скачать книгу бесплатно
– Блин, хочу! – ответила я на этот раз и взяла ключи. У него были права, и я как ученица имела право водить под его присмотром. Ну или имела бы, будь он совершеннолетним.
– Я всё думаю, как назвать группу, – сказал Тиг, когда мы сели в машину и закрыли двери. Все дома в нашем районе были построены на заказ на отдельных больших лесных участках. Нас никто не услышал бы.
– Я думала, мы Волшизики, – я повернула ключ, и огромная машина взревела, оживая.
– Это больше подходит девчачьей группе, – ответил он.
– Иди в задницу, – сказала я. – Что плохого в девчачьих группах?
Он выудил из кудряшек косяк, заправленный за ухо, и едва не уронил, когда машина резко дёрнулась. Он рассмеялся, а я ещё раз попыталась надавить на педаль сцепления. Я научилась обращаться с механической коробкой передач, но машина Тига управлялась не так, как проворные мамины седаны, на которых ездили ученики Брайтона.
Я начала, петляя, выезжать из города. Но не к главному въезду, к железным воротам, на которых витиеватыми буквами было выведено: Вэйверли-Плейс. К неизведанным землям за домами. Тиг зажал между губ косяк и по-ковбойски щёлкнул зажигалкой о джинсы, так что открылась крышка и вспыхнул огонёк. Я торопливо открыла окно – такой запах лизоль заглушить не мог. Хорошенько затянувшись, Тиг передал косяк мне.
– Ничего, только меня туда по определению не примут, – его накуренный голос был тих, словно ему не хватало воздуха. Я открыла своё окно, взяла косяк, вдохнула, сжимая и разжимая губы, чтобы выпустить воздух. Мне нравилось курить, но лишь совсем чуть-чуть. Лёгкая доза вызывала во мне голод; вообще он был всегда, но под марихуаной я могла есть, не чувствуя жирных складок, свисающих с моего тела, и взгляда невидимых глаз, следящих за мной, и запоздалого стыда. Я даже не стеснялась есть в кафешке на виду у Тига – ненакуренная я нипочём бы не рискнула. Чуть перебрав, ощущала в груди неясное давление, сжимающее сердце. Ещё боялась, что начну вести себя слишком развязно. Что, перебрав, перестану себя контролировать, наброшусь на Тига, хищно раскрыв голодный рот, жадными руками сожму его тело и раздавлю нашу хрупкую, странную дружбу, всё, ради чего я жила – разговоры за обедом, совместные занятия в библиотеке, а главное, эти ночи.
– Может, «Сон-трава»? – спросила я. – Я же вечно хочу спать, а ты, ну сам знаешь.
Тиг покачал головой. До него не дошло.
– Ну, я всегда хочу спать, а ты всегда на траве.
Тиг так расхохотался, что аж захрюкал.
– Не на траве, а под травой.
– Хорошо, – сказала я миролюбиво, – под травой.
Он заржал ещё громче, и я подумала – сейчас он себе что-нибудь сломает. Мне нравилось его смешить, и чем дальше мы уезжали от дома, тем веселее мне становилось. Тому способствовал и косяк, так что я затянулась ещё раз.
– Сон-трава. Ты и я, – сказал он, когда вновь смог говорить. – Идеально. Тем более если учесть, что вся школа при виде нас закрывает глаза.
Я ухмыльнулась – он, как всегда, попал в яблочко. Мы были изгоями – я жирная, он бедный. Больше в Брайтоне не было ни тех, ни других. Была пара толстых девчонок и один парень, но самым большим человеком в школе была я. Может, даже больше секретарши с огромными сиськами, носившей парик. Она была ровесницей моей бабушки, так что её фигура никого не волновала, как, собственно, и то, жива ли она вообще. Порой она угощала мятной жвачкой, при этом грустно глядя на меня, как бы желая сказать – мы с тобой одной крови. В такие минуты я её ненавидела. Но сраную жвачку всё-таки брала.
Тиг был очень, очень беден. Он был единственным, чью учёбу полностью оплачивало государство. За всех остальных как минимум часть платили родители. Бывший отчим Тига был владельцем гаража «Винтажные колёса», куда несколько обеспеченных брайтонских папаш порой приезжали за ретро-машинами – чисто чтобы повеселиться. Он-то и показал им Тига, непризнанного гения. Он поступил в Брайтон, но одноклассники его так и не приняли. Он один бродил по коридорам. Он читал те же книги, что и умные ребята: «О дивный новый мир», «Космос», «Джунгли» – но с умными ребятами не общался.
До Тига я общалась с ними, спасаясь отчаянной дружбой с Пег, второй самой толстой девчонкой в школе. Она любила прятать своё тело в огромной тени моего. Я стала для неё камуфляжем, но она никогда не звала меня в кино на выходных. Я выбрала этот путь, потому что у меня не хватало духа вести себя как Тиг – сесть в одиночку за маленьким столиком в углу и читать, методично поедая всё, что лежит на подносе. Я завидовала его метаболизму. Я тогда ещё не понимала, что бесплатный школьный обед – всё, что ему доводилось съесть за день.
Я отдала ему косяк, ударила по тормозам – мы добрались до рельсовых путей. Теперь мы въехали на неизведанную землю. Нас обступили ладанные сосны. Я медленно, осторожно повела машину по путям.
– Чего так кисло, Смифф? – буркнул Тиг, но беззлобно. Ему нравилось ехать быстро, подскакивая на кочках, хотя от этого нас трясло так, что у меня стучали зубы. Но пару раз ему всё же удалось показать, будто его стальное чудовище может летать. Я боялась повторять этот фокус. Снесла бы глушитель к чёртовой матери.
Я свернула на грязную дорогу, Тиг ещё раз глубоко затянулся, погасил недокуренный косяк и бросил в пепельницу. Стал копаться в сумке, почуяв мясо. Выловил сэндвич.
– Блин, Смиффи, ты просто Бог.
– Рада знакомству, – сказала я с божественной важностью, и Тиг снова хрюкнул.
Он включил радио – станцию 101,5, крутившую альтернативный рок и олдскул. Все кнопки его дорожного радио были настроены на неё – по его мнению, она единственная хоть на что-то годилась. Недели три назад я перенастроила все кнопки на попсовую станцию, которую он терпеть не мог, но он как раз отчего-то перестал слушать радио. Устав ждать, я включила его сама. Закончился хит Моррисси, и заиграл диджей Хаммер. Тиг нажал четвёртую кнопку, потом вторую, но ничего не изменилось.
– Ну ты и засранка, Смифф, – сказал он с таким чувством, что я вспыхнула.
Сняв ветчину с сэндвича, он накрыл ей лицо, как розовой мясной паранджой, и стал подпевать Хаммеру, но в конце концов закричал: «Время ветчины!» – и ухватил её зубами.
– Время ветчины! – запели мы хором. Машина чуть шатнулась, бок царапнули ветки.
– Ого! – крикнул Тиг, всё ещё смеясь. Я тут же выровняла машину, замедлила ход. Последние полмили я украдкой бросала взгляды на его римский нос, резко очерченную челюсть, длинные пальцы музыканта.
Тиг пел дуэтом с Хаммером, ел сэндвич и не чувствовал моего взгляда. Мне хорошо это удавалось. Я ещё в школе научилась тайком смотреть на других девчонок. Чем больше я рассматривала их, тем грустнее мне становилось. У самых мерзких девчонок были самые красивые фигуры, как будто стройные ноги, упругая грудь и чистая кожа давались как награда за гнусность.
Они не заслуживали тех тонких, звонких тел, в которые их поселили. Интересно, думала я, каково это – бегать, не чувствуя, как трясётся жир, как каждое движение становится унизительной конвульсией? Интересно, я тоже стала бы стервой? Если да, решила я, лучше уж оставаться жирной, но доброй.
Однажды в раздевалке после забега я забылась и засмотрелась на Шелли Гаст и её подружек. Они переминались с ноги на ногу, нагибались, гладили себя по узким талиям. Их розовые, кремовые, оливковые – в Брайтоне были представлены только эти расцветки – тела были такими гибкими. Шелли стояла ко мне ближе всех, полуголая; трусики подчёркивали полушария маленькой упругой задницы.
– Ну почему у меня совсем нет сисек, – причитала она, хотя у неё были превосходные сиськи второго размера с сосками цвета розовой сахарной ваты. Я смотрела, как она прячет их внутри бюстгальтера в горошек. Из моей жирной массы тоже что-то выпирало, но бесполое; не грудь, а два сгустка жира над тройными складками живота. Шелли поймала мой взгляд.
– Лесбуха, что ли? – спросила она, натягивая через голову форменную рубашку, и я нервно хихикнула.
– Просто лифчик понравился, – сказала я слишком жизнерадостно. Быть жирной лесбиянкой – это уже перебор. Быть жирной – уже достаточно паршиво. – Мне нужен новый.
– «Диллардс» не выпускает бельё твоего размера, – заявила Шелли.
После этого я научилась смотреть исподтишка, чтобы меня не застукали. Находясь рядом с кем-то из девчонок, я блуждала взглядом, рассматривала детали. Ящики раздевалки и стройные бёдра. Подоконник и голые ноги, форменная юбка, раздутая колоколом. Стопка книг, прижатая к моему животу, и хвост блестящих волос, покачивающийся между узких лопаток.
В последнее время я стала применять ту же технику к Тигу Симмсу. Он был высоким, таким же гибким, как эти девчонки. Когда задиралась его рубашка, видны были рёбра. Старые штаны висели на костлявых бёдрах. У него были широкие плечи, загорелая кожа, тёмные глаза. И эти безумные кудри.
Я припарковалась на повороте грязной дороги. Последние сто ярдов до костра мы шли пешком по узкой тропе. Тиг шёл первым, чтобы сбивать палкой паутину. Я терпеть не могла, когда липкие нити касались моего лица. Он тащил инструменты, я – еду, бутылку с вином и бумажные стаканчики из «Макдоналдса», которые нашла на заднем сиденье. У Тига в бардачке лежал фонарик, но луна светила как безумная, а дорогу мы оба знали как свои пять пальцев.
Вокруг пепелища стояли три грубо стёсанных скамейки; мы заняли каждый свою, распаковали инструменты. Прямо за нами стоял сарай со старым матрасом, до того заляпанным, что, сев на него, можно было забеременеть. По выходным в сарае обязательно кто-нибудь торчал. Все знали это место. Но сейчас, в будний день и в час ночи, тут было свободно.
– Ты взяла штопор? – спросил Тиг, передавая мне новый косяк и поднимая бутылку. Я упала духом, но он ухмыльнулся. Подцепил пальцами пробку и поднял вверх, как будто проделал фокус. – Ничего страшного, Смифф. Бедняки задним умом крепки, – добавил он противным голосом Засранцио, бойфренда своей мамаши, которого терпеть не мог, и я рассмеялась. Откуда мне было знать, что бутылка заткнута пробкой?
Он наполнил пластиковый стаканчик почти доверху и жадно отхлебнул.
– Ахххх, Смифффффи, – пробормотал он, – вот он, вкус отчаяния.
Он протянул мне стаканчик, пахнущий кислятиной – в самом деле, как плохая уксусная заправка для салата. Но я всё равно сделала три больших глотка, задержав дыхание, будто пила лекарство.
Брови Тига взмыли вверх и затерялись в кудряшках. Он часто приносил пиво в банках, утащенное у Засранцио, но я отказывалась. Я не ходила и на вечеринки, которые закатывали ребята из Брайтона.
Но в тот день… Мне просто хотелось коснуться губами того места, которого только что коснулись губы Тига. К тому же от марихуаны пересохло во рту. Я выпила ещё, и на этот раз стало полегче. За горстку сырного попкорна я могла бы убить кого угодно. Что уж там – за любую еду со вкусом сыра.
Мы играли «The Smiths», «Violent Femmes», «The Cure», в перерывах передавая друг другу стаканчик и куря косяк. Тиг пел мягким, хриплым голосом, я подпевала в такт. Мне нравилось, как звучат наши голоса. Потом мне захотелось что-то из «Pixies», и мы спели «Here Comes Your Man»; аккорды кружили вокруг нас, я почти их видела. Когда мне пришла в голову эта мысль, я поняла, что по-настоящему надралась.
Я чувствовала себя такой лёгкой. Я забыла о своём теле – осталась только душа, её яркая, горячая, жгучая ткань. Я больше не сбивалась, переставляя аккорды, хотя музыкантом был Тиг, это он учил меня играть на старой гитаре Коннора. Обычно он играл, а я лишь подыгрывала там, где это было легче всего. Но в ту ночь я знала, как играет Тиг, как движутся его пальцы и голос, словно мы были единым целым. Мы слились в гармонии, идеальной, не требующей усилий.
– «Сон-трава» – крутая группа, правда, Смиффи? – спросил Тиг, когда мы сделали паузу, чтобы съесть груши, разделить второй сэндвич, ещё выпить и покурить.
– Ага. Но, чёрт возьми, терпеть не могу груши, – сказала я, наливая себе ещё. Кувшин стал заметно легче, мир закружился, и я перелила в стаканчик. Вино выплеснулось, я хихикнула. Тиг тоже рассмеялся.
– Никогда не видел тебя пьяной.
– А ты сам-то, нет, что ли?
– Неа. Это ж просто вино, – сказал он и залпом осушил стакан.
Да, он привык пить. Он рассказывал о том, как они с друзьями, живущими по соседству, хлещут алкоголь, рассказывал про игры с выпивкой. Он жил в полуразрушенном жилом массиве за заброшенной забегаловкой, который мы прозвали «деловой центр», и жил там полной жизнью, о которой я знала только из книжек да вот таких его рассказов. Тусил с Бадди и Карлом, которые вместе с ними собирали машины, с девчонкой по имени Тойя. Она не была его девушкой, но, судя по рассказам, у него был с ней секс. И ещё с одной девчонкой по имени Кристал, у которой уже был ребёнок – уверена, она и с Тигом не церемонилась. Я часто думала, как она выглядит; многие после родов полнеют. И ничуть не сомневалась, что Тиг с ней спал. Хотя ребёнок был не от него.
Это я знала, потому что спросила, и он ответил:
– Да нет, конечно. Я ношу дождевик, ты ж понимаешь.
Я ничего не поняла, но глупо кивнула. Спустя два дня, на уроке граждановедения, до меня дошло, что он имел в виду презерватив. У Тига Симмса точно был секс. Тиг Симмс точно знал, как это делается.
После этого я начала по-другому смотреть на девчонок. Я не могла перестать думать, что было бы, если бы я поменялась телами с кем-то из них. Лучше всего с Шелли. Это была бы лёгкая победа. Я отправилась бы в «деловой центр» и показала Тигу Симмсу свой новый бюстгальтер и маленький животик, который мне казался таким соблазнительным и который она терпеть не могла. Я лежала бы под ним, обвив его тело стройными ногами. Шелли спала с Клиффом Майесом, все это знали. Так что моё новое тело знало бы, что делать.
– Ну, я хочу напиться, вот и всё, – сказала я с вызовом. Тиг ласково посмотрел на меня.
– Трудная неделя?
Я кивнула, и он прислонился ко мне плечом. Я старалась казаться спокойной и холодной. Я ощущала свой жир – это была одновременно и я, и живая стена, отделявшая меня от мира. Я жила в заточении собственного тела. Если бы он обнял меня, то ощутил бы только складки на моей талии. Иногда по ночам я представляла, что мои руки – это руки Тига. Собирала в пригоршни жир на заднице, втягивала живот и гладила по-прежнему свисающий бугор. Я знала, что никогда не позволю ему к себе прикоснуться, и всё же моя рука – рука Тига – дрожа, касалась меня между бёдер, там, где я была такой же, как любая другая девчонка; она двигалась во мне, я представляла его.
Я не могла равняться с нахальными, развязными девчонками, живущими в его районе, но, когда он прижался ко мне плечом, подумала – может быть, во мне ему будет не так уж плохо. Мы молча сидели рядом, а потом я сказала правду:
– Мама отправляет меня в лагерь.
– Уфф, – сказал Тиг. – Салатный Лагерь?
– Ага, – ответила я. – Потный Лагерь.
Она объявила об этом в понедельник вечером, глядя, как я ем отмеренную мне часть булочки, будто настало время платить за каждый сухой кусок без масла.
Я разразилась слезами. В лагере для жиробасов действующей валютой были крошечные миски риса, совсем как в тюрьме – сигареты «Кэмел Лёгкие». Всё прошлое лето я пропыхтела на занятиях аэробикой, неуклюже и лениво двигаясь в два раза медленнее, чем полагалось. На уроках питания рисовала кошек и балерин, так что не вынесла из этих уроков ничего, кроме характеристики себя как неумеренного потребителя конфет. Домой я вернулась, похудев на два кило, они сразу же ко мне вернулись, а вскоре прибавились и новые.
– Пожалуйста, не надо! – умоляла я в слезах. – Это вообще не помогло!
– В прошлом году ты так не брыкалась, – заметила мама. Но ведь в прошлом году у меня не было Тига.
– Сраный Лагерь. На всё лето едешь? – спросил он, как будто собирался по мне скучать. Как будто я была для него важна.
Я кивнула, а потом сказала то, от чего ощутила себя полностью обнажённой. То, чего не сказала бы никому. Слова прозвучали тихо и пристыженно:
– Лагерь для уродов.
– Эй, не говори так! – Тиг повернулся ко мне. Мы переглянулись, наши лица приблизились вплотную друг к другу. – Не смей называть себя уродом.
– Я знаю, кто я, – прошептала я. Я чувствовала в его дыхании нотки кислого вина. Мне это нравилось.
– Ты мой лучший друг, – сказал Тиг. – Не смей так называть моего лучшего друга.
Мне стало тепло. Всему телу стало тепло.
– Я знаю, кто я, – повторила я, а Тиг покачал головой, а потом поцеловал меня. Чуть отодвинул плечо, наклонил голову и поцеловал. По-настоящему. Не просто клюнул в губы. Поцеловал, как целуют в фильмах. Как красивых девочек целуют в коридорах, прижав к шкафчикам, их бойфренды. Я раскрыла рот, всё моё тело горело и дрожало.
Он отпрянул, я тоже отпрянула. Я понимала – вокруг нас только темнота. Матрас за спиной. Луна, сводящая его с ума.
Он ухмыльнулся. Покачал головой. Наконец сказал:
– Чёрт, Смиффи, мы реально надрались. Мы не можем это испортить. Мы не можем поступить неправильно.
Я не совсем поняла, что он имеет в виду. Разрушить то новое, что начиналось между нами? Разрушить нашу дружбу, начав это новое? Я ждала, что он скажет. Я взмокла, во рту пересохло.
Он отодвинулся, чтобы взять кувшин, и мне стало грустно оттого, что я больше не чувствовала тяжести его плеча. Он наполнил стакан, протянул мне. Я проглотила вино, такое прохладное, такое приятное на сухом, как наждачная бумага, языке. Тиг вновь закурил косяк, и мы молча передавали стакан друг другу. Я не знала, всё ли в порядке или мы сошли с ума. Я не знала, сколько сейчас времени.
– Я хочу есть, – сказала я наконец.
Большой зелёный кувшин был почти пуст, но я не знала, до чего всё плохо, пока не попыталась подняться на ноги. Мир пошатнулся и начал клониться вбок. Я раскинула руки, прижала ноги к огромной земле. Я чувствовала, как она кружится подо мной.
– Мы так надрались, – снова сказал Тиг, указывая пальцем в направлении за спиной. – Пошли приляжем?
При этих словах Тига всё моё тело наполнилось крошечными пузырьками. Он имел в виду тот матрас. Он предлагал мне лечь рядом с ним – а что могло случиться потом? Он мог уснуть и храпеть, пока я умираю от желания – как это жалко! Он мог придвинуться ближе и обнять меня. Поцеловать. Я мечтала об этом… но что, если он имел в виду секс, полноценный секс? Чтобы я разделась, чтобы все мои складки предстали перед ним в лунном свете? Я хотела этого. Я так этого хотела, и всё-таки покачала головой, вне себя от ужаса.
– Нет, хочу есть, – повторила я, хотя совсем не думала о еде. Я схватила его за руку, потянула за собой. Он позволил тащить себя по тропе. Это был мой выбор. Мой страх и моя ненависть к себе.
Я тащила нас, и мы шли.
Машина зарычала, как живая, Тиг снова запел ту песню группы «Pixies». Я слышала свой голос, словно издалека, он обвевал его голос. Шины скользили по грязи, и это тоже была песня. Мы неслись по рельсовым путям так быстро, так быстро. Вновь и вновь в невесомость, туда, где моё тело исчезло, где я стала движением, исчезающим в темноте, и Тиг Симмс меня поцеловал.
Деревья и грязная дорога остались позади, а впереди была стена жидкого лунного света, заливающего асфальт. Мы выплыли из лесов навстречу этой белой стене света, и в тот же момент дорога оборвалась, музыка сменилась звоном стекла и визгом шин. Внутри этих звуков изменилось время. Звёзды кружатся. Небо вертится. Я стою посреди слайд-шоу, окружённая шумом и вспышками цвета. Ремни безопасности впиваются в тело, я резко дёргаюсь, ударяюсь о тяжёлый ритм ломаемого железа.
Тихое, тёмное биение потерянного времени. Я сплю? Тиг сказал, пойдём приляжем. Может, я всё ещё сплю? Может, он не целовал меня? Мой рот наполнен солью.
– Мамочка, – зовёт Лолли Шипли; её мамочка, конечно, тоже спит. Я сижу с ребёнком. Надо подойти к Лолли. Я с усилием сглатываю соляной раствор, и рот опять наполняется им.
– Мамочка, мамочка! – повторяет Лолли. У неё светлые хвостики, мягкий животик, пухлые щёчки, как у моего хомячка. Милые зверюшки, хомячки и дети, когда они толстенькие – они такие чудесные. Я прижимаю ладони к губам, пальцы становятся липкими, кровь в лунном свете кажется чёрной.
Я стою посреди дороги, залитой светом. Позади меня – машина Тига, я рвусь вперёд, я хочу идти по улице вслед за ним. Меня качает воздушный поток, шатаясь, я иду к другой машине. Она так далеко, у поросшего травой скошенного холма. Тиг подходит к нему и стонет, рухнув на колени.
Я вижу Лолли, и у Лолли красное лицо. Её голубые глаза – лиловые синяки, огромные, мокрые. Малютка Пол, который никогда не спит, заливается плачем в машине. Я вспоминаю слова миссис Шипли – дорога его убаюкивает. Пол сидит рядом с Лолли в той половине машины, которая похожа на машину. Но передняя её часть – жуткая, изогнутая, чёрно-белая масса искорёженного металла. Капот смят в лепёшку, смята водительская дверь. Красивая миссис Шипли молча смотрит на меня сквозь разбитое окно, и её тело ниже ключиц тоже смято.
Я подхожу ближе, и Лолли, увидев меня, говорит:
– Эми, Пол плачет?
– Миссис Шипли, – зову я, но уже вижу, что миссис Шипли стала чёрной массой, растёкшейся по обломкам машины. Все её внутренности теперь снаружи. Её лицо всё так же красиво, даже забрызганное чёрно-красной жижей, даже с остекленевшим взглядом мёртвых, широко распахнутых глаз.
Я чувствую, как падаю, бьюсь об асфальт голыми, широкими коленями. Меня рвёт на дорогу солёным, чёрным и красным.
– Мамочка! Мамочка! – плачет Лолли, и её голос всё тише. Лолли устала, и я тоже устала. Пол заливается плачем так далеко. Пожалуйста, пусть окажется, что мы спим, что мы лежим на грязном матрасе, как хотел Тиг. Тиг воет, как животное, стоя на четвереньках.
