Лют

скачать книгу бесплатно

– Да, я определенно «за», но сперва поговорю с Хью и после дам вам знать.

Тихонько напевая себе под нос, Салли скрывается в коридоре. От одного упоминания званого ужина ее походка делается легкой. Значит, так и поступим. Поддержим традицию.

– Э-эй, кто-нибудь дома? – эхом, будто звук гонга, отдается голос Эйвери, как только она распахивает дверь оранжереи со стороны западной лужайки.

Макс у моих ног застывает и резко басовито гавкает. Я улыбаюсь, довольная, что Эйвери наконец уступила моим настояниям заходить в дом и располагаться по-свойски. Пару лет назад я обнаружила ее на крыльце, промокшую под дождем и дрожащую от холода, но терпеливо дожидавшуюся, пока кто-нибудь услышит ее слабый стук. Это было уже после начала войны, когда большая часть нашей прислуги, все те, кто открывал двери гостям, уволились с работы и отправились на фронт.

Забавно, какими беспомощными мы чувствуем себя даже сейчас, через четыре года войны, учитывая, что, переехав в этот дом, я сочла число персонала абсурдно большим. Внутри: экономка, две горничные, лакей, повар. Снаружи: смотритель, три садовника. В те первые дни мной владело ощущение, будто я попала на съемочную площадку «Аббатства Даунтон» и, если срочно не выучу сценарий, меня снимут с роли и отправят домой.

Сам же Олдер-хаус, странный, беспорядочно-огромный, словно бы выстроенный кое-как, полностью оправдывал количество прислуги, и я влюбилась в этот дом с первого взгляда. Просторный холл с массивной изогнутой лестницей; кухня и комнаты слуг в приземистом восточном крыле, возведенном на развалинах древнего норманнского замка с его арочными проемами в романском стиле и каменными лицами, выглядывающими из самых неожиданных углов. Столовая таких колоссальных размеров, что, впервые увидев обеденный стол на тридцать две персоны, я рассмеялась. Причем, вопреки ожиданиям, это вовсе не отполированный до блеска дворцовый антиквариат: столешница представляет собой твердь из страшно корявого свилеватого дуба, натертого воском, такого древнего, что он вполне может быть старше некоторых частей дома. И, собственно, сами эти части, пристроенные в разные времена: тесные комнатки в стиле Тюдоров, более элегантные – георгианские, комнаты эдвардианской эпохи – сплошь стекло и свет. А вокруг дома там и сям можно видеть унылые каменные руины – как я слыхала, остатки парапетной стены замка.

При всей своей странности Олдер-хаус меня принял. Наверное, будь я горничной, вписалась бы в обстановку еще лучше. Подобные ощущения я испытывала не впервые. На втором курсе колледжа соседка по комнате пригласила меня провести весенние каникулы в ее доме на Внешних отмелях. Она не предупредила, что вместе с хозяевами в особняке постоянно проживает экономка и целый штат персонала, в чьи обязанности входила чистка бассейна, стрижка газона, уход за рыбой в гигантском аквариуме с морской водой… Проходя мимо слуг, Кейт не удостаивала их даже взглядом, как будто они были не людьми, а бытовыми приборами, однако индивидуальность каждого из них жаркой волной окатывала меня всякий раз, когда они оказывались в моем поле зрения. Я обнаружила, что по утрам спешу заправить кровать, полотенца складываю треугольником, в точности как экономка, чтобы ей не пришлось это делать за меня, подбираю за Кейт пустые банки из-под газировки и отправляю их на переработку.

Так же я вела себя, оказавшись в Олдер-хаусе, – чувствовала подавленность, суетливое беспокойство, вину. По прошествии времени не изменилось ничего, кроме меня самой, и свежая атмосфера дома внезапно сделалась удивительно бодрящей, напомнив мне те годы, когда я вместе с бабулей жила в ее кооперативной квартире и ее подруги или медсестры из поликлиники могли зайти к нам в любое время. Ну и наконец, иметь прислугу на Люте просто было в порядке вещей. Было, а потом, после новостного сообщения на канале Би-би-си, перестало быть.

Большинство островитян ушли на фронт добровольцами еще до объявления мобилизации, так что защищать Лют как стратегический форпост, расположенный в зияющем устье Северна, осталась буквально горстка народу призывного возраста. Среди последних и Мэтью Клер, выполняющий какую-то сверхсекретную информационно-пропагандистскую работу, о которой никто ничего не знает и не спрашивает. Хью, почти достигший предельного возраста, метался в сомнениях, вставать ли на учет, но после того, как я забеременела Эммой, воспользовался этой лазейкой, освобождавшей его от военной службы. Два года назад, когда объявили призыв в том числе и для женщин, я была готова просить об отсрочке по праву матери двоих малолетних детей, однако выяснилось, что меня как иммигрантку вообще призывать не собираются. И кто бы стал доверять американке в рядах европейской армии? Время от времени мы получаем письма с фронта от наших слуг и соседей, иногда, когда есть возможность, они шлют весточки и по электронной почте, давая знать, что у них все в порядке. Если с кем-то случается несчастье, нам сообщают об этом в первую очередь. Пока что дело обошлось только одним раненым – это садовник, которого я знаю не очень хорошо. Я пришла в ужас: его ранило при взрыве самодельной бомбы, убившей еще четверых, однако Хью, ходивший в деревню известить сестру садовника, вернулся оттуда с совершенно невозмутимым видом. Наверное, ранение было не слишком серьезным, а кроме того, все верят в то, что утверждает Джо: никто из жителей Люта не гибнет на войне.

Однако это не означает, что они неуязвимы. Островитяне лишаются рук и ног, теряют друзей. Наш садовник возвратится домой с рубцами от шрапнели и ПТСР[1 - Посттравматическое стрессовое расстройство. (Здесь и далее прим. перев.)], но все вокруг относятся к этому с полным безразличием, как будто нас защищает некое силовое поле и вклад в общее военное дело – лишь бодрая демонстрация патриотизма. Не знаю, почему до меня только сейчас дошло, как это странно.

Гулкие шаги Эйвери, пересекающей холл, все ближе, и я вновь облегченно вздыхаю оттого, что травма помешала ей уйти на фронт вместе с другими девушками по достижении восемнадцатилетия. Я рада, что она дома, жива-здорова.

Эмма молнией исчезает за углом и возвращается, за руку таща за собой Эйвери.

– Эйвейи, ты видела лошадку?

Эйвери озадаченно смеется и бросает взгляд на меня.

– Э-э…

Я пожимаю плечами в аналогичном недоумении.

– Она на них помешалась.

К счастью, разум Эммы быстро переключается с одной волны на другую. Она тянет Эйвери к платяному шкафу, Макс по пятам следует за обеими, виляя не только хвостом, но и всем туловищем. Чарли устремляется следом, но я успеваю задержать его и шепотом спросить:

– Не знаешь, где папа?

– В кабинете, – тоже шепотом отвечает Чарли. – Он злится.

– И что же его разозлило?

– Техника.

Чарли выворачивается из моих рук, и, хмыкнув, я его отпускаю. Техника. Как обычно. И все же, поднимаясь по лестнице, я улавливаю в рокоте, доносящемся со стороны кабинета, нехарактерные ноты. Я уже почти наверху, но из-за странных звуков медлю в нерешительности. Даже через толстую дубовую дверь слышно, как Хью сердито бормочет себе под нос, ругается, швыряется предметами. Берусь за дверную ручку, выжидаю еще мгновение, прежде чем ее повернуть.

Хью смертельно бледен, лоб в каплях пота, пряди каштановых волос прилипли к влажной коже. На столе грудой свалены электронные детали. Кругом разбросаны провода, старые переходники и всякое-разное: толстые книги в кожаных переплетах, снятые с полок, деревянная шкатулка с откинутой крышкой, похожая на затейливый ящичек для мелочей. Чем он занят?

Хью поднимает взор и в первую секунду словно бы не узнает меня, а потом в его глазах вспыхивает гнев.

– Не пойму, в этой штуке дело или в чертовом роутере!

– Может, сегодня просто сигнал слабый. – Я перевожу взгляд на деревянную шкатулку. – Он весь месяц то пропадал, то появлялся. Даже не месяц, а весь год.

Война причинила сильный ущерб всему местному инженерному оборудованию, которое, честно скажем, и раньше работало не слишком стабильно. Сейчас почти ничего не ремонтируют, все силы брошены на нужды фронта, обычные потребители вынуждены перебиваться кое-как. Что ж, вполне понятно. Разумеется, нечего и сравнивать с тем, что людям пришлось пережить в любой из мировых войн, но, если режим прекращения огня будет нарушен и все это затянется надолго, плохим интернетом и перебоями в сотовой связи дело не обойдется. По словам Джо, договариваться об отгрузках продовольствия становится все сложнее, сроки поставки медикаментов и рецептурных лекарств растягиваются, и вплоть до прошлой недели, когда объявили перемирие, линия фронта подбиралась к нам все ближе.

– Нина, ты не понимаешь, – медленно произносит Хью, будто разговаривает с ребенком. У меня рефлекторно начинает жечь легкие. Муж редко общается со мной в таком тоне, но если уж это происходит… – Нам необходимо выйти в сеть. Возможно, это наш последний шанс… – Он сглатывает, кадык подпрыгивает, не давая договорить.

Хью сейчас особенно тяжело. На носу годовщина, и не только нашей свадьбы. Понимаю. Тянусь к его ладони, он отдергивает руку.

– Удалось договориться на аэродроме?

Нет, не удалось. Мой телефон отрубился в ту самую секунду, когда кто-то наконец снял трубку, представляешь? И оживать ни в какую не хочет, сигнала вообще нет. – Хью кулаками опирается на стол.

– Давай я со своего попробую.

Я выхожу в коридор, где дышится легче, Хью кричит мне вслед:

– Сотовые у всех сдохли, я спрашивал! Вышка накрылась.

Я застываю на месте.

– Накрылась?

Я представляю вышку сотовой связи рядом с насыпью: она уже не стоит на изуродованной земле, где рыли старые могилы, а валяется на боку – опрокинутая, будто вырванная с корнем.

– Да нет, Нина, ее не сбили, просто она не работает. – Хью опускается в кожаное кресло, обреченно горбясь. Он в печали, но это состояние немногим лучше злости.

Я проскальзываю обратно в кабинет, закрываю за собой дверь и присаживаюсь на подлокотник кресла рядом с мужем.

– Джо сказала, такое бывает. – С улыбкой закатываю глаза.

Хью все так же мрачен.

– Она не права. На моей памяти телефоны не отключались ни разу. Как и интернет. И связь по воздуху.

Меня охватывает паника.

Думаешь, из-за войны?.. Эта мысль всегда маячила на периферии моей обычной постоянной тревоги: все ошибаются, мы вовсе не в безопасности. Остров захватят, и на этот раз удача от нас отвернется. Если для защиты Бристольского залива привлекли так много военных кораблей, то и атаку ожидают соответствующую.

Хью лишь фыркает, отмахиваясь от моего предположения, словно от комара.

– Господи, при чем тут война! – Он подается вперед. – Ты видела Мэтти?

Я так изумлена, что Хью называет Мэтью Клера уменьшительным именем, что теряю дар речи. Хью морщится, словно в одно мгновение вспоминает семь прошедших лет, и поправляется:

– Мэтью Клера. Он единственный оставшийся технарь на всем острове. Может, он сумеет помочь.

– Он заходил к Джо, – робко говорю я. Хью непонимающе смотрит на меня. – Интересовался насчет радио. – Мое тело реагирует быстрее сознания. Радио отключилось, Мэтью проверял, заработало ли оно. Обычные действия, а мне все равно кажется, будто я нарисовала у него на спине мишень. Поднимаюсь, отгоняю прочь беспокойство. – Могу его найти.

Не надо. – Хью со стоном встает с кресла, затем упирается ладонями в колени, словно только что пробежал марафонскую дистанцию. – Я сам найду, не волнуйся.

Делаю шаг вперед, подставляю губы под небрежный скоро-увидимся-поцелуй, однако рука Хью повелительно ложится мне на талию, и он целует меня дольше обычного. Отстраняется, продолжая смотреть мне в глаза. Его лоб уже не так блестит от пота, он более собран, более похож на себя. Я разглядываю чуть искривленный рот, золотисто-ясный взор, и мое сердце начинает частить. Даже после семи лет брака я порой теряю голову при виде мужа. Вот он, Хью, и, как это ни невероятно, он – мой.

Наша годовщина уже на носу: мы и встретились, и поженились двадцать второго июня – с разницей в один год. Окружающим мы рассказываем, что познакомились в баре на борту круизного лайнера, но в действительно все было немножко иначе. Помню, как я стояла на носовой палубе, вцепившись в леер. Ветер трепал мне волосы, а я пристально смотрела на молодого мужчину, который только что попросил меня: «Не делайте этого». Смутившись, он притворился, будто пошутил, однако я видела страх в его взгляде, видела трясущиеся руки, странно контрастирующие с элегантной, почти ленивой позой: незнакомец в смокинге стоял, расслабленно опершись о леер. Он был красив, в отблесках света с верхних палуб черты его лица казались слегка растушеванными, более напоминая набросок углем, нежели портрет маслом. А еще в нем чувствовалось смутное отчаяние. После того как я приняла приглашение выпить в баре на палубе первого класса и увидела этого человека при ярком освещении, среди золота и алого бархата, мое первоначальное впечатление смягчилось. В тот вечер я не планировала с кем-либо знакомиться и уж тем более не ожидала знакомства с ним. Я и предполагать не могла, что все завершится таким чудесным образом.

Муж касается губами моего лба, медленно выдыхает, теснее привлекает меня к себе. Я обвиваю руками его шею, бросаю взгляд на закрытую дверь. Дети с Эйвери. Салли тремя этажами ниже, на кухне, планирует меню. Бедра Хью прижимаются к моим; приподняв подбородок, я целую его снова.

Его глаза открыты, он смотрит на дверь, как смотрела я, однако взор Хью устремлен дальше. Со мной только его тело, но не сознание.

– Прости. – Он еще раз целует меня в лоб – коротко, привычным прощальным поцелуем. – Я скоро. – Он торопливо выходит, почти выбегает за дверь.

Я укладываюсь на небольшую обитую кожей кушетку с приподнятой спинкой, и моим глазам наконец открывается беспорядок, царящий в кабинете, – кучи самых разных предметов. Хью выдернул из розеток абсолютно все приборы, растерзал все электронные устройства. Возле письменного стола стопками навалены книги: тома по истории Люта, семейные книги, налоговые ведомости – все то, что накапливается по работе и после уже не пригождается.

В деревянной шкатулке, однако, хранятся вещицы, которые определенно стоит с любовью перебирать и рассматривать, но которые отчего-то убраны подальше от глаз. Фотография женщины – я узнаю в ней мать Хью. Она отвернулась в сторону и улыбается, указывая на что-то, что нам не видно; белокурые волосы, легкие, как пух на морском ветру, мягко сияют в контровом свете. Почему Хью прячет эту карточку? Во всем доме нет ни одной рамки с фото его матери или отца, только эти допотопные масляные портреты предков. В шкатулке обнаруживаются и поздравительные открытки, но послания в них слишком личные, написанные не мной и адресованные не мне, поэтому я стараюсь их не читать. Запускаю пальцы поглубже, наугад извлекаю еще одну фотографию – трое мальчиков в форме начальной школы. Один из них, меньше и смуглее двух других, улыбается во весь рот. На обратной стороне подпись карандашом: «Хью, Мэтти и Энди идут в п. кл.».

«П. кл.» означает «первый класс». Хью, Мэтти… а кто такой Энди? Видимо, он уехал с Люта. Как жаль.

На письменном столе лежит раскрытая конторская книга. Я возвращаю фотокарточку на место и склоняюсь над гроссбухом, рассчитывая увидеть, не знаю, приходно-расходные записи, хотя мне прекрасно известно, что Хью ведет всю нашу бухгалтерию онлайн. Предположу, что он использует книгу из-за перебоев с интернетом. Мало ли.

А, это перечень фамилий. Все они мне знакомы. Список семейных родов острова Лют. Напротив некоторых стоят маленькие красные точки, рядом с другими – черные крестики. Фамилия Риверс помечена крестиком, Тавиш – точкой. Тинкер – точка, Томпкинс – крестик. Тредуэй – точка. Точка. Перелистываю на предыдущую страницу. Клер – крестик.

В кабинет врывается Эмма. Я отшатываюсь от стола, спиной загораживаю гроссбух, пускай там и нет ничего неприличного, а если бы и было, эй, Эмма же не умеет читать. Зато вечно тянет ручки ко всему подряд.

Хочу это! – Она пытается выдернуть провода из модема, я вовремя успеваю ее перехватить. Мы покидаем комнату под душераздирающий дуэт детских воплей и посулов печенья, вспомнившегося мне весьма кстати. Печенье! С большой земли!

И только когда истерика позади и Эмма с Чарли угощаются на кухне печеньем, я сознаю, что вся похолодела и покрылась потом, в точности как Хью. Наша фамилия отмечена точкой. Красной точкой.

За день

Я вновь на скале Иосифа, всматриваюсь в небольшую полоску моря, отделяющую этот островок от Люта, – собственно, так я и понимаю, что не нахожусь здесь в реальности. Самый маленький из четырех островов архипелага, Лют неприветлив – это иззубренный кусок скалы, открытое всем ветрам место, слишком тесное, слишком продуваемое и дикое. Руины древнего бенедиктинского монастыря таят скрытые ловушки – там, где камень проседает в рыхлую почву. Здесь никто не бывает. Кроме меня – разумеется, в снах.

Всякий раз, видя этот сон, я поражаюсь тому, что начисто забываю его после пробуждения. Во сне все моментально возвращается ко мне, но сразу исчезает, стоит мне проснуться. Как такое возможно? И все же мне здесь нравится. Во сне я не вольна управлять событиями, и, как ни странно, от этого мне хорошо. Я словно плыву на океанском лайнере по заданному маршруту и радуюсь, что мою судьбу осторожно забрали из моих собственных рук и передали в чьи-то еще.

Оглядываюсь по сторонам, чтобы сориентироваться, куда попала на этот раз. Точнее, в какую эпоху. Иногда монастырь стоит на месте и я оказываюсь в тринадцатом столетии, но только не сегодня. Тем не менее я помню его, помню лучи солнца на огородных грядках, колокольный звон по утрам и пение. Помню ощущение суровой льняной ткани на плечах и коленках, грязь под ногтями, приятную боль в натруженных работой мышцах. Я люблю такие сны.

В нынешнем сне вокруг меня царит ночь. Небо черно как деготь, не считая горстки крошечных мерцающих точек – звезд. Ветер ерошит мне волосы, парусом надувает ночную рубашку. В потемках я осторожно ступаю по голой земле, босиком, раскинув руки; пропускаю между пальцами порывы влажного ветра, которыми швыряется океан.

Внезапно я понимаю, что должна остановиться. Остров заканчивается крутым утесом. Я могу упасть легким камушком, кануть в море, и никто никогда об этом не узнает. Как не узнала бабуля. Она умерла в неведении. Куда пропала ее девчушка Нина? Нет, сейчас я никуда не пропаду. Не исчезну вот так.

Оборачиваюсь, уже зная, что увижу. Две фигуры, без одежды. Не люди – сходство с людьми лишь отдаленное. Подобия мужчины и женщины стоят в центре невысокого холмика, окруженного кольцом – как это называется? – менгиров – дюжиной врытых в землю каменных столбов высотой примерно по пояс. Сегодня я очутилась в очень далеком прошлом. Белая лошадь без привязи рысит по внешнему краю кольца, но я не свожу глаз с существ, чувствуя их буравящие взгляды, а кроме того, просто не могу отвернуться.

Они ослепительны. Фигуры купаются в свете, он сочится из них, покрывает липким потом, проступающим сквозь поры. Это зрелище всякий раз повергает меня в изумление. Свет напоминает густую жидкость и струится волнами, то перламутровой, то золотистой; он не так ярок, как солнечный, а приглушен ровно настолько, чтобы мне хотелось им любоваться, даже несмотря на то что лошадь легким галопом пробегает мимо меня, едва не задев мою щеку жестким хвостом.

Двое приветственно вскидывают руки, свет разгорается, и у меня перехватывает дыхание. Сердце, готовое выскочить из груди, бешено колотится. Оно вот-вот разорвется. Я не могу привыкнуть к этим существам, каждый раз считаю последним и думаю, что сейчас умру. Нельзя на них смотреть. Никому этого не выдержать. Вокруг меня светлее, чем днем, льющееся сияние ярче пламени костра, и, когда очередная его волна пожирает фигуры и бьет по мне, я переполняюсь им с ног до головы. Меня охватывает такая безудержная радость, что я немею.

* * *

Одним резким вдохом вбираю в себя столько кислорода, что хватило бы на целый час дыхания, и сажусь, обхватив лицо ладонями. Вокруг опять темно, но я дома, на острове Лют, в Олдер-хаусе, в спальне на втором этаже. Мужнина половина кровати пуста, покрывало аккуратно застелено, подушка не смята. Цепляюсь за сон, пребывая где-то на полпути между сном и явью, где даже реальность кажется зыбкой, однако сознание никак не может сосредоточиться хоть на чем-нибудь. Пробуждение еще никогда не было таким тяжким. Часы на прикроватной тумбочке показывают четыре минуты первого. Ночь. Сон ускользает. Пытаюсь удержать его обрывки, но это все равно что ловить парашютики одуванчика. Помню свет. Кажется, рядом со мной ктото двигался… И все. Сон рассеивается. Снизу доносится пронзительный визг, я мгновенно просыпаюсь. Эмма. По венам растекается страх, а потом до меня доходит, что ей, видимо, тоже приснился кошмар. Боже, ну и неделька выдалась.

На середине темной лестницы я вспоминаю о Хью. Свет в его кабинете не горит. Понятия не имею, где мой муж.

Эмма стоит в своей детской кроватке, как раньше стояла в колыбельке, – ждет, когда же мама придет на помощь. Хрупкие плечики трясутся, пальцы стиснуты в кулачки.

– Ох, детка. – Подхватываю ее на руки, и она тут же обмякает на моей груди, а я гляжу, как голубые отблески ночника-аквариума пляшут на ее кудряшках. – Страшный сон?

Эмма кивает, судорожно втягивает воздух. Хочу задать вопрос, но колеблюсь, отчасти боясь ответа.

– Помнишь, что снилось?

Она снова кивает, но утыкается губами в мое плечо. Я целую ее в макушку.

– Эмма, можешь рассказать своими словами, что ты видела? Иногда это помогает…

Маленькое тельце каменеет. Глажу ее по спине.

Ладно-ладно, малышка. Все хорошо, мамочка с тобой. Через несколько минут она вновь засыпает, взмокшая от пота и умиротворенная. Сомневаюсь, что я усну так же легко. Почесываю лицо, бреду обратно в спальню; проходя мимо комнаты Чарли, стараюсь не скрипеть половицами. Внезапно что-то заставляет меня остановиться, бесшумно отворить дверь и осторожно заглянуть внутрь. Я вижу свесившуюся с кровати руку сына, его приоткрытый рот, слышу, как он мерно дышит в подушку с изображением Человека-паука. Он здесь, с ним все в порядке. Разумеется. Мне хочется спрятать эту свисающую руку под одеяло, чтобы ее не откусили монстры, прячущиеся под кроватью Чарли. Сдерживаю порыв, ухожу. Ныряю в постель рядом с Хью и погружаюсь в сон, в последний момент сообразив, что муж вернулся оттуда, куда уходил.

Для меня непривычно спать дольше Хью.

Всю жизнь я спала очень мало. Видимо, причиной тому бессонница, хотя это не совсем точное слово. Если вы в принципе никогда не понимали, в чем прелесть сна, как это назвать? Бабуля, которая по ночам бодрствовала вместе со мной, говорила, что во мне течет кровь фейри; мать считала, что во мне сидит демон, и винила этого демона во всех грехах. Кто-то попал в автомобильную аварию, кто-то утонул – во всем я виновата.

Раньше я любила наблюдать за спящим мужем, поражаясь, как быстро он отрешается от дневных забот, оставляет все думы на прикроватной тумбочке, а утром снова забирает их, словно его мозг трудится в рамках строго отведенного рабочего дня. Если бы существовал курс разделения времени на модули, Хью мог бы этому обучать, а я – обучаться.

Когда я снова просыпаюсь, Хью лежит на спине и смотрит в потолок, озаренный рассветными лучами. Открытые глаза не мигают, побелевшие губы сжаты в ниточку.

– Доброе утро, – бормочу я.

Он моргает, но молчит. Со вздохом выскальзываю из постели, тянусь за щеткой для волос. По утрам, прежде чем взяться за дела, я люблю смотреть на море и расчесывать волосы. Обычно Хью при этом смачно зевает и заводит разговор о предстоящем дне, о своих идеях насчет земельных участков, деревни или домиков на Суннане, о том, что предпочел бы на ужин, или о том, достаточно ли быстро Чарли продвигается в чтении. Сегодня он торопливо одевается и покидает спальню без единого слова.

* * *

На лестничной площадке встречаю Салли – та направляется на кухню, к детям. Они сейчас завтракают под просмотр телевизора – теперь, когда антенна тоже не работает, доступны только записанные программы, – так что для меня это удачная возможность улизнуть из дома и поискать невесть куда запропастившегося муженька. Насколько мне удалось выяснить за последние полчаса, высматривая Хью во все окна, на участке его нет, а Макс громко храпит на пятачке солнечного света в гостиной, следовательно, если Хью решил прогуляться, то с какой-то своей целью, что гораздо больше похоже на меня.

– В городе я его не видела. – Салли хмурит лоб.

– Я видела! – Из-за угла появляется Эйвери с корзиной сбитых ветром фруктов. – Вы о лорде Тредуэе? Минут пятнадцать назад он шел к церкви.

– Спасибо. – Я ловлю пристальный взгляд, брошенный Салли на девушку, и к тому моменту, когда Эйвери оглядывается на меня, моя улыбка делается чуточку натянутой.

– Чарли и Эмма внизу? – звонко с надеждой интересуется Эйвери, как будто пришла на детский праздник. В ответ на мой кивок радостно сияет. – Хотите, присмотрю за ними до обеда? Мне нетрудно.

– Это было бы замечательно. Спасибо, Эйвери.

Ощутив легкий укол сожаления, наблюдаю, как она вслед за Салли уходит на кухню. Жаль, что я по-настоящему не сблизилась с Эйвери. Почти все ее ровесники ушли на войну, и ей здесь одиноко. Помню ее двенадцатилетней девочкой: как живо она интересовалась нашими свадебными планами, моим подвенечным платьем и прической, подробностями моей жизни до переезда на Лют… После возвращения из балетной школы она держится более замкнуто. Думаю, я по-своему тоже.

Прошедшие семь лет сделали меня почти такой же самодостаточной, какой я была в те три года, когда жила с бабулей и каждый вечер ровно в пять тридцать прогуливалась по бетонированным дорожкам, обрамлявшим поле для гольфа, когда наши развлечения состояли из ланчей у бассейна в компании других пенсионеров, коктейлей на крытой бабушкиной террасе и, если нам хотелось похулиганить, вылазок в местный «Таргет». В теперешней моей жизни иные стены и границы. Базовый сценарий я усвоила: с чувством высказаться о погоде, вежливо поинтересоваться благополучием членов семьи и питомцев, вскользь упомянуть последние события. Гарантия безопасности – следовать алгоритму, поэтому каждый день я с улыбкой киваю Эйвери и иду своей дорогой, так же как при встрече с большинством других островитян. Главное – никого не злить. Незаметно выхожу из дома, вдыхаю соленый морской воздух и настраиваюсь на квест: отыскать мужа, удостовериться, что у него все в порядке, а после, как всегда, взяться за планирование очередного скучного дня. Иду по аллее в лучах солнца, пробивающихся сквозь ветви вязов. Через каждые несколько шагов зажмуриваюсь, чтобы не кружилась голова. И дело не только в свете. Мой привычный распорядок всю неделю хромает, как пластинка, замедляющая вращение, когда выключают проигрыватель и звук становится все ниже и ниже.