, отношения между его членами должны были зависеть в первую очередь от способов владения землей. Но в скудных источниках содержится лишь небольшое количество фактических данных о владениях, да и то лишь в виде информации, второстепенной по отношению к основному содержанию текста. Так что мы можем снова разглядеть лишь смутные очертания, и о многом остается только догадываться.

Один из самых спорных вопросов, который оживил русскую историческую литературу, касается происхождения и роста крестьянской общины и ее роли в русской истории. Следует отметить, что многие из этих противоречий как при имперском режиме, так и в советское время не велись в академической изоляции. Они приобрели большое значение для современного этапа, вызвав важные политические и философские последствия и широкий интерес. Особенно это касается историографической шумихи вокруг общины. Поскольку большая часть споров касалась изменений в институте, произошедших после XV в., спорные вопросы будут более подробно обсуждаться в одной из последующих глав. Достаточно указать, что почти каждое утверждение в отношении общины вызывало по крайней мере опровержение, а часто и продолжительные дебаты. Однако со временем по многим спорным вопросам установилось «а communis opinio doctorum» – так называемое общее мнение ученых.

Принято считать, что восточные славяне отказались от племенной формы организации задолго до киевской эпохи, за исключением некоторых периферийных зон, где она сохранилась до XI в. Рода распались на свободные общины. Считается, что эти первые общины представляли собой большие семейные ячейки, возглавляемые патриархом, старейшиной, в которых несколько поколений жили и трудились вместе, вели совместное домашнее хозяйство и делились плодами коллективного труда. Считается, что они были очень похожи на «задругу», общинную форму, существовавшую в современный им период у южных славян. Эта гипотеза основана на сравнительных исследованиях славянской социальной истории, а также на изучении крестьянского быта в более поздние времена и на рудиментарных свидетельствах некоторых институтов, сохранявшихся в великорусской деревенской жизни до последних столетий.

Ранняя русская большая семейная община, по-видимому, имела близкое сходство с тем, что считается примитивной формой социальной организации в первые века германского заселения Центральной и Западной Европы. Этот институт был описан Марком Блоком следующим образом: «Terra unis familiae: слова Беды[1 - Б ед а Достопочтенный (672–736) – бенедиктинский монах. Поскольку Беда написал одну из первых историй Англии под названием «Церковная история народа англов», она принесла ему славу «отца английской истории». (Здесь и далее примеч. пер.)], по всей вероятности, дают нам ключ к институту в его первобытной форме. Но мы не должны думать о маленькой супружеской семье наших более поздних веков. Будучи плохо осведомлены об истории кровных отношений на заре нашей цивилизации, мы имеем все основания полагать, что группа, первоначальной оболочкой которой служил общинный двор, представляла собой патриархальную семью из нескольких поколений и нескольких побочных хозяйств вокруг общего очага».

Некоторые историки настаивают на том, что патриархальная община являлась доминирующей формой сельской социальной организации в киевскую эпоху. Однако представляется более вероятным, что к X–XI вв. патриархальная община превратилась или находилась в процессе превращения в территориальную общину. Члены этого нового типа организации были связаны друг с другом не кровным родством, а близостью проживания и общими социальными и экономическими интересами. Каждый общинник жил отдельно с женой и детьми в своем жилище, вел индивидуальное хозяйство, имел в собственности земледельческие орудия и животных, обладал личными правами на пользование и распоряжение обрабатываемой им земли и ее продуктов, но разделял со своими товарищами использование общих пастбищ, лесов и рек, а также выполнение общих обязательств. Поскольку прямых свидетельств об истории и внутреннем устройстве патриархальной общины не существует, о причинах ее распада можно только догадываться. В предыдущей главе было высказано предположение, что на первом этапе сельского земледелия необходимо было объединение множества рабочих рук для выполнения тяжелой работы по расчистке леса и подготовке земли к посеву. Одна семейная ячейка – супружеская семья (или малая семья) – не обладала трудовыми ресурсами, необходимыми для тяжелых работ, и предположительно должна была объединиться с родственниками в совместных усилиях.

Когда сельское общество миновало стадию подсечно-огневой обработки почвы, потребность в коллективном труде уже отпала. Можно сделать предположение, что супружеские ячейки затем вышли из большой патриархальной общины и каждая стала вести собственное хозяйство своими собственными трудовыми ресурсами.

Историку А.Я. Ефименко (первая в России женщина – почетный доктор русской истории) удалось показать, что этот переход от большой патриархальной семьи к индивидуально-семейному хозяйству произошел в более поздние века на крайнем севере Европейской России, когда крестьяне перешли к оседлому земледелию. Фактором этого распада мог послужить и естественный прирост внутри патриархальной общины. Возможно, такая форма организации прекращала действовать эффективно, когда превышался определенный размер общины. При достижении этого момента большая патриархальная семья распадалась и ее земли разделялись между составляющими ее малыми семьями. Эта предполагаемая эволюция в России аналогична тому, что произошло в других местах Европы, где земля, занимаемая патриархальной семейной общиной, разделилась на более мелкие владения, обрабатываемые малыми семьями.

Территориальная община, пришедшая на смену патриархальной, была известна как «вервь» в Поднепровье и как «мир» в Новгородской области. Эти названия, несомненно, использовались и для патриархальных общин. Но из контекста киевских сводов законов ясно, что ко времени составления этих сводов вервь и мир относились к географическим единицам с определенными границами. Например, если был убит человек князя, то «вервь, в границах которого лежало тело», должен был заплатить денежную пеню – виру или в случае обнаружения украденного имущества владелец мог потребовать вернуть его немедленно, если оно находилось в пределах его собственного «мира».

Свободные крестьяне, жившие в общинах, назывались смердами. Филологи предположили, что это слово происходит от древнего корня слова, означающего «человека», и что когда-то оно могло использоваться для определения всех людей. Однако к киевскому периоду оно применялось только к низшей группе свободных людей и стало ассоциироваться со словом «смердеть», то есть вонять. Использование слова «смерд», означавшего вонючий, красноречиво свидетельствует о презрительном отношении к крестьянам. Трудно себе представить, чтобы люди, носившие такое неприятное имя, могли считаться их современниками значимыми людьми.

Гипотеза, которую выдвигает филология, подтверждается данными, найденными в немногочисленных источниках киевских времен. Они позволяют сделать вывод о том, что новая социальная среда, созданная в эту эпоху появления княжеской свиты и бюрократии, и особенно в период роста частного землевладения среди людей высших слоев, повлекла за собой ухудшение положения свободного крестьянства. Так, самый ранний из известных сводов законов, Правда или Закон Ярослава, устанавливал виру в сорок гривен за неотомщенное убийство любого свободного человека, будь то член княжеской свиты, один из его дружинников, изгой или Словении. Этот список, по-видимому, предназначался для охвата всех свободных людей в обществе, поэтому представляется справедливым предположить, что под словенином подразумевались свободные люди, конкретно не названные. Это список включал и смердов. Правда Ярослава относится к первой половине XI в., и предположительно все свободные люди были равны перед законом в предыдущую эпоху. Однако в позднейшем Киевском своде законов это равенство было заменено на сословное деление. Правда Ярославичей (сыновей Ярослава), относящаяся к третьей четверти XI в., устанавливала штраф в 80 гривен за убийство главных сподвижников князя. В следующем своде законов, так называемой Пространной редакции, принятой предположительно в начале XII в., вира за убийство людей князя, под которыми подразумевались его главные сподвижники и дружинники, также была повышена до 80 гривен. Однако вира за убийство других свободных людей, включая и смердов, оставалась 40 гривен.

Смерды, как можно предположить, нечасто появлялись в летописях киевского периода, но некоторые из немногих упоминаний об этих людях раскрывают их скромный статус. Новгородский летописец в своей записи за 1016 г. повествует нам, что князь Ярослав, после победы над своим братом Святополком, заплатил каждому из воевавших за него мужей города Новгорода по десять гривен серебром, а смердам выдал всего лишь по гривне на человека из его войска. В 1100 г. группа враждующих князей собралась для мирных переговоров и, согласно летописным сведениям, поручила князьям-братьям Васильку и Вол одарю вернуть «холопов и смердов», которых эти двое князей захватили в плен. Киевский князь Владимир Мономах, умерший в 1125 г., в своих наставлениях писал сыновьям, что он оберегал как оставшуюся без средств вдову, так и некоего смерда от дурного обращения с ними более сильных людей.

Крестьянская община в той или иной форме сохранялась на протяжении столетий и во многом способствовала приданию русской истории особого и неповторимого характера. Но даже в то время, когда из патриархальной общины стали вырастать такие организации, как вервь и мир, появился другой способ землевладения, имевший большее значение в эволюции русской жизни. Этой новой формой стала частная собственность на большие участки земли, принадлежавшие представителям правящей элиты. Первое появление такого рода владений не может быть датировано с уверенностью ранее X в., а его прочное становление произошло лишь в XI в. Введение частной собственности на землю знаменует собой отправную точку центральной темы всей последующей – и можно сказать, трагической – истории России, порабощения крестьянства. С этого момента люди, управлявшие государством, добавили к своим полномочиям роль синьора и, тем самым, низвели крестьян, живших на земле, которую они превратили в свою частную собственность, до положения арендаторов в лучшем случае, а в худшем – до рабов.

Важнейшим и единственным источником истории становления частного землевладения (как и по всем другим разделам ранней русской истории) является летопись, которая известна под названием «Повесть временных лет». Датируемая первой половиной XII в., она основывается на более ранних летописях, сделанных в предшествующие семьдесят или восемьдесят лет. «Повесть временных лет» содержит свидетельства очевидцев или, по крайней мере, современников о периоде, начиная с последних лет правления киевского князя Ярослава (умер в 1054 г.) и на протяжении правления его сыновей и внуков. Записи о более ранних веках (летопись начинается с 852 г.), вероятно, были взяты из устных рассказов и, в меньшей степени, из византийских описаний. Многие из событий, зафиксированных в эти первые века, излагались летописцем в обычных эпических формах, которые явно позаимствованы из других, более ранних фольклорных произведений. Некоторые из повествований содержали в себе зародыши исторической правды, но большинство из них были привезены в Россию из других земель и связаны сказателями с русскими историческими персонажами и событиями. Однако в «Повести временных лет» содержатся и подлинные летописные события ранних времен, зачастую вкрапленные в легендарные сказания. Эти события изложены сухим прозаическим стилем, который резко контрастирует с поэтическим изложением литературных повествований. Летописные сообщения и терминология, используемая как в исторических, так и в художественных повествованиях, дают большую часть крайне скудных свидетельств о землевладении.

Другие источники сведений о частном землевладении подкрепляются некоторыми статьями самых ранних сводов законов – Русской Правдой. Некоторые историки полагают, что эти правовые нормы были официальными указами, но большинство исследователей согласны с тем, что дошедшая до нас версия была неофициальным правовым сборником, составленным из множества источников. И все сходятся во мнении, что они являются подлинным памятником русского законодательного права XI–XIII вв. Таким образом, сведения, которые они предоставляют о частном землевладении, были действительны в тот период, в который составлялись эти правовые нормы. Но они дают лишь скудные данные для экстраполяции знаний о более ранних условиях землевладения.

Ввиду скудости сведений трудно определить с какой-либо степенью точности, когда на Русской земле впервые появилась земельная собственность господствующего класса. Ключевский полагал, что до XI в. о частной земельной собственности не имелось никаких свидетельств, а конкретные указания на ее существование относятся лишь к XII в. К такому же заключению пришли Дьяконов и Кулишер. А.А. Экк, менее расплывчато, поместил происхождение частного землевладения в XII в., назвав первыми собственниками церковников.

Точка зрения, что частное земельное владение появилось относительно поздно, основано на воззрении, что в XII в. правящий класс, как славянский, так и скандинавский, черпал свои доходы из торговли, дани и награбленной добычи. Некоторые историки, утверждающие, что земледельческая деятельность служила главным или, по крайней мере, крайне важным источником экономической мощи высшего класса, настаивают на более раннем происхождении частного землевладения. Ключевский утверждал, что в IX–X вв. богатство уже существовало в виде земельной собственности. Хенч писал, что к IX в. представители исконно славянской аристократии были владельцами земель, на которые они имели неотъемлемое право собственности. Согласно Грекову и Юшкову, ведущим советским историкам ранней Руси, собственники земельных участков зародились в славянском обществе еще до скандинавского завоевания. Греков предполагал, что его истоки восходят к VI в. и, возможно, даже более раннему периоду.

В обычных условиях, по-видимому, политическая организация племен, на которые первоначально делились восточные славяне, была полу анархической. Отдельное племя было разбито на ряд общин или групп, каждая со своим старейшиной или старейшинами, между которыми часто возникали вооруженные конфликты, присущие межгрупповым отношениям. Местные старейшины составляли родовую аристократию, но, когда все племя или большая его часть объединялись в общем стремлении – быть может, для сопротивления вторжению или для начала захватнической войны против другого народа, – руководство объединенной группой брал на себя «властитель». Эти властители, получавшие свое высокое положение в результате выборов или по наследству, происходили из числа местных знатных людей.

Ранние источники свидетельствуют о существовании такого рода иерархии у восточных славян с начала их письменной истории. Иордан, римский историк (VI в.), в своем повествовании о войне между остготами и восточнославянским племенем антов около 375 г. н. э. рассказывает, как победившие остготы распяли «властителя» антов вместе с его сыновьями и семьюдесятью представителями знати (приматами). Менандр Протектор, византийский дипломат и историк (VI в.), писал, что после того, как анты были побеждены аварами, тюркским народом, около 560 г., антские правители (архонты) выбрали некоего Мезамера в качестве посла для переговоров с победителями. Он, должно быть, обладал выдающимися способностями, потому что Котрагеус, союзник аваров, описал его как обретшего большую власть над своим народом, чем любой другой человек до того времени. Но Мезамер повел себя не как проситель, авары убили его и стали еще более разорять земли антов.

Такой примитивный метод организации оставался до первого века киевского периода. Славянская аристократия сохраняла самостоятельную идентичность как автохтонная элита, независимая от благосклонности и щедрости правящих князей. Об этом свидетельствуют записи в «Повести временных лет», охватывающие середину и более поздние периоды X в. Например, в 945 г. киевский князь Игорь был убит в походе против древлян, славянского племени, проживавшего к западу от Киева. После чего древляне отправили двадцать своих «лучших мужей» к вдове Игоря, княгине Ольге, с просьбой выйти замуж за их боевого начальника Мала. Мстительная Ольга, по рассказу летописца, заживо похоронила этих сватов в глубокой яме. Затем она послала к древлянам известие, что приедет к ним, если они предоставят ей сопровождение из своих «знатных мужей». Древляне прислали ей «лучших людей, управлявших землей древлянской». Ольга велела сжечь их заживо, пока те мылись в бане, а затем с небольшой дружиной приехала к древлянам, дабы, по обычаю, справить тризну на могиле мужа. Опоив во время тризны древлян, Ольга велела порубить их. Летопись сообщает о пяти тысячах перебитых древлянах. В 946 г. Ольга пошла походом на древлян, завоевала их земли и разрушила главный город Искоростень, истребив часть «городских старейшин» и поработив остальных.

В 987 г. Владимир, князь Киевский, созвал совет из своих дружинников (военных начальников) и старейшин, представителей разных городов, а также бояр и посадников, дабы помочь ему принять решение, какую из основных религий надлежит принять государству. В записи за 996 г. сообщается, что «старцы, или старейшины городские, являются об руку с князем Владимиром, вместе с боярами, в делах управления, как и при всех придворных торжествах, образуя как бы земскую аристократию рядом с княжеской служилой».

Прямых свидетельств того, что представители этого славянского высшего сословия являлись землевладельцами в до-киевскую эпоху, нет. Однако Греков, используя источники киевского периода, приходит к выводу, что эти люди владели землями в более ранние века. Он обратил внимание, что источники ссылаются на крупные частные владения киевского периода без каких-либо указаний на то, что они представляли собой новшество. Из чего он сделал заключение, что собственность на землю была настолько общепринятым институтом, что летописи не считали необходимым давать особые комментарии по этому поводу. Исходя из достаточного числа свидетельств того, какую важную роль играло земледелие у оседлых восточных славян до прихода варягов, Греков делает предположение, что местные аристократы должны были получать доходы (хотя бы частично) с земли, которой они владели. Но тот факт, что в летописях ничего не говорится о том, что частная собственность на большие участки земли была чем-то новым, вряд ли может быть принят как свидетельство длительного существования подобного вида землевладения. Преобладание сельского хозяйства как образа жизни нельзя считать убедительным подтверждением предположению, что местные аристократы являлись крупными землевладельцами. Вполне возможно, что они получили свою власть и доход исключительно благодаря своей роли политического, коммерческого и военного предводительства в коммуне. Скорее всего, истина заключается в том, что на основании имеющихся сведений нельзя с уверенностью полагать, что в докиевскую эпоху частное землевладение существовало в крупных размерах.

Лишь в X в. появляются указания на единоличное владение крупными земельными комплексами, и не славянской знатью, а князьями варяжского происхождения. Когда скандинавы впервые пришли на Русскую землю, они довольствовались прибылью, получаемою от разбоя, войны и торговли. Затем знать стала смещать источник своих доходов на земельную собственность. В начальных отрывках старой Новгородской летописи, относящейся к первой половине XI в., летописец с горечью отзывается об этой перемене экономических интересов. Он пишет, что в прежние времена князья и их свита наживали свое богатство на войне с другими народами. Теперь главным средством их обогащения становится получение доходов от их владений на Новгородской земле. Летописец сетовал на лишения, которые это принесло людям.

Первым частным землевладельцем, упомянутым в летописях, была грозная вдова княгиня Ольга. После разгрома древлян в 946 г. она основала на завоеванной территории свое подворье и охотничьи угодья. Затем она отправилась на север, в Новгородскую землю, где стала собирать дань и присваивать себе новгородскую землю. «Ее охотничьи угодья, пограничные заставы, города и торговые посты до сих пор существуют по всему краю», – писал летописец. Большинство других довольно редких упоминаний в самых ранних источниках о земельной собственности князей встречается в отчетах о дарах правителей, пожалованных обычно церкви в виде земли или доходов с некоторых из их владений. Сообщается, что в 996 г. князь Владимир, входя в только что построенный собор Успения Пресвятой Богородицы в Киеве (получивший название Десятинной церкви), сказал: «Я дарую церкви Пресвятой Богородицы десятину от моей собственности и моих городов». Под имуществом Владимир подразумевал свои личные владения, в которые входили в том числе и его земли. Исландский историограф Снорри Стурлусон в своих сагах о святом Олаве Норвежском повествует, что этот самый Олав после 1028 г. отправился в изгнание к своему зятю Ярославу, тогдашнему князю Новгородскому. Ярослав тепло приветствовал Олава и предложил ему взять столько земли, сколько ему надобно для содержания людей, которых он привел с собой. Преподобный Нестор Летописец в своем Житии Феодосия Печерского, одного из основателей Киево-Печерской лавры, составленном не позднее конца XI в., сообщает, что Ярослав Ярославич (умер в 1078 г.), князь Киевский, даровал монастырю села. Сын Ярослава и наследник Ярополк (умер в 1086 г.) пожаловал этому монастырю земли, которыми он владел в трех частях своего княжества. Кроме того, он отдавал ежегодную десятину со своего имущества церкви Пресвятой Богородицы в Киеве. Более обильные источники XII в. фиксируют ряд таких княжеских даров церковным учреждениям.

Еще одно указание на существование и распространение частного землевладения среди князей дают ссылки на княжеское владение некоторыми городами и селами в «Повести временных лет». Вышгород описывается как город княгини Ольги, и летописец также упоминает «ее города» в Новгородской земле и «село ее Ольжичи». По некоторым утверждениям, князь Владимир до обращения в христианство содержал в своих городах Вышгороде, Берестове и Белгороде не менее 800 наложниц. Он основал последний названный город и заселил его людьми из других городов. Дабы защитить свое княжество от набегов печенегов, Владимир построил ряд городов по берегам рек на степной границе, заселив их жителями, привлеченными из северных и северо-восточных областей его княжества. Ярослав основал города вдоль реки Рось (правый приток Днепра), куда он поселил пленных, захваченных им во время похода на Волынь в 1031 г. Считается, что эти новые города стали укрепленными владениями, исполнявшими роль военных и государственных центров для окружающих сельских районов. Кроме того, они служили административно-хозяйственными органами управления прилегающих земельных владений князей или их наиболее важных сподвижников. Со временем в этих центрах и вокруг них, как и во многих местах Западной Европы, поселились купцы и ремесленники, и они превратились в настоящие города.

Таким образом, имеющиеся данные указывают на князей варяжской династии как на первых крупных частных землевладельцев на Руси. Они образовывали и увеличивали свои владения за счет завоеваний, пограничных заселений, внутренней экспроприации и колонизации. Княгиня Ольга воспользовалась первым способом, когда устраивала свое подворье и охотничьи угодья в земле древлян. Владимир и Ярослав основали поселения на границах своего княжества. Во время путешествия в Новгородскую землю в 947 г. Ольга, по-видимому, экспроприировала земли свободных крестьянских общин. Кроме того, вокруг имелось достаточно свободных пустующих земель, особенно на лесистой равнине, лежавшей между реками Окой и Волгой, из которых князья выкраивали себе крупные владения. Однако попытки приобрести собственность в Новгородской земле обернулись неудачей для княжеских особ. После народного восстания 1136 г. Новгородское вече постановило, что только новгородские граждане могут владеть землей на территориях, подконтрольных городу. Земли князя были переданы в вотчину Софийского собора, и собрание наложило запрет на приобретение, будь то путем покупки или дарения, недвижимого имущества князем, членами его семьи или же его приближенными.

Поскольку на своей родине норманны были знакомы с институтом частной собственности, не исключена вероятность, что они принесли его собой и в Русь. Существует предположение, что Киевская Русь была взята под скандинавское правление непосредственно из Холугаленда (самой северной провинции средневековой Норвегии) людьми, принадлежавших классу землевладельцев, и управлялась не королями, а самими землевладельцами, как части Холугаленда и другие районы Центральной и Южной Норвегии. Рассказ Снорри Стурлусона о том, как князь Ярослав предложил земли изгнанному Олаву Норвежскому, может служить тому иллюстрацией. Потерявший свои владения беженец должен был быть обеспечен такой же формой материальных богатств, которой он владел на родине. Однако самые ранние свидетельства частной собственности на большие земельные владения на Руси не могут быть датированы ранее X в., хотя скандинавы пришли как завоеватели задолго до этого. Объяснение такого отставания может заключаться в том, что создание частных владений пришлось ждать до тех пор, пока варяги окончательно не упрочили свою власть. Произошло это в последней четверти IX в. Возможно, только тогда, когда они почувствовали твердую уверенность и постоянство своей власти на завоеванной ими территории, они стали землевладельцами.

Церковное землевладение стало появляться вскоре после того, как христианство сделалось официальной религией Руси, хотя оно, вероятно, не принимало больших размеров до конца XI в. Христианство имело своих обращенных на Руси и раньше X в., но стало государственной религией только после того, как князь Владимир принял крещение (988 г. – традиционная дата его обращения). Духовники, прибывшие для становления новой государственной церкви, были византийского происхождения. Они принесли с собой методы и традиции церковного устройства и церковно-государственных отношений, существовавших в Восточной империи. Среди них была правовая автономия церкви, ее традиционная роль предоставления приюта лицам, утратившим свой социальный статус, и право церкви владеть и эксплуатировать земельную собственность.

Поскольку до обращения в христианство князя Владимира церковь на Руси не была организована, у нее не имелось возможности накопить ресурсы, с помощью которых она могла бы себя содержать. Поначалу ей приходилось полагаться на щедрость князя. Вероятно, первые несколько лет после своего крещения Владимир лично брал на себя расходы церкви, оплачивая их как бы из собственных средств. Затем, как уже упоминалось ранее, он пообещал отдавать церкви десятину со своего «имущества и со своих городов». Положение о сохранении этого источника церковных доходов было включено в так называемый Церковный устав Владимира, устанавливавший правила церковной организации и церковного права[2 - Составление Устава в конце X – начале XI в. приписывается князю Владимиру Святославичу. Устав впервые на Руси разграничил подведомственность дел между светскими и церковными судами, а также устанавливал уплату десятины со всех княжеских доходов в пользу церкви. Один из основных письменных источников русского права.]. Князь Новгородский содержал Софийский собор на доходы от своих владений, пока они не были отобраны у него и переданы собору. И вскоре после основания церковь стала получать в дар земли от князей.

Помимо приобретения земли за счет даров, владения церкви расширились за счет колонизационной деятельности монастырей. На Руси монашество появилось вместе с христианством. К XI в. известно о существовании 20 монастырей, а в следующем столетии возникло около пятидесяти новых. Большинство из них располагалось в крупных городах или вблизи них, но в XII в. некоторые из монастырей стали появляться в приграничных землях северо-востока. Многие из этих обителей начинались как скиты для монахов, искавших большего уединения, чем в своих прежних монастырях. Слухи о святости сиих отшельников привлекали других монахов в их скиты, и вскоре их усилиями там был воздвигнут новый монастырь. Общая площадь земли, принадлежавшей церкви или какому-либо отдельному церковному учреждению, неизвестна, но существующие источники дают понять, что к XII в. монахи обладали крупными владениями. На это указывают отчеты о щедрых дарах местных князей, жаловавших рабов и земли церквям, а также описание внутреннего устройства крупных земельных угодий, принадлежавших церкви.

Третий элемент в классе крупных землевладельцев составляла знать. Как и в случае с церковью, собственники высшего сословия в значительной степени были обязаны своими владениями щедротам князей. Еще одно сходство заключалось в том, что до конца XI в. встречаются лишь единичные указания на землевладения знати.

Когда варяги установили свое господство на Русской земле, возникла новая элита, отличная от местной славянской аристократии. Эта элита происходила из дружины или соратников вождей викингов – людей, которые служили ему помощниками и советниками и, прежде всего, сражались за него. Его слава, его власть и даже его жизнь зависели от их верности и храбрости. В «Слове о полку Игореве», великом эпическом произведении киевского периода, певец воспевает этих мужей, говоря, что они

…опытные воины:
под трубами повиты,
под шлемами взлелеяны,
с конца копья вскормлены,
пути им ведомы,
овраги им знаемы,
луки у них натянуты,
колчаны отворены;
сами скачут, как серые волки в поле,
ища себе чести, а князю славы[3 - Перевод Д.С. Лихачева.].

Дружинники служили своему князю на условиях взаимного и добровольного соглашения, которое могло быть расторгнуто в любое время по желанию их самих или же князя. Они могли свободно покинуть его и поступить в подчинение к другому князю, и князь мог уволить любого из них по собственному желанию. В обмен на услуги, оказанные ему соратниками, князь обеспечивал и защищал их. Первоначально они жили с ним вместе при его дворе и зависели от добычи, захваченной князем в войне, и взимаемой им дани. Летописец в своем сообщении за 945 г. повествует, как люди из дружины князя Игоря сказали своему господину: «Слуги Свенельда[4 - Новгородская летопись младшего извода говорит о участии Свенельда в завоевании уличей и сборе дани с подвластных славянских племен. Свенельд имел личную дружину и обладал значительными богатствами. Некоторые историки считают, что Свенельд контролировал часть территории Руси на западе (древляне) и юго-западе (уличи). За счет уличской и древлянской даней Свенельд и его дружина обогатились, тогда как княжеские дружинники остались «наги». Ропотом и жалобами они вынудили князя взимать дань в увеличенном размере, что вызвало возмущение древлян и убийство ими Игоря.] украшены оружием и прекрасными одеждами, а мы наги. Иди с нами, о князь, за данью, дабы и ты, и мы могли разжиться добычей». В более поздней записи летописец сообщает, что свита князя Владимира сетовала на то, что им приходилось есть деревянными ложками, а не серебряными. На что князь поспешил распорядиться насчет серебряных ложек, не преминув заметить, «что серебром и золотом он не может обеспечить дружину, но со дружиною он сможет добыть эти сокровища, как это делали дед его и отец, когда искали богатства со своими дружинами».

По мере разветвления правящей династии обострение внутренних междоусобиц и усиление борьбы с кочевниками привели к увеличению числа свиты. К концу XII в. не менее 100 князей содержали свои дружины. Кроме того, у некоторых из наиболее важных княжеских сподвижников имелись свои свиты. Произошло это еще в X в. Свенельд, дружине которого позавидовали воины князя Игоря, сам был видным представителем этой княжеской свиты. В саге об Олаве Трюггвасоне, впоследствии короле Норвегии, сообщается, что когда он был взят в дружину князя Владимира, то «он содержал большой отряд воинов на свои собственные средства, пожалованные ему королем». В более поздний период Киевского государства, когда стали возникать удельные княжества, у некоторых представителей знати имелась дружина, превосходившая по численности дружины мелких князей.

С самого начала своей истории дружина делилась на старшую и младшую. Старшая дружина состояла из избранного круга приближенных к великому князю дружинников, которые составляли военный и политический совет князя и занимали высшие посты в военных и административных организациях. Ее члены, как правило, имели собственные дружины, которые они могли предоставить в распоряжение великого князя. В качестве постоянного войска дружина служила ядром вооруженных сил и становилась во главе воев – военного ополчения. Младшая дружина (кметы) отличались от простых пеших воинов наличием коней и лучшим вооружением. Низший разряд ее составляли отроки, исполнявшие различного рода служебные обязанности при княжеском дворе; в случае надобности они вооружались и назывались тогда отроками дружинными (позже – детьми боярскими). Некоторые из них были сыновьями старших членов свиты, тогда как другие имели скромное происхождение и даже, подобно министериалам средневековой Германии, имели несвободный статус. Они могли подняться до членов старшей дружины, когда становились старше или когда они отличились на военном или административном поприще перед князем. Богатство и семейные связи также способствовали продвижению из младшей дружины в старшую.

Карьера в дружине великого правителя открывала путь к богатству и известности, независимо от национального или социального происхождения слуги. До конца X в. княжеская свита состояла в основном из варягов. В XI в. к ним стала присоединяться местная славянская аристократия. Слияние местной знати с княжескими сподвижниками породило новую аристократию, известную под общим названием «боярство» – термин, который до сих пор применялся только к главным членам княжеской свиты. Первые указания на создание нового высшего сословия появляются в «Повести временных лет» в конце X в., когда термины «бояре», «свита», «старейшины» и «знатные люди» стали употребляться взаимозаменяемо. С этого времени летописец уже не делает различия между местной и княжеской аристократией, называя боярами всех людей, составляющих верхушку киевской общественной, политической и экономической жизни. Слияние завершилось к XII в., за исключением Новгорода. Там местная знать сохраняла свою самостоятельную идентичность со своим набором интересов, которые часто сталкивались с амбициями князей и их сподвижников.