Бог был тут всегда

Эльбрус Джабраилов

Бог был тут всегда

Глава 1

Сухая смесь ложится на поверхность воды, собирается в хлопья и медленно идет ко дну.

«Боевики захватили Алеппо и требуют немедленной капитуляции президента Башара Асада», – неслось с телеэкрана на арабском. Мать никогда не выключала телевизор, но Малик его не смотрел. Наполеон – рыбка, которую так прозвал Малик – неохотно махала плавниками, всплывая между импровизированной аркой с колоннами в греческом стиле и кружкой, забытой тут еще в детстве. Малик покрошил весь кубик и встряхнул остатки. Наполеон оживился, приближаясь к пище; для него каждый прием пищи был манной небесной, чудом, к которому он не привыкал. «Почему человек так быстро привыкает к чуду? Ведь за каждым хлебом, полученным человеком, тоже скрывается Бог», – думал Малик.

С кухни доносился шум и запах жареных баклажанов. Их любил отец. Но Малик не жаловался: первая неделя на гражданке после армии, и все казалось особенно вкусным… Звон ложки о тарелку. «Малик, иди есть, я накладываю!» Окно кухни отразилось в стекле аквариума, и Малик следил за Наполеоном уже сквозь это отражение, словно рыбка находилась по ту сторону. «Малик!» – позвала мать снова. «Иду».

Комната была обвешана фото легендарных бойцов. Здесь всегда было тускло. Он собирал рюкзак в университет. Приоткрылась дверь: «Малик, я пошла, завтрак на столе, не забудь шапку».

Малик взял своей широкой, худой ладонью с длинными пальцами серую майку и надел ее одним махом, согнув длинные рычаги-руки в локтях. В зеркалах на дверях шкафа отражалось его худое, но жилистое тело, покрытое мощными мышцами, словно корнями, идущими сверху вниз до самых пяток.

На завтрак – баклажаны со сметаной. Ничего с детства не изменилось: та же каша, то же окно, и двор тот же. Он снял рюкзак с подоконника – за ним скрывалось фото отца, героя второй Чеченской кампании.

Лифт вызывался прожженной кнопкой. Лестничная площадка в старой хрущевке пахла по-старому, точно так же, как изо рта Геннадия Евгеньевича, преподавателя математики. «Гингивит, это все бактерии», – надо было чистить зубы чаще. В хрущевке тоже редко убирались, люди тут были теми же бактериями; на нижних этажах и вовсе пахло мочой. Выходя из подъезда, Малик увидел старую футбольную площадку с асфальтовым покрытием и разорванной сеткой ограждения. Здесь он впервые получил по лицу и не сумел ответить – позор, который, быть может, видела и мама. Это была самая большая загадка в его жизни: видела ли мать его первое унижение? Почему она не отхлестала его и не отправила дать сдачи? А может, заметила, но ничего не сказала?

Чуть выше, сквозь клетки проволочного заграждения на высотке, красовалась неровная надпись: «Победа или рай». Она появилась недавно и возбудила нейронные связи Малика. В обычной карте его нейронного маршрута возник этот знак. Он будто был предназначен ему, и было неловко его игнорировать. Словно встречающий в аэропорту держит табличку с его именем, а он проходит мимо. Эта надпись занимала все его мысли последнюю неделю. Узкая дорожка с тонкими бордюрами вела мимо футбольного поля с кривыми столбиками ограждения парковки. У торца дома стоял мужчина. Старомодные темно-коричневые брюки, тапки на босу ногу, такая же старая белая рубашка в клетку. Курил, сложив руки на груди. Малик иногда трепал его, соседа по подъезду Михаила. Каждый раз тот улыбался, а на приветствие кивал головой. Улыбался, будто восхищался им, словно видел в нем то, что было скрыто от него самого. Он был из тех, кто целый день играл в нарды в дворовой беседке и ни разу не проигрывал. Жена сердито звала его на обед, но не выгоняла из дома.

«Сапоги – лицо солдата», – говорил командир роты. Потому туфли всегда были чистыми. Малик старался перенять все детали совершенства: короткая стрижка, бритое лицо, простая одежда и хороший запах. Сила – в простоте, а красота – в минимуме деталей. До автобусной остановки еще метров триста по узким дорогам между зданиями, застроенными впритык. Район уже называли Шанхаем. За год, что Малик был в армии, тут многое поменялось. Будто улетел на год за пределы галактики, где время идет медленнее, и вернулся никому уже не известным.

Сентябрьское солнце пекло, будто в последний раз. То-то и понятно: ему уже полгода не появляться на людях. Последние жаркие объятия. Почему-то вспомнил свои проводы – тогда напился в первый и последний раз. До сих пор, как вспомнит, так рвотный рефлекс подкатывает к горлу. Он сглотнул, сбивая тошноту.

«Извините, а какая маршрутка до Ленина едет?» – спросил он у женщины. «Тридцать седьмая. Она сейчас на втором круге, ждать придется минут пятнадцать». Он уже опаздывал; решил пробежаться до универа. На нем была весенняя кофта цвета хаки, начищенные ботинки, рюкзак наперевес через плечо. Бежал вдоль рифленого забора, спустился по знакомым лестницам и оказался на площади, откуда до универа было пару километров. Не хотел опоздать. Бежал незаметно для других: его ровная спина даже во время бега, выглаженные брюки и квадратные, будто отбитые на кубе, ботинки сливали его с окружающей средой, с линиями городских зданий, столбами и бордюрами. Люди его не замечали. Они стали слишком выраженными, больше не часть общественных пространств – они индивидуумы.

Уже виднелись двери универа, большие, как в замке Баальбека. «Интересно, почему их сделали такими большими? Ведь таких людей нет, не бывало и не было никогда. По крайней мере, доказательств нет. Это все жрецы придумали, дабы убедить людей, что в их храм заходят сами боги, могучие и грозные. Почему-то питались они все деньгами и мясом…» В животе стало пусто от беготни. «Пожалуйста, не закрывайте!» – сказал почти писком. Двери закрылись прямо перед носом. «Ну что, год в армии отслужил, а дверей открытых больше не стало».

«Малик!» – знакомый голос. Обернулся – за колонной справа стоял парень; половина лица была скрыта скульптурой льва. «Эй, Малик!» – «Я тут», – помахал рукой. Малик поправил рюкзак на плече и спустился по лестнице. Это был его однокурсник Саид. Одной рукой он упирался на трость, подвернутые до щиколоток джинсы и широкая борода без усов придавали ему зрелый вид, хоть он был на год младше. Еще год назад, когда Малик взял академический и уехал в армию, Саид был маменькиным сыночком, за которого мать сдавала сессию. Саид расплылся в улыбке на последних шагах Малика и обнял того, как только тот протянул руку. Передал трость в левую руку. «Ну как ты, брат!» – сказал Саид, еще больше расплываясь в улыбке. Его радость была настолько искренней, что Малику стало не по себе. «Все хорошо!» «Как это хорошо?!» – с радостным удивлением ответил Саид и добавил: «Хвала Аллаху! "Все хорошо" – ты, наверное, это имел в виду?» И, не дожидаясь ответа, пригласил его в столовую.

Беседа по пути с Саидом для Малика была всего лишь фоном. Он наблюдал за ним и не узнавал. Его буквально «перепрошили» – как выяснится чуть позже, этот модный год назад термин тоже уже все забыли. Агрессивный сигнал сзади – автомобиль проехал мимо, чуть не задев. Саид начал браниться в ответ. Машина остановилась на миг и продолжила путь под благородную брань Саида. Малик был впечатлен его самообладанием: лицо обычно выдает человека в такой ситуации, но Саид был тверд.

В столовой он утвердился в мысли о перемене Саида: будто тот недавно посетил ярмарку и, кидая дротики, выиграл мужество, а бонусом получил мудрость. Одет он тоже был прилично, раньше одежду без спроса матери не покупал.

Играла знакомая мелодия. Малик достал свой старый, уже потрепанный мобильник Nokia. С небольшим усилием большого пальца нажал на кнопку «принять», извинился перед Саидом и ответил.

«Я ей сказала, мне ваши китайские палетки не нужны, за такие деньги я могу пойти в пассаж и оригиналы купить». «Это тот магазин у старой школы, рядом с синагогой?» «Да, там еще продавщица с ретро-маникюром и укладкой из 90-х». «Все, поняла. Они и мне пытались впарить непонятно что». Общались две девчонки за соседним столом. Еще год назад у них не было столько тем для разговора, а сегодня все говорили без умолку. Кругом только и говорили об одежде, машинах, музыке.

Малик предпочел пройтись до дома пешком. Странные все люди стали.

Открыл дверь. В конце тусклого коридора – небольшой зал с диваном и столом прямо у входа. «Почему мать разместила его так неудобно?» На столе всегда стояла маленькая ваза с яблоками. Малик не любил яблоки и никогда их не ел. Из кухни доносился шум – мать готовила ужин. Сейчас она появится в зале у аквариума, удостоверится, что это сын. Сара вышла в фартуке с засученными рукавами: «Ужин будет готов через десять минут. Картошка с сыром». Малик посолил картошку. «Гамида отпустили», – сказала Сара. «Должен был через пару месяцев, но говорят, болеет и неделю не протянет. Ты воздержись, не ходи к нему, вдруг это передается», – закончила она, надеясь на согласие. Малик скрыл удивление и проглотил его вместе с едой. Эту ночь он плохо спал.

Звонок в квартиру. Открылась дверь, на пороге появилась женщина с полотенцем для мытья посуды. «О, Малик, какими судьбами?» – сказала она, зная, что дело в сыне. «Я слышал, Гамида отпустили». «Ааа… да.. он.. сейчас, подожди», – попыталась закрыть дверь. «Ой, извини, заходи». Марьям тяжелыми шагами дошла до комнаты сына, что-то ему сказала. «Оо, Малик», – донесся усталый от болезни голос Гамида. Их дом был такой же планировки, только скуднее обставлен, но главное – не было дурацкого дивана со столом и вазой с яблоками. Слышались звуки бутылок, телевизионной передачи. Марьям вышла, подозвала Малика, указала ему на стул у порога внутри комнаты. «Так безопаснее», – сказала ему на ухо.

Кровать, на которой лежал Гамид, стояла у окна, а телевизор – у входа в комнату, в точности наоборот, чем у них. Дерево загораживало окно, и потому тут было тускло. Малик делил внимание Гамида с телевизором. «Лет сто не смотрел телик», – Гамид прервал молчание. Казалось, сделал он это только для того, чтобы хоть словами наполнить пустую комнату. «Как ты, Малик?» – спросил Гамид, не отводя глаз со старого телевизора. «Все хорошо». Малик был доволен собой, потому что держался перед ним лучше, чем ожидал. «Ты один из немногих, кто пришел проведать меня. Теперь, как видно, я прокаженный». Он поставил ногу на ногу под одеялом, далось это ему с трудом; видно, ноги тоже были костлявые, как и лицо с выраженными скулами. «У кого ни спроси, все Господа хвалят, а ты ответил по-старому». «Да, и телек сейчас по-другому зовется – "зомбоящик"». «Что за "зомбо"…?» «Это полумертвецы, вернее, мертвецы, которые хотят смерти живым». «Ааа, я и это пропустил». «Я и сам в армии был, вернулся недавно. Даже за год все поменялось…» «Да, а меня побольше не было – семь лет». Он кивнул рукой Малику: посмотри, мать рядом? Малик взглянул на кухню; Марьям спала сидя – он ответил Гамиду утвердительно. Тот достал сигарету лежа, рукой приоткрыл окно и закурил. «Удивительно, оказывается, можно чувствовать себя прекрасно за неделю до своей смерти». «Получается, я тоже зомби, полумертвец», – ухмыльнулся. «Мне Зизу рассказывал про тебя». Малик удивился. «Зайнутдин?» – «Сразу как ты в армию уехал. Он на твоих проводах был, рассказывал, как напились». – «Как он там, наверно, скучно ему?» «Вовсе нет. Он там в религию ударился, бороду отпустил, всех поучает. Даже меня». Начал хихикать, смех усилился. Малик заметил, что его правая нижняя губа была опущена и не работала. Вкупе с мешками под глазами и поредевшим зубным рядом с густым желто-коричневым налетом Гамид выглядел действительно как рецидивист-уголовник. «Представляешь? Меня? Говорит, что Господь милосерден. Как это Бог может быть милосердным к таким, как я?!» – перестал хихикать, приподнялся и указал рукой, в которой была сигарета, на свою худую обнаженную грудь. Глаза сияли. Лег обратно. «Что это за бог такой, мягкий? Бог должен быть суров с такими, как я! Я иногда чувствую, что меня ждет в аду. Во сне я вижу бескрайние болотистые пространства, мне бывает очень плохо. Однажды захотелось раскаяться во сне, но началась песчаная буря». Небольшая пауза. «Стоило мне попасть в тюрьму, как Бог явил себя всему миру. Теперь он везде. Нечего тебе здесь делать, Малик. Не приходи больше и всем передай, чтоб ни шагу ко мне. Я и не пущу», – сказал Гамид, вновь уставившись в телик. Уходящему Малику вслед досталась просьба купить ему пачку сигарет. С Марьям он не попрощался, так как она спала.