скачать книгу бесплатно
На этом фоне Бисмарк еще больше стал опасаться того, что Пруссия откажется от политики нейтралитета и перейдет в стан противников России. В донесении Мантейффелю 15 февраля 1854 г. он писал: «Было бы страшно, если бы мы искали перед надвигающейся бурей защиту в том, чтобы привязать наш нарядный и приспособленный к длительному плаванию фрегат к старой изъеденной червями австрийской посудине»[205 - Bismarck an Manteuffel. 15. II. 1854 // GW. Bd. I. S. 427.]. Целью такого «длительного плавания» прусского «фрегата», конечно же, являлся далекий германский горизонт, быстро достичь который мешала та самая австрийская «посудина». Даже в недружественной Пруссии Саксонии отмечали, что «вот уже несколько лет <…> королевское прусское правительство постоянно демонстрирует своей целью слияние своих собственных интересов с интересами Германии»[206 - Beust an K?nneritz. 28. II. 1854 // GLA Karlsruhe. 48 / 1601. Weisung. Abschrift; см. также: QGDB. Bd. 2. S. 787–788.].
Для Бисмарка было важно узнать отношение России к занимаемой Пруссией позиции. Из личных бесед с российскими дипломатами во Франкфурте он сделал вывод, что «Россия находится в лучших отношениях к нам, нежели к Австрии, и еще будет пребывать в них», несмотря на поведение германской прессы и, что более удивительно, отклонение российского проекта сохранения германскими государствами нейтралитета. В феврале 1854 г. Орлов в Вене и Будберг в Берлине вели переговоры с германскими правительствами о подписании проекта протокола, по которому Пруссия и Австрия соглашались соблюдать строгий нейтралитет, а остальные 3 державы становились гарантами целостности их территории. Когда Франц-Иосиф потребовал от Орлова гарантий того, что в результате русско-турецкой войны не произойдет восстание христианских народов, российский представитель их предоставить не смог. В донесениях в Берлин Бисмарк, ссылаясь на российского уполномоченного Глинку, также сообщал о том, что «российское военное руководство не может отказаться от преимуществ, которые обеспечивали бы ему симпатии греко-славянского населения и возникающие на их основе национальные выступления»[207 - Bismarck an Manteuffel. 23. II. 1854 // GW. Bd. I. S. 429.].
Опасность возмущения восточных провинций империи побудила Франца-Иосифа отклонить предлагаемый Россией проект, что подтверждало отказ от политики «доброжелательного нейтралитета» лета 1853 г. Переход Австрии в стан противников России стал очевидным. Пруссия фактически тоже отклонила предложения России. Ее положение, однако, отличалось от австрийского. Если Франц-Иосиф заявлял, что будет руководствоваться интересами своей монархии, то Фридрих-Вильгельм IV подчеркивал, что не даст вовлечь себя в войну против России[208 - Чичерин Г. В. Исторический очерк. С. 53.].
Бисмарк был удивлен таким исходом миссии графа Орлова, но считал его положительным для интересов Пруссии, поскольку она не разрывала отношения с Россией. В письме Мантейффелю он повторял: «Не вижу никаких мотивов, чтобы каким-либо способом умышлено увеличивать между нами и Россией трещину, которая и могла непреднамеренно возникнуть при расхождении в наших интересах»[209 - Bismarck Manteuffel. 23. II. 1854 // GW. Bd. I. S. 429.].
Однако на фоне вступления 27 марта 1853 г. в русско-турецкую войну Великобритании и Франции дипломатическая «трещина» между двумя странами, которой так боялся Бисмарк, стала увеличиваться. Этому также способствовало подписание четырьмя державами нового венского протокола 9 апреля 1854 г.[210 - Подтверждались достигнутые 5 декабря 1853 г договоренности о коллективных обязательствах по сохранению территориальной целостности Османской империи, и о признании status quo ante bellum составной частью европейской системы равновесия сил.] (вошедшего затем в основу Парижского трактата) и выгодного австрийской стороне[211 - См.: Buol an Rechberg. 31. X. 1855 // HHStA Wien. Bundespr?sidialgesandtschaft Frankfurt 24. Instruktion. Beh?ndigte Ausfertigung; см. также: QGDB. Bd. 2. S. 367–369.] австро-прусского союзного договора 20 апреля 1854 г., против которого выступила Россия[212 - Зайончковский А. М. Восточная война. Т. II. Часть II. С. 149–150.].
В этой связи представляется важным обратить внимание на две диаметрально противоположные точки зрения в отношении договора 20 апреля, вернее, его значения для Пруссии. Так, прусский принц Вильгельм писал своему брату, Фридриху-Вильгельму IV: «Пруссия при этом не должна забыть, мне бы этого хотелось, что договор 20 апреля был подписан ею как великой державой, в интересах Европы, что Германия была лишь приглашена присоединиться к нему, что тем самым европейские интересы стоят для Пруссии на первом месте, а (интересы – В. Д.) Германии – лишь на 2-м месте»[213 - Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV. 12. XI. 1854 // WWB. S. 486.].
Разительно отличалась от такой точки зрения позиция Бисмарка. Прусский дипломат считал ошибочным культивировать образ великий державы фактом участия в подписании европейского договора, положения которого не соответствовали истинным государственным интересам Пруссии. Не видимость участия в европейских делах, а отстаивание собственных целей в международных отношениях соответствовало, по мысли Бисмарка, статусу великой державы. В этой связи прусский дипломат полагал, что договор 20 апреля противоречил государственным интересам Пруссии, поскольку осложнял прусско-российские отношения. В наброске сообщения, предположительно, Мантейффелю, он писал следующее: «Устье Дуная представляет для Германии очень малый интерес. Адриатическое море, господство Англии над Ионическими островами и Мореей – в 10000 раз меньше»[214 - Bismarck. Randbemerkungen zu dem Berichtsentwurf. 27. IV. 1854 // GW. Bd. I. S. 447.].
В своих воспоминаниях Бисмарк делился разработанным им в то время контрпланом: «Выставить «66 тысяч человек <…> не у Лиссы, а в Верхней Силезии, чтобы наша армия могла перейти одинаково легко как русскую, так и австрийскую границу, в особенности, если мы не постесняемся и выставим негласно гораздо более 100 тысяч человек. Имея в своем распоряжении 200 тысяч человек, его величество был бы в тот момент господином всей европейской ситуации, мог бы продиктовать условия мира и занять в Германии положение, вполне достойное Пруссии»[215 - Отто фон Бисмарк. Воспоминания. Т. 1. С. 148–149.].
Этот план учитывал и российские интересы. Бисмарк писал, что расквартированная русская армия в 200 тысяч человек могла быть переброшена в Крым, «она бы приобрела решающее влияние на создавшуюся там ситуацию, но положение на австрийской границе не позволяло осуществить такой поход». Русская и австрийская армии стояли на границе друг против друга, блокируя взаимные передвижения. И хотя в таком случае «Пруссия имела возможность дать своим содействием перевес любой из них»[216 - Отто фон Бисмарк. Воспоминания. Т. 1. С. 149.], Бисмарк считал, что, вне всякого сомнения, логичным было бы выступить на стороне России. Он писал Мантейффелю: «Необходимо всеми средствами оградить нас от любого выступления против России, поскольку с первым пушечным выстрелом в ее сторону мы окажемся в зависимости от возможности договоренности между Парижем и Петербургом»[217 - Bismarck an Manteuffel. 25. IV. 1854 // GW. Bd. I. S. 442.].
Берлин стал обращать все больше внимания на Россию с лета 1854 г., когда возросла угроза военного столкновения входящих в Придунайские княжества австрийских войск с отступающей из Силистрии российской армией. Бисмарк писал, что «номер выигрышного лотерейного билета можно вычислить с большей точностью, нежели ответ на вопрос, будет ли война или нет»[218 - Bismarck an Bruder Bernhardt. 29. VI. 1854 // GW. Bd. XIV. Teil. I. S. 361.]. «Тот, кто сейчас думает об отдыхе, – писал он сестре, – будет рассматриваться как совершивший покушение на всемирно историческую задачу германской конфедерации»[219 - Bismarck an Schwester Malwine. 28. VI. 1854 // WiA. Bd. II. S. 21.].
Наметившийся отказ Пруссии от участия в невыгодном для нее конфликте с Россией был усилен новостью о том, что Горчаков представил в Вене российский проект мирного урегулирования конфликта. Этот проект удовлетворил Берлин[220 - Зайончковский А. М. Восточная война. Т. II. Часть II. С. 155.], после чего Пруссия отказалась участвовать в конференции великих держав по рассмотрению российских предложений. По словам Чичерина, «Пруссия вышла из дипломатической коалиции <…> Это было поворотной точкой для Пруссии. С того момента началось положение обособленности»[221 - Чичерин Г. В. Исторический очерк. С. 69.].
Исключительную правильность такого поведения Пруссии Бисмарк сравнивал с ошибочной, по его мнению, политикой Австрии. Он писал Мантейффелю: «Любая концессия, добытая Австрией у России силовым путем, заставит Россию ждать момента, когда она сможет взять реванш, будучи союзником врага Австрии»[222 - Bismarck an Manteuffel. 16–17. VI. 1854 // WiA. Bd. II. S. 18.].
Осенью 1854 г., когда в европейской политике шло обсуждение французского проекта «4 пунктов» для вступления России в мирные переговоры, сообщения Бисмарка о России и Восточной войне стали более редкими. Однако о ключевых событиях войны он все же писал. В конце сентября он передавал в Берлин слухи, заполнившие все салоны Франкфурта, о возможной высадке объединенного контингента западных войск под Евпаторией в Крыму. Поражения русских войск в боях при Альме, под Балаклавой и Инкерманом заставили Бисмарка вопрошать в личном письме Герлаху[223 - Bismarck an Leopold von Gerlach. 13. X. 1854 // GW. Bd. XIV. Teil. I. S. 369.]: «Почему русские не имеют больше войск в Крыму? Там находится их единственное уязвимое место, а у них даже нет там флота, так что они должны приходить в ужас даже от трех турецких галер; на любом другом сухопутном направлении враг мог бы пройти без особых потерь 100 миль». Можно предположить, что Бисмарк был не в курсе тех внутренних трудностей, с которыми столкнулась Россия: устаревший российский флот и вооружение в целом, проблемы со снабжением армии и отсутствие железных дорог по стратегическим военным направлениям. Определенным укором звучали его слова: «Создается такое впечатление, что в самой России отсутствует необходимая для управления страной мудрость». Эту фразу можно считать оценкой Бисмарком того потенциала, с которым Россия вступала в войну. Он высоко ценил мужество российских солдат и народных ополченцев, однако с горечью писал о том, что «одной лишь отвагой невозможно устранить все недостатки». По его мнению, нельзя было рассчитывать лишь на храбрость русского народа в противостоянии с таким опасным врагом, которым являлась объединенная коалиция ведущих европейских государств.
Неудачный для Петербурга исход осенней кампании 1854 г. в Крыму, осада Севастополя, ухудшение дипломатического положения России «вынудили гордого российского самодержца скрепя сердце пойти на уступки»[224 - Россия и черноморские проливы. С. 150.], дальнейшие требования в адрес России, по мнению Фридриха-Вильгельма IV, были попросту бесчестными[225 - Friedrich Wilhelm IV an Wilhelm. 3. I. 1855 // WWB. S. 487.].
Такое изменение в поведении Петербурга, как считал принц Вильгельм, стало возможным лишь после того, как российский император увидел объединенную против России Европу. Такое единство предотвратило, с другой стороны, общеевропейскую войну, которая, как писал Вильгельм, разгорелась бы в 1855 г., используй Россия во второй половине 1854 г. в своекорыстных целях разлад между великими державами. В письме Фридриху Вильгельму IV прусский принц Вильгельм советовал не забывать отправную точку и цель Восточной войны. «Отправная точка, – писал Вильгельм, – высокомерное, несправедливое, чрезмерное требование России к Порте; конечная цель – задача Европы, чтобы Россия вышла из разразившейся вследствие этого войны не победительницей, не той стороной, за которой правда!»[226 - Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV 12. XI. 1854 // WWB. S. 486.] В противном же случае, по мнению принца Вильгельма, Россия продиктовала бы Европе свои собственные условия мира, а ее превосходство укрепилось бы не только над Центральной Европой, государства которой едва ли могли оказать действенное сопротивление российскому могуществу, но над всем континентом[227 - Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV 7. VI. 1855 // WWB. S. 501.].
Такой открыто враждебной в адрес России позиции вторило потепление в отношениях между Пруссией и Австрией, которое пришлось как раз на это время. 9 декабря 1854 г. Германский Сейм ратифицировал дополнительную статью к договору 20 апреля 1854 г. между Австрией и Пруссией[228 - Согласно этой статье, обе германские державы признавали 4 пункта основой для мирных переговоров, а Пруссия обязывалась защищать Австрию в случае нападения на нее в княжествах.], на что в очередной раз набросился с критикой Бисмарк, не перестававший тревожиться о перспективе втягивания Пруссии в противостояние с Россией.
Учитывая такое рвение Бисмарка в поддержании прусско-российских отношений, возникает искушение назвать его русофилом. Однако декабрьская переписка 1854 года с Мантейффелем впервые проливает свет на истинное отношение Бисмарка к России и роли прусского нейтралитета в войне. Слова прусского дипломата из письма 9 декабря 1854 г. не могут остаться без внимания: «Я не принадлежу к тем, кто идентифицирует наши интересы с российскими, напротив, Россия нам много задолжала. Окажись война с последней и для нас серьезной, я бы никогда не стал выступать против нее, если бы в перспективе борьбы стояла достойная нас награда»[229 - Bismarck an Manteuffel. 8/9. XII. 1854 // GW. Bd. I. S. 514.].
Можно было бы предположить, что Бисмарк таким образом стремился парировать уже появляющиеся на его счет в германской общественности обвинения в русофильстве. Однако эти строки подтверждают скорее глубокий государственный прагматизм Бисмарка, его макиавеллевскую приверженность следованию интересам своей собственной страны, ту самую политику, которую исследователи впоследствии назовут: «Realpolitik».
Цели и задачи российской политики в настоящий момент, по мнению Бисмарка, не представляли для Пруссии никакой опасности. Наоборот, перед Россией и Пруссией вставала одна общая проблема, на которую уже во время Крымской войны указывал Бисмарк и решение которой было возможно лишь совместными усилиями: польский вопрос.
Международное положение, в котором оказалась Россия в середине XIX в., отличалось от 1815 г., когда империя играла в Европе роль первой скрипки. Но даже если во время Венского конгресса польский вопрос грозил войной Англии, Австрии и Франции против России, актуализация этой проблемы в ходе Крымской войны осложнила бы положение России значительно. «Ослабление России, из-за которого она не смогла бы отомстить за себя, представляется мне возможным лишь в случае полного восстановления Польши»[230 - Bismarck an Manteuffel. 16–17. VI. 1854 // WiA. Bd. II. S. 18.], – писал Бисмарк Мантейффелю. Такая перспектива угрожала территориальной целостности не только России, но и самой Пруссии. В своем донесении 23 февраля 1854 г. Мантейффелю Бисмарк писал: «Независимая Польша только тогда перестанет быть решительным врагом Пруссии, когда мы пожертвуем для ее приданого те земли, без которых вообще не сможем существовать: земли по нижней Висле, Познань и все, что говорит в Силезии по-польски. Но даже и в этом случае мы бы не смогли быть уверены в мире с ними, возникни у нас затруднительное положение»[231 - Bismarck an Manteuffel. 23. II. 1854 // GW. Bd. I. S. 430.].
Для Австрии, по мнению Бисмарка, польская проблема наоборот была не так важна, чтобы жертвовать ради нее хорошими отношениями с Западом. Бисмарк опасался того, что, начав войну против России, Австрия едва бы смогла противостоять реализации английской и французской программ образования польского государства: «Эти проекты до сих пор так и не были отклонены в Лондоне и Париже, и они рано или поздно со всей решительностью могли выступить на первый план как единственное средство к ослаблению российского могущества»[232 - Bismarck an Manteuffel. 25. VII. 1854 // GW. Bd. I. S. 473.].
Восстановленная Польша предоставляла Англии, Франции и Австрии ряд преимуществ. Самое главное состояло в существенном ослаблении Пруссии и России в экономическом и военностратегическом планах. Независимая Польша стала бы самым преданным союзником западных держав и длительной гарантией от реваншистских планов протестантской Пруссии и православной России. В таком сценарии решения польского вопроса Австрия также могла рассчитывать на территориальную компенсацию в устье Дуная[233 - Bismarck an Manteuffel. 25. VII. 1854 // GW. Bd. I. S. 473.], а Франция обрести «гораздо более внушающее опасение превосходство, чем у современной России»[234 - Bismarck an Manteuffel. 16–17. VI. 1854 // WiA. Bd. II. S. 18.]. Подобной перспективе, по мнению Бисмарка, можно было противостоять лишь в тесном союзе Пруссии с Россией. Интересно, что еще накануне Восточной войны на такой вынужденный для Пруссии альянс, вызванный вероятностью восстания в польских землях, обращал внимание в разговоре с принцем Вильгельмом английский принц Альберт Заксен-Кобург-Готский[235 - Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV 27. VI. 1853 // WWB. S. 444–445.].
Такому прусско-российскому тандему способствовали происходившие в то время в международных отношениях изменения. 2 декабря 1854 г. Австрия заключила союзный договор с морскими державами
, по которому три договаривавшиеся державы обещали не заключать с российским императором никаких отдельных соглашений без общего предварительного обсуждения. «Ради Самого Господа Бога – не подписывайте!»[236 - Тарле Е. В. Крымская война. Т. II. С. 300.]– телеграфировал Мантейффель австрийскому министру-президенту графу Карлу Фердинанду фон Буоль-Шауэнштайну. Этот шаг оттолкнул от Австрии Пруссию, весь Германский союз и, фактически, перевел ее в статус врага России. Пруссия же была исключена западными державами из начавшихся в Вене переговоров. После этого Бисмарк впервые решительно писал Мантейффелю о возможном поведении Пруссии: «Я бы не считал отчаянной войну в союзе с Россией против трех держав, участниц договора 2 декабря»[237 - Bismarck an Gerlach. 21. XII. 1854 // WiA. Bd. II. S. 47.].
Справедливо предположить, что на это заявление Бисмарка оказали влияние события в Крыму. Англия и Франция продолжали втягиваться в войну против России, что давало Пруссии прекрасный шанс, оставшись наедине с Австрией, решить германский вопрос. Возможно, Бисмарк рассматривал вероятность совместного выступления против Австрии прусской армии и только что покинувших Дунайские княжества российских войск. Успех в этом деле предоставлял Пруссии гегемонию в Германии, а России открывал свободный путь на Балканы и давал стратегическую инициативу в войне.
Франкфуртские донесения начала января 1855 г. показывают, что Россия в планах Бисмарка стала своего рода разменной картой в отношениях с западными государствами. «Немотивированным и опасным явилось бы более тесное, нежели теперь, сближение с Россией. Было бы полезным для нашего влияния на развитие событий, если бы в разряд невозможного на западе не относили наше присоединение к России, а в Вене – нашу тесную, выходящую за рамки договора 2 декабря, связь с западом»[238 - Bismarck an Manteuffel. 1. I. 1855 // GW. Bd. II. S. 4.] – писал он Мантейффелю 1 января 1855 г. Эта же мысль повторилась и в письме Герлаху 6 января 1855 г.[239 - Bismarck an Gerlach. 6. I. 1855 // WiA. Bd. II. S. 52.]
Накал политических страстей в Европе остудило известие 18 февраля (2 марта) 1855 г. о кончине императора Николая I. Бисмарк был поражен случившимся и передал Герлаху, что «находящиеся здесь, равно как и во всей Германии политики поражены неисповедимостью Божьего решения <…> Невозможно скрыть чувство, обуявшее нас, когда дыхание Господа валит дубы»[240 - Bismarck an Gerlach. 7. III. 1855 // GW. Bd. II. S. 388.]. По-разному отреагировали представители великих держав. Австрийцы, «потирая руки, радовались быть освобожденными от „опасного врага“», англичане и французы рассматривали смерть императора как полезное делу мира[241 - Ibid. S. 388–389.]. Оценивая трагические события в России, Бисмарк с сожалением констатировал: «Скончавшемуся императору держать в руках военные настроения было гораздо легче, чем теперешнему»[242 - Ibid. S. 389.].
В течение всего 1855 г. Бисмарк писал о России и Восточной войне довольно редко. Часто в письмах Мантейффелю встречались фразы: «из Вены нет сообщений», «длительное время я не получаю никаких новостей о восточных событиях или европейских делах»[243 - Bismarck an Gerlach. 8. V 1855 // GW. Bd. II. S. 400.]. Часть вины в этом Бисмарк возлагал на русскую дипломатию в Германском союзе: «Российская дипломатия в обращении с германскими дворами проявляет нерасторопную, надменную медлительность, за исключением своих неотесанных варваризмов, с которыми она выступает при случае по отношению к малым дворам; сверх того – медведеподобные проявления снисходительной доброжелательности»[244 - Bismarck an Gerlach. 27. IV. 1855 // WiA. Bd. II. S. 66–67.]. Бисмарк советовал российской дипломатии брать пример с Австрии, представители которой находились, практически, при всех германских дворах.
Разочаровали Бисмарка действия российской дипломатии в отношении австрийского проекта мира, который Вена передала в конце декабря 1855 г. в Петербург через своего посланника графа Валентина фон Эстерхази-Галанта. Принимая во внимание почти ультимативный тон австрийского проекта мира, Бисмарк полагал, что «Нессельроде ответит на предложения Эстерхази каким-нибудь контрпредложением, иначе я буду считать его неотесанным человеком, который не знает, как сохранить тлеющий фитиль»[245 - Bismarck an Gerlach. 8. I. 1856 // GW. Bd. II. S. 426.]. Прусский принц Вильгельм, напротив, надеялся на уступчивость Петербурга, что свидетельствовало бы о триумфе германской внешней политики в сохранении Европы от продолжения войны[246 - Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV 25. XII. 1855 // WWB. S. 509.]. Нессельроде объявил 16 января 1856 г. о согласии российской стороны принять австрийские условия, включая нейтрализацию Черного моря. В Берлине понимали, что российскому императору такое решение далось очень трудно[247 - 24. M?rz 1856 // DLG. S. 406.]. Из донесений Бисмарка видно, что российские дипломаты[248 - Посланник России в Штутгарте В. П. Титов и российский посланник в Мюнхене граф Д. П. Северин.] во Франкфурте и германские политики[249 - Министр иностранных дел Баварии фон дер Пфорден, министр иностранных дел Вюртемберга барон фон Хюгель.], узнавшие от него эту новость, были удивлены, вследствие того, что не верили, будто Россия пошла на такие уступки, и обрадованы, потому что чувствовали близость мира.
Условия близкого мира должны были быть определены на европейской конференции. Прусский принц Вильгельм всячески поддерживал участие Пруссии в мирном конгрессе. Как и в случае с договором 20 апреля 1854 г., он считал высокой честью для Пруссии участвовать в собрании представителей европейских великих держав. По его мнению, это было своего рода подтверждением государствами Европы статуса Пруссии как великой державы[250 - Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV 27. I. 1856 // WWB. S. 516.]. Но так ли это было на самом деле и такого же мнения были остальные участники европейского концерта в 1856 г.? Однозначный ответ на этот вопрос дать довольно сложно. Интересный строки оставил в письме австрийскому министру-президенту графу К. Ф. фон Буоль-Шауэнштайну председатель Союзного сейма во Франкфурте и по совместительству австрийский представитель в Сейме граф И. Б. фон Рехберг унд Ротенлёвен: «Пруссия, составляя в одиночку треть (Германского – В. Д.) союза, заявляет наравне с Австрией претензию на роль европейской великой державы. В этой связи, вероятнее, что своим прежним признанием она более обязана единству с Австрией и Россией в рамках Священного союза, нежели действительному представлению о великой державе, которое зависит от размера ее территории и ее материальных ресурсов»[251 - Rechberg an Buol. 28. II. 1856 // HHStA Wien. PA II 35. Deutscher Bund. Berichte 1856. I–VII, fol. 228–242. Bericht. Beh?ndigte Ausfertigung. Praes.: 2. M?rz 1856; см. также: QGDB. Bd. 2. S. 803.].
Бисмарк не разделял стремление официального Берлина остаться в составе европейской пентархии любой ценой. Критически он относился к ее участию в этом невыгодном для нее конгрессе великих держав, поскольку Пруссия «рисковала одним махом лишиться плодов двухлетней мудрости и спокойствия, которые выражены в нашем единении с германскими государствами, в улучшившихся отношениях с Россией и в нашей прочной и влиятельной позиции по отношению к воюющим сторонам»[252 - Бисмарк – Герлаху. 11.II.1856 // Отто фон Бисмарк. Воспоминания. Т. 1. С. 171; так же: WiA. Bd. II. S. 85.]. Бисмарк полагал, что на конгрессе Пруссия невольно присоединится к требованиям западных держав и ухудшит, тем самым, свои отношения с Россией. Его желание сохранить прусский нейтралитет не только соответствовало чаяниям прусского ландтага[253 - См., например: SBVPHA. 1855. Bd. 2. Berlin, 1856. S. 505, 507, 681, 684, 876.], но также полностью совпадало с планами Петербурга[254 - Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV. 18. II. 1856 // WWB. S. 517.]. В этом он убедился из петербургских писем, которые ему давал читать российский представитель во Франкфурте барон Ф. И. Бруннов.
Бисмарк прекрасно понимал, что отстаивание политики нейтралитета будет раскритиковано в Берлине интригующей против него придворной партией, поэтому он всячески стремился доказать свою преданность исключительно прусским интересам. Следующая фраза из письма Мантейффелю ярко характеризует политическую установку Бисмарка, объясняет истинные цели его благожелательной позиции в отношении России: «Я бы не хотел оставить у Вашей светлости впечатление о том, что я будто бы подвержен политике чувств по отношению к загранице. Интересы Пруссии представляют для меня единственную ценность, которой я придаю значение при продумывании нашей политики, и если бы перспектива требовала быть полезным каким-либо образом этим интересам даже участием в войне с Россией, я не принадлежал тогда бы к противникам такой войны. Я вообще не ручаюсь за то, что в Петербурге думают об обязанности быть нам благодарными»[255 - Bismarck an Manteuffel. 16. II. 1856 // GW. Bd. II. S. 126.].
Пруссия была приглашена на заседания конгресса, закончившего свою работу 16 апреля 1856 г. Определяя позицию Пруссии в новых обстоятельствах, принц Вильгельм рассчитывал на укрепление отношений между Берлином, Лондоном и Веной[256 - Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV 4. IV 1856 // WWB. S. 522.]. В самой Германии надеялись на то, что подписание мирного договора даст толчок для углубления политической и экономической интеграции Австрии и Пруссии в рамках Германского союза[257 - Gagern Heinrich von. Das Leben des Generals Friedrich von Gagern: in 3 Bde (4 Teile). Bd. 1. Leipzig und Heidelberg: C. F. Wintersche Verlagshandlung, 1856. S. 551–556; см. также: Denkschrift Samwers zur Reform des Deutschen Bundes // Landesarchiv Schleswig-Holstein (далее: LA SH). Abteilung 399.52: NL Samwer. № 94. Konzept in der Hand Samwers; см. также: QGDB Bd. 2. S. 432–433.].
Бисмарк придерживался другого мнения. Подписание мирного договора 18 (30) марта 1856 г. он прокомментировал в личном письме министру Мантейффелю от 26 апреля 1856 г. пространными рассуждениями о международном положении Пруссии, в которых немаловажную роль играли его размышления о России[258 - Bismarck an Manteuffel. 26. IV 1856 // GW. Bd. II. S. 138–145; WiA. Bd. II. S. 100–109.]. В условиях возросшего международного престижа Франции Бисмарк считал теперь вероятным укрепление российско-французских связей. По его словам, «бросающиеся в глаза усилия Орлова[259 - Бисмарк имеет в виду подчеркнуто вежливое поведение русской делегации во главе с гр. А. Ф. Орловым по отношению к французской стороне на Парижском конгрессе.] еще не сбили яблоко с дерева, но когда оно поспеет, то упадет само, а русские в нужное время подставят только шапку»[260 - Bismarck an Manteuffel. 26. IV. 1856 // GW. Bd. II. S. 138.].
Но и из этой ситуации Бисмарк искал выгодный для Пруссии выход. Он писал, что в случае «образования российско-французского союза с военными целями, мы не должны, по моему глубокому убеждению, быть среди его противников»[261 - Ibid. S. 144.]. Участие Пруссии в этом союзе гарантировало бы неприкосновенность прусских границ с запада и востока и снимало бы возможную антипрусскую направленность российско-французского союза. Напротив, «военные цели», о которых говорил Бисмарк, могли быть направлены против Вены, что шло на пользу прусским интересам в Германии. Австрия расценивалась Бисмарком как слабый и самый нежелательный союзник Пруссии. «Дай Бог, – писал он Герлаху, – чтобы я никогда не испытал свинства от зависти, недоверия и неудачи, если бы прусская и австрийская армии выступили едино на поле брани. Каждая из них будет радоваться поражению другой больше, чем огорчаться от своего собственного»[262 - Bismarck an Gerlach. 8. IV. 1856 // GW. Bd. XIV Teil I. S. 440; WiA. Bd. II. S. 99.].
Эти рассуждения занимали Бисмарка до конца миссии во Франкфурте. Он видел свою задачу в том, чтобы доказать Берлину необходимость налаживания отношений с Петербургом и Парижем. Теперь Бисмарк демонстративно появлялся в обществе с представителями России, Франции и Пьемонта, «чтобы запугать Рехберга[263 - Иоганн Бернард фон Рехберг унд Ротенлёвен в марте 1855 г. занял пост австрийского представителя при Союзном сейме.] угрожающей картиной европейской ситуации»[264 - Schmidt Reiner F. Bismarck. S. 88.]. Эта «ситуация» заключалась теперь в том, что, по словам Бисмарка, «русские, не переставая, держат распахнутыми свои объятья, в которые может броситься Франция, как только это покажется ей полезным, конечно, за счет хороших отношений с Англией в настоящее время»[265 - Bismarck an Manteuffel. 29. IV 1857 // GW. Bd. II. S. 210.].
Такие идеи вызывали негодование немецкой прессы[266 - 47. Sitzung am 17. April 1857 // SBVPHA. 1856. Bd. 2. Berlin, 1857. S. 777.], критически воспринимались в Вене[267 - Rechberg an Buol. 17. VI. 1857 // HHStA Wien. PA II 37. Deutscher Bund. Berichte 1857. I–VII, fol. 653–659. Bericht. Beh?ndigte Ausfertigung. Praes.: 22. Juni 1857; см. также: QGDB. Bd. 2. S. 817–820.] и средних германских государствах[268 - Reinhard an H?gel. 15. XII. 1857 // HStA Stuttgart. E 65. Verzeichnis 57. B?schel 329. Bericht. Beh?ndigte Ausfertigung. Praes.: 19. Dezember 1857; см. также: QGDB. Bd. 2. S. 829–832.], которые и так винили Бисмарка в том, что его деятельность во Франкфурте способствует укреплению разлада в Германском союзе на благо загранице. Эти идеи, как уже было написано выше, не соответствовали представлениям набиравшего все больший политический вес в Пруссии принца Вильгельма и поддерживавших его политическую линию в прусском парламенте оппозиционных либералов[269 - 50. Sitzung am 23. April 1857 // SBVPHA. 1856. Bd. 2. Berlin, 1857. S. 838.]. Противоречили они также и внешнеполитической программе пока еще сохраняющих власть прусских консерваторов. По этому поводу Л. фон Герлах так писал в своем дневнике: «Ему (Бисмарку – В. Д.) недостает (понимания – В. Д.) начала и конца, принципа и цели нашей политики, что-то среднее»[270 - 21. Mai 1856 // DLG. S. 505.]. Стоит правда отметить, что идея вхождения Пруссии в возможный альянс между Францией и Россией, к удивлению Герлаха, получила развитие: о ней с интересом начал отзываться Мантейффель, слабее становилась критика этой концепции со стороны Фридриха-Вильгельма IV[271 - 26. Mai 1856 // DLG. S. 506.].
Идея французско-российско-прусского сближения обсуждалась и в Петербурге. В письме Орлову Нессельроде передавал инструкцию, полученную им от Александра II: графу поручалось расположить императора Наполеона к Пруссии, причем на полях письма стояла помета российского императора: «Быть по сему»[272 - Нессельроде – Орлову. 5. IV. 1856 // Тарле Е. В. Крымская война. Т. II. С. 547548.]. Российско-французское сближение стало целью политики нового российского министра иностранных дел А. М. Горчакова. Эта перспектива соответствовала взглядам самого Александра II. 1 февраля 1857 г. он писал своему брату Константину: «На днях получил я премилое письмо от Наполеона, в котором он <…> удостоверяет, что теперь, когда все, что касается до Парижского трактата, удовлетворительно разъяснилось, он столь же будет верен союзу со мною, как был верен Англии. Я ему на это отвечал с тою же откровенностью, что радуюсь искренно его дружескому расположению, я вижу в союзе с Францией залог будущего спокойствия Европы»[273 - Александр II – Вел. кн. Константину Николаевичу. 1 февраля 1857 // 18571861. Переписка императора Александра II с Великим Князем Константином Николаевичем. Дневник Великого Князя Константина Николаевича. М., 1994. С. 17.].
В дипломатических кругах ходили слухи о готовящейся встрече императоров Наполеона III и Александра II. Бисмарк осведомился об этом во время своего продолжительного разговора с Горчаковым 1 июля во Франкфурте и пришел к выводу, что свидание двух императоров было делом уже решенным. Скрытность Горчакова в изложении деталей подготовки встречи Бисмарк объяснял желанием показать, будто бы «Россия спокойно ожидает предупредительности со стороны Франции»[274 - Bismarck an Manteuffel. 3. VII. 1857 // GW. Bd. II. S. 242.]. Местом встречи, полагал Бисмарк, будет Штутгарт. Он писал Мантейффелю, что Пруссия «более не может быть посторонней этой встрече» [275 - Ibid.] и должна стремиться участвовать в ней. Бисмарк считал, что Пруссия вновь займет в Германии лидирующее положение, «когда благодаря встрече трех монархов, возможность будущего альянса станет более реальной» [276 - Ibid.].
В беседе с Горчаковым Бисмарк затронул вопрос о российско-австрийских отношениях. Российский министр иностранных дел ответил, что точка зрения императора в этом вопросе после коронации не изменилась. Австрия не могла изменить холодности России, которая утратила мнимую веру в свою солидарность с «австрийским» консерватизмом. Горчаков уверял Бисмарка в том, что, сохраняя свою внешнеполитическую линию, Франция займет утраченное Австрией место, и «единение России, Пруссии и Франции на месте прежнего альянса обеспечит мир в Европе и укажет предел австрийскому честолюбию на Востоке и в Германии». [277 - Bismarck an Manteuffel. 3. VII. 1857 // GW. Bd. II. S. 243.] Из письма следует, что Горчаков «сформулировал такой тройственный союз целью своих усилий», не исключая возможности вступления в него Англии, о которой отозвался с меньшим недружелюбием, чем к Австрии.
При этом Бисмарк был осведомлен о том, что после многочисленных просьб австрийской стороны Александр II дал свое согласие встретиться с Францем-Иосифом в Ваймаре на обратном пути из Штутгарта. Опасения Бисмарка насчет возможности восстановления иллюзии Священного союза развеялись полученными от Горчакова уверениями, что Александр II, «учитывая легко возбудимое недовольство французского императора, в любом случае желает уклониться от того, что может быть достигнуто в этом смысле[278 - Бисмарк имеет в виду антифранцузское значение, которое могла иметь встреча монархов в Ваймаре.], и поэтому считает одновременную встречу с нашим всемилостивым господином и императором Австрии недейственной»[279 - Bismarck an Manteuffel. 23. IX. 1857 // GW. Bd. II. S. 250.].
На этом фоне более перспективными выглядели переговоры в Штутгарте. Узнав о том, что в силу ослабленного здоровья прусский король не сможет приехать на встречу, Александр II выразил представленному ему Горчаковым Бисмарку «свое сожаление»[280 - Ibid.]. Если бы не душевное расстройство прусского короля и противоборство политических течений при берлинском дворе, встреча трех монархов в Штутгарте произвела бы грандиозный эффект в Европе и непосредственно в Германии. Сам царь отмечал, что «свидание и без того тревожит германских князей»[281 - Ibid.]
