скачать книгу бесплатно
Я возвращаюсь в родное село, где меня, как восходящее светило, ждут не дождутся бабушка, Илико, Илларион и Мери. Я вернусь домой, заложу перед домом виноградник и спустя три года соберу первый урожай «цоликаури». Я буду жить и работать в деревне, у меня будет дом, а во дворе – Мурада.
У меня будет моя Мери и двенадцать детей – одиннадцать сыновей и одна дочка – красивая синеглазая Цира. Я буду часто ездить в город и привозить моей жене и детям подарки и книги. И бабушке привезу подарки, такие подарки, что она будет плакать от радости.
А еще я привезу подарки Илико и Иллариону, такие подарки, что они не посмеют надо мной смеяться. Я поеду к тете Марте и отвезу ей подарки от бабушки, и тетя Марта тоже заплачет от радости.
А потом я поселю в моем доме всех – Илико, Иллариона, тетю Марту. Мы будем жить вместе. У меня будет много детей, внуков, правнуков. Нас будет много, очень много, целое село. А потом нас станет еще больше, и весь мир будем мы. Мы никогда не умрем, мы будем жить вечно…
Так думаю я, Зурикела Вашаломидзе, и бодро шагаю по тропинке, ведущей к нашему селу. Тропинка круто взбирается в гору. Я добираюсь до самой верхушки, сажусь на камень и вижу как на ладони все наше село, вижу наш двор. Над моим домом вьется сизый дымок, но бабушки во дворе не видно. Я долго сижу и жду, потом бегу вниз по склону.
– Бабушка-а-а!
Ответа нет. Я взбегаю по лестнице. Кругом тишина. Я захожу в комнату. В комнате полумрак. На кровати лежит бабушка. Я наклоняюсь к ней – она спит.
На цыпочках выхожу на балкон и вижу Илико и Иллариона.
– Здравствуйте! – улыбаюсь я им.
– Здравствуй! – вяло отвечают они.
– Что с вами?
– Вчера вечером ей стало плохо… Думали, не протянет до утра… Телеграмму получил?
– Какую телеграмму?
– Плохо ей было, умирала… – выдавил Илико. Я рванулся к двери. – Не ходи, пусть поспит…
Я покорно присел.
…Бабушка проспала до вечера. Вдруг она открыла глаза и уставилась на меня. Долго-долго смотрела, потом тихо спросила:
– Илларион, я во сне, или это на самом деле мой мальчик?
– Это я, бабушка! – сказал я и припал к груди бабушки.
– Приехал, дорогой? Сердце, наверное, почуяло? А ты как думал? Вот и мой черед настал… Илико, накормили ребенка?
– Накормили, Ольга.
– Вином угостили?
– Не захотел…
– Почему, сынок? Иди выпей. Для тебя оно… Пей на здоровье… И угости соседей на моих поминках…
– Что ты говоришь, бабушка?
– Вот и подбородок уже задрожал… Эх ты, дурачок!.. Спета моя песенка… И правильно. Семьдесят три года – срок немалый… Хватит с меня… И все же, прости меня Господи, не насытилась я жизнью… Таково, видно, сердце человеческое. Пожить бы еще немного…
– Полно, Ольга, да ты еще с десяток таких, как мы, переживешь, – попытался пошутить Илларион.
– Илларион Шеварднадзе, утри-ка сперва слезы, а потом шути… Окончил университет, сынок? – спросила она меня.
Я достал из кармана диплом и протянул бабушке. Она любовно погладила диплом, потом передала его Иллариону и попросила прочесть, Илларион прочел и вернул диплом. Бабушка долго молчала, по вискам ее тоненькой струйкой текли слезы. Потом она возвратила диплом мне и сказала:
– Теперь сядь и выслушай меня, сынок… Не дотяну я до утра. Благодарю Бога, что он не дал мне умереть до твоего приезда. Завещания я не писала, но все, что видишь вокруг, – твое…
– Пропади все пропадом, если тебя не будет! – воскликнул я и, рыдая, припал к постели бабушки.
– Пригодится, все пригодится, сынок… Ну, поплачь, поплачь. А как же? Внук должен оплакать бабушку… Ну, теперь хватит, хватит уже, сынок, – бабушка нежно погладила меня по голове. – Не теряй, сыночек, этих людей. Тобой живут Илико и Илларион. Люби их и всегда слушайся во всем…
Илико и Илларион, уткнувшись в стену, всхлипывали, как дети.
– Оставьте меня с моим мальчиком… – Илико и Илларион не сдвинулись с места. – Да выйдите вон, кривые черти! Слыханное ли дело – справлять панихиду по живому человеку?..
Мы остались вдвоем.
– Подойди ко мне, мой мальчик, хочу поцеловать тебя…
Я наклонился к бабушке. Она осыпала поцелуями мой лоб, волосы, глаза, лицо, руки. Потом привлекла к себе и долго не выпускала из объятий.
– Дай мне стакан вина!
Я подал ей молоко. Бабушка молча выпила его и сказала:
– А теперь налей мне вина…
Я налил. Бабушка взяла стакан, приподнялась на постели и простерла руки к потолку:
– Боже правый, Боже всесильный, Матерь Божья, Пресвятая Дева Мария, вам поручаю я моего мальчика… Храните и оберегайте его… Будьте его покровителями в беде… Продлите дни жизни его и его потомства… Аминь…
Бабушка отпила глоток вина и возвратила мне стакан. Потом спокойно сказала:
– Потуши свет и выйди…
Я повиновался. Когда спустя несколько минут я снова вернулся к бабушке, она уже не дышала. Я наклонился к ней и долго, долго всматривался в ее милое, дорогое лицо. Кто-то вошел в комнату и стал за моей спиной. Я слышал чье-то дыхание и чувствовал, что это дыхание всегда будет со мной, всю жизнь. Я не оглядывался, но знал, что это Мери, моя Мери, озарившая темную комнату светом. Потом я все же оглянулся. Оглянулся, чтобы увидеть этот свет и в его лучах моего Илико, моего Иллариона и мою бабушку…
Я вижу солнце
Тетя
Кедровка на сухой ветке шпанской вишни пела так самозабвенно, с таким упоением, что тетя прервала работу, вынесла во двор треногий стульчик, уселась под деревом и обратилась в слух. Я прилег тут же на траве и закрыл глаза. Кедровка пела не переводя дыхания. Я стал было молча, про себя повторять нехитрый мотив птичьего напева, но мне не хватило воздуха. А кедровка продолжала свистеть, временами поглядывая искоса на катившееся к закату солнце. Огромное, красное, похожее на медное блюдо, светило медленно опускалось к горизонту, и разбросанные в долине Супсы[43 - Супса – название реки.] деревни под его лучами алели, словно охваченные пламенем.
– Кето! – раздался крик у ворот.
Кедровка умолкла.
– Coco!.. Сосойя! – повторил тот же голос.
– Кто там? Входите! – ответил я недовольно и встал.
Во двор вошел бригадир нашего колхоза Датико.
– Здравствуйте! – приветствовал он нас.
– Здравствуй! – ответила тетя. – Заходи!
Тетя направилась к кухне[44 - Характерный для Западной Грузии жилой дом (ода) обычно строится двухэтажным. В нижнем этаже расположена кухня, в верхнем – жилые комнаты.], Датико последовал за ней, а я снова прилег и взглянул на дерево, где только что сидела кедровка. Но ее и след простыл.
Я встал и пошел на кухню. Бригадир, горячо о чем-то толковавший с тетей, при моем появлении умолк. А тетя так и осталась сидеть – обхватив руками колени и уставившись в затухающий в камине огонь.
Бригадир достал из кармана кисет, свернул цигарку, прикурил от тлеющей головешки. В кухне запахло горьким, вонючим табаком.
– Сосойя, будь другом, дай напиться! – попросил меня бригадир.
Я взял кувшинчик с водой.
– Да нет, принеси-ка свеженькой!
Я вышел во двор.
Когда я вернулся, Датико опять о чем-то говорил тете и опять вдруг замолчал.
Я налил воду в стакан, подал бригадиру.
Он нехотя выпил.
– Налить еще?
– Нет, спасибо.
– Чего там! Налью еще…
Тетя улыбнулась.
– Нет, нет, достаточно! – Датико помолчал, потом вдруг обратился ко мне: – Сосойя, посмотри, на кого это там собака лает?
– А пусть себе лает… Если гость, позовет.
Датико помялся. Потом решился:
– Слушай, Сосойя, будь человеком, выйди на минутку, дай поговорить с Кето!
– А я мешаю? Говори при мне! – ответил я и уселся так прочно, что сдвинуть меня с места смогли бы разве только вместе со стулом.
– И это ты называешь уважением младшего к старшему, хозяина – к гостю?! – Бригадир взглянул на меня так, что я понял: не будь здесь тети, он с удовольствием оборвал бы мне уши.
– Какой ты гость? Торчишь здесь каждый божий день!
– Замолчи, Сосойя! – прикрикнула на меня тетя.
– На то я и бригадир, чтобы навещать всех членов своей бригады, – объяснил Датико.
– Вот и прекрасно! Навестил нас, теперь ступай к другим!
– Чего это он грызет меня, Кето? – обратился Датико к тете.
– Говори, Датико, что у тебя за дело?
– А вот что: завтра после полудня наша бригада едет в Мерия… Будем кукурузу мотыжить… Может, отпустишь парня? Как-никак помощник… Понял теперь, почему я пришел? – обернулся бригадир ко мне.
– Понял! – огрызнулся я.
Тетя опять улыбнулась. Потом она встала, подошла к камину, сбросила с кеци[45 - Кеци – круглая глиняная сковородка для выпечки мчади.] жестяной лист, покрытый слоем горячих углей, проверила, испеклось ли мчади, завернула его в полотенце и положила на стол. Затем достала из бочонка головку сыра покрупнее, отжала ее и положила на мчади.
Поняв, что тетя готовит мне завтрак в дорогу, Датико улыбнулся.
– Договорились, значит?
– Договорились, – ответила тетя, – а теперь… извини, Датико, дела у меня…
Датико направился к двери. Переступив порог, он обернулся и сказал:
– В полдень соберемся у почты. Придешь туда, Сосойя, ладно? И перестань, ради бога, дуться на меня! Что нам с тобой делить, а? Ну как, помирились?
Я кивнул.
– А трудодень ему я выпишу полный, как всем, – сказал Датико тете.
– Как знаешь.
Бригадир ушел.
Я вышел на двор, взял прислоненную к мушмуле мотыгу, отнес ее к ручейку и опустил обухом в воду. Тетя вынесла из кухни лампу, прикрыла дверь, продела в петлю запора палочку, и мы поднялись ночевать в оду.
Моя тетя – преподавательница грузинского языка. Она самая образованная и красивая женщина в нашем селе. Зовут ее Кетеван, Кето, и она как две капли воды похожа на Матерь Божью Марию, изображенную на нашей иконе (икона эта давно уже хранится в нашем старом сундуке). И поэтому, наверно, никто до сих пор не осмелился признаться тете в любви. Так и ходит она в незамужних девках. Я очень люблю свою тетю и боюсь, чтобы она не вышла замуж. Тетя, видимо, догадывается об этом и потому не спешит с замужеством. Иначе за чем же дело стало?
Я лежу навзничь в своей кровати, и сна ни в одном глазу.
– Тетя, – зову я шепотом.
– Ну?
– Спишь?
– Чего тебе?
– Отчего это Датико-бригадир заладил каждый день ходить к нам?