скачать книгу бесплатно
И Брайс повел Дэлглиша в кухню. Уже по пути Адам сообразил, что речь идет о хозяйской кошке, и он с трудом справился с приступом нервного смеха. Брайс, дрожа от бессильного гнева, с неожиданной силой стиснул ему руку, тыча пальцем в крюк, словно брал на себя часть вины Сетона. Теперь, когда на него нахлынули воспоминания о гибели Арабеллы, шансов вытянуть из него сведения о смерти Дороти Сетон было мало. Дэлглиш сочувствовал Брайсу. Он тоже любил кошек, пусть и не так громогласно. Если Сетон действительно убил грациозное животное из злобы и чувства мести, то по нему трудно было горевать. Такой человек должен был наделать себе врагов.
На вопрос Дэлглиша, кто нашел Арабеллу, Брайс ответил:
– Сильвия Кедж. Она пришла ко мне для диктовки, но я припозднился из Лондона и примчался на пять минут позже обещанного. Она успела вызвать по телефону Селию, и они сняли Арабеллу. Сама она не могла до нее дотянуться. Естественно, обе были страшно расстроены, Сильвию даже стошнило. Мы оттолкали ее инвалидное кресло к раковине, и ее вырвало на мою посуду. О своем горе я распространяться не стану. Думаю, вам известны все подробности, я просил мисс Дэлглиш написать вам. Надеялся, что вы приедете и изобличите Сетона в этой подлости. От местной полиции не было толку. Представьте, сколько бесполезной суеты возникло бы, если бы речь шла о человеке! Взять хотя бы того же Сетона. Поразительно! Я не отношусь к сентиментальным чудакам, считающим, что люди важнее всех остальных существ. Нас ведь слишком много, и большинство не умеет быть счастливыми, не говоря о том, чтобы осчастливить других. А какие мы уроды! Вы знали Арабеллу, Адам. Разве она не воплощение красоты? Разве вы сами не считали наградой возможность любоваться ею? Она была украшением жизни!
Дэлглиш, морщась от пафоса Брайса, наговорил похвал Арабелле, безусловной красавице, явно сознававшей свои чары. Тетя Джейн поведала ему об участи кошки в очередном своем письме, но, как ни странно, не упомянула просьбу Брайса, чтобы Дэлглиш занялся расследованием. Сейчас он поостерегся напоминать, что никаких изобличающих Сетона улик тогда не нашли. Негодования и подозрений хватало, однако участникам событий явно не доставало рационального мышления. Расследовать убийство кошки сейчас у него не было ни малейшего желания. Он увел Брайса в гостиную и спросил об обстоятельствах гибели Дороти Сетон.
– Дороти? Она отправилась на осенние каникулы в Ле-Туке с Эллис Керрисон. К тому времени они с Сетоном уже сильно не ладили. Дороти сильно зависела от Эллис, и Сетон, наверное, решил, что будет неплохо, если за ней присмотрят. После ее недельного отсутствия до него дошло, что снова жить с ней он не сможет, и он написал ей письмо о своем желании развестись. Никто не знает толком, что содержалось в письме, но Эллис Керрисон находилась с Дороти, когда та его открыла, и сказала на дознании, что миссис Сетон была убита горем и захотела немедленно вернуться домой. Сетон написал ей из клуба «Кадавр», и они нашли дом пустым. Эллис сообщила, что Дороти была спокойной, даже веселее обычного. Эллис стала готовить ужин для них двоих, а Дороти присела за письменный стол и что-то писала. Потом сказала, что хочет прогуляться по пляжу и полюбоваться луной. Она спустилась по Таннерс-лейн, разделась догола, аккуратно сложила одежду на камне и вошла в море. Тело выловили через неделю. Это было несомненное самоубийство. В найденной под камнем записке говорилось, что она не нужна ни самой себе, ни кому-либо еще и решила покончить с собой. Очень четкая и понятная записка. Помнится, я тогда подумал, что большинство самоубийц толкует о том, чтобы покончить с жизнью вообще, а Дороти написала, что хочет убить конкретно себя.
– Что стало с тем письмом Сетона?
– Его так и не нашли. Среди вещей Дороти письма не оказалось, Эллис не видела, чтобы она порвала его или сожгла. Сетон горевал, но утверждал, что хотел как лучше. Жить дальше по-прежнему стало невозможно. Мне было невдомек, как на него действовала жизнь с Дороти, пока я не посмотрел через два года его пьесу. Она про брак с неврастеничкой, только в пьесе руки на себя накладывает муж. Естественно, Сетону хотелось сыграть главную роль – не в буквальном смысле, конечно. Хотя он недурно смотрелся бы на сцене. Сыграть хуже, чем злосчастный Барри, трудно. Не собираюсь обвинять актеров: пьеса из рук вон плоха, Адам, она буквально сочится честностью и болью.
– Вы на ней побывали? – спросил Дэлглиш.
– Застрял посередине третьего ряда партера и не знал, куда деваться от смущения. Сетон сидел в ложе. Он привел Селию, и было видно, как Сетон гордится спутницей: почти голый торс, весь увешанный фальшивыми побрякушками, как рождественская елка! Думаете, Сетону хотелось выдать ее за свою любовницу? По-моему, нашему Морису нравилось слыть плохим мальчиком. Боже, они выглядели как парочка несовершеннолетних беглых монархов. Сетон даже награду нацепил: медаль ополченца или нечто подобное. Со мной был Пол Мархэм, а он сентиментален: к концу первого акта залился слезами. Рыдала треть зала – полагаю, большинство все же от смеха. Мы сбежали в первом антракте и отправились выпить в «Молониз». Я могу вытерпеть много страданий, если они чужие, но публичная казнь – для меня перебор. Селия молодец, дотерпела до конца, они даже пировали потом в «Айви». Вспоминаю тот вечер с мыслью: о, Арабелла, ты отомщена!
– Лэтэм написал рецензию в своем стиле, изощряясь в язвительности? У вас не создалось впечатления, что у него был свой интерес очернить пьесу?
– Я бы так не сказал… – Большие глаза смотрели на Дэлглиша с детской непосредственностью, но тот уважал скрывавшийся за ними интеллект. – Оливер не переносит халтуру в литературе и на сцене, а их слияние приводит его в бешенство. Если бы самого Оливера нашли мертвым с отрубленными руками, я бы не удивился. Половина неграмотных посредственностей, выдающих себя за актрис и заполонивших Лондон, с радостью сделали бы это!
– Лэтэм был знаком с Дороти Сетон?
– О, Адам, от вас я подобного не ожидал! Где ваша тонкость? Да, он был с ней знаком. Как и все мы. Она любила заглянуть на огонек. То пьяная, то трезвая, но всегда утомительная.
– Они с Лэтэмом были любовниками?
Как Дэлглиш и ожидал, вопрос Брайса не смутил и не удивил. Как все неисправимые болтуны, он питал интерес к людям. Сам не замедлил бы задаться тем же самым вопросом относительно всякой женщины и любого мужчины в их круге, проявлявших интерес к обществу друг друга.
– Селия всегда это твердила, но чего еще от нее ожидать? Никакой иной вид отношений между гетеросексуальным мужчиной и хорошенькой женщиной ей и в голову не придет. Насчет Лэтэма она была скорее всего права. Дороти же, запертую в стеклянном доме с тоскливым Сетоном, трудно осуждать. Она была обречена искать и найти утешение – разве что не со мной…
– Но вам не кажется, что Лэтэм был к ней по-настоящему неравнодушен?
– Не знаю. Бедняга Лэтэм не любит самого себя. Сначала он преследует женщину, а потом, стоит той в него влюбиться, начинает презирать ее за неразборчивость. Бедняжки обречены на поражение. Как же тяжело до такой степени не выносить себя самого! То ли дело я, счастливчик: я от себя в восторге!
Восторг Брайса уже начал раздражать Дэлглиша. Он посмотрел на часы, сказал, что уже без четверти час, его обед может остыть, и поднялся, чтобы уйти.
– Подождите, а фотография Дороти? Она должна у меня быть. Вот взглянете – и поймете, как она была хороша.
Брайс отодвинул крышку письменного стола и порылся в груде бумаг. На взгляд Дэлглиша, найти что-либо там было бессмысленной затеей. Но нет, этот хаос был, видимо, упорядоченным, иначе Брайс не нашел бы желаемое через минуту. Вручая Дэлглишу фотографию, пояснил:
– Сильвия Кедж сделала этот снимок на июльском пляжном пикнике. Она увлекается любительской фотографией.
И верно, в снимке не было ни малейшего профессионализма. На нем красовалась собравшаяся вокруг шлюпки «Пеганка» компания. Здесь находились все: Морис и Дигби Сетоны, Селия Колтроп с надутой девочкой, в которой легко было узнать Элизабет Марли, Оливер Лэтэм и сам Брайс. Дороти Сетон в купальнике опиралась о борт шлюпки и улыбалась в камеру. Изображение было достаточно четкое, но не подсказывало Дэлглишу ничего сверх того, что у нее была хорошая фигура и она умела показать ее. Хорошенькая мордашка, не более. Брайс любовался фотографией через его плечо. Словно пораженный этим новым доказательством коварства времени и памяти, он печально протянул:
– Занятно… Но не дает о ней ни малейшего представления… А я-то думал…
Он проводил Дэлглиша до калитки. Тот уже хотел уйти, когда снизу подлетела и резко остановилась перед калиткой машина. Из нее вышла крепкая черноволосая особа с ногами-окороками, в белых носочках и сандалиях, как у школьницы. Брайс при виде ее заблеял от восторга:
– Миссис Бейн-Портер! Неужели вы привезли их? Вы меня осчастливили!
У миссис Бейн-Портер оказался выразительный басовитый голос представительницы правящего класса, привыкшей повергать в трепет невольников империи и, подхваченный ветром, преодолевать поле для хоккея на траве любой ширины. От его звука Дэлглишу захотелось зажать уши.
– Получив вчера ваше письмо, я подумала, что это настоящее везение. Я привезла лучшую троицу помета. Лучше вы сами, у себя дома, выберете, который понравится вам больше. Им, думаю, так тоже лучше.
И миссис Бейн-Портер при помощи Брайса осторожно вынула из распахнутого багажника три кошачьи корзинки, откуда немедленно раздался тройной возмущенный визг – вопиющий диссонанс с басом миссис Бейн-Портер и с радостным чириканьем Брайса. После того как все пятеро исполнителей скрылись в доме, Дэлглиш побрел домой, погруженный в задумчивость. Его взору предстала как раз та мелочь, которая могла значить все или ничего. Миссис Бейн-Портер получила письмо от Джастина Брайса в четверг, следовательно, оно было отправлено не позже среды. Это означало одно из двух: либо Брайс, зная о склонности Сетона убивать кошек, все же решил рискнуть, либо был уверен, что бояться больше нечего.
13
В пятницу днем подозреваемые пришли пешком, приехали или были доставлены в маленькую гостиницу на окраине Данвича, превращенную Реклессом в штаб для дачи показаний. Они всегда считали паб «Зеленый человечек» своей домашней поилкой и полагали само собой разумеющимся, что Джордж Прайк ориентируется в своей деятельности на них, поэтому теперь осуждали выбор инспектора, видя в нем черствость и безразличие к чувствам других. Особенно убивалась Селия Колтроп, хотя посещала «Зеленый человечек» реже остальных: она обвиняла Джорджа в безумной опрометчивости – как его угораздило нанести им всем такое оскорбление? Теперь у нее не было уверенности, что ей захочется и впредь покупать у Джорджа шерри, ведь будет опасность вспоминать инспектора Реклесса при каждом глотке, а посещение бара и вовсе станет нестерпимо травмирующим. Лэтэм и Брайс разделяли ее мнение об инспекторе. Их первое впечатление о нем было неблагоприятным, и позже, анализируя его, они поняли причину. Брайс предположил, что слишком близкое знакомство с инспектором Бриггсом, придуманным Сетоном, испортило им вкус и теперь не позволяет смотреть в глаза действительности. Бриггс, которого достопочтенный Мартин в приступе фальшивого панибратства мог назвать «Бриггси», был застенчив – качество, которого инспектор Реклесс был начисто лишен. Несмотря на свое высокое положение в Скотланд-Ярде, Бриггси всегда с удовольствием играл вторую скрипку при Каррутерсе, не возражал против вмешательства в расследование достопочтенного Мартина и даже охотно обращался к нему за бесценным советом. Поскольку Каррутерс являлся знатоком вин, женщин, геральдики, мелкопоместного дворянства, экзотических ядов и достоинств малоизвестных поэтов елизаветинских времен, его суждение зачастую было трудно переоценить. По словам Брайса, инспектор Бриггс не выдворял людей из их излюбленного паба и не смотрел на них угрюмым немигающим взглядом, создающим впечатление, будто он слышит только половину сказанного ими и не верит ни единому слову. К тому же Бриггс не производил впечатление человека, не видящего разницы между писателями и простыми смертными, кроме способности первых изобретать изощренные алиби. Подозреваемые Бриггса при необходимости дать показания – каковая необходимость возникала нечасто – давали их в уюте собственных жилищ, перед подобострастными полицейскими и в присутствии Каррутерса, служившем приятным доказательством того, что инспектор по-прежнему стоит на страже закона.
Они постарались не заявиться в гостиницу все вместе; безыскусные откровения четверга оставили у всех малоприятное послевкусие. До середины пятницы было время поразмыслить и взглянуть на смерть Сетона не как на причудливое вторжение вымысла в реальную жизнь, а как на чрезвычайно неудобный факт. Пришлось смириться с некоторыми неудобоваримыми истинами. Сетона вроде бы последний раз видели живым в Лондоне, а его изуродованное тело отправили в плавание по волнам с пляжа Монксмира. Чтобы убедиться в этом, не нужны сложные вычисления силы ветра и скорости прилива. В своих наивных поисках материала для книги он мог попасть в беду в Лондоне, но поддельные рукописи, отрубленные кисти, телефонный звонок в «Сетон-Хаус» – все это имело более местный оттенок. Даже Селия Колтроп, убежденная сторонница версии о лондонской банде злоумышленников, не могла убедительно объяснить, как преступники сумели узнать, где находится «Пеганка» и зачем им понадобилось возвращать труп в Суффолк. «Ясное дело, для того, чтобы под подозрением оказались мы», – думали все, но эта мысль порождала больше вопросов, чем давала ответов.
После показаний начались телефонные переговоры. Осторожно, будто опасаясь прослушивания, маленькое общество обменивалось сведениями, слухами и догадками, которые, сведенные воедино, могли бы многое поведать. Встречаться они теперь побаивались: мало ли что они услышат или, того хуже, скажут! Однако все жаждали информации.
В «Пентландсе» на звонки неизменно отвечала Джейн Дэлглиш – вежливая, но необщительная. Выудить из нее хоть что-нибудь было невозможно. Никто не хотел выдать себя и попросить к телефону Адама, исключение составляла Селия Колтроп, но и она добилась так мало, что сочла более удобным для себя объяснение, что ему просто нечего ей ответить. Зато друг с другом они беседовали подолгу, постепенно забывая об осторожности, так им важно было откровенничать, так велик был их голод на новости. Огрызки информации, по большей части менявшиеся при передаче и чаще основывающиеся на надеждах, а не на фактах, складывались в неполную и противоречивую картину. Никто не поменял своей версии, и алиби на вечер вторника, предъявлявшиеся с такой уверенностью, подлежали самой тщательной проверке, ограничение для которой могло быть одно – время.
Выяснилось, что гостья Лэтэма не намерена опровергать его рассказ, но Реклесс молчал как рыба, а сам Лэтэм скрытничал, как и подобает в подобной ситуации джентльмену, поэтому всеобщее любопытство к ее имени грозило так и остаться неудовлетворенным. Известие, что Элизабет Марли призналась, что осталась во вторник ночевать в Лондоне, вызвало приятное возбуждение, поощряемое повторяющимися, но совершенно неубедительными объяснениями Селии насчет такого необходимого племяннице посещения Лондонской библиотеки. Как сказал Лэтэму Брайс, бедной девушке можно было бы поверить, если бы она училась в каком-нибудь второразрядном университете, но уж в Кембридже, как ему помнится, никогда не было недостатка в книгах!
Полиция осмотрела автомобили Брайса и Лэтэма, но владельцы мало возмущались по данному поводу, и возникло мнение, что им нечего бояться. Рассказывали, что доктор Форбс-Денби не ударил в грязь лицом и наговорил инспектору Реклессу дерзостей по телефону, когда Брайс находился в «Зеленом человечке»: доктор настаивал, что звонок Брайса – священная тайна врача и пациента. Но почти истерическая настойчивость Брайса сработала, и врач признался, что звонок имел место. Слова Селии, что это она подсказала Сетону идею плавающего трупа, поддержал старый рыбак из Уолберсуика, позвонивший в «Зеленый человечек» и сказавший, что помнит, как мистер Сетон спрашивал несколько месяцев назад, прибьет ли шлюпку к берегу, если спустить ее на воду на пляже Монксмира. Поскольку показания Селии ни у кого не вызвали сомнений, к ним отнеслись как к заслуживающим интереса. При коллективном желании найти основания для версии о лондонской банде огорчительно было, что никто, кроме Брайса, не видел в Монксмире чужаков вечером в среду. Сам он вышел в семь часов, чтобы принести дрова из сарая, когда мотоциклист, съехавший вниз, развернулся прямо перед его коттеджем, чтобы попасть на дорогу. Джастин терпеть не мог мотоциклы из-за их нестерпимого рева. Он возмутился нарушением его покоя, в наказание за что мотоциклист несколько минут выписывал круги перед его коттеджем, сопровождая это безобразие непристойными жестами, пока не умчался, рявкнув напоследок выхлопной трубой. Было неизвестно, как отнесся к этому рассказу Реклесс, попросивший, впрочем, Брайса подробно описать мотоциклиста. Увы, на мотоциклисте был черный синтетический комбинезон, шлем и защитные очки, поэтому Брайс мог сказать только, что он, вероятно, молод и имеет отвратительные манеры – последнее безусловно! Селия не сомневалась, что мотоциклист состоит в той самой банде – иначе что ему понадобилось на Монксмире?
К полудню субботы слухи разрослись и размножились. Дигби унаследовал сто тысяч, двести тысяч, полмиллиона; вскрытие затягивается, потому что доктор Сиденхэм никак не определит причину смерти; причина смерти – утопление, удавление, яд, удушье, потеря крови; Форбс-Денби заявил Реклессу, что Сетон мог бы прожить еще лет двадцать; сердце Сетона могло в любой момент отказать; Адам Дэлглиш и инспектор почти не разговаривают; Реклесс арестовал бы Джейн Дэлглиш, если бы обнаружил мотив; Сильвия Кедж капризничает и не соглашается принять предложенные Дигби триста фунтов, положенные ей по завещанию; Реклесс побывал поздно вечером в пятницу в «Прайори-Хаусе», его видели с фонарями на тропе, ведущей к обрыву; дознание назначено на 14.30 в среду. Единодушие существовало только по последнему пункту: дознание действительно назначили на среду. На него вызвали Дигби Сетона и Сильвию Кедж. Те, кто мог выбрать, прийти или нет, гадали, вызовет ли их появление любопытство, смягчит ли подозрение, будет ли расценено как осторожность или как положенное уважение к смерти.
В субботу стало известно, что вечером в пятницу инспектор Реклесс уехал на машине с Монксмира в Лондон и не вернется до воскресного утра. Видимо, он отправился проверять лондонские алиби и клуб «Кадавр». То, что Реклесс собирался так скоро вернуться, никого не удивило. Он ведь был знатоком своего дела. Но даже временное отсутствие детектива принесло облегчение. Казалось, приподнялась туча, придавливавшая мыс Монксмир, как крышка. Мрачный, молчаливый, осуждающий всех субъект убрался, пусть ненадолго, и атмосфера разрядилась. После себя он оставил беспокойство, требовавшее действий. Всем срочно понадобилось покинуть Монксмир. Даже Джейн Дэлглиш и ее племянник, на которых Реклесс влиял меньше всего, с утра пораньше отправились вдоль берега в сторону Сейзуэлла, нагруженные этюдными принадлежностями, биноклями и рюкзаками. Видевшим их было ясно, что они не вернутся до темноты. Лэтэм вскоре укатил и пронесся мимо коттеджа «Розмари» со скоростью шестьдесят пять миль в час, заставив Селию ядовито заметить, что Оливер снова пытается свернуть себе шею. Они с племянницей хотели взять Сильвию Кедж на пикник в Альдерберг, но Элизабет перед уходом передумала и одна отправилась на прогулку в Уолберсуик. О планах Дигби Сетона никто ничего не знал. Мисс Колтроп позвонила в «Сетон-Хаус» в надежде заманить его на пикник, но трубку не сняли. Брайс сообщил, что едет на распродажу имущества богатого дома под Саксмундхэмом, где надеется побороться за фарфор семнадцатого века. К половине десятого он тоже был далеко от Монксмира, оставшегося во власти полудюжины осенних туристов, приехавших в течение дня и поставивших машины на Таннерс-лейн, а также случайной пары гуляющих, двигавшихся из Данвича или из Уолберсуика вдоль песчаных дюн к птичьему заповеднику.
Реклесс, видимо, прикатил обратно на Монксмир в субботу вечером. На заре его автомобиль уже стоял перед пабом «Зеленый человечек», а в десятом часу утра сержант Кортни уже обзвонил большинство свидетелей и потребовал, чтобы они явились в гостиницу. Это было вполне вежливое приглашение, однако никто не заблуждался: выбора, идти или нет, не было. Все молча согласились не являться одновременно. Сильвию Кедж сержант Кортни привез, как обычно, в полицейской машине. Возникло ощущение, будто Сильвия наслаждается вниманием к себе.
В гостинице их ждала портативная пишущая машинка Мориса Сетона, сиявшая на краю дубового столика в баре. Внимание, проявленное специалистами по снятию отпечатков пальцев и экспертами по пишущим машинкам, придало ей, казалось, дополнительного блеска. Она выглядела обыкновенной и угрожающей, невинной и опасной. Казалось, это был самый интимный предмет из имущества Сетона. Глядя на лучезарную клавиатуру, нельзя было не вспомнить с отвращением кровавые обрубки, не начать гадать, куда девались отрубленные кисти. Все сразу поняли, зачем она здесь: им предстояло печатать два отрывка, описания посещения Каррутерсом ночного клуба и безрукого трупа в море.
Сержант Кортни, отвечавший за упражнения с машинкой, уже ощущал себя исследователем людских характеров: реакция подозреваемых оказалась богатейшим материалом. Сильвия Кедж долго усаживалась, но стоило ей начать – и сильные, как у мужчины, костлявые пальцы заплясали по клавишам и за короткое время выдали две безупречные копии. Отлично выполненная работа любого порадует; сержант Кортни отреагировал на старания мисс Кедж почтительным молчанием. Мисс Дэлглиш, пришедшая в гостиницу с двадцатиминутным опозданием, тоже продемонстрировала неожиданное умение. Недаром она перепечатывала отцовские проповеди и церковный журнал, познавая машинописную премудрость по учебнику. Джейн печатала десятью пальцами, но скорость развила весьма умеренную и в отличие от мисс Кедж работала, не спуская глаз с клавиш. Мисс Колтроп, таращась на машинку так, словно впервые увидела ее, сначала заявила, что не умеет печатать, поскольку работает, диктуя на магнитофон, и не возьмет в толк, зачем тратить время на бесполезные попытки. Когда ее уговорили перестать упираться, после получаса стараний она предъявила две отвратительные страницы, помахав ими перед носом у сержанта с видом отомщенной жертвы. Оценив длину ногтей мисс Колтроп, Кортни удивился, как она вообще умудрялась стучать по клавишам. Брайс, уговорив себя прикоснуться к пишущей машинке, застучал с удивительной скоростью и точностью, считая при этом необходимым отпускать уничтожающие комментарии о стиле текста. Лэтэм почти не уступал в профессионализме мисс Кедж и отбарабанил свое в оскорбленном молчании. Мисс Марли сообщила, что печатать не умеет, но не прочь попробовать. Она отвергла помощь Кортни, минут пять изучала клавиатуру и каретку, а потом взялась за трудоемкое дело – перепечатывание отрывка слово за словом. Результат вышел приемлемым, и сержант Кортни, оставшись наедине с мисс Марли, похвалил ее ум и усердие, разойдясь во мнении с ее теткой, бросившей: «Могла бы лучше, если бы постаралась!» Дигби Сетон был безнадежен, и даже Кортни не поверил бы, что он притворяется. Вскоре бедняге, ко всеобщему облегчению, позволили прекратить жалкие потуги. Как и следовало предполагать, ни один текст, включая строчки, которые успел вымучить Дигби, не походил на оригиналы. Сержант Кортни, считавший, что второй, а может, и первый были напечатаны самим Морисом Сетоном, удивился бы, обнаружив сходство. Но окончательный вывод делал не он. Странички с машинописным текстом предстояло отправить экспертам, они проверят их на более тонкое сходство. Он не сказал об этом подозреваемым, но в этом не было нужды: они не зря читали Мориса Сетона.
Перед уходом из гостиницы у них взяли отпечатки пальцев. Когда настала очередь мисс Колтроп сдавать отпечатки, она возмутилась. Впервые она пожалела о своем желании сэкономить, которым было вызвано ее решение обойтись без адвоката. Теперь Селия оперировала его именем, а также именем своего депутата парламента и начальника полиции графства. Однако сержант умело подбадривал ее, хорошо понимал ее чувства и стремился помочь ей, то есть так сильно отличался от неотесанного инспектора, что она успокоилась. «Глупая старая стерва! – думал сержант, прикладывая ее пухлые пальцы к подушечке. – Если остальные будут упираться даже в половину ее силы, то мне повезет, если я закончу к возвращению шефа».
Но остальные проявили покладистость. Дигби Сетон утомлял шутками обо всей процедуре, пряча волнение за преувеличенным интересом к ее технической стороне. Элизабет Марли позволяла себе капризничать, а Джейн Дэлглиш была рассеянна. Брайсу сдавать отпечатки пальцев не понравилось. Он усмотрел нечто зловещее и безвозвратное в расставании с этим символом, отмечающим именно его неповторимую личность. Теперь понятно, заявил Брайс, почему первобытные племена так щепетильны к тому, чтобы в руки врага не попал ни один их волосок. Прикладывая с брезгливой гримасой пальцы к подушечке, он, дескать, чувствует, что расстается с целомудрием.
Оливер Лэтэм тыкал пальцами в подушечку с таким злорадством, словно метил в глаз Реклессу. Вскоре он обнаружил, что вошедший инспектор наблюдает за ним. Сержант Кортни вскочил.
– Добрый вечер, сэр, – обратился Реклесс к Лэтэму. – Это простая формальность.
– Я в курсе дела, благодарю. Сержант заверил, что не будет больно. Я все думал, куда вы подадитесь, съездив в Лондон. Надеюсь, вам понравился допрос моей, как вы ее обозначили, «подруги». А как вам привратник Данкомб? Полагаю, он тоже вас не подвел?
– Все были рады помочь, спасибо, сэр.
– Я не сомневался! Уверен, они тоже получили удовольствие. Сейчас в Лондоне тишь да гладь. Я дал лучший повод для сплетен за несколько недель. Раз все мы так рады сотрудничать, то как насчет кое-какого сотрудничества с вашей стороны? Может, вы сообщите о причине смерти Сетона?
– В свое время, сэр. Мы пока не располагаем заключением патологоанатома.
– Какой-то он у вас медлительный…
– Напротив, сэр, доктор Сиденхэм очень энергичный. Но предстоит серия анализов. Дело не из простых.
– Это ваше замечание, инспектор, претендует на победу в конкурсе преуменьшений года. – И Лэтэм, достав из кармана платок, тщательно вытер уже чистые пальцы.
Инспектор тихо проговорил:
– Раз вам так не терпится, мистер Лэтэм, отчего бы не задать вопрос кому-то из ваших друзей? Вы знаете не хуже меня, что кое-кто на мысе Монксмир может точно назвать причину смерти Мориса Сетона.
14
Со времени гибели сводного брата Дигби завел привычку заезжать поесть в коттедж «Розмари», и соседи с насмешливым удивлением обращали внимание на то, как часто его «воксхолл» приминает траву перед коттеджем. Они понимали, почему Селия ценит общество богатого молодого человека, но мотивы самого Дигби были не так очевидны. Никто не рисковал предположить, что его манят прелести Элизабет или он усматривает в ее нарочитой, капризной небрежности способ наложить лапу на капиталы Мориса. В общем, люди сходились во мнении, что Дигби предпочитает стряпню Селии, при всей ее банальности, езде дважды в день в Саутвуд или попыткам готовить самому; не последнюю роль играло и стремление сбежать от Сильвии Кедж. После убийства Сильвия не оставляла «Сетон-Хаус» в покое, совсем как статистка на похоронах, торопящая свою очередь залиться ритуальными рыданиями. Ее навязчивый интерес к трудам Мориса теперь распространился на его дом: она все в нем мыла, чистила, полировала, считала простыни и всюду слонялась на своих костылях, не выпуская из рук тряпку, словно с минуты на минуту ждала, что покойный владелец влезет в окно. Дигби твердил Элизабет Марли, что его это нервирует. Ему никогда не нравился «Сетон-Хаус», который он при всем кричащем модерне считал мрачным и вгоняющим в тоску. Теперь, когда черные глаза, грозящие ожогом, следили за ним из каждого угла, из-за каждого шкафа, Дигби ощущал себя персонажем греческой трагедии, в которой ожидается выход на сцену богинь мщения.
Это сравнение заинтересовало Элизабет, ведь оно указывало на то, что Дигби гораздо восприимчивее и чувствительнее, чем было принято считать. Он не привлекал ее физически, но она уже находила его интересным, даже немного загадочным. Удивительно, как влияют на человека двести тысяч фунтов стерлингов за пазухой! Элизабет замечала легкую патину успеха, уверенности и самодовольства, неминуемо накладываемую властью или деньгами. После ангины у нее был упадок сил. В таком состоянии, когда нет энергии работать и преследует тоска, лучше любая компания, чем никакой. Презирая тетку за стремительную капитуляцию перед корыстью – за одну ночь Дигби превратился в ее глазах из проблемного брата Мориса в очаровательного молодого человека, – Элизабет признавала, что Дигби Сетон интереснее, чем кажется на первый взгляд.
Он не принял приглашение мисс Колтроп на воскресный ужин, но все равно заявился в коттедж «Розмари» в девять часов и не изъявлял готовности удалиться. Дело близилось к одиннадцати, а Дигби вращался на табурете перед фортепьяно, наигрывая нечто как собственного, так и чужого сочинения. Элизабет, устроившаяся в кресле у камина, не торопила его. Играл он неплохо. Настоящим талантом Дигби, конечно, не обладал, но когда старался, то проявлял достойное уважения умение. Она припоминала, что однажды Морис обмолвился о мечте сделать из Дигби пианиста. Бедный Морис! Тогда он пытался убедить себя, будто единственный его оставшийся в живых родственник обладает некими качествами, позволяющими гордиться родством с ним. Еще в школьные годы Дигби его скромные успехи, как, например, победа в соревнованиях по боксу, превращались усилиями Мориса в великие свершения. Нельзя было вообразить, чтобы сводный брат Мориса Сетона не наделен вообще никакими талантами! Кое-какими способностями тот и впрямь обладал: сконструировал и смастерил шлюпку «Пеганка» и ходил на ней под парусом с завидной сноровкой, вот только его энтузиазм продержался всего два сезона. Моряцкий энтузиазм, такой неожиданный для Дигби, вряд ли мог порадовать Мориса, этого интеллектуального сноба. В конце концов он устал притворяться, как Селия устала притворяться, что ее племянница – красотка, которую ждет громкий женский успех. Сейчас Элизабет невольно косилась на свою большую цветную фотографию, свидетельство былых унизительных и нелепых амбиций Селии. Девочке было на ней одиннадцать лет; за три года до этого она лишилась родителей. Густые темные волосы с ленточками были зачем-то завиты, белое кисейное платье с розовым пояском вопиюще диссонировало с крупными чертами лица и детской неуклюжестью. Что ж, тетку быстро постигло разочарование. Но первая иллюзия быстро сменилась другой: раз ненаглядная Элиза проигрывает во внешности, то она должна брать умом. Теперь тема звучала так: «У моей племянницы редкая голова! Она, знаете ли, учится в Кембридже». Бедная тетя Селия! Упрекать ее за это косвенное интеллектуальное подавление было бы мелочностью. Она расплачивалась за него звонкой монетой. Но Дигби Сетону Элизабет не могла не симпатизировать. Они пострадали от чужого давления, в обоих хотели видеть несуществующие достоинства, их списали как неудачное приобретение.
– Кто из нас убил вашего брата? – вдруг спросила Элизабет.
Дигби подбирал мелодию из свежего лондонского мюзикла, неуклюже и слишком громко.
– А вы как считаете? Умница здесь – вы.
– Не такая уж я умница, как меня выставляет тетка. Но мне хватает ума, чтобы задуматься, почему вы позвонили именно мне с просьбой встретить вас в Саксмундхэме. Мы же никогда особенно не дружили.
– Наверное, решил, что это упущение пора исправить. И вообще, раз мне понадобилось, чтобы меня бесплатно подбросили в Саксмундхэм, то кому было звонить?
– Допустим. А еще вам требовалось алиби на время поездки на поезде.
– Алиби у меня было. Меня узнал билетный контролер, у меня завязался в вагоне любопытный разговор об испорченности нынешнего поколения с пожилым джентльменом. Надо полагать, он меня тоже запомнил. Я смогу доказать, что ехал в том поезде, и без вашей помощи, моя дорогая.
– А как насчет доказательства того, где вы сели в поезд?
– На станции «Ливерпуль-стрит». Но там была такая толпа, что вряд ли кто-нибудь заметил меня. Пусть Реклесс доказывает, что меня там не было. Откуда у вас вдруг такая подозрительность?
– Никакой подозрительности. Я не понимаю, как это могло бы у вас получиться.
– Спасибо – хотя за что вас благодарить? Полиция недоумевает вместе с вами.
Элизабет поежилась и неожиданно выпалила:
– Эти руки – какой ужас! Кошмар! Вам так не кажется? Особенно для писателя… Кошмар – и очень многозначительный. Вряд ли вы его так сильно ненавидели.
Дигби снял руки с клавиш и крутанулся на табурете, чтобы оказаться к ней лицом.
– Я его вообще не ненавидел. Разве я похож на убийцу?
– Вы единственный, у кого был мотив. Целых двести тысяч!
– Только когда я женюсь. Как вы насчет того, чтобы предложить свою кандидатуру?
– Нет, благодарю. Мне нравятся мужчины с IQ примерно как у меня. Мы друг другу не подойдем. Для клуба вам нужна совсем другая: яркая блондинка с бюстом сорок дюймов, сердцем из золота низкой пробы и счетной машинкой вместо мозгов.
– О нет! – возразил Дигби. – Что мне необходимо для клуба, я сам знаю. Теперь, когда у меня завелись деньги, я могу это оплатить. Мне подавай класс.
Дверь кабинета приоткрылась, мисс Колтроп просунула в щель голову и окинула их удивленным взглядом.
– Я потеряла одну из своих новых записей. Ты, случайно, не видела ее?
Племянница с безразличным видом пожала плечами, а Дигби вскочил и стал добросовестно озираться, словно надеялся, что магнитная пленка материализуется на пианино или высунется из-под подушки. Элизабет, наблюдая его бесполезное рвение, подумала: «Прямо безупречный джентльмен! Раньше он не выказывал к тетушке подобной предупредительности. Что за игры, черт бы его побрал?»
Поиски, разумеется, не увенчались успехом, и Дигби уставился на мисс Колтроп с умоляющей улыбкой.
– Мне очень жаль. Здесь ее вроде нет.
Селия, ждавшая с плохо скрываемым нетерпением, поблагодарила его и вернулась к работе. Как только за ней закрылась дверь, Дигби сказал:
– Она приняла это спокойно, не правда ли?
– Что именно?
– Завещание Мориса. Ведь если бы не я, она стала бы очень состоятельной женщиной.
Уж не воображает ли он, что им самим этого не постичь и они не знакомы с правилами арифметики? Элизабет покосилась на него и поймала его взгляд, свидетельствовавший о тайном удовлетворении и о самодовольстве. Дигби явно забавлялся. Ей вдруг пришла в голову мысль, что он должен кое-что знать о смерти Мориса, а его улыбочка означает нечто большее, чем злорадство при виде ее разочарования и от осознания собственной удачи. Элизабет так и подмывало предостеречь Дигби. Если он действительно что-нибудь обнаружил, то ему может грозить опасность. Он же типичный простак, наткнувшийся на правду и не соображающий, что лучше промолчать… Но она опомнилась, раздраженная его плохо скрываемым удовлетворением. Вероятно, все это ее фантазии. Вдруг Дигби ни о чем не догадывается? А если догадывается? Что ж, ему придется самому позаботиться о себе, рискнуть, как все остальные.
15
Обед в столовой «Прайори-Хауса» подходил к концу. Дэлглиш получил удовольствие от еды. Придя сюда, он не знал, чего ждать. Он был готов и к шести переменам блюд на севрском фарфоре, и к котлете на деревянной тарелке с последующим коллективным мытьем посуды. То и другое его не удивило бы. В действительности угощение состояло из вкусного куриного рагу с травами в горшочке, салата и сыра. Вино представляло собой дешевое терпкое бордо, зато его было много, а Дэлглиш, далеко не сноб по винной части, никогда не придерживался мнения, что единственная альтернатива хорошему вину – полная трезвость. Поэтому теперь он сидел, довольный и почти счастливый, в легком подпитии, и разглядывал столовую, такую огромную, что они вчетвером выглядели за простым дубовым столом карликовыми куклами.
Здесь нетрудно было понять, что дом – то, что осталось от монастыря, а комната когда-то служила в нем трапезной. Это был сильно увеличенный вариант гостиной в «Пентландсе», только тут закопченные от времени дубовые балки под крышей изгибались, как живые деревья, и терялись на высоте двадцати футов, над колеблющейся сферой, образованной шестью высокими свечами, зажженными на столе. Камин тоже представлял собой каменный очаг, как в «Пентландсе», только вшестеро больше, поэтому смахивал на небольшую пещеру, в которой толстые поленья горели ровно, как уголья. Шесть арочных окон, выходящих на море, были закрыты ставнями, но Дэлглиш слышал проникавший сквозь них рокот волн, а иногда и тихий стон – свидетельство крепчающего ветра.
Эллис Керрисон, сидевшая напротив Синклера, была спокойной полной особой, отлично владевшей собой, уверенной в себе и озабоченной, на взгляд Дэлглиша, только тем, чтобы накормить Синклера досыта. Когда их знакомили, у него возникло ощущение, будто они уже встречались и он хорошо знает ее. Причина этого стала ясна ему сразу. Эллис являлась живым воплощением миссис Ной из его детской книжки «Ноев ковчег»: такие же прямые волосы, гладкие, как масляная краска, собранные от середины назад и завязанные на затылке в маленький аккуратный узел, та же коренастая фигура, неожиданно узкая талия и запоминающееся лицо: круглое, краснощекое, с горящими глазками-бусинками. Даже одежда на ней была знакомая: простое черное платье с длинными рукавами и узкими полосками кружев на вороте и манжетах. Все вместе напоминало о дурном настроении, которое в детстве охватывало Адама в доме отца-викария от звука церковных колоколов и от запаха чистого шерстяного белья…
Глядя, как она разливает кофе, он размышлял, какие отношения связывают ее с Синклером. Догадаться было непросто. Судя по обращению, она не считала его гением, а он ее служанкой. Видимо, ей нравилось за ним приглядывать, но в ее манере было нечто сродни неуважению. Иногда, вместе принося еду на стол, что, очевидно, было у них привычкой, и немного споря из-за вина, они выглядели неразлучными, как два заговорщика. Дэлглиш мог только гадать, что побудило ее собрать шесть лет назад свои вещи и поменять Мориса Сетона на Синклера. Удивляло то, что Эллис Керрисон, вероятно, знала о Морисе Сетоне и об его отношениях с женой больше других. О чем еще она осведомлена?
Адам перевел взгляд на Синклера, сидевшего спиной к камину. Писатель оказался меньше, чем можно было судить по фотографиям, но широкие плечи и длинные, почти обезьяньи руки все еще производили впечатление внушительной силы. Лицо с возрастом округлилось, черты смазались, стали нечеткими, как на снимке с низкой экспозицией. Лицо обрамляли свисающие складки кожи, усталые глаза смотрели из глубоких пещер, образованных нависшими бровями, и были почти невидимыми, зато посадка головы была горделивой, а шапка седых волос сияла в отблесках камина, как горящая купина, усиливая его сходство с допотопным патриархом. Дэлглиш попытался вспомнить его возраст. Последний из трех крупных романов Синклера увидел свет свыше тридцати лет тому назад, когда он уже находился в средних летах. Три книги служили непрочным фундаментом для столь мощной репутации. Селия Колтроп, обиженная отказом Синклера принять участие в литературном фестивале на Монксмире, согласиться на посвящение ему одного из своих романов, любила повторять, что его переоценивают и величие создается не только качеством, но и количеством труда. Иногда Дэлглиш соглашался с ней. Но, возвращаясь к романам Синклера, нельзя было не испытывать восторженный трепет. Они высились, как несокрушимые скалы над полосой прибоя, среди рушащихся от прилива моды, как песчаные замки, литературных репутаций. «Прайори-Хаус» рано или поздно исчезнет среди волн, но репутация самого Синклера непременно выстоит.
Дэлглиш был не настолько наивен, чтобы ждать от большого писателя также мастерского поддержания застольной беседы, и не настолько высокомерен, чтобы воображать, будто Синклер станет его развлекать. Но хозяин дома не всю трапезу провел в молчании. Он со знанием дела и в одобрительном тоне отзывался о двух стихотворных книгах Дэлглиша, причем – и гость уловил это – не из одного желания сказать приятное. Синклер был прям и поглощен собой, как ребенок. Как только тема переставала занимать его, он ее менял. Разговор был посвящен главным образом книгам, хотя к собственным писаниям Синклер, похоже, уже не проявлял интереса и его любимым легким чтением стали детективы. К мировым делам он был равнодушен.
– Людям, дорогой Дэлглиш, придется научиться любви друг к другу в самом практическом, несентиментальном смысле слова, иначе они уничтожат себя. Ни на то ни на другое я уже не могу повлиять, – высказался он.
Однако у Дэлглиша создалось впечатление, что он не разочарован и не циничен. Синклер отошел от мира, но не в отвращении и не в отчаянии; просто, находясь в преклонном возрасте, перестал волноваться о его судьбах.
Теперь он обсуждал с Джейн Дэлглиш животрепещущую тему: будет ли шилоклювка гнездиться в заповеднике на следующий год. Оба уделяли этому вопросу живейшее внимание. Дэлглиш пригляделся к своей тете, сидевшей на противоположном конце стола. Она была в вишневой блузке из тонкой шерсти с высоким воротом и с рукавами, застегнутыми на пуговицы почти до локтей. Это была подходящая одежда для походов в гости на холодном восточном побережье, и тетя носила ее очень часто. Теперь блузка неожиданно снова вошла в моду, и к элегантности тети Джейн добавился современный шик, какого Дэлглиш от нее не ожидал.
Джейн сидела, подперев щеку левой рукой. Длинные загорелые пальцы были унизаны семейными кольцами, которые она надевала для вечерних выходов. Рубины и бриллианты искрились в свете камина. Разговор зашел о черепе, недавно подобранном Синклером на пляже. Затонувшие кладбища часто пугали всплывшими костями, и после шторма гуляющим нужно было быть готовыми к тому, что у них под ногами забелеет готовая рассыпаться от старости бедренная или лопаточная кость. Но целый череп – редкая находка. Синклера интересовал его примерный возраст, и в разговоре об этом он проявлял внушительные познания. Недавно выловленный труп пока не упоминался. Дэлглиш подумал, что ошибся, предполагая причину, по которой его пригласили сюда. Вероятно, Синклеру не было дела до убийства Сетона. Правда, трудно было поверить, что ему просто захотелось познакомиться с племянником Джейн Дэлглиш. Внезапно хозяин повернулся к нему и произнес:
– Наверное, многие спрашивают вас, почему вы выбрали детективную стезю?
– Среди них мало таких, кому мне хочется отвечать… Мне нравится моя работа; я умею выполнять ее хорошо; с ее помощью я утоляю свое любопытство к людям; и чаще всего она не нагоняет на меня скуку.
