скачать книгу бесплатно
Альдин-Ингвар говорил спокойно и учтиво, но этот намек можно было расценить как угрозу в случае отказа – и именно так Сверкер его понял. Стараясь не подать вида, Сверкер был близко к желанию проклясть тот час, когда Гостислава родила дочь вместо сына и тем одарила его будущими соперниками вместо наследника.
– Это отличная мысль! – едва не скрипя зубами, с насильственной веселостью воскликнул он. – Тебе непременно следует посоветоваться с Ингваром. Все же он старший твой родич, и теперь, когда твоего отца уже нет… Подождем, что он скажет. И когда ты поедешь назад, мы окончательно решим это дело!
Этим Альдин-Ингвар и удовлетворился. Как человек благоразумный, он понимал, что иного не приходилось ждать: люди его рода и положения не женятся впопыхах. И если ему удастся найти замену умершей невесте ранее, чем минует год, то он сможет считать себя очень удачливым человеком!
* * *
Для свадеб пока было не время, гостям и хозяевам приходилось готовиться к иному торжеству. Биргир ярл был не первым и не последним уроженцем Северных стран, которому предстояло найти посмертный дом на Восточном пути. Уже прошло три дня после его смерти, затягивать с погребением не стоило, и назавтра же Сверкер приказал готовить могилу. Покойника привезли в дорожной одежде, но теперь раздели, обмыли, и Рагнора сама отобрала среди его вещей наилучшие: сорочку из белого льна, рубаху из тонкой зеленой шерсти, кафтан с бронзовыми пуговицами, воротничком из куньего меха и золотной тесьмой на груди.
Такие же могилы для богатых и знатных королевских людей сооружались и в других похожих местах: в виках на Бьёрко или в Хейтабю в Ютландии. Рагнора присмотрела подходящее место – среди могил людей из Свеаланда, умерших здесь в последние полвека. Велела разметить и выкопать просторную прямоугольную яму: пять-шесть шагов в длину и ширину. По углам вбили столбы, между ними выложили стены из горбыля. Толстыми досками покрыли пол. Вдоль стен расставили ларь, в который уложили треть добра, взятого Биргиром в поездку, поставили скамью, покрытую шкурами. В самой середине установили особое сиденье со спинкой, ожидающее покойника. Альдин-Ингвар предложил купить рабыню и подарить Биргиру, но Сверкер, как более близкий покойному человек, счел такой расход излишним. Если оставшиеся в Свеаланде родичи сочтут нужным, потом отправят рабыню следом сами.
Подготовка заняла не один день. Покойник в это время лежал в холодном погребе, обложенный полынью и иными травами, отгоняющими нечисть, а ему готовили прощальный пир.
Князь и его люди были в это время заняты другим делом: поиском разбойников и пропажи. На другой же день после приезда Альдин-Ингвара Сверкер разослал гридей по лесам вдоль волока, опрашивал жителей ближайших весей, но никто ничего не знал. Или не сознался. Понимая, кто его сильнее всех не любит, князь приказал обыскать веси Озеричей, Стожаровичей и Иногостичей. Грабители унесли только тюк с рейнскими клинками, а подобная дорогая и приметная вещь не могла бы попасть к кривичам никаким другим образом!
Поиски продолжались не один день, но проку не было. Ни одного клинка, вообще ни одного меча найти в весях не удалось. К тому же смоляне, узнав о цели поисков, так искренне удивлялись, что даже воевода Грим поверил: они никаких рейнских клинков в глаза не видели.
По рассказу уцелевших хирдманов Биргира Сверкер понял, что нападали, скорее всего, вилькаи. Но к тому времени как его люди отправились на поиски, все отроки, отправляемые в лес, уже были дома. И родичи клялись, разумеется, что дома они давным-давно.
– Мало ли кто в шкуры станет рядиться! – с возмущением говорил Краян, старейшина Озеричей. – На Корочун все подряд в шкурах, любой мог надеть! А мы теперь за всякого лиходея отечай! Нам и так лиха досталось…
Сами хирдманы, видевшие нападавших, склонялись скорее к тому, что это были взрослые, зрелые мужчины. Но они не видели ни одного лица и никого не брались опознавать. А возможных виновников в округе было слишком много, чтобы даже Сверкер решился выдвигать обвинения и звать на божий суд.
И раз уж никто из смертных не мог помочь в поисках злодеев, и оставалось спросить у духов. А на этот счет не было лучшей умелицы, чем старая Рагнора.
– Сегодня вечером ты мне понадобишься, – как-то в эти дни сказала Рагнора Ведоме. – Будешь петь. Твой отец хочет, чтобы я спросила духов о тех разбойниках… и еще кое о чем. Пойдем на курганы, как стемнеет.
Ведома лишь кивнула. Бабка давно обучила ее песне, призывающей духов, и она уже не раз помогала в этом деле, но при воспоминании пробирала дрожь.
Сколько Ведома помнила, бабка всегда ходила говорить с духами на одно и то же место – Хрингов курган. Там был похоронен сожженный в ладье Хринг ярл, предшественник Олава и Сверкера. Хринг благополучно прожил здесь более десяти лет, но, став слишком дряхлым для сражений, послал на Бьёрко поискать себе замену. Рагнора приходилась Хрингу родственницей по матери, поэтому до нее весть дошла довольно быстро, и они с Олавом увидели в этом подходящий случай раздобыть славу и добычу. Они незамедлительно пустились в путь – ближайшей же весной, со всем имуществом, состоящим из
доспехов, мечей,
скота и приплода,
сокровищ казны,
жерновов скрипящих,
рабов и рабынь
с их ребятами вместе[6 - «Старшая Эдда», Песнь о Хлёде, пер. А. Корсуна. (Прим. авт.)].
А главное, с дружиной из пятидесяти копий и годовалым сыном Сверкером. Но Хринг их не дождался: умер в конце зимы. Возможно, поэтому смолянские старейшины во главе с тогдашним князем Станиславом сразу приняли нового вождя, не желая оставить торжище без защиты. И на воеводу Олава у них не было причин жаловаться.
Благодаря родству со старым Хрингом можно было считать, что Сверкер принадлежит уже к третьему поколению здешних властителей – на чем он тоже впоследствии, наряду с женитьбой на Гостиславе, обосновал свои права. Хринга считали покровителем рода и неизменно приносили жертвы на его могиле в положенными для поминания дни. За него Сверкер поднимал первый рог «за предков» на йоль и во время осеннего пира. И когда Рагноре в ее таинственных делах требовалось покровительство иномирных сил, она тоже обращалась к нему.
Для встреч с покровителем рода Рагнора всегда наряжалась в лучшие одежды, будто на пир, и от Ведомы требовала того же. Ведома не бывала в Бьёрко, но Рагнора следила, чтобы внучка «не посрамила свой род» и приказывала шить ей варяжское платье с шелковой отделкой на всю грудь. Приезжающих знатных гостей она всегда расспрашивала, как были одеты королевы и иные виденные ими выдающиеся женщины Северных стран, и на пиру женщины из семьи Сверкера выглядели не хуже, чем жены и дочери свейских и датских конунгов. Вот и сейчас на Рагноре было синее платье, темно-красный хенгерок и ради вечерней прохлады коричневый кафтан с отделкой рыжим шелком и куньим мехом. Между золоченых застежек блестели стеклянные бусы в три ряда, на голове посверкивало золотое шитье покрывала. Ведома снова оделась в белую шерсть с синей вышивкой, в которой встречала Альдин-Ингвара, и тоже надела кафтан – зеленый.
– Опять бабка собралась мертвецов тревожить? – спросила ее мать.
– Хочет вызнать… про лихих людей.
– Не страшно тебе?
– Да бабка… – Ведома оглянулась, – сама всех мертвецов распугает.
– Уж это точно, – сдержанно обронила Гостислава.
С юности она опасалась свою свекровь, потом стала не шутя бояться, а потом возненавидела. Ибо в той вражде, что погубила ее род, была немалая заслуга Рагноры. Поначалу князь Ведомил отказался выдавать свою дочь за Сверкера, и Рагнора не раз при свидетелях приговаривала: «Посмотрим, сумеет ли он найти других женихов» или «Едва ли сватовство к этой девушке принесет людям счастье». И когда сперва один, потом другой избранный князем жених внезапно погибли – второй прямо во время поездки за невестой! – Рагнора лишь усмехалась с таким видом, дескать, чего и было ожидать. В конце концов, уже после женитьбы Сверкера, разгневанные жители округи однажды попытались напасть на Свинческ, чтобы расправиться с ведьмой, но были встречены плотным строем дружины; в побоище вмешался князь…
– Зайди ко мне, как воротишься, – наконец решилась Гостислава. – Расскажу тебе кое-что важное.
Когда Рагнора и ее внучка сумерках отправились в путь, их провожали трое челядинов; один нес черного петуха в мешке. Позади шла Белча с небольшим сиденьем на трех ножках. Они вышли на жальник, миновали уже готовую могилу для Биргира, и мимо сотен больших и малых насыпей добрались до Хрингова кургана…
Когда почти сорок лет назад тогда еще юная королева Рагнора прибыла сюда впервые, кургана еще не было – лишь широкая проплешина перекопанной и утоптанной земли, поверх которой чернело широкое пятно кострища. Как вождя, Хринга отправили к предкам в ладье с рабыней и добром, с черной собакой и черным петухом. Корабль в дружине – один на всех, и уйти на нем имеет право лишь тот, кто его водил. Олав и Рагнора жалели, что не застали Хринга в живых, но позаботились о том, чтобы над его могилой был возведен высокий курган. На это ушло немало времени, но дело того стоило. Дух Хринга был благодарен незнакомым родичам за такую честь, и когда Рагноре требовалась помощь и совет, всегда откликался.
При жизни Ведомы Хрингов курган был уже так высок, как сейчас. Поэтому и сам старый вождь, умерший лет за двадцать пять до ее рождения, представлялся ей одним из тех волотов, на костях которых стоит мир. Но думать о нем было странно: ведь Хринг родился так далеко отсюда, но прахом своим укрепил силу этой земли. И таких – представителей разноязыкого племени «русь», здесь было немало. Целые дружины. Каждый из обычных людей где родился, там и пригодился, но эти почему-то хотели «пригодиться» очень далеко от родных мест. Что гнало их сюда: нужда, жажда наживы и славы, чужая воля? Просто неуемное любопытство и желание найти край земли, предел собственных сил и возможностей? Хринг был из таких. И ее дед с бабкой, Олав и Рагнора, – тоже.
– А почему? – вдруг спросила Ведома у Рагноры, которая у подножию кургана остановилась передохнуть. Челядины уже отошли, поставив трехногое сиденье и положив корзину с петухом в мешке. – Почему вы с дедом Олавом решили приехать жить сюда, на Днепр, к смолянам?
Рагнора посмотрела на нее – пристально и с неким насмешливым одобрением.
– Вот как! Этот вопрос наконец пришел тебе в голову! Не «зачем», а «почему»! На вопрос «зачем» многие отвечают «за богатством, властью и славой», и они правы. Но вопрос «почему» куда важнее. Пятьсот лет назад мои предки научились строить корабли, которые могли поднять население целой усадьбы – мужчин, женщин, детей и скотину. И с тех пор они все время ищут новые места, где можно эту усадьбу возвести. А мы – потомки богов. Через род Будлингов мы происходим от турса Форниота, а через Скъёльдунгов – от Одина. Но называть себя потомком богов имеет право лишь тот, кто всеми силами стремится сделать в жизни так же много, как они. Всегда ищет способ совершить подвиг, потеснить йотунов, раздвинуть границы мира людей. Тот, кто лишь сидит на славе своих предков, болтая праздными ногами, будто невеста на ларе с приданым, – будет забыт. Истинные потомки богов всегда идут вслед за ними, чтобы оставить своим внукам мир больше того, чем сами унаследовали. Мой дед Хальвдан Черный подчинил себе десяток конунгов Северного Пути, а мой отец Харальд пошел еще дальше – он остался в нем единственным конунгом! А среди наших более далеких предков были и такие, что владели всеми известными им землями – даже и здесь, в Гардах. Я с юности стремилась к тому, чтобы не посрамить их, и Олав был таков. Потому я и избрала его своим супругом и отцом для моих детей. И мы пошли еще дальше. Мы могли попытаться завоевать побольше земель в Северных странах, но мы поступили иначе. Мы сразу шагнули через море и сделали известный мир гораздо шире. Приехали сюда и сорок лет делали так, чтобы и другие люди могли ездить от квеннов до сарацин. И когда тело моего сына, вслед за моим мужем, сожгут в ладье с мечом и топором у правой руки, ему будет не стыдно взглянуть в единственный глаз Отца Побед. Хотела бы я, чтобы вам, моим внучкам, достались такие же мужья!
– Может быть, Альдин-Ингвар? – с надеждой спросила Ведома. – Ведь он через Харальда Боезуба тоже принадлежит к Скъёльдунгам и ведет свой род от Одина.
– Это он тебе нахвастался? – недовольно ответила Рагнора. – Столь знатным людям, как мы и он, не следует слишком сближаться – каждому из них требуется много свободного места вокруг, иначе не миновать беды!
Рагнора помрачнела и замолчала. Двадцать лет назад она расставила ловушку для смолянского князя: путем женитьбы на Гостиславе Сверкер стал его наследником. Теперь, похоже, судьба расставила ту же ловушку ему самому: при отсутствии сыновей его власть мог отнять муж старшей дочери. Помыслы Рагноры раздваивались: всей душой она желала своему роду достойного продолжения, но понимала, что достойный муж для внучки, скорее всего, станет гибелью для сына.
В Северных странах было очень много потомков богов, кто думал так же, как она. Каждому из них требовалось много места для чести и славы: иные уезжали за ними подальше, иные отвоевывали в родных местах, а иные становились жертвами этой борьбы и пропадали в волнах забвения. Когда-то они с мужем отправились сюда, где люди не знали, каким богатством являются речные пути, на которых они живут. Тогда с дружиной в пятьдесят человек можно было стать властелином мира.
Но за эти сорок лет многое изменилось. Рагнора помнила рослого парня с белокурыми, немного вьющимися волосами, с глазами удивительного серовато-зеленого цвета и холодно блестящими, будто сталь. Его звали Одд Хельги, и он шел с дружиной на юг. Они с Олавом пропустили его – а почему бы и нет? Почему не дать другому достойному человеку поискать счастья там, куда ты сам не собираешься? И вот прошли годы, и потомки того парня завладели Киевом на юге, их родичи сидели в Плескове на северо-западе, в Хольмгарде и Альдейгье. Им уже принадлежало племя ловатичей, ближайших соседей на север. Рагнора чувствовала, как сжимается петля. Пройдет еще какое-то время – и на всей этой земле, столько обширной, что ее не проехать и за два месяца, останется место лишь для одного вождя. Мог ли ее сын Сверкер рассчитывать стать этим вождем, не имея сыновей-наследников? Те мальчишки, что носятся по двору, – слишком низкого род, чтобы Один признал их своими потомками. Да и будет ли у них время, чтобы подрасти? Даст ли его Ингвар сын Олава, сидящий в Киеве? И об этом Рагнора дочь Харальда тоже хотела спросить своего родича Хринга – того, что проложил ее роду путь сюда.
– Пойдем! – Она взяла с земли трехногое сидение. – Или хочешь простоять здесь до утра?
Ведома молча последовала за ней, дивясь про себя, как ловко старая бабка взбирается по крутому склону кургана, где виднелась слабая, едва заметная тропинка. Будто некие духи уже несли ее под локти.
Но духов здесь еще не было – Ведоме еще предстояло их призвать. На вершине кургана Рагнора постояла немного, оглядывая поле погребений. Курганов, больших и поменьше, перед ее глазами расстилались десятки – дальше не было видно в густеющей тьме. И каждый был новым домом какого-то беспокойного духа, считавшего своей непременной обязанностью раздвигать мир. Она обретала силу, глядя на них и думая о той мощи, что была здесь погребена. Ведь такие люди никогда не умирают насовсем.
Рагнора вынула из мешка петуха, взяла нож и отсекла птице голову. Потом обрызгала горячей кровью траву по всей вершине кургана, закрыла глаза и позвала:
Привет мой тебе,
Мертвых дружина!
Воинам павшим,
В курганах живущим.
Ночью сильнее
Становятся все
Мертвые воины –
Время настало!
К тебе я взываю,
Павших Властитель!
Вождь достославный,
Житель курганный,
Дар мой прими
И Рагнвёр ответь!
Вслед за тем Ведома запела заклинательную песнь. Бабка Рагнора стала обучать ее этому искусству с десяти лет – когда умерла ее предыдущая помощница. Заклинательная песнь состояла из «сильных слов», выпеваемых особым образом, ровным, даже заунывным голосом, так, чтобы можно было убаюкать живых и разбудить мертвых.
«Ночью сильнее становятся все мертвые воины, чем днем при солнце…»[7 - «Вторая песнь о Хельги Убийце Хундинга». Пер. А. Корсуна]. Когда она, еще девочкой, впервые услышала эти слова, в ней будто что-то перевернулось, встрепенулось, отозвалось. Рагнора не рассказывала этого, но Ведома со временем сама поняла: существуют такие особые слова, слова-ключи. Как часть священных песен, они веками передаются из поколения в поколение, их слышат сотни и тысячи людей, но лишь для некоторых эти слова открывают дверь, через которую можно выйти за пределы мира яви, мира живых людей. Слов таких много, для каждого они свои. Из уст в уста, из страны в страну, они блуждают подолгу, пока не набредут на того человека, которому послужат дверью в Иное. Они могут ждать его сотни, тысячи лет. Но им ничего не сделается: ведь слова бесплотны и нетленны, им не страшны дали, холода и годы.
«Ночью сильнее…» При этих словах перед Ведомой будто распахивалась темно-синяя глубина, мягкая, насыщенная невидимой жизнью. Она знала, куда идти, было ощущение, будто она парит в плотной пустоте. Собственный голос, выпевающий «сильные слова», не имеющие смысла в обыденном языке, доносился издалека, но проникал в каждый слой этой пустоты.
Однако Ведома не видела и не слышала тех, кого призвала. Ее задачей было держать дверь открытой, а пришедшие гости разговаривали с Рагнорой. Уже не первый год она тайком задавалась вопросом: позволит ли ей бабка самой когда-нибудь поговорить с гостями из курганов?
Она не замечала времени и не знала, скоро ли Рагнора сделала ей знак прекратить пение. Но вот бабка встала с трехногого сидения и махнула девушке рукой. Ведома замолчала. Рагнора стала делать знаки, отгоняя духов прочь и закрывая за ними двери. Девушка стояла, глубоко дыша и впитывая ночную прохладу, запах земли и трав, чтобы вновь утвердиться в здешней жизни.
– Что они сказали?
Впервые в жизни Ведома задала Рагноре этот вопрос. Никогда раньше она не считала себя вправе лезть в столь важные дела без приглашения.
Бабка сердито оглянулась на нее.
– Они сказали, чтобы ты и думать забыла об этом красавчике из Ладоги! – отрезала она. – А почему – об этом я поговорю с твоим отцом!
* * *
Гостислава не ложилась, хотя было уже далеко за полночь. Она опасалась, что Рагнора не позволит внучке зайти к ней, но все же надеялась. Загасив лучину и велев Нориме спать, княгиня тайком то поглядывала в оконце, то выходила наружу и вслушивалась: не послышится ли скрип отворяемых ворот.
И ждала не она одна. В избе самой Рагноры горел огонек, а Сверкер даже чаще, чем жена, выходил и прохаживался перед дверью. Он ждал мать, очень желая услышать, что ответили ей духи.
Когда бабка и внучка в сопровождении челяди наконец воротились, Рагнора сделала Ведоме знак не входить вслед за ней. Мать и сын ушли в избу, а Ведома, очень этим довольная, побежала к Гостиславе.
– Ну, что? – шепотом спросила княгиня, у дверей взяв ее за руку.
Прияна и Норима спали, и княгиня не стала зажигать огня. Задвинув заслонку на оконце, она усадила старшую дочь рядом с собой.
– Она сказала только, что за ладожского жениха мне не идти, – шепнула Ведома. – И еще про лиходеев тех с волока сказала на обратном пути. Что, дескать, ей старый Хринг велел сделать руническую дощечку с проклятьем и вложить в руку Биргира. И он, стало быть, как на тот свет пойдет, проклятье с собой унесет, оно и сбудется.
– Она не сказала, кто те лиходеи?
– Мне – нет. Отцу скажет, если знает.
– Я тоже кое-что знаю, – совсем тихо прошептала Гостислава. – Я говорила с Ведьмой-раганой.
Ведома кивнула в темноте: она и не сомневалась.
– И… ты ведь не узнала ее? – спросила мать.
– А я могла?
– Ты видела ее, только редко и давно. Это… невестка моя, Ростишина вдова, Еглута.
– Ростиша? Кто это?
– Это мой братанич двоюродный. У деда Станиши, Станислава Велеборовича, был еще сын Велеслав, твоего деда младший брат. У него сын – Станила, в честь его деда нареченный. А Ростиша – его сын. Велеславова ветвь нашу на целое поколение обогнала, и Ростиша мне был племянник, а по годам почти ровесник. И у них с Еглутой был сын старший… не вспомнила, как звали. – Гостислава покачала головой. – Когда… варяги наши на Ольшанский городец пошли, Еглута пыталась с мальцом убежать. Села в челн и погребла прочь. Потом опрокинулась. Люди видели. Думали, они утонули оба. А теперь вон она объявляется! Живая, по всему судя. И знаешь, она мне намекала… – Гостислава сжала руку дочери, – что есть у рода нашего еще один росток живой. Что сможет Велеборовичей возродить и прежнюю силу им вернуть. Я не сразу и поняла, а потом догадалась: видать, сын ее тоже жив. И она даже хотела… говорила, что если ты за него выйдешь…
– Выйду? – удивилась Ведома. – Он же мне родич…
– Я сочла. До деда Станислава если считать, вы с ним будете родня в седьмом колене. Жениться можно. Но ты сама понимаешь – отец скорее убьет тебя, чем такое позволит. Он если и узнает, что Велеборовичей не под самый корень извел… и вот я думаю… – Гостислава помолчала, пытаясь собрать в кучу перепутанные мысли и догадки. – Не зря ведь она столько лет пряталась, а тут сама тебе и мне на глаза показалась, склонять к чему-то начала… Не он ли, сын ее, с теми лиходеями был? Ведь везли-то отцу что? Мечи булатные для дружины. И если Ростишин сын себе дружину для дела готовит, то ему эти мечи тоже нужны. Вот он и напал на обоз. Может такое быть?
Ведома молчала. Она пыталась осмыслить сказанное, которое, с одной стороны, было в согласии с ее собственными впечатлениями, а с другой, было слишком важно, чтобы вот так сразу все уразуметь.
Ведьма-рагана говорила ей о выборе. Гостиславе открыла, в чем этот выбор состоит. Жених, которого подберет отец ради укрепления своих силы и власти – либо жених из леса, который, наоборот, будет пытаться отнять эту власть у Сверкера… Очень похоже, что этот лесной жених уже нанес первый удар: вырвал из рук врага оружие. И тем приобрел средство для борьбы за возрождение рода Велеборовичей, старинных смолянских князей…
– Это что же… – в испуге прошептала Ведома. – Кто-то нам… новую войну готовит?
Гостислава промолчала. «Пусть у злодея нашего есть сыновья, но ты ведь их жалеть не будешь, как он наших сыновей не пожалел», – сказала ей Ведьма-рагана. Но ее дочери этот злодей был родным отцом, а его сыновья – сводными братьями. И приняв сторону незнакомого брата из леса, Ведоме придется принести в жертву этих братьев, еще маленьких… Девочек пожалеют – или на Волжский путь продадут, или дружине раздадут. А здесь – осада, драка, пожар… Все как тогда, когда Сверкер захватил Ольшанск.
– Нет! – выдохнула Ведома и затрясла головой. – Я не хочу так.
– Но твоя бабка задумала его погубить! – Гостислава заломила руки. – Последнего, кто остался!
Ведома не ответила. Разумеется, матери был дорог последний росток ее рода. Но в Ведоме силен был голос и ее крови с другой стороны – отцовской. «Мы хотели сделать наш мир больше», – сказала ей сегодня Рагнора. Однако путь в далекие страны оказался вымощен костями ее, Ведомы, родичей по матери. Она, Ведома, по рождению принадлежала к руси, но старый мир материнских предков тоже предъявлял на нее права. Если она сейчас позволит Рагноре колдовством погубить ее незнакомого родича, все останется как сейчас. Если же она поможет ему уцелеть, все для племени смолянских кривичей изменится опять. И эти перемены едва ли возможны без пролития крови.
И как она может решить, что лучше? Разве она Суденица или мудрая вёльва?
Однако судьба не спрашивала, чего она хочет и может. Так долго лившаяся ровным потоком, она вдруг начала подавать знаки: время пришло…
* * *
Если Гостислава шепталась с дочерью в потемках, то Сверкер велел зажечь в избе матери побольше огней. Рагнора устало опустилась на скамью, покрытую медвежиной: с годами она все больше уставала от нелегкого труда общения с духами. Сверкер сам подал ей восточную расписную чашу, где на дне был изображен желтыми и зелеными красками чудный крылатый зверь: в чаше было подогретое греческое вино, смешанное с медом и отваром цветков боярышника. Рагнора любила этот напиток, восстанавливающий силы. Кивнув в благодарность, она отпила из чаши и закрыла глаза, ожидая, пока бодрящее тепло растечется по жилам.
– Ну, что? – так же, как жена, не утерпел Сверкер.
– Духи сказали, чтобы мы гнали прочь этого ладожского красавца. – Рагнора открыла глаза. – Они сказали: если мы так или иначе породнимся с Ингваром киевским, с нами будет то же, что было с Ведомилом. К тому времени как Ингвар ладожский поедет осенью назад, наша невеста уже должна быть замужем. И ей нужен муж гораздо ниже тебя положением, такой, чтобы он не мог стремиться на твое место.
– Именно об этом я и думал. – Сверкер помолчал. – И я знаю такого человека.
– Тогда почему я его не знаю? – Рагнора с удивлением взглянула на сына, грея холодные ладони о бока горячей чаши.
– Знаешь. Это Зорян, князь Зоремир Дивиславич из Зорин-городка.
– Да что ты говоришь? – Рагнора даже отставила чашу. – Зорян? Да ведь он все равно что названный сын Ингвару киевскому и платит ему дань! Не ты ли мне рассказывал, как он жаловался, что по их договору он даже жену себе не может взять без разрешения Ингвара, а тот ему этого разрешения уже двенадцать лет не дает!
– Все так и есть! – Сверкер усмехнулся. – А теперь угадай, моя мудрая мать: кто ненавидит Ингвара киевского сильнее? Разве тот, кого Ингвар вовсе лишил нужды в какой-либо жене!
– А есть и такие?
– Не знаю. У греков так обходятся с лишними наследниками. Я знаю одно: мне нужен союзник, который ненавидит Ингвара киевского. Но достаточно влиятельный, чтобы от него был толк. И где мне такого взять? Тебе духи не подсказали? Тогда давай прикинем сами. Анунду конунгу хватает забот с хазарами, булгарами и тамошними финнами, он в наши дела не лезет. В Плескове сидит ближайшая родня Ингваровой жены. На Ильмень-озере правят мать и брат Ингвара. В Ладоге – его племянник Ингвар-младший. Ловать он подчинил себе. В Полоцке сидит Всесвят, а он приходится братом покойной матери Зоряна. Это уже кое-что! Он, пожалуй, встанет на нашу сторону, если будет нужда. А нам необходимы союзники, иначе Ингвар киевский проглотит и нас, и Полоцк, и Анунда конунга в конце концов.
– И почему ты думаешь, что Зорян станет спокойно ждать твоей смерти? – прищурилась Рагнора.
