скачать книгу бесплатно
Но я нашёл в себе силу улыбнуться и соврать:
– Рад вас видеть.
– Мсье ле колонель[21 - Господин полковник (фр.). Подполковников в английском войске обычно величают полковниками, ведь их полный титул – lieutenant colonel («лейтенант-полковник») длинноват.], – ответил тот с поклоном. – Вы знаете, у меня в Порт-ля-Жуа имеются свои люди.
– Не знал, – и я посмотрел на человека, прозванного Акадским Иудой, с несколько большим интересом. – Расскажите.
– Так вот. Седьмого числа в городок пришли корабли из Квебека. Прибыли какие-то вооружённые люди – около десятка людей, именующих себя русскими, и около двух рот то ли шотландцев, то ли ирландцев. А ещё какие-то индейцы.
– Русские, говоришь… – Я вспомнил, что именно про русских рассказывали после разгрома при какой-то Мононгахеле, недалеко от форта Дюкень. – Интересно, но их всего десяток?
– Или чуть больше – впрочем, как минимум парочка новоприбывших, вероятно, англичане. По крайней мере, русские общаются с ними именно на этом языке.
– Проклятые предатели, – вырвалось у меня. Пишон скривился, что меня, конечно, обрадовало, но вслух я лишь сказал:
– Я не про вас, я про них. Ну если этих всего, скажем даже, дюжина, плюс какие-то там шотландцы, то почему это должно меня заинтересовать?
– Потому, что первым делом они, во-первых, занялись устройством всех местных, особенно беженцев из Акадии.
– Ну и зачем им это? Всё равно мы рано или поздно заберём себе и остров Святого Иоанна, и Королевский остров.
– Вы совершенно правы, мсье ле колонель. Но есть и во-вторых. Русские объявили о приёме всех желающих – и французов, и индейцев – в некое новообразованное ополчение. Причём ходят слухи, что целью его является, ни много ни мало, освобождение то ли перешейка Шиньекто, то ли всей Акадии.
– Ха-ха-ха, – рассмеялся я. – Сколько их, ты сказал? Не более дюжины? Плюс какое-то количество сброда то ли из Шотландии, то ли из Ирландии? Ну-ну.
– Но русские же помогли французам разгромить Брэддока у Мононгахелы, – осторожно заметил Иуда. – По крайней мере, об этом только и говорят в форте в последнее время.
– Так вот. Человек, которого лягушатники отпустили, рассказал, что этих русских было не менее роты, наверное, даже больше. Впрочем, Брэддок, упокой, Господи, его душу, совершил одну большую ошибку – он слишком полагался на колониалов.
– Но, мсье, у вас здесь менее трехсот солдат регулярной армии и свыше двух тысяч новоанглийского ополчения… И вы, тем не менее, победили при Босежуре – после чего форт Гаспаро сдался, а форт Менагуэш сожгли сами французы, когда поняли, что против вас у них нет шансов. И это несмотря на то, что почти вся ваша армия состоит из, как вы выразились, колониалов.
– Поговори тут ещё у меня. Сколько у тебя людей в Порт-ля-Жуа?
– Двое, мсье. Один из них записался в это ополчение, чтобы держать меня – нас – в курсе. Вторая… как бы это получше объяснить… представитель определённой профессии, и именно от неё я получаю самую ценную информацию. Есть и третий – он траппер, то появляется в Порт-ля-Жуа, то исчезает, но он – мой связной.
– Понятно. Ну что ж, Пишон, работай дальше. И держи меня в курсе.
Иуда вышел, а я подумал: «Как бы то ни было, бояться, как мне кажется, нечего. Разве что подойдут дополнительные силы и, в частности, основные силы русских – но это произойдёт нескоро. Так что до весеннего таяния льдов ничего не произойдёт».
15 сентября 1755 года. Восточная Акадия.
Жан Прюдомм, бывший рыбак, а ныне «лесной бегун»
С холма, именуемого горой Гаспаро, было хорошо видно пожарище на месте одноимённого села, ещё недавно славившегося разноцветными домами и церковью Святого Николя, покровителя рыбаков, чья стройная, как свечка, колокольня, окрашенная в синий цвет, казалось бы, тянулась к небу. Не горела лишь новая рыбацкая слобода по ту сторону речки Гаспаро – до неё отряд англичан-колониалов пока ещё не добрался. Но я знал, что пройдет два-три часа, и дом, который я построил своими руками – вон он, на берегу реки, покрашенный дорогой красной краской, – вспыхнет, как свечка, а затем рухнет и превратится в груду головёшек. Видите, с другой стороны реки догорает длинное здание коптильни, одно из немногих, построенных из кирпича, а рядом с ним искрится то, что ещё полчаса назад было родительским домом.
Родился я в этом доме двадцать один год назад, в семье коптильщика Анри Прюдомма. Прюдоммов в нашем селении было много – кто выращивал пшеницу и ячмень, как мой кузен Мартен, кто, как другой мой кузен, Франсуа, возделывал виноградники – вон на тех террасах, с таким трудом когда-то врезанных в склон горы всей роднёй. А мой старший брат, Андре, унаследовал семейную коптильню на берегу реки Гаспаро. Мы же с покойным Анри, моим младшим братом, названным в честь отца, ловили рыбу гаспаро, которую поставляли старшему брату. Надо сказать, что жили мы весьма неплохо – Андре был прижимистым с кем угодно, но не с братьями и не с роднёй, и, кроме того, покупал рыбу у других только тогда, когда того, что поставляли мы, не хватало.
Осенью позапрошлого года мы с Анри пошли в залив – гаспаро приходит в реку лишь весной, а в остальное время года рыбачить приходилось в море. Время от времени мы видели английские корабли – они нас не трогали, а мы их хоть не слишком любили, но ничего поделать не могли. И когда мы заметили английский фрегат, двигающийся по направлению к нам, мы подняли паруса, дабы уйти с его пути. Неожиданно на борту его расцвёл цветок выстрела, ядро разбило наш ялик – и убило Анри. Меня же выловили англичане, но это было лишь началом моей эпопеи. Несколько дней подряд меня били, вопрошая, кого мы поджидали в заливе и какие сведения мы должны были передать людям «папистского священника Ле Лутра». Мои заверения в том, что мы всего лишь мирные рыбаки, их не интересовали. В конце концов мне объявили, что меня наутро повесят на рее, и оставили на палубе, привязав к мачте. Часового ко мне не приставили – мол, этот не убежит.
Разбудил меня ночной холод – в наших краях сентябрьские дни бывают тёплыми, но ночью нередко становится весьма прохладно. Не знаю уж, каким образом я смог распутать узел и на четвереньках добраться до борта. Помню ещё, что я вывалился через планширь и бултыхнулся в море.
Очнулся я абсолютно голым – я лежал у примитивного очага, в котором весело пылали дрова, а меня чем-то растирала весьма миловидная молодая индианка. А рядом сидел светловолосый бородатый крепыш лет, наверное, тридцати. Увидев, что я открыл глаза, он произнёс с акцентом уроженца Бретани:
– Слава богу! А мы уже почти потеряли надежду…
– Где я?
– У друзей. Это, конечно, если англичане для вас – враги.
– Теперь – да.
Белый заговорил с индианкой на их языке. Меня поразило, сколь мелодичен был её голос, да и сама она была достаточно красива, хоть и непривычной для нас красотой. Через две минуты белый сказал мне:
– Как вы себя чувствуете?
– Слабовато, но говорить могу.
– Хорошо. Нагусет, – он показал глазами на индианку, – говорит, что вам необходимо поесть. Она приготовила бульон из оленины. А после обеда вы нам расскажете, кто вы и как вы оказались в море.
Выслушав мой рассказ, Жан-Батист – так, оказывается, звали белого – вздохнул и сказал:
– У англичан, судя по всему, была информация, что ночью в заливе должна была состояться встреча. И то, что они приняли вас за нас, спасло нам жизнь. Так что мы в долгу перед вами и перед вашим покойным братом. Но что хотите теперь делать вы?
– Вернуться в Гаспаро, наверное…
– Вы говорили англичанам, как вас зовут?
– Говорил…
Жан-Батист покачал головой:
– Жаль. Ну что ж, давайте сделаем так. Я отправлю в Гаспаро весточку, что вы живы, – и узнаю, что там происходит.
– Не могли бы вы доставить письмо моей невесте, Анн-Мари Тибодо?
– Можете послать ей то, что хотите сказать, на словах.
Вскоре мне принесли весьма неутешительные новости. Мой дом и всё, что мне принадлежало, конфисковали прибывшие накануне английские чиновники. За мою голову была объявлена награда – согласно Жану-Батисту (связного я не видел), «за живого или мёртвого». А от невесты мне всё-таки принесли письмо:
«Дорогой мой Жан. Рада, что ты жив, но ты же сам теперь понимаешь, что я за тебя выйти больше не могу. Да поможет тебе Бог! Анн-Мари».
Тогда я и спросил Жана-Батиста, могу ли я вступить в их ряды. Вскоре у меня появился свой отряд – два десятка французов и столько же микмаков, к которому то и дело присоединялись новые добровольцы. Воевали мы по всей Акадии, а пару раз даже заходили в Новую Англию, но домой я вернулся только сейчас, с тем, что осталось от моего отряда – дюжина французов и пятнадцать микмаков. И Нагусет – теперь её зовут Женевьевой. Вскоре после нашей первой встречи она согласилась стать моей женой, и нас обвенчал священник в небольшом селении Шедабукту далеко на востоке Акадии.
А теперь она беременна, и надо её будет куда-нибудь услать, чтобы с ней ничего не случилось. Но куда? Разве что в какую-нибудь деревню в глуши – кое-где они ещё остались, – но и их не сегодня, так завтра, сожгут, как мою Гаспаро. На один из островов – Руаяль либо Сен-Жан?[22 - Королевский остров и остров Святого Иоанна.] Они ещё принадлежат Франции. Но надолго ли? Про микмаков я даже не думал – вполне возможно, что они выдадут мою любимую англичанам, ведь теперь большинство их племён думают лишь о том, как бы им не повторить нашу судьбу.
Связной, Аристид – фамилии я его не знал, как, впрочем, и он моей – появился, по своему обычаю, бесшумно. Откуда он только узнал, что я здесь… Мы обнялись, и он, как обычно, без обиняков начал рассказывать:
– Жан, на Иль Сен-Жан появились неизвестные доселе люди. Говорят, что какие-то русские. Я даже не знаю, кто это может быть и откуда…
– Русские?! Учил я про них в школе.
– Эх, школа… У моего отца денег на неё не было. Мало у кого было…
Я предпочёл не рассказывать, что у клана Прюдомм деньги как раз были, и что прадед когда-то лично выписал учителя из самого Парижа и основал школу. В моё время учителями работали бывшие ученики этой школы, но кое-какие знания мы от них получали. В том числе и по географии.
– Живут они где-то далеко на северо-востоке Европы – там, где сугробы чуть ли не круглый год. А вот что они делают здесь?
– Мне рассказали, что именно они помогли нашим разбить англичан далеко на западе, у форта Дюкень….
Это для меня было новостью. Так вот, наверное, почему англичане так озверели… А Аристид продолжал:
– А теперь они набирают ополчение и готовятся к боевым действиям.
– За своих или за наших?
– Говорят, что за наших.
– Сколько же их, этих русских?
– Немного, как я слышал. Но с ними – отряд шотландцев-добровольцев.
Ну что ж, подумал я. Если они помогли нашим победить при Дюкени, то попробовать можно – терять мне уже нечего.
– Где можно переправиться на Сен-Жан? Малагаш? Татамагуш?
– И там, и там англичане. Есть у меня один знакомый контрабандист недалеко от Пикту… Саму деревню постигла участь Гаспаро – но он всё ещё там, именно с ним я и вернулся на материк. Человек надёжный.
– Аристид, проведёшь нас к твоему контрабандисту. – И я пошёл к своим, чтобы отдать приказ о выдвижении.
Историческая справка:
Императрица Елизавета Петровна
Последняя русская на троне
Династия Романовых по мужской линии оборвалась в 1730 году после смерти в Москве внука Петра I и сына царевича Алексея Петровича, юного императора Петра II. На престол вступила племянница Петра I царица Анна Иоанновна – хотя была жива младшая дочь Петра, царевна Елизавета.
Но высшие сановники Российской империи решили, что Анна окажется более покладистой, и ограничили ее права «кондициями». Они ошиблись – вступившая на трон императрица вскоре порвала «кондиции» и стала править самодержавно и жестоко. А наследовать ей должен был ребенок, рожденный от брака племянницы Анны Иоанновны, 21-летней Анны Леопольдовны, и герцога Брауншвейгского Антона-Ульриха. На момент смерти императрицы Анны Иоанновны младенцу-императору было всего два месяца. Вполне естественно, что сам он править не мог, и вместо него Российской империей управлял сначала бывший фаворит Анны Иоанновны герцог Курляндии Бирон, а потом мать императора-младенца правительница Анна Леопольдовна. О «дщери Петровой» Елизавете Петровне все как бы забыли. А зря.
«Веселая царевна»
Елизавета Петровна родилась 18 декабря 1709 года в селе Коломенском под Москвой. Произошло это в тот самый день, когда ее отец Петр I должен был въехать в Москву, желая торжественно отметить свою блестящую победу над шведским королем Карлом XII под Полтавой. Когда Петру сообщили о рождении дочери, он, обрадованный, сказал: «Отложим празднество о победе и поспешим поздравить с пришествием в этот мир мою дочь!»
Тогда Петр еще не состоял в законном браке с Мартой Скавронской, после перехода в православие ставшей Екатериной Алексеевной. Поэтому Елизавета считалась внебрачной дочерью императора. Впрочем, через два года, перед выступлением в несчастливый для себя Прутский поход Петр все же обвенчался с Екатериной, и Елизавета стала считаться «привенчанной», то есть законной дочерью царя.
Уже смолоду Елизавета отличалась красотой и живостью характера. По мнению французского посланника Леви, Елизавету можно было бы считать совершенной красавицей, если бы не ее рыжеватые волосы и курносый нос. Зная об этом, Елизавета, став императрицей, категорически запрещала художникам рисовать ее в профиль.
Царевна любила танцы, веселие, развлечения. Но, в отличие от своего отца, неутомимого труженика, она была чрезвычайно ленива и прохладна к учебе. Систематического образования Елизавета так и не получила. До конца дней своих она отказывалась верить в то, что Британия – это государство, расположенное на острове. Впрочем, родители не особо обращали внимание на образование дочери. С точки зрения Петра, женщинам оно было без надобности.
Вечная невеста
Но все же Елизавета неплохо знала французский – язык, на котором разговаривали европейские дворяне. Была и еще одна причина, по которой Петр поощрял Елизавету к изучению французского языка. Он хотел выдать дочь за ее ровесника, короля Франции Людовика XV, или за герцога Орлеанского. Однако Бурбоны не захотели породниться с Романовыми из-за незнатного происхождения матери Елизаветы. Напомним, что родители Марты Скавронской были крепостными.
Но сама Елизавета не особенно огорчилась тем, что ее брак с французскими принцами не состоялся. После смерти отца и матери она все свое свободное время проводила на балах и на охоте, забыв, казалось, о своих правах на российский престол. У нее сложились дружеские отношения со своим племянником, юным императором Петром II. Они были настолько дружескими, что поговаривали даже об их возможном браке. Но разница в возрасте – Елизавета была на шесть лет старше – и то, что она была теткой своему предполагаемому мужу, заставили их отказаться от этого выгодного во всех отношениях плана.
Елизавету еще дважды пытались выдать замуж. Первый ее вероятный жених, принц Мориц Саксонский, не понравился всесильному фавориту ее матери князю Александру Меншикову и был им отвергнут. А герцог Карл-Август Голштинский приехал в Петербург свататься к Елизавете. Но до брака дело не дошло, потому что жених скоропостижно скончался.
После смерти племянника, императора Петра II, российский трон заняла кузина Елизаветы Анна Иоанновна. «Дщерь Петра» оказалась в полуопале. Она получала из казны мизерное содержание, одевалась в скромные платья и потому редко появлялась на дворцовых празднествах. Но у нее стал складываться свой «малый двор» из людей не знатных, но умных и энергичных. Среди них были: лейб-медик Жан Лесток, камер-юнкеры Михаил Воронцов и Петр Шувалов.
Проживала Елизавета вдали от двора своей коронованной кузины в районе Смольного двора, где еще при Петре I был для неё построен небольшой деревянный дворец. Неподалеку от Смольного двора располагался лейб-гвардии Преображенский полк. С его офицерами и солдатами Елизавета поддерживала хорошие отношения, соглашалась быть крестной матерью у гвардейцев. Все это ей позднее пригодилось.
Корона или клобук?
Если Елизавета кое-как, но ладила со своей двоюродной сестрой Анной Иоанновной, то с регентшей Анной Леопольдовной, точнее, с фактическим правителем России канцлером Остерманом, ей поладить было трудно.
Все чаще и чаще в Петербурге среди высшей знати шли разговоры о том, чтобы заменить императора-младенца дочерью Петра Великого. До поры до времени Елизавета не реагировала на эти разговоры, опасаясь за свою жизнь и свободу.
Но вскоре к зарождающемуся заговору подключился шведский посланник Нолькен. Швеция готова была помочь Елизавете, за что та должна была вернуть Швеции земли, перешедшие к России по Ништадтскому миру. Елизавета, однако, приняв помощь от шведов, никаких твердых обещаний им не дала.
Елизавета все еще колебалась, но Остерман, желая избавиться от нее, решил выдать Елизавету за герцога Людовика Брауншвейгского, а в случае отказа царевны заставить ее уйти в монастырь. Елизавета не желала замуж за герцога – к тому времени у нее уже был тайный муж, бывший пастух из малороссийского села Лемеши под Черниговом, Алексей Разумовский. Ну а в монастырь жизнелюбивой царевне идти совсем не хотелось.
К тому времени Швеция, желая оказать давление на Россию, объявила ей войну. Гвардейский Преображенский полк, в котором было много сторонников Елизаветы, собирались отправить на фронт. Елизавета могла лишиться реальной вооруженной силы, которая могла бы совершить переворот.
Последним толчком к действию для царевны стали картинки, которые показал ей лейб-медик француз Лесток. На них была нарисована Елизавета на троне и Елизавета в монашеском одеянии, а внизу надпись: «Выбирайте». И Елизавета сделала выбор.
Бескровный переворот
Царевна, которая была человеком глубоко верующим, долго молилась перед иконой Божьей Матери об успехе переворота. Поговаривают, что именно тогда она и дала обет: во время своего царствования не подписать ни одного смертного приговора. И она сдержала слово – за почти двадцать лет ее правления в России никто не был казнен. Она также заставила поклясться своих приверженцев в том, что в ходе переворота не будет пролито ни капли крови.
Елизавета надела кавалерийскую кирасу, села в сани и по темным улицам столицы Российской империи отправилась прямиком в казармы Преображенского полка. Там она обратилась к солдатам со словами: «Ребята! Вы знаете, чья я дочь, ступайте за мной». Гвардейцы отвечали: «Матушка, мы готовы». Елизавета взяла крест, встала на колени, а за нею и все присутствующие, и сказала: «Клянусь умереть за вас, клянетесь ли вы умереть за меня?» – «Клянемся!!!» – ответили преображенцы.
На Адмиралтейской площади Елизавета вышла из саней и в сопровождении трехсот солдат направилась к Зимнему дворцу. Царевна с трудом шла по глубокому снегу. Здоровенные преображенцы, сжалившись над ней, подхватили Елизавету на свои могучие плечи и внесли ее в Зимний. Караул сразу же перешел на сторону Елизаветы. Писали, что, ворвавшись в спальню правительницы Анны Леопольдовны, Елизавета произнесла: «Сестрица, пора вставать!»
Был «арестован» и младенец-император. Гвардейцы принесли его Елизавете. С ребенком на руках Елизавета, ставшая наконец царицей, поехала в свой дворец. Вернувшись домой, она направила во все концы города гренадер, в первую очередь в места расположения войск, откуда они привезли новой государыне полковые знамена.
Наутро после переворота был обнародован манифест, в котором говорилось лишь об узурпации власти иностранцами, а о появлении новой императрицы не упоминалось, так как Елизавета опасалась реакции сторонников Анны Леопольдовны, которые были и при дворе, и в среде аристократии. Русское общество, не привыкшее к женскому правлению, успело устать от него, поэтому многих удовлетворял император, пусть даже малолетний и нерусский по крови, а не императрица, дочь Петра.
Манифест же о восшествии на престол Елизаветы был провозглашен только 28 ноября. Министры правительницы Анны Леопольдовны были сосланы в Сибирь, хотя сначала их приговорили к смертной казни, но уже на эшафоте им объявили о помиловании.
Коронованная барыня
Хорошей или плохой царицей была Елизавета Петровна? На сей счет существует немало разных мнений. Большинство склоняется к тому, что правление «дщери Петровой» было «золотым веком России». Действительно, при ней была закончена война со Швецией, которая началась еще при правительнице Анне Леопольдовне. Кстати, Елизавета, получившая перед переворотом немалую денежную помощь от шведского посланника Нолькена, став императрицей, отказалась от всех своих обещаний и добилась того, что шведы подтвердили все статьи Ништадтского мирного договора и уступили России часть территории Финляндии.
Во времена императрицы Елизаветы Петровны Россия приняла участие в Семилетней войне, в ходе которой был разбит доселе непобедимый король Пруссии Фридрих II и занята Восточная Пруссия. Здесь впервые проявили себя будущие великие полководцы Румянцев и Суворов.
Во времена Елизаветы Петровны жили и творили великий русский ученый Ломоносов, архитектор Растрелли, поэты Сумароков и Тредиаковский, создатель русского театра Федор Волков.
А что же Елизавета? Насколько велик ее личный вклад во все это? Если сказать честно, то правительницей она была никудышной. По большому счету Елизавета была типичной русской барыней, которую в первую очередь интересовали развлечения, наряды и удовольствия. Лень ее была феноменальной. Случалось, что, подписывая важнейший государственный документ, она выводила пером первую часть своего имени «Ели…», а его вторую часть «…завета» дописывала лишь через полгода.
