скачать книгу бесплатно
– Не важно, не бери в голову.
– Капитан завтра обещал показать мне макинерию.
– Мило с его стороны.
Оба повернулись направо, где из кабины N вышел на обзорную палубу Гистей. Легко поклонился; они поклонились в ответ. Затем он начал что-то напевать под нос, ритмично покачиваясь на пятках. Отец с сыном вернулись внутрь.
Письмо эстле Амитаче не касалось того, на что Иероним надеялся. «Может, смогу помочь твоей дочери. Приду после заката. Разрешишь? Пошли слугу». Ну да, она ведь видела, как под конец обеда девушка позеленела и сбежала из-за стола; и видела ее после, в коридоре, согнувшуюся пополам. На ужин Алитэ уже не пришла, и Амитаче, должно быть, начала расспрашивать. Ей и вправду есть до этого дело или просто хочет втереться ко мне в доверие, замылить глаза? Он послал Антона.
Шулима появилась вместе со своей невольницей, черноволосой девушкой римской морфы, с длинными стройными конечностями и белоснежной улыбкой. Завия деликатно разбудила Алитэ. Господин Бербелек вопросительно глянул на Шулиму. Та указала на балконную дверь.
Уже было весьма холодно, женщины укутались в шали, Иероним набросил хумиевое пальто. На носу и корме горели масляные лампы, а сквозь узкие окошки изнутри падал свет из кабин – но едва Авель закрыл за собой дверь, объяла их густая ночь.
Ночь, но прошитая, однако, красно-золотым лунным сиянием. Луна была полной, тяжелый пирокийный фонарь, подвешенный посреди небосклона – если смотреть прямо на него, почти ослеплял. Гистея, видать, и вправду ослепил, вавилонянин стоял неподвижно, опершись спиной о стену, глаза широко открыты, по подбородку стекала слюна.
– Спит, – пробормотал Авель.
– Оставьте меня, – стонала не проснувшаяся еще Алитэ, – в чем дело, даже выспаться не дадут, Авель, ну скажи им —
– Ш-ш. – Шулима обняла Алитэ, склонилась к ней; второй рукой легонько взяла ее под подбородок, обернула ее лицо к луне. – Смотри, – шептала, – она не недвижна, она плывет, мы все плывем с ней вместе, волна на волне, на волне, ты не можешь сопротивляться, не можешь противиться, плывешь вместе с нею, плывешь вместе с нами. Возьми.
Завия, исчезнувшая на миг, появилась теперь с металлической миской, до половины наполненной водой. Подала ее Алитэ. Девушка, моргая, посмотрела на Авеля, на отца, на Шулиму, на миску, снова на Шулиму и не без колебания приняла посудину.
Эстле Амитаче отступила от Алитэ.
– Вытяни руки, – сказала она. – Отодвинься от стены, ты стоишь на своих ногах, ничто тебя не опрокинет. Погляди на ее отражение. Ты плывешь. Не отводи взгляд! Плывешь, не можешь опрокинуться. Она совсем не тяжела. Возносишься на чистых волнах. Покой. Тело знает. Смотри.
Господин Бербелек сложил руки на груди, стягивая полы пальто.
– Что это за гоития? – прошипел он Шулиме. – Чары хороши для простонародья, ты ведь не веришь в такие глупости.
– Ш-ш, – та даже не повернула головы. – Никаких чар. Только не говори, что не учил своих солдат каким-то простейшим способам обманывать жажду, игнорировать боль, противиться страху. Всегда найдутся приемы, позволяющие нам приноравливать свою форму под обстоятельства. Человек – оттого человек, что меняется согласно собственной воле, это правда, но не значит ведь, что все мы равны божественному представлению о нас. Это не так уж и просто. Нужно уметь обманывать себя, себе врать. Не мешай, эстлос.
Алитэ стояла, всматриваясь в отражение Луны в серебряной воде округлой миски, держала ту на высоте груди, длинные темные волосы ниспадали прямыми прядями – и впрямь ли не отводила взгляд от светлого отражения или уснула так, загипнотизированная, она – и какоморфный вавилонянин, только что она стояла сама, босыми стопами на деревянной палубе, ноги сгибались, прежде чем свинья заколышется, вперед, назад, в стороны, Луна не выплеснется из миски, не имеет права, они плывут на одной волне.
Авель кашлянул, господин Бербелек поднял глаза. В какой-то момент, пока они не смотрели, из своей кабины вышла библиотекарь академии. В неподвязанном гиматии, с надгрызенным яблоком в ладони, теперь она глубоко вдыхала свежий ночной воздух, опершись спиной о дверь. Гистей стоял от нее справа, рядом, но, конечно, она наблюдала не за ним, а за устроенной Амитаче мистерией воды и Луны. Иероним на миг перехватил взор неургийки: трезвый, сосредоточенный взгляд.
– Х-х-холодно, помри оно все, – пробормотал Авель, стуча зубами, и скрылся в своей кабине.
– Долго ли еще? – спросил господин Бербелек.
Амитаче подняла руку, широкий рукав темного платья сполз вниз.
– Тише, прошу.
Может, сыграл свою роль этот претенциозный ритуал, и Алитэ сумела наложить на себя столь сильную морфу физиологии, а может, подействовали зелья Портэ – в любом случае, назавтра морская болезнь исчезла без следа. Обед девушка съела с изрядным аппетитом, выказывая искренний интерес к Забахаю, усердная адептка искусства флирта и соблазнения. Шулима послала Иерониму понимающую улыбку; тот не ответил, как всегда сидел молча. Впрочем, и так сразу же возникла громкая ссора между Вукатюшем и Гайлом Треттом. Как можно было понять из проклятий этого последнего, он обвинял гота в гнусных намерениях относительно своей жены. Купец сперва реагировал смехом, что еще сильнее раздражало господина Третта; тот бросился на гота через стол. И снова капитану пришлось вызывать дулосов, те развели драчунов по их кабинам. Остальные пассажиры следили за инцидентом с едва скрытым весельем; даже сама госпожа Третт с трудом сдерживала смех.
После обеда Азуз Вавзар собрал желающих на короткую экскурсию по аэростату. Авель и дети Треттов постарались, конечно, сунуть нос в каждый закуток свиньи; Урчу и Иерониму хватило и визита в макинерию. Помещение было тесным, как и все на аэростате, и при этом почти полностью занятым сложным артефактом из металла, ликота и твердоморфированного стекла, непрестанно трясущимся – именно от него по аэростату растекалась эта раздражающая дрожь. Изнутри конструкции доносились шипение, бульканье, писки и удары, будто в тех трубах, ящиках и ретортах носилось стадо разъяренных даймонов. Вошедшие – а Вавзару пришлось сперва отпереть полдюжины засовов и защелок – не стали закрывать за собой дверь, поскольку сразу же изошли потом, температура и влажность были достойны римских бань.
Капитану пришлось повысить голос, чтобы его услышали, южный акцент в его разбавленном греческим окском сделался еще более отчетлив. Слова свои он обращал к самым младшим, объясняя все совершенно как детям, склонившись и чуть не на корточки присев перед маленькими сыновьями Треттов.
– Вся Материя состоит из четырех элементов: Огня – пироса, Воды – гидора, Воздуха – аэра, и Земли – ге. Для объектов земных – в отличие от тел небесных, о которых говорят, что те состоят из некоего пятого элемента, пемптон стойхейон: ураниоса, эфира – для объектов земных естественным состоянием является покой. Всякий предмет стремится занять соответствующее ему здесь место: катящийся камень, падающий дождь, возносящийся дым. Земля тяготеет к самому низу, над ней Вода, над ней Воздух, над ним Огонь. Вы наблюдаете это всякий день. Бросьте камень в озеро – и он погрузится на самое дно. В закрытом сосуде вода всегда опустится вниз, воздух соберется наверху. Огонь же стремится вверх, сквозь воздух. Это – естественное движение. Но бывает и движение неестественное, вынужденное, что продолжается лишь столько, сколько длится принуждение: движения людей и зверей, движимые ими предметы. Человек, как единственное существо, понимающее суть реальности и могущее гнуть ее по своему желанию, способен менять Форму не только себя самого, но и других объектов: ремесленник, превращающий кусок земли в кувшин, агроном, создающий новые виды растений. Их, обладающих исключительно одаренной волей, мы зовем демиургосами, керос гнется под их усилиями особенно легко. Тех, кто в силах навязать Материи окончательные Формы, к которым она с этого момента станет стремиться даже при отсутствии воздействия, навсегда пойманная в сети нового совершенства, – тех мы зовем текнитесами. Текнитес Воздуха изменил здесь морфу небольшого количества пойманного аэра таким образом, что теперь его естественным состоянием стало движение, как движение звезд и планет, и он отныне кружит бесконечно, надувая паруса ветряка. Ветряк же принуждает аэростат двигаться вперед, и, пока он крутится, «Аль-Хавиджа» в силах лететь даже против воздушных течений. Еще проще чем Воздуху, Форму эфирного движения можно навязать Огню, но пирос почти невозможно использовать в устройствах. Эфир же невозможно притянуть к Земле и включить в некую макину; правда, говорят, что его умеют использовать лунники. В четвертом веке Александрийской Эры Герон из Александрии сконструировал подобную паровую макину, но ее приходилось постоянно подогревать, кипятить воду и кормить огонь. А наш автоматон называется пневматоном, его изобрел великий воденбургский софистес Ирэ Гаук, вы, верно, о нем слышали. Говорят, в Гердоне пневматоны используются и для передвижения поверхностью Земли, хотя это наверняка не так выгодно и намного медленнее, чем путешествие на спине животного или в экипаже. Так и пневматоновые морские суда более медленны и менее надежны, чем суда, которые ведут демиургосы и текнитесы Воды и Воздуха. А значит, в конечном итоге именно Форма человека, антропоморфа, всегда побеждает.
Господин Бербелек без слова вышел. В коридоре-хребте разминулся с Завией: оглянувшись на него, рабыня скрылась в ванной комнате.
Алитэ не заинтересовалась секретами аэростата, ее пригласила к себе эстле Амитаче. Господин Бербелек дал согласие, когда дочь об этом спросила, поскольку не мог ей запретить, после вчерашней ночи Форма между ним и Шулимой совершенно исключала отказ. Позже расспросил Алитэ, что они делали. Дочь пожала плечами:
– Разговаривали, играли в шахматы, она позволила мне примерить свои украшения. Ничего такого.
Но господин Бербелек знал, что все именно так и начинается, наиболее безоружны мы в скучной повседневности.
Вечером его навестила неургийка. Звали ее Магдалена Леес. Якобы хотела извиниться за свое вчерашнее поведение, но Иероним ощущал за ее попытками втянуть его в откровенный разговор некое скрытое намерение, конкретную цель. Они не были знакомы, случайные попутчики, что же она имела в виду? Тот ночной ритуал? Он не позволил ей создать узы близости, сослался на необходимость поработать над корреспонденцией. Портэ все время стоял в углу кабинета, смотрел, слушал, холодный контрапункт для беспомощных попыток женской сердечности.
Ужин прошел спокойно, все молчали, господин Бербелек не выделялся. Пожелав им доброй ночи, капитан объявил, что завтра они будут проходить мимо Короля Бурь, следует погасить все лишние лампы, спрятать масло, крепкий алкоголь, легковоспламеняющиеся субстанции, внимательней с махорниками.
Когда пассажиры возвращались в кабины, Амитаче ненадолго задержала Иеронима и Ихмета.
– Мы еще не решили насчет подробностей вашего быта в Александрии. Летиция наверняка пригласит вас в свой дворец; я приглашаю вас от ее имени. Ведь не откажете? Эстлос? Господин Зайдар?
Нимрод глянул на Бербелека, как бы спрашивая, но Иероним стоял достаточно близко, чтобы его объяла корона охотника, он сразу же понял контекст. Под одной крышей! Доступ днем и ночью! Впусти хищника в загон! Пригласи вампира! Жертве не отказывают.
– С радостью.
Раздеваясь ко сну, господин Бербелек задумался над мотивами перса. Тому, что Зайдар склонял его к быстрому нападению, убийству, что упреждало бы убийство, – удивляться не стоило, такова его природа, он был тем, кем был, нет нужды искать лишние мотивы для волка на охоте: он волк, охотится. Но. Но. Представим, что перс соврал, что не видел тогда Шулиму в свите Чернокнижника, что он вообще не был в Херсонесе, что это некая шутка, месть, заговор…
Иероним тут же поймал себя на мысли: не хочу ему верить, слишком глубоко я погрузился в антос Амитаче, еще немного – и не поверю ни в одну ее подлость, пусть бы даже увидел ту собственными глазами; то есть, конечно, поверю, но это не будет значить ничего, куда важнее окажется улыбка Шулимы, ее тихое удовлетворение, удовольствие от моего поведения, я прощу все.
Но кто же прав? На чьей стороне резоны? В столкновении Форм разум и логика ничто, здесь, от начал мира, лишь одна мера: сила. Между Зайдаром и Амитаче, как между молотом и молотом, – приму такую форму, как ударят. Правда, как господин Бербелек, вот стратегос Бербелек, тот бы сумел —
Крик, рев, предсмертный, получеловеческий, полузвериный, пронзил стены кабины и заставил Иеронима вскочить. Это снаружи, с балкона – он ринулся к дверям, прежде чем успел подумать – так кричат, когда шрапнель пронзает внутренности, пуля ломает кость. Был он бос, в одних штанах, открывая дверь, споткнулся о порог, выругался, потеряв равновесие, и проехался виском по косяку. Дезориентированный, выпал на обзорную площадку.
Холодный ветер моментально привел его в чувство. Господин Бербелек прищурился; выскочив со света во тьму, он видел все вокруг в двухмерных тенях. Палуба была пуста – оглядел ее от кормы до носа, а когда повернул голову снова, палуба уже не пустовала, из своей кабины, последней в ряду, ?, вышел Ихмет Зайдар. Одетый в разноцветную шелковую джибу, одной рукой он придерживал ее полы, вторую протянул внутрь за лампой, затем поднял ее. Свинья легонько покачивалась, тени танцевали, разогнанные желтым сиянием. Ихмет указал на сетку безопасности слева от себя. Приблизились, встретившись у кабины М. Ликотовое плетение было здесь разрезано, в сети зияла вертикальная дыра длиной в добрых четыре пуса, обрезанные края сплетений трепетали на ветру волокнистой бахромой.
Отворились еще двери, появились еще пассажиры: охающий Кистей, Авель и Алитэ в поспешно наброшенных пелеринах, Портэ и Антон, наконец, двое оставшихся вавилонян и Шулима. Только Вукатюш, Магдалена Леес и семейство Третт не заинтересовались причинами ночного переполоха.
В этой суматохе, где все проталкивались поближе к источнику замешательства, хватило бы одного резкого подскока аэростата, чтобы кто-нибудь выпал в разрез, самого Иеронима уже несколько раз толкали в ту сторону, балкон был узковат.
– Что случилось?
– Кто кричал?
– Вы не были бы столь любезны не топтаться мне по ногам?
– Кто-нибудь может мне сказать…
– Эстлос! С тобой ничего…
– Господин Зайдар, не можете ли вы…
– Кто-то разрезал, вы же видите.
– Он в крови.
– Д-д-думаю, что з-з-здесь…
– Но кто кричал?!
Шесть голосов, два языка, вся шкала эмоций, от истерики до иронии. Господин Бербелек ждал, когда появится капитан Вавзар и установит порядок, однако араб все не шел; появились только двое дулосов, остановились позади в замешательстве, не зная, что предпринять. Иероним, впрочем, оказался здесь чуть ли не самым низкорослым, не мог увидать над головами собравшихся, кто там еще прибежал. Вцепившись одной рукой в сетку, второй оттолкнул склонившегося к разрезу Урча.
Перехватил короткий взгляд Портэ. Старый слуга указывал на его голову.
– Кровь, эстлос.
Господин Бербелек дотронулся до лба, в этот момент «Аль-Хавиджа» легонько наклонилась, вавилонский гвардеец обрушился на него всей тяжестью. Господин Бербелек оттолкнул его, ткнув локтем под ребра.
– Тихо! – рявкнул он. – Все! По своим каютам! Зайдар, останься. Вы! К капитану. Ну!
В мгновение ока все выполнили его приказы.
Когда он остался на балконе с нимродом, то наклонил перед ним голову.
– Посвети. Рана, чувствую кровь. Погляди.
– У-у, довольно глубокий разрез, кажется, кость видна. Затупленным острием. Это он?
– Что? Кто?
– Когда убегал.
Оба взглянули на разрезанное плетево. Господин Бербелек пропустил между пальцами одну из нитей.
– Ликот, – пробормотал задумчиво.
Ликотовые деревья, выморфированные из дуба и кедра в столетних садах славнейшего текнитеса флоры, Филиппы из Галлии, ценились из-за невероятной крепости и легкости их волокон. Ликот часто использовали вместо твердых металлов, когда важным критерием материала оказывался его вес, – чтобы не ходить далеко, гнездо на воздушной свинье на три четверти построено из ликота. Ликотовая сетка практически неразрезаема, нет ножей столь острых и людей столь сильных.
Господин Бербелек в раздумьях дотронулся до раны на голове, поднял глаза на нимрода.
Ихмет заморгал, дернул себя за бороду.
– Не я, – прошептал он. – Это не я.
Только это и успел, поскольку уже подбегал капитан Вавзар вместе с тремя дулосами и задыхающимся демиургосом метео.
– Прикажешь рабам проверить всех пассажиров и членов экипажа, – сказал арабу господин Бербелек, прежде чем тот успел открыть рот. – Пусть спрашивают, где те были, когда услышали крик, и кто это может подтвердить. Выдели людей, чтобы хоть как-то залатали эту дыру, у нас дети на борту. И пришли мне в кабину чистые бинты, я пойду умоюсь. Дулосам доложиться моему слуге. Ты спал?
– Да.
– Понимаю.
Господин Бербелек вернулся в свою кабину. Шипел на каждом шагу. Позже взглянул на ноготь большого пальца левой ноги. Тот был черным от выступившей крови. С обмытой и перевязанной головой, Иероним исследовал фрагмент косяка, о который стукнулся (на нем остался размазанный красный след). Никаких острых граней, щепок, торчащих гвоздей; ровно заглаженное дерево.
Портэ пересказал принесенную дулосами информацию. Господин Бербелек послал его за капитаном. Вместе они вошли в кабину М. Кровать расстелена, лампы горели, на столе лежали две книги, стоял кубок с вином, оно немного расплескалось. Проверили багаж. Не было штанов, в которых пассажирку видели днем; и наверняка одного из гиматиев или рубахи, но этого не скажешь наверняка.
– Ее точно нигде нет? – спросил Иероним.
Измаилит покачал головой:
– Обыскали каждый закуток «Аль-Хавиджы», эстлос.
Зачем кому-то убивать Магдалену Леес, библиотекаря воденбургской академии? Ради денег? Ха! Теоретически она могла выпрыгнуть сама, но это делало бы ее самоубийцей, а такого изъяна Формы он в ней не заметил. Значит, кто-то ее убил, разрезал ликотовую сеть и вытолкнул Магдалену из аэростата. Знала ли она раньше кого-нибудь из пассажиров «Аль-Хавиджы»? Даже если и так, то оба отлично это скрывали. Но зачем бы случайному попутчику ее убивать? Причине, стало быть, пришлось бы появиться за полтора дня с начала путешествия. А приняв во внимание, что в первый день женщина напилась… Сегодня пришла ко мне, хотела что-то узнать, хотела создать между нами Искренность; я вбил ей ту Форму в глотку. И теперь она мертва. Библиотекарь.
Иероним снова вышел на балкон. Они летели за ветром, воздух оставался почти спокоен, из-за туч вышла Луна. Раб трудился над поврежденной сетью, связывал ее ликотовыми нитями. Увидев Иеронима, преклонил колено, низко опустив голову.
Господин Бербелек взглянул вдоль ряда закрытых дверей; везде еще горел свет, мутные проблески сочилось сквозь узкие оконца.
– Почти посредине, не смог бы сбежать вокруг, в коридор, носовой или кормовой; у него оставалось не больше двух-трех секунд, прежде чем я вышел. Я увидел бы его – или хотя бы услышал.
– Ты прав, эстлос, это должен быть кто-то из этих кабин, – сказал Вавзар. – Кто здесь, м-м, господин Зайдар, господин Гистей, мхм, твои дети, эстлос, и, мхм, твои слуги.
– Глупишь. Где бы он мог укрыться проще всего? Где ближайшее укрытие? – Господин Бербелек указал на двери, перед которыми они стояли. – Он прекрасно знал, что кабина Леес пуста.
– Ах. Верно. А после он мог пройти срединным коридором в свою кабину и выйти из нее как ни в чем не бывало.
Господин Бербелек покачал головой.
– Не думаю. Завтра нужно будет опросить пассажиров. Если кто-то видел его выходящим из кабины жертвы… Он или перебежал сразу же – и ему повезло, или же ждал. Некоторые не показались вообще.
– Господин Третт и господин Вукатюш —
Господин Бербелек поднял руку.
– Нет, и ничего подобного ты не будешь рассказывать. – Он повернулся к рабу. – Ты! Ведь выпорю.
Дулос заткнул уши и закрыл глаза.
– Ничего не слышал, ничего, ничего, – повторял он, склонившись.
Господин Бербелек кивнул капитану.
– Доброй ночи.
– Доброй ночи, эстлос.
Иероним вернулся в кабину Магдалены Леес. Что она делала в тот момент? Вышла на балкон вдохнуть ночного воздуха или, например, поговорить с убийцей? Он, должно быть, пришел, постучал, нельзя ли на пару слов, вы ведь еще не легли, не займу много времени, может, здесь, не стану входить в кабину одинокой женщины, – и когда она отвернулась…
За чем убийца ее застал? Она налила себе вина. Господин Бербелек понюхал. Дешевое розовое. Любит вино, мы все это знаем. Любила. В любом случае, этого не успела выпить. Книжки. Открыл первую. «Пятая война кратистосов» пера Орикса Брита. Полистал. Никаких закладок, пометок. Судя по виду, читали ее нечасто. Раскрыл вторую. Не узнал алфавит, предэллинская пиктография, немного символов, упрощенных почти до букв, но также и вдосталь более сложных образов, голова, рога, конь, повозка, корабль, река, крыло, волна. Кто печатает такие вещи? Это ведь не окупается. Полистал, задерживаясь на гравюрах. Фронтон дворца. Какая-то треугольная площадь. Женщины в кафторских платьях, по крайней мере – с открытой грудью и тонкими талиями (гравюры были нелучшего качества). Мужчина с головой льва, мужчина с головой птицы. Топор с двойным острием. Танцующие люди, нагие. Бык. Воитель в набедренной повязке, с копьем и овальным щитом. Земледелец в поле, склоненный над плугом. Женщина с —
Господин Бербелек придвинул книгу ближе к лампе.
