Записки научного работника

скачать книгу бесплатно


Чуть не подавившись произведением кулинарного искусства, я быстро заговорил:

– Подождите-подождите! Диаммонийфосфат при такой температуре практически неограниченно растворим в воде. Кроме того, в регламент я заложил возможность использования только пищевого диаммонийфосфата. Уж он-то всяко при растворении в воде не дает осадка.

– А у нас вот образовался осадок, – настаивала на своем Нина.

Усталость, голод и желание выпить стакан крепкого чая прошли мгновенно. Через полчаса с мешком неизвестного осадка я находился в центральной заводской лаборатории. Еще через час у меня на руках был результат анализа. Как выяснилось, осадок содержал небольшое количество примеси, которая могла «отравить» катализатор. Параллельно в отделе снабжения завода мне удалось выяснить, что для приготовляемой партии катализатора закупили диаммонийфосфат не у Куйбышевского химзавода, как обычно, а у другого поставщика. Дальнейшее было делом техники.

На следующий день я поставил в заводской лаборатории опыт по получению нового катализатора с добавлением, кажется, 0,1 % найденного мной осадка. Испытания этого катализатора показали непригодность контакта для нормальной эксплуатации, и стало ясно, что даже мизерные количества примеси отравляют фосфат кальция, используемый для получения изопрена. Через два дня главный инженер завода добыл на Куйбышевском химзаводе новую партию диаммонийфосфата, и мы снова начали получать катализатор с нормальными показателями эксплуатации. Руководство завода искренне поблагодарило меня за хорошо сделанную работу. Чувствуя себя героем, я полетел домой.

Хочу обратить ваше внимание, мои молодые друзья, что вся нормативно-техническая документация – и на «хороший» диаммонийфосфат, и на «плохой» – была одинаковой. Из этой истории я извлек важный урок: в исследовательской работе нужно всегда использовать сырье, в качестве которого ты уверен.

Этот принцип – нет, скорее, закон – проведения исследований помог мне лет двадцать назад получить контракт по улучшению качества ацетона с «General Electric Plastic», одним из основных производителей фенола и ацетона в мире. Так как нашим американским коллегам было лень посылать образцы своего сырья для исследований в Россию, они предложили купить его на одном из отечественных заводов. Следуя утвержденному у меня в лаборатории «закону» о проведении исследований, я заявил партнерам, что ацетон ацетону рознь. В ответ получил рекомендацию изучить основополагающие законы химии – что-то вроде закона постоянства состава Ж. Л. Пруста: «Каждое вещество имеет постоянный состав независимо от способа его получения». Однако я настоял на своем, и партнеры прислали требуемый образец. Результаты анализа их и нашего образцов шокировали заказчиков: они оказались абсолютно разными по составу примесей, и контракт (я считаю, справедливо) получила моя лаборатория.

Другая поучительная история случилась в конце февраля 1973 года, когда мы наработали первую промышленную партию нового катализатора и в ночь с субботы на воскресенье начали его заводские испытания. У меня было много пусков в моей рабочей жизни, и, как правило, они происходили в ночь с субботы на воскресенье в жуткие морозы.

Так вышло, что мою работу по получению катализатора забрал себе для диссертации один большой институтский начальник. Я не знаю, жив ли этот человек, поэтому буду называть его Боссом.

Подобное несправедливо, но, к сожалению, происходило в науке тогда и происходит сейчас. Протестовать было абсолютно бессмысленно. С таким же успехом можно иметь претензии к солнцу по поводу того, что оно восходит по утрам. Теплоты в мои отношения с Боссом данный факт, конечно, не прибавил.

Босс приехал на пуск катализатора – требовалось продемонстрировать свою причастность к этой работе. Он собирался участвовать в пробегах первые два-три дня, и, конечно, ему были необходимы хорошие результаты испытания катализатора, которые он мог бы предъявить в дирекции, доказывая, что эффективно руководил внедрением процесса, а не только поглощал горячительные напитки в особо крупных количествах. По его рекомендациям стали ужесточать режим работы катализатора. Естественно, это дало увеличение выхода изопрена, но могло привести и к необратимой дезактивации контакта через несколько десятков часов. В присутствии аппаратчиков я начал жестко спорить с ним, настаивая на необходимости снизить температуру эксплуатации. В ответ был послан по известному в России адресу, причем с угрозой разобраться со мной по приезде в Ленинград.

Чтобы не смотреть на все это, Баталин ушел курить в кабинет к начальнику цеха. Я пошел к нему за поддержкой, прекрасно понимая, что с Боссом моему шефу не справиться. Тот действительно был тогда большим начальником в институте, поэтому бороться с ним Баталину было бесполезно. Но уж больно душа болела за наше детище. Правда, у меня теплилась надежда, что Баталин позвонит главному инженеру завода. Для него Босс был не указ.

Даже при своем тогда еще небольшом опыте работы на заводе я прекрасно понимал, что производственники не любят втягиваться в конфликты между учеными и делают это лишь в самом крайнем случае. Мой поход к Баталину был следствием молодости и горячности, которые с годами прошли. Увидев мое расстроенное лицо и выслушав сбивчивый рассказ, Олег Ефимович нашел единственно правильный и убедительный ответ. Он сказал:

– Послушай, Аркаша, неужели ты сделал такой плохой катализатор, что он не выдержит одного «чудака» в течение пары дней?

И все встало на свои места. Действительно, на следующий день Босс уехал, мы скорректировали режим, и все пошло как по маслу.

Для себя я сделал очень важный вывод, который использую уже почти пятьдесят лет: любая технологическая разработка, предлагаемая для внедрения в производство, должна выдерживать значительные отклонения от рекомендованного режима, которые с большой долей вероятности могут иметь место в заводских условиях.

Наконец, история возвращает меня в лето 1973 года, когда завод с нашей помощью наработал вторую партию катализатора и мы, сотрудники института и завода, должны были со дня на день начать его испытания.

Перед началом испытания второй партии вдруг выяснилось, что один из руководителей министерства – назову его Начальником – предложил обработать катализатор раствором поташа, чтобы уменьшить избыточную кислотность. С нашей точки зрения, идея была провальной. Но административный ресурс действовал тогда даже более эффективно, чем сейчас. Руководство завода выполнило указание Начальника, не оповестив нас. В институт пришло сообщение по телетайпу (было такое средство связи в те годы) с вызовом Баталина и меня на завод для нормализации работы катализатора, потому что он почему-то плохо работал.

Мы с Баталиным были в бешенстве. Что называется, без меня меня женили и при этом обвиняют в плохом выборе. Но выхода не было: пришлось ехать, и уже вечером мы тряслись в поезде «Ленинград – Куйбышев», чтобы через день добраться до Тольятти. Достать летом два билета на самолет из Ленинграда в день отъезда было практически – и даже теоретически – невозможно.

Баталин сидел и, судя по выражению его лица, думал о чем-то неприятном. Вдруг, словно выплевывая что-то гадкое изо рта, он сказал:

– Да, если не удастся улучшить работу катализатора, придется свою задницу подставлять.

Мою голову спасло лишь то, что нам достались билеты в спальный вагон и надо мной не было второй полки. В порыве возмущения от его слов я подпрыгнул, наверное, на полметра вверх:

– Олег Ефимович, ну мы-то тут при чем?! Захотелось Начальнику побыть изобретателем, ничего не понимая в сути вопроса, – флаг ему в руки и барабан на шею. – Это выражение было модным в то время. – Пусть сам теперь отвечает за свои вредоносные предложения. Может, и партбилетом, – мечтательно закончил я.

Вместо того чтобы обматерить задиристого парнишку, Баталин затянулся сигаретой и с сожалением произнес:

– Эх, Аркаша, Аркаша… Начальник по должности не будет ни за что отвечать. Что ты ему предъявишь? Он не отдавал распоряжений – просто высказал предположение, что если наш катализатор обработать поташем, то его показатели улучшатся. Никаких приказов, тем более письменных, о модифицировании катализатора не было. Ведь, если я выскажу предположение, что неплохо было бы ограбить сберкассу, а ты после этого ее грабанешь, отвечать будешь ты, а не я. Конкретно приказ о выполнении отдавал Белгородский. Но, если ты хочешь обвинять в неправильных решениях главного инженера любого завода – неважно, какого, – давай не будем зря тратить свое время и государственные деньги, а сойдем на первой же станции и вернемся в Ленинград. Ты должен понять, что, если мы говорим о виноватых, в этой истории может быть один виновник. Хотя нет – три. Первый – наш катализатор, второй – я, третий – ты. Такой вариант устраивает? Думаю, нет. Перестань мечтать о наказании больших начальников и думай, как улучшить работу нашего детища даже в этих тяжелых условиях. Нам еще часов двадцать трястись. Пока время терпит, как сказал Штирлиц Мюллеру.

Через два дня после приезда на завод мы с Баталиным решили, как выйти из сложившейся ситуации. После реализации нашего предложения удалось резко улучшить показатели работы контакта, и все обвинения в наш адрес были сняты. Более того, используя одну из поговорок Баталина – «Из каждого свинства можно вырезать кусочек ветчины», – мы стали всюду рекламировать катализатор. Мол, несмотря на совершенные над катализатором «издевательства», он сохранил все свои преимущества, по сравнению со старым, то есть является «дуракоупорным», что крайне важно в производственных условиях. Обласканные на прощание заводским начальством, мы вернулись в Ленинград, чувствуя себя победителями.

Этот случай преподал мне один из важнейших уроков в моей жизни: никогда не играть на понижение. Только на бирже так называемые «медведи» могут что-то заработать подобным образом. В реальной жизни такой тренд движения практически всегда приводит к проигрышу. И это правило, которому меня научил Баталин (спасибо ему за это!), я хочу переадресовать моим молодым ученикам.

Прошло чуть больше двух лет, и я убедился, насколько ценным оказался урок. Не получи я его тогда, сколько дров мог бы наломать! Об одном случае расскажу поподробнее.

1976 год. Мы успешно внедрили новый кальцийборфосфатный катализатор для получения изопрена КБФ-76. Отношения с Баталиным были уже не такими теплыми, как в начале семидесятых, но оставались вполне нормальными и уважительными. И вдруг, выступая на ученом совете института, Баталин допустил высказывание, в какой-то мере задевшее мое самолюбие. С тем жизненным опытом, который есть у меня сейчас, я бы над его выступлением просто посмеялся. Но тогда, по молодости, мне было достаточно обидно. Не думаю, чтобы Баталин сделал это специально, но небольшой осадок остался. На следующий день, как на грех, ко мне с очень заманчивым предложением подошла сотрудница нашей лаборатории. Ее муж до недавнего времени работал простым инженером на заводе имени Ленина с окладом сто пятьдесят рублей. Неожиданно ему достался выигрышный «лотерейный билет» в виде предложения места начальника конструкторского бюро (КБ), курирующего работу бань и прачечных Ленинграда. Зарплата, кажется, рублей четыреста, а с премиями и прогрессивками – еще больше. Соответственно, он согласился, а через полгода у него ушел на пенсию начальник отдела сточных вод, и, естественно, он вспомнил обо мне. Молодой энергичный мужик с опытом промышленных внедрений, что еще надо? И зарплату он предложил триста рублей, да иногда можно зайти в горисполкомовский буфет и купить палку колбасы или копченую рыбу. Прошу сегодняшнюю молодежь не смеяться – тогда это было очень важно.

Я не могу объяснить молодежи, что значили в 1976 году триста рублей по сравнению со ста тридцатью, которые я тогда получал. Но увеличьте то, что вы получаете сейчас, в два с половиной раза – и представите масштаб соблазна. А если помножить его на нанесенную мне Баталиным обиду? Повезло, что лестное предложение поступило в пятницу поздно вечером, так что у меня было время все обдумать и взвесить.

Придя домой и выкурив на лестнице полпачки сигарет, я сел за стол и на листке бумаги нарисовал два столбца: «за» и «против». С арифметикой спорить трудно, а значит, увеличение зарплаты пошло в столбик «за» под номером один. Второй номер тоже был ясен: «начальник отдела в конструкторском бюро при горисполкоме» звучит гораздо солиднее, чем «младший научный сотрудник научно-исследовательского института». Правда, что с этой солидностью делать? Разве что на танцах перед девушками козырять. Больше ничего положительного я, как ни искал, в переходе на другую работу не нашел.

Далее я начал заполнять столбец, в котором перечислял минусы от смены места работы. Главным отрицательным моментом для меня была необходимость сказать Баталину, что я увольняюсь. Несмотря на обиду, которая потихоньку начала таять, я прекрасно понимал, что этот человек взял меня к себе на работу, когда другие не брали, и очень многому научил. Я тащил на себе достаточно большую часть работы, и мой неожиданный уход сильно ударил бы по делу, которому мы с ним верно и, судя по результатам, неплохо служили почти шесть лет. Лозунг «незаменимых людей нет», конечно, правилен, но только в определенной мере. Баталин не готовил мне замену или дублера, ни секунды не сомневаясь в моей порядочности. Можно сколько угодно твердить, что рыба ищет где глубже, а человек – где лучше или что своя рубашка ближе к телу, но такой поступок с моей стороны был бы настоящим предательством учителя, а предательство, несмотря на все рубашки и всех рыб, – везде и всегда предательство.

Кажется, Виктор Конецкий в одном из своих романов описал такой случай. Молоденький пэтэушник во время блокады Ленинграда вырывает хлеб у такой же голодной, как и он, девочки. И через длинную цепочку абсолютно незнакомых людей зло, которое он совершил, приходит к нему, но в гораздо большем размере. Так что делать зло другим людям всегда крайне опасно. Для, в общем-то, не очень здорового человека вроде Баталина мой уход стал бы несомненным злом, хотя это чисто эмоциональная оценка моих предполагаемых действий.

Если же разбираться в ситуации без эмоций, я считаю бесспорным, что работа научного сотрудника заключается в ежедневном обучении чему-то новому – с момента прихода на работу и до выхода на пенсию. Для учебы нужны учителя. Еще я прекрасно понимал даже тогда, что любые новые идеи требуют обсуждения с профессионалами в коллективе. А что и с кем можно обсуждать в отделе сточных вод? С двенадцатью лаборантками, которые окажутся у меня в подчинении? Несерьезно, несмотря на искреннее уважение к труду лаборантов. Это был второй жирный минус, который я записал в столбец номер два. Следствием предыдущего был третий минус – мечта о защите кандидатской диссертации могла остаться мечтой или отдалиться на неопределенный срок, а скорее всего, растаять в тумане. Конечно, можно было попытаться поступить куда-нибудь в аспирантуру, провести эксперимент и защититься, но экология в те времена была не в чести – не то что сейчас. Да, все понимали, что загрязнять естественные водоемы плохо, и надо этому препятствовать, но средства на борьбу с загрязнением окружающей среды выделялись мизерные, и, по большому счету, никому до этого не было дела.

И все-таки главным минусом предполагаемого места работы был практически нулевой научный потенциал конструкторского бюро в сравнении с ВНИИНефтехимом. Учиться там мне было бы не у кого и нечему, а это огромный недостаток. Хорошо быть первым парнем на деревне, но только не в том случае, когда в деревне всего один дом.

Решив, что утро вечера мудренее, я попытался заснуть, но почти всю ночь простоял у открытой форточки с сигаретой. Под утро я вспомнил слова Баталина двухлетней давности: «Никогда нельзя играть на понижение, Аркаша». И вдруг память услужливо предоставила еще один аргумент в поддержку правила Баталина. У меня был друг, учившийся на химфаке на курс младше меня. Назовем его здесь Андреем. Прекрасный способный парень, выросший в интеллигентной семье: мама – доцент, папа – профессор, дедушка – профессор, бабушка, воспитавшая Андрея, тоже была доцентом и происходила из известной в России и за рубежом дворянской семьи. Правда, сказала она мне это на ушко и по секрету: времена были такие. У дедушки были два брата – один академик, лауреат Ленинской премии. Как говорил Марк Семёнович Немцов, сидевший с ним в одной шарашке, Нобелевскую премию он не получил только потому, что находился в заключении, когда пришло время анонсировать работу. Второй брат дедушки был известным в стране писателем. Андрей уже с третьего курса с удовольствием начал работать в студенческом научном обществе, и будущее его было абсолютно прогнозируемым для всех окружающих: аспирантура, защита диссертации и служение великой цели – познанию тайн природы. И действительно, после окончания университета он поступил в аспирантуру одного из отраслевых институтов. Но это означало сто рублей в месяц в течение трех лет. Как правило, на защиту диссертации требовалось пять лет, и только после этого можно было получить должность младшего научного сотрудника со степенью, что оценивалось государством в сто восемьдесят пять рублей в месяц. Неплохо, но не шикарно по тем временам.

Андрей женился на своей однокласснице еще до окончания университета. Молодая жена искренне считала, что, если она вышла замуж за парня из такой семьи, то максимум через год после окончания аспирантуры муж должен стать кандидатом наук и старшим научным сотрудником с окладом рублей в триста, а еще через пару лет – профессором с доходом пятьсот рублей в месяц. То есть не хотела Надежда, жена Андрея, так же как и героиня фильма «Москва слезам не верит», скитаться с мужем-лейтенантом по отдаленным гарнизонам, чтобы лет через двадцать стать генеральшей. Ей нужно было все и сразу.

И практически каждый день, когда измученный длительными экспериментами Андрей приходил домой, тут же включалась одна и та же пластинка: «Денег мало, другие мужья тысячи зарабатывают, а ты ничего не можешь. Зачем я, дура, за тебя вышла замуж и испортила себе жизнь?!» Вместо того чтобы прогуляться с женой до ближайшего ЗАГСа и исправить совершенную ошибку, Андрей начал искать возможность дополнительного заработка. Но где можно было тогда заработать много денег, не нарушая закон? Ну, пожалуй, в стройотряде за два летних месяца выходило где-то рублей триста – триста пятьдесят. Но какой же аспирант осмелится прийти к шефу и попросить отпуск за свой счет? За такую просьбу можно было нарваться на очень неприятный разговор с научным руководителем. И тут Андрею «повезло»: один из его друзей летом, на время отпуска, устраивался проводником на железную дорогу. На выгодных маршрутах можно было заработать рублей пятьсот – шестьсот в месяц. И мой друг за первый же месяц добыл, кажется, шестьсот рублей. Я пишу добыл, а не заработал, потому что деньги эти были не совсем праведными. А там, где неправедные деньги, там, как правило, будет алкоголь… ну и другие телесные удовольствия. Кончилось тем, что отношения с женой стали напряженными, а шеф учуял пристрастие своего аспиранта к казенному спирту. Закончилось это все исключением из аспирантуры.

После такого стресса желание заниматься наукой, как правило, проходит. Не стал исключением и Андрей. Кто-то из знакомых помог ему устроиться начальником отдела снабжения на небольшое химическое предприятие. По здравому смыслу, отдел снабжения должен был чисто механически заниматься закупкой сырья. Но это в условиях бездефицитной экономики. При социалистической системе хозяйствования большинство товаров было недоступно. Чтобы получить их в необходимом количестве, нужно было иметь так называемые фонды, номенклатура которых утверждалась министерством, причем только на будущий год. То есть, например, если мне для исследований требовалось получить хлорид натрия, то я писал заявку в отдел снабжения, который должен был выбить фонды на этот продукт на будущий год. Соответственно, исследования я мог провести только через год, когда проведение подобных работ уже стало бы малоактуальным. Предприятия могли обмениваться фондовыми товарами. И, если начальник снабжения был опытным доставалой, он по своим связям добывал то, что нужно родному предприятию, раньше положенного срока. За такого рода услуги было принято дарить друг другу подарки – обычно хорошее спиртное. А если бутылка есть, то она должна быть выпита.

Последний раз я видел Андрея, кажется, летом 1975 года. Это был уже крепко пьющий человек, все его интеллектуальные интересы остались в прошлом. С женой и маленьким сыном он расстался. Поиски лучшей доли моим другом были типичной игрой на понижение.

Вспомнив все это, я в понедельник утром подошел к коллеге, извинился и сказал, что остаюсь во ВНИИНефтехиме. Страшно подумать, что было бы, если бы я сделал глупость и перешел на работу в банно-прачечное КБ. Ведь после 1991 года не стало не только горисполкома, но и КБ, потому что почти в каждой семье появилась стиральная машина, и потребность в таком количестве коммунальных прачечных, как в середине семидесятых, исчезла. Куда бы я пошел работать в сорок четыре года при полной разрухе в стране?

Ухудшение взаимоотношений ученика и учителя на каком-то этапе их совместной деятельности – почти объективная реальность. Как правило, приходит момент, когда ученику начинает казаться, что он такой же умный, как его учитель, а может, и умнее. У меня этот момент наступил лет через шесть после начала работы. К концу 1976 года на заводе в Тольятти мы уперлись в стену. Наш катализатор работал неплохо, – лучше, чем старый, но равенства продолжительности циклов работы катализатора и его регенерации (восстановления первоначальных свойств) достичь не удавалось. Мы считали, что это происходит из-за неудовлетворительных условий эксплуатации катализатора, а заводчане с нами не соглашались и обвиняли во всем нас. Обычный конфликт между производственниками и научными работниками. Но как доказать, что правда на нашей стороне?

Как я уже говорил, изопреновый каучук получали на двух заводах, – в городах Тольятти и Волжском, причем условия эксплуатации катализатора в Волжском были гораздо лучше, чем в Тольятти. Мы с Баталиным были уверены, что, если использовать наш катализатор на Волжском заводе, показатели его работы будут улучшаться. Но заставить завод внедрить наше изобретение оказалось невозможным по двум причинам.

Во-первых, у Олега Ефимовича были, скажем так, достаточно холодные отношения с руководством Волжского завода. Да-да, мои дорогие читатели, прошу обойтись без саркастичных улыбок! Фактор личных отношений имел, имеет да и всегда будет иметь огромное значение в любом виде деятельности и при любой общественной формации.

Во-вторых, на Волжском заводе эксплуатировался катализатор, предложенный Начальником. Тем самым, по предложению которого наш катализатор обработали поташом. Как показали лабораторные и промышленные испытания, этот катализатор был плохой (это я говорю объективно). Но кто из руководителей Волжского завода захотел бы ссориться с большим Начальником, который к тому времени поднялся еще на одну ступеньку по служебной лестнице? Робкие выступления Баталина на эту тему (ему тоже не хотелось ссориться с Начальником) никто не слушал. Из-за не совсем удовлетворительных показателей работы катализатора в Тольятти у нас сложилась не слишком хорошая репутация.

В мои студенческие годы был популярен такой анекдот. На экзамене профессор спрашивает студента: «Какая химия в жизни играет большее значение – органическая или неорганическая?» На что студент ему отвечает: «Политическая!»

И мне в голову пришла идея из области политической химии. Нам было известно, что катализатор Начальника, кроме невысокой производительности, обладает еще одним недостатком – на нем образуется большое количество смол, которые забивают теплообменное оборудование, что приводит к его частым остановкам и необходимости чистки. Отработав шесть лет в тесном контакте с производственниками, я прекрасно понимал, что это им вряд ли нравится. Значит, на заводе у нас будут союзники. Но кто первый встанет и скажет вслух, что катализатор Начальника плох и нужно начать наработку и испытание нашего катализатора? Как говорил мой шеф в таких ситуациях, «на орден Александра Матросова претендентов много не бывает». И тут я сообразил, что цех приготовления кальцийфосфатного катализатора на Волжском заводе находится не в лучшем состоянии. Из-за поломок оборудования и частых остановок катализатора выпускается меньше, чем нужно для нормальной эксплуатации предприятия. Отсюда – перепробег, а значит, снижение выработки, невыполнение плана и лишение руководства премии. А что, если волжане попросят Куйбышевский завод в порядке оказания технической помощи поставить им партию нашего катализатора? Они ведь люди темные, им и невдомек, что соседний завод работает на другом контакте[11 - Контакт – синоним катализатора.]. Что для них главное? План выполнить на сто один процент да кровную премию получить. И в такие мелочи можно даже не посвящать Начальника. Зачем отрывать его от важных государственных дел?

Баталин одобрил идею без особого энтузиазма. На заводе мне удалось найти людей, действительно болеющих за дело, которые с радостью взялись за выполнение моего плана. Договориться с Куйбышевским заводом о поставке необходимого количества катализатора оказалось делом техники: уже в апреле 1977 года восемь тонн катализатора были привезены и загружены в реактор.

Моей гордости не было предела. Несомненно, разработали катализатор мы вместе с Баталиным. Но внедрение на Волжском заводе подготовил я. Мне подчиняется достаточно большая пусковая бригада. На заводе выполняют все мои рекомендации. Чем я не шеф? Не думайте, я ни в коем случае не противопоставлял себя Баталину, но я поставил себя вровень с ним: он шеф и я шеф. По какой-то причине пуск реактора отложили на четыре дня. Наступили дни вынужденного безделья. Баталин не собирался приезжать на испытания – он был уверен, что я сам справлюсь с поставленной задачей. А новоиспеченный шеф перестал нормально спать. Мне все время снились кошмары – подали сырье, а изопрена нет, – и я просыпался в холодном поту. После трех-четырех сигарет засыпал – и снова какой-нибудь кошмар на производственную тему.

Вдруг за день до пуска на заводе появился Баталин. Увидев его, я почувствовал огромное облегчение. Если последние четыре дня, измученный бессонницей, я не ходил, а с трудом волочил ноги, то тут меня будто накачали гелием. Я не ходил, а летал между цехами и центральной заводской лабораторией, с воодушевлением выполняя то, что положено делать за сутки до пуска.

Вечером после ужина я лег спать и проспал до утра без кошмаров и жутких сновидений. Даже во сне я чувствовал, что вместо открытого и простреливаемого со всех сторон поля оказался за надежной спиной своего шефа. Нет, я вовсе не собирался прятаться за Баталина. Но количество неприятностей, которые могли упасть на его голову и на мою в случае неудачного пуска, было неравным. При провале внедрения Олег Ефимович, с учетом его плохих отношений с дирекцией института, скорее всего, потерял бы место заведующего лабораторией. А мне, наверное, достались бы неприятный разговор в одном из высоких кабинетов и потеря имиджа способного научного работника как в глазах коллег, так и в собственных, что немаловажно. Иногда потеря уверенности в своих силах даже хуже потери работы.

Так или иначе чаша, которую пришлось бы испить после неудачи Баталину, была бы больше моей, а само питье – горше.

После этой истории я понял, что я еще не шеф. Шефу не нужно прятаться за кого-нибудь, и ему комфортно на самом простреливаемом участке. Не улыбайтесь – мной впоследствии это было много раз проверено.

Шефом я стал через несколько лет, когда почувствовал, что могу быть надежной – подчеркиваю, надежной – спиной для моих сотрудников. Лет тридцать я работаю руководителем, и, честно сказать, иногда так хочется на несколько дней или часов встать за чью-то спину. Но нельзя, потому что я – шеф.

Хорошо, когда у молодого человека есть амбиции и желание подниматься по карьерной лестнице, но при этом он должен осознавать: чем более высокую позицию ты занимаешь, тем больше доля ответственности, которую несешь перед делом и руководимым коллективом.

Испытания нашей технологии показали ее преимущества по сравнению со способом, предложенным Начальником, и через шесть месяцев после начала пробега по распоряжению руководителя главка завод полностью перешел на новую технологию. Нашу технологию!

С глубоким удовлетворением от прекрасно выполненной работы я вернулся в Ленинград. Сказать, что сильно устал, – ничего не сказать. Ведь, кроме того, что приходилось быстро решать многие производственные и научно-технические проблемы, было еще очень тяжело физически. Наработка катализатора шла в июле, когда температура воздуха в Волжском порой превышала сорок градусов, а в цехе доходила до шестидесяти.

Мне бы после возвращения из командировки взять отпуск на месяц и уехать куда-нибудь в тишину без телефона, созерцать природу и спать. Но у меня и сейчас остался, правда в меньшей степени, один опасный грех, называемый гордыней. Как-то на день рождения моя ближайшая сотрудница и верный друг Элеонора Иосифовна Рубинштейн сочинила для меня стихотворение, где пожелала: «чтоб в год по КФу у вас нарождалось». КФ – марка всех моих катализаторов, начиная с первого, КФ-70, и заканчивая последним, КФ-87[12 - Цифра указывает на год создания катализатора, буква «Б» – на наличие бора в последнем.].

Нам с Баталиным, который был гораздо амбициознее меня, хотелось сделать еще один катализатор, намного превосходящий КБФ-76, например КБФ-78. Забыв об отдыхе, я ринулся в бой. При этом мне очень хотелось стать кандидатом наук, так как материала для оформления работы было достаточно. Даже Босс, как-то встретив меня в институтском коридоре, недоуменно спросил: «Чего не защищаешься? Ты же внедрил катализатор на Волжском заводе, значит, имеешь полное право на диссертацию. Имей в виду, что это мнение дирекции института». И я понял: высочайшее благословение получено.

Писать работу только дома было невозможно – не унесешь же домой бесчисленное множество лабораторных журналов, данные из которых должны войти в диссертацию. Поэтому частично я начал тратить рабочее время на – как казалось Баталину – решение личных дел. Конечно, он не запретил мне прямым текстом заниматься диссертацией в лаборатории, но наши с ним отношения стали портиться. И причина была не только в моей диссертации, но и в отсутствии результатов при создании нового контакта. Все попытки добиться существенно лучших показателей работы катализатора, чем у КБФ-76, ни к чему не привели. Ситуация мучила и меня и шефа – мы оба были достаточно самолюбивыми людьми. Кроме того, заводчане, проектанты и работники министерства уже привыкли, что наша лаборатория чуть ли не каждый год выдает что-нибудь новое. И вдруг пробуксовка. Что делать? Найти виноватого в неудаче. А тут и искать нечего. Руководитель группы, вместо того чтобы заниматься делом, пишет диссертацию. Так что много времени на поиски не нужно – вот он, виноватый, сидит на втором этаже.

Обремененный полувековым опытом работы в научном коллективе, я могу с уверенностью сказать, что главное – никогда не искать виноватого или крайнего, если что-то не получается. От этого будет только хуже. Я говорю не голословно, поскольку видел много коллег, которые в ходе даже не очень удачных внедрений умели гасить эмоции тазепамом и валидолом. При этом перед сотрудниками они выглядели абсолютно спокойными и уверенными в успехе руководителями, умело направляли силы команды на поиски выхода из сложившейся ситуации, а не искали «стрелочника». Как правило, это служило одной из важнейших причин успешной реализации их разработок.

К сожалению, у нас с Олегом Ефимовичем все было по-другому. Баталин нервничал, обвинял меня и моих сотрудников во всех неудачах, и это не способствовало поддержанию созидательной атмосферы в коллективе. Хотя были и положительные результаты. Параллельно с разработкой нового катализатора мы удачно совершенствовали технологию получения изопрена в производственных условиях. Результаты этих исследований были внедрены на Тольяттинском[13 - Бывший Куйбышевский завод синтетического каучука (КЗСК).] и Нижнекамском заводах синтетического каучука с огромным экономическим эффектом. Так что даром моя группа хлеб не ела. А вот с катализатором у нас ничего не получалось – не было новых идей.

С моей точки зрения, в первую очередь рождать идеи должен руководитель, хотя, конечно, хорошо, когда способный ученик может предложить что-то лучшее, чем шеф. Такое положение вещей – залог того, что наука движется вперед: ведь каждый ученик должен идти дальше учителя.

К сожалению, наши с Баталиным отношения постоянно ухудшались, и особенно быстро этот процесс пошел после того, как я в 1980 году защитил кандидатскую диссертацию. Поймите: я не обижаюсь на Баталина. Все давно прошло, «большое видится на расстоянии», он – мой наставник и многому меня научил.

Думаю, он искренне полагал, будто я виноват, что мы не изобрели новый катализатор, который стал бы лучше предыдущего. Хотя сейчас такая постановка вопроса кажется мне просто смешной. Причем, как было сказано выше, мы делали много важных и полезных вещей. Например, в 1981 году на заводе в Тольятти начали внедрять процесс переработки побочных продуктов производства изопрена в исходные и целевые продукты синтеза, при этом удалось из тонны отходов получить семьсот килограммов ценной продукции. Правда, работали над новой технологией три года. Одна из основных причин длительного внедрения – возникшая между мной и Баталиным неприязнь: если один из нас что-то предлагал, другой сразу же пытался найти в этом предложении изъян и доказать, что оно нереализуемо.

Когда в начале 1970-х внедрялись наши катализаторы, все было иначе – каждый пытался найти в предложении другого рациональное зерно. Поэтому при добрых отношениях за три года мы внедрили три катализатора, а при неприязненных – один процесс за три года.

За более чем пятьдесят лет работы я был свидетелем и участником многих внедрений. Если созидающая команда была дружна – она, как правило, добивалась успеха. Если нет – наверное, девяносто процентов внедрений заканчивались неудачей. Поэтому у меня добрый совет, относящийся не только к научным работникам, но и к людям творческих профессий в целом: если в коллективе начались трения, как можно быстрее соберитесь за столом с хорошей выпивкой и закуской, хотя это не главное, и попытайтесь растворить ваши неприязни в универсальном растворителе, именуемом водкой. Причем проговаривать нужно абсолютно все, что наболело, и друг другу в глаза. Если такой разговор или посиделки не получаются, не теряйте времени и разбегайтесь – для дела и ваших нервов так будет лучше.

Хочу дать еще один совет, основанный на собственном жизненном опыте. Кажется, в 1990 году мы с моим коллегой, в прошлом заведующим лабораторией ВНИИНефтехима, Владимиром Михайловичем Закошанским загубили прекрасный процесс переработки отходов производства фенола и ацетона – фенольной смолы в полезные продукты, которых у нас получалось до семисот килограммов на тонну отхода. Процесс этот был крайне нужен заводам в то время, так как по ряду субъективных причин фенольная смола не имела сбыта. Мы загубили его по очень простой причине – начиная работу, не договорились о правилах игры. Итог – первая неудача, взрыв эмоций, и завод лишился хорошей технологии.

Мои дорогие коллеги, научные работники! Если вы создаете творческий коллектив, не поленитесь найти несколько листочков бумаги и письменно оформить правила совместной работы. И если, не дай Бог, вам придется разойтись, установите четкие правила «развода». Ведь распадается же больше половины браков, так почему не может быть разводов в творческих союзах?

Результаты предложенных моей группой усовершенствований процесса давали огромный эффект – против этого Баталин ничего не мог возразить. Поэтому он придумал новый способ, как мне насолить. Однажды он позвал меня в кабинет и сказал:

– Да, ты хорошо работаешь на заводах и достигаешь неплохих результатов, но в лаборатории у тебя ничего не получается. Значит, ты исчерпал себя как исследователь. Ничего страшного, бывает. Однако я хочу забрать у тебя пятерых из семерых сотрудников и практически все установки для испытания катализаторов. Руководителем новой группы я назначаю одну из твоих сотрудниц. Они будут разрабатывать новые катализаторы, а ты – их внедрять.

Я, конечно, отказался от этого «щедрого» подарка». Если бы Баталин предложил на должность руководителя группы сотрудника сильнее меня, я принял бы рокировку, пусть и очень неприятную для меня. Но предложенная Баталиным сотрудница была обыкновенным исполнителем, без проблесков созидательных идей, и поэтому я не согласился на перестановку.

Кроме того, должен сказать, что тень неудачника Феликса из кинофильма «Ещё раз про любовь» больше не присутствовала в моих мыслях. Я отдавал себе отчет в том, что уже кое-что сделал для науки. В моей кандидатской диссертации указывался официально подтвержденный заводами экономический эффект от внедрения разработанных катализаторов – он составлял восемь миллионов четыреста тысяч рублей. Много это или мало? Я представил себе экономический эффект от снижения расхода сырья и энергоресурсов в сегодняшних ценах, и получилась сумма на уровне десяти миллионов долларов. Кроме того, я прикинул, насколько удалось уменьшить количество грязной сточной воды, образующейся в процессе. И оказалось, что за период эксплуатации наших изобретений (до 1982 года) в бассейн великой русской реки не попало около миллиона тонн химически загрязненной воды. Это куб с длиной стороны сто метров. Поэтому неудачником или научным пустоцветом я себя не ощущал и комплекса неполноценности по поводу своих способностей и возможностей не испытывал.[14 - Работая над книгой, я решил посчитать: а насколько же удалось уменьшить сброс сточной воды от изопренового процесса на четырех заводах за время действия моих изобретений? Оказалось, примерно на двадцать миллионов тонн, что равно месячному сбросу такой немаленькой реки, как подмосковная Яуза. Кроме того, удалось сэкономить 450 000 тонн сырья для производства каучука. И если бы это сырье поместить в цистерны, то длина железнодорожного состава была бы около 150 км. Я считаю это большим достижением. Как говорится, сам себя не похвалишь – и никто не похвалит.]