скачать книгу бесплатно
Между тем 4 января прибыл в Самару подполковник Гринев со своим отрядом, при котором находился и поручик Державин, имевший предписание главнокомандующего исследовать, кто из жителей наиболее виновен во встрече мятежников. Всех таковых было приказано отправить в Казань, «а некоторых для страху жестоко на площади наказать плетьми при собрании народа, приговаривая, что они против злодеев должны пребыть в твердости и живота своего, как верные подданные, щадить не долженствуют»[67 - Предписание А.И. Бибикова Державину 29 декабря 1773 г. Сочинения Державина, изд. Я.К. Грота, т. V, с. 2.].
В течение двух дней Гринев, при содействии Муфеля и Державина, занимался восстановлением порядка в городе и приведением к присяге жителей, от которых отбирались подписки, что они впредь останутся верными императрице, не будут иметь ни тайных, ни явных сношений с мятежниками и как самого Пугачева, так и его шайки будут почитать злодеями, изменниками и разбойниками.
Что касается духовенства, то оно все оказалось виновным, но Державин не признал возможным арестовать его, опасаясь, «что, лиша церкви служения, не подложить бы в волнующийся народ, обольщенный разными коварствами, сильнейшего огня к зловредному разглашению, что мы, наказуя попов, стесняем веру».
Разделяя это мнение, главнокомандующий потребовал, чтобы казанский архиепископ Вениамин отправил в Самару новых священников, а тех, которые оказались виновными, приказал прислать в Казань. Отправив их в числе девяти человек, подполковник Гринев в два часа ночи, на 7 января, выступил из Самары к Алексеевску со сборным отрядом, состоявшим из пехоты, кавалерии и четырех единорогов[68 - Определить численность отряда Гринева нет никакой возможности. В рапорте А.И. Бибикову он доносил, что у него было: «команды моей 80, да 24-й команды при командире премьер-майоре Муфеле 57; также от обеих команд были драгуны и егери; сверх того, Бахмутского полка два эскадрона неполные гусар и 30 человек, при есауле, волгских и саратовских казаков».].
Темная ночь и сильная метель замедляли движение, и в девять часов утра Гринев остановился в восьми верстах от пригорода Алексеевска с тем, чтобы дать людям отдохнуть и покормить лошадей. Но ни того ни другого не удалось исполнить, так как мятежники, в числе 2000 человек[69 - В составе толпы мятежников находилось: 400 казаков, 600 калмыков, 300 черкесов и 700 человек мужиков, татар и других.], под начальством двух атаманов, Арапова и Чулошникова, атаковали только что остановившийся отряд. Построив каре, в котором один фас составляли гусары и казаки, второй – егеря, третий – мушкетеры и четвертый – драгуны, подполковник Гринев приказал открыть огонь и постепенно подвигался вперед. Отвечая огнем из трех орудий, мятежники, почти все конные, произвели ряд атак, но прорвать каре не могли. Понеся весьма значительные потери от разрывных гранат, которых сами не имели, мятежники стали отступать, будучи преследуемы гусарами и казаками.
У самого пригорода Алексеевска Арапов и Чулошников пытались снова остановить Гринева, но и на этот раз неудачно. Бой, продолжавшийся в течение почти целого дня, окончился занятием Алексеевска. Потеряв убитыми пять нижних чинов и девять ранеными, подполковник Гринев захватил три чугунных орудия с 60 ядрами и 230 штук рогатого скота[70 - Рапорты подполковника Гринева Бибикову 7 и 11 января 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 507 (1).]. Население города было приведено к присяге, а виновные в возмущении были пересечены плетьми в церковной ограде при собрании всего народа[71 - Записки Державина, изд. Я.К. Грота, т. VI, с. 472.].
Отсюда, в три часа утра, 9 января, подполковник Гринев двинулся вверх по реке Самаре к Красному Яру, где, по сведениям, собрались ставропольские калмыки. Он успел захватить 300 штук рогатого скота и двести овец, но калмыков не настиг, так как они вместе со своей ханшей Дербетовою ушли за Араповым и Чулошниковым, отступившими вверх по реке Кинель.
Известия о прогнании мятежников из Самары и Алексеевска и донесение Державина о благонадежности легких полевых команд успокоили А.И. Бибикова и вселили в нем уверенность, что войска будут обходиться с сообщниками Пугачева как с мятежниками. «Это придает мне храбрость», – писал главнокомандующий[72 - В письме фон Визину. Записки о жизни и службе Бибикова. Изд. 1865 г., с. 76.]; являлась возможность перейти в наступление, столь необходимое в особенности со стороны Башкирии, где дела были в самом печальном положении.
Донесение Веревкина о происшествии в Челябинске и затруднительное положение города Кунгура также озабочивали А.И. Бибикова, Кунгур находился в 500 верстах от Казани, а Челябинск еще дальше, подать скорую помощь им было невозможно, потому что бунт распространился слишком широко, и мятежники, перейдя реки Каму и Вятку, разграбили Иштымский Иноземцова завод и набирали себе ополчение почти у самой Казани. Войскам приходилось водворять спокойствие на огромном пространстве, прежде чем они могли дойти до Кунгура. Не зная об энергических действиях майора Попова, генерал-аншеф Бибиков утешал себя тем, что на помощь городу явится коллежский асессор Башмаков, который, доносил он[73 - Императрице от 8 января // Военно-ученый архив, отд. I, д. № 104 (А), л. 99.], не только «своими служителями заводы свои, укрепя, защищает, но и высылает команды для поиска над злодеями». Скоро, однако же, и Башмаков признал свое бессилие и писал Бибикову[74 - В рапорте от 18 января // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VI.], что «без подкрепления регулярной воинской команды наше войско вовсе сумнительно и ненадежно, и теперь остается единая ко спасению нам надежда – высокая милость Божия».
Спешить на помощь по первому призыву или заявлению было невозможно, а разбрасывать войска по разным направлениям и мелкими частями даже вредно. Оценив свое положение, А.И. Бибиков решился усмирять край постепенно и хотя медленно, но верно. Он приказал генерал-майору Мансурову принять общее начальство над четырьмя легкими полевыми командами, продолжать наступление «живо и проворно», распространить свои поиски вверх по реке Самаре и войти в связь с отрядом генерал-майора Фреймана, расположенным в Бугульме[75 - Всеподданнейший рапорт Бибикова 5 января 1774 г. Военно-ученый архив, отд. I, д. № 104 (А), л. 92.]. Очистив от мятежников пространство между Самарой и Бугульмой и закрыв селения от набегов, оба генерала должны были двигаться к Оренбургу, составляя авангард главных сил генерал-майора князя Голицына, попечению которого вверено было «очищение земли к стороне Оренбурга»[76 - То же от 17 января 1774 г. // Там же, л. 109.].
«Если Оренбург имеет пропитание, – писал главнокомандующий графу З.Г. Чернышеву[77 - От 17 января 1774 г. // Архив Главного штаба. Секретные бумаги о Пугачеве, кн. II, л. 551.], – то надеюсь его спасти, а сим уповаю и главную всему злу переломлю преграду. Но маршем поспешить великие настоят трудности, потому что число подвод для подвоза пропитания на корпус и для способствования городу выходит большое по дальнему и степному положению. А притом рассевшуюся сволочь сперва прогнать и землю очистить надобно, ибо сей саранчи столь много, что около постов Фреймановых проходу нет и на нас лезут. Конвоирование великого подвоза требует по степным местам людей; без прикрытия же и самую Казань со стороны Башкирии оставить нельзя».
Для действия со стороны Башкирии были сформированы два отряда: капитана Кардашевского, из пятидесяти гренадер и роты гусар с одним орудием, и полковника Юрия Бибикова из четырех рот 2-го гренадерского и трех рот (эскадронов) Изюмского гусарского полков (всего сто коней) при двух орудиях.
Следуя чрез город Арск и далее к реке Вятке до впадения ее в Каму, капитан Кардашевский должен был очистить все это пространство от шатающихся мятежников, а полковник Бибиков – освободить Мензелинск и Заинек и очистить дорогу из Бугульмы, соединяющую Казань с отрядом Фреймана[78 - Рапорт Бибикова Военной коллегии от 21 января 1774 г., № 13 // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. III.].
4 января Юрий Бибиков выступил из Казани с своим отрядом, а на следующий день двинулся и капитан Кардашевский. При деревне Каюках он встретил небольшую толпу бродяг, оказавших весьма малое сопротивление и разбежавшихся в разные стороны. Захватив три человека в плен, Кардашевский дошел до реки Вятки и не только не встретил мятежников, но и не «слыхал, чтобы где злодеи шатались». Считая задачу свою относительно этой местности исполненной, Кардашевский пошел на соединение с полковником Юрием Бибиковым.
Последний, следуя чрез село Алексеевское и Старошешминск, 13 января встретил мятежников в селении Сухареве, в тридцати верстах от Заинска. Подходя к селению, полковник Бибиков послал вперед подполковника Бедрягу с гусарами и ротой гренадер и приказал занять его. Мятежники разрушили мост через лощину пред Сухаревым, но, несмотря на то и на глубокий снег, подполковник Бедряга почти без сопротивления занял селение. Мятежники расположились вокруг отряда в трех деревнях, и хотя находились всего в 2–4 верстах, но Бибиков принужден был остановиться на день в селении Сухареве, чтобы дать отдых утомленному отряду. «Пушки у меня так тяжелы, – писал он, – что я от них время весьма много потерял; дороги так снежны, что и одна лошадь насилу может идти».
В восьмом часу утра, 14 января, Ю. Бибиков атаковал мятежников, разбил их и все три селения (Ерыклы крещеные, Ерыклы и Туба магометанские) сжег до основания, «авось либо, – писал он, – после узнают свое заблуждение и возвратятся на путь истинный»[79 - Рапорт полковника Ю. Бибикова А.И. Бибикову 15 января 1774 г. // Там же.]. Захваченных в плен мужиков полковник Бибиков пересек; Сухаревского священника, читавшего манифест Пугачева, и двух отставных солдат, из коих один кричал гусарам, чтоб они перешли на сторону самозванца, отправил в Казань в секретную комиссию. Обращая внимание главнокомандующего на энергию и храбрость подполковника Бедряги, Юрий Бибиков просил прислать ему три или четыре 3-фунтовые пушки, а те орудия, которые у него были, оставить в Записке, «ибо с ними, – говорил он, – никуда не могу поспевать, изнуря в дороге людей и лошадей».
16 января Ю. Бибиков выступил из селения Сухарева по направлению к Заинску. Верст за шесть от деревни Аскариной отряд был встречен атаманом Аренкулом Асеевым с 600 мятежников и тремя орудиями. После непродолжительной перестрелки Бибиков приказал роте гренадер овладеть батареей, что и было исполнено. Мятежники обратились в бегство, «но, – доносил Ю. Бибиков, – бег им был весьма неудачен, ибо они, скакав беспорядочной толпой, друг дружке мешали и вязли в снегу». Подполковник Бедряга со своими гусарами рубил всех увязших, и мятежники оставили на поле сражения до 200 тел.
Из деревни Аскариной отряд двинулся к Заинску и был встречен мятежниками, расположившимися впереди города в числе до 1400 человек. Выставив на пригорке три орудия, предводители толпы приставили к ним канониров, захваченных в Заинске, и приказали им открыть огонь. Разделив свой отряд на три колонны, полковник Бибиков приказал: майору Неклюдову уничтожить рогатки, поставленные на дороге, капитану Плахуте со второю колонной и поручику конной гвардии Кошелеву с третьей занять предместье, разделенное рвами на две части, и выгнать из него мятежников. Сам же Бибиков, поднявшись на высоту, находившуюся саженях в двухстах от города, поставил на ней батарею, а подполковнику Бедряге с гусарами приказал обойти город и стать за перелеском.
Наступавшие колонны были встречены выстрелами, но безвредными, потому что канониры стреляли сначала поверх голов, а потом скатили свои пушки под гору и сами бежали к атакующим.
Потеря трех орудий и меткий огонь батареи, выставленной полковником Бибиковым, заставили мятежников очистить город. Они бежали врассыпную, и «тут опять предстал случай гусарам продолжать свою работу». Подполковник Бедряга, «как искусный и храбрый кавалерийский офицер», стремительно преследовал бегущих и на протяжении не более двух верст изрубил до 300 человек; в городе же найдено до ста убитых и раненых.
В Заинске полковник Бибиков захватил подпрапорщика Буткевича, сдавшего город вместе с капитаном Мертвецовым, арестовал священника и дьякона, служивших молебны о здравии самозванца. Отправив их в Казань, в секретную комиссию, Юрий Бибиков доносил, что пробудет в Заинске дня четыре, «ибо со всех сторон приходят крестьяне, татары с повинной, и сколько таковых будет, донесу. Солдаты, которые положили ружья, прогнаны сквозь строй; дьячки за крик многолетия высечены»[80 - Рапорт полковника Ю. Бибикова от 18 января 1774 г.; Рапорт генерал-майора Фреймана генерал-аншефу Бибикову 19 января 1774 г., № 25 // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. III и IV.].
Донесение это весьма обрадовало главнокомандующего; «хотя писал правитель его канцелярии[81 - Алексей Бушуев от 21 января // Гос. архив, VI, д. № 527.], везде посланные команды имеют поверхность над злодеями, но не было еще столь громкого удара, каковой распространил повсюду деташамент Юрия Богдановича».
Приказав исключить из донесения все, что относилось до наказания, понесенного населением занятого города, и представляя его в копии императрице, А.И. Бибиков выражал уверенность, что край «очистится от сей нечистой сволочи» и последствия этих побед будут благотворны[82 - Всеподданнейший рапорт А.И. Бибикова от 21 января 1774 г., № 5 // Военно-ученый архив, отд. I, д. 104 (А), л. 112.]. Действительно, на другой день по занятии Заинска к полковнику Бибикову явились с повинной 22 деревни и заявили, что и прочие их односельцы, взятые мятежниками на службу, возвращаются в дома. Ю. Бибиков выдавал им билеты и отпускал по домам, «ибо, – доносил он[83 - Рапорт полковника Ю. Бибикова от 19 января 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VI.], – держать мне их негде, потому что тысячи четыре вчерашний день у меня их с повинной было».
Из Заинска Ю. Бибиков пошел на освобождение майора Перского, окруженного мятежниками в дворцовом селе Елабуге. Еще 27 декабря казанский губернатор фон Брандт отправил командира 2-го батальона казанского гарнизона, майора Перского, с 100 человеками и одним орудием, к Мензелинску. Он поручил ему ввести порядок в городе и вступить в управление, так как воевода Мажаров и майор Тихановский убежали в Казань, за что и были преданы суду[84 - Рапорт Брандта Сенату 8 января 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 504.].
Дойдя до села Елабуги, Перский был окружен мятежниками и хотя выдержал нападений пять, но пройти к Мензелинску признавал невозможным. Он доносил, что по обеим сторонам реки Камы собралось более шести тысяч мятежников, и просил помощи[85 - Рапорт Перского генералу Брандту 21 января. Показание крестьянина Кириллы Михайлова 25 января 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VI.].
Полковник Бибиков 26 января выступил из Заинска и, прибыв в село Ляки, писал, что не встретил нигде мятежников, «да и от Мензелинска все бегут в степь, а большая часть в Нагайбаке теперь жмется»[86 - Рапорт Ю. Бибикова главнокомандующему 28 января // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VI.]. Отправив майора Неклюдова с ротой гренадер и ротой гусар, Бибиков приказал ему выручить Перского, что и было исполнено, причем в происшедшей схватке мятежники потеряли до 200 человек убитыми[87 - Всеподданнейшее донесение А.И. Бибикова от 29 января 1774 г., № 7. Военно-ученый архив, отд. I, д. № 104 (А), л. 121.].
Прибыв 30 января в Мензелинск, полковник Бибиков не нашел и там мятежников; они, в числе до двух тысяч человек, собрались в селе Пьяном Бору, в 15 верстах от города, на реке Каме, где и построили укрепление «из дров наподобие палисаду», дороги, идущие в село, были завалены засеками и колодами[88 - Рапорт Бибикова от 2 февраля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VI.].
На следующее утро, 31 января, Ю. Бибиков отправил подполковника Бедрягу с тремястами человек пехоты, эскадроном гусар и четырьмя пушками[89 - Введенный в заблуждение собственноручною припиской А.И. Бибикова в рапорте императрице, Д. Анучин неверно показал состав отряда и ошибочно называет полковника Бибикова Василием. Василий Бибиков, тоже полковник, находился в Екатеринбурге.] и приказал ему выгнать толпу из Пьяного Бора, а укрепления сжечь.
Подходя к селению, Бедряга был встречен авангардом мятежников, охранявших дорогу, но оттеснил их и приготовился к штурму укрепления. Он разделил свои силы на три колонны и, поручив их майору Неклюдову, копной гвардии поручику Кошелеву и 2-го гренадерского полка поручику графу Санти, с трех сторон двинулся на укрепление. Мятежники встретили наступающих сильным огнем, но после жаркой схватки были отброшены и бежали, преследуемые гусарами; засевшие в избах были переколоты. В отряде Бедряги убитых не было, а раненых было всего 8 человек[90 - В числе раненных стрелами были: артиллерии поручик Байков и гусарского полка прапорщик Готовицкий.]. Мятежники оставили на поле сражения до 400 человек и лишились 60 человек, захваченных в плен, «которых, – доносил Юрий Бибиков, – я наказал кошками под виселицей и отпустил по-прежнему в свои дома. Теперь со всех сторон, из сел и деревень, приезжают с повинной; в одни сутки 40 деревень признали свою вину и у меня явились. Февраля 1-го числа прислал ко мне злодейский атаман Торнов, из Нагайбака, отставного прапорщика Скугаревского, брата родного тому, что у меня переводчиком. Не отвечая ему ничего на вопрос, велел публично, при наказании пленных, профосу под виселицей сжечь. Капитан Алексеев, что был в Нагайбаке с командой, оставя город, сочтя себя малым оный защищать, обще с воеводой ретировался в Мензелинск, которого я теперь арестовал и держу под караулом до повеления вашего высокопревосходительства».
С рассеянием мятежников, собравшихся у Пьяного Бора, почти весь Мензелинский уезд до самой реки Ика был успокоен, за исключением части, прилегавшей к Нагайбаку, на помощь которому была отправлена из окрестностей Уфы толпа в 4 тысячи человек, с 11–13 орудиями. Ю. Бибиков предупредил мятежников занятием Нагайбака, и они остановились в крепости Бакалах[91 - Рапорты Юрия Бибикова А.И. Бибикову от 6 и 9 февраля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VI.]. Взяв с собою 300 человек пехоты, 120 гусар, 50 казаков и три орудия, Юрий Бибиков, в два часа ночи на 11 февраля, выступил из Нагайбака. Пройдя 38 верст, он, в девять часов утра 11 февраля, атаковал Бакалы и без всякой потери в людях овладел укреплением. Лишившись до 400 человек убитыми и ранеными, мятежники рассыпались в разные стороны, и окрестные жители являлись с повинной. «Деревень с полтораста приехали за билетами, – доносил Ю. Бибиков[92 - В рапорте от 12 февраля 1774 г. // Там же.], – и каждая деревня без наряду привезла фураж». Он разослал по дороге в город Уфу приказания, чтобы население готовило продовольствие для значительного отряда, и «имею известие, – писал Ю. Бибиков, – что по всей дороге со всякой покорностью исполняют мое повеление». Жители возвращались в свои дома, и в Казань стали ежедневно являться с невнесенными податями и непоставленными рекрутами[93 - Всеподданнейший рапорт А.И. Бибикова от 15 февраля 1774 г. // Военно-ученый архив, д. № 104 (А), л. 153.]. Восстановив порядок в Бакалах, Ю. Бибиков возвратился в Нагайбак, а затем получил приказание идти на соединение с князем Голицыным.
Сосредоточив свой отряд у реки Камы, генерал-майор князь П. Голицын разделил его на три колонны: первая, или средняя, под его личным начальством[94 - В отряде этом находилось: четыре роты гренадер и егерская команда, два эскадрона карабинеров, один эскадрон гусар и шесть орудий полевой артиллерии.], должна была двигаться по новомосковской дороге[95 - Дорога эта проходила из Москвы в Казань, а оттуда, чрез Кичуевский фельдшанец, Бугульму, деревню Сарманаеву и Сакмарский городок, в Оренбург.]; вторая, полковника Изюмского гусарского полка Хорвата, направлена к реке Черемшан[96 - Две роты гренадер и егеря Владимирского полка, по одному эскадрону карабинеров и гусар, с тремя орудиями.]; третья, премьер-майора Владимирского полка Елагина, к Билярску[97 - Две роты гренадер Владимирского полка, эскадрон карабинеров и три полевых орудия.].
Торопясь соединиться с «неподвижным» отрядом генерал-майора Фреймана, стоявшим в Бугульме, князь Голицын 29 января прибыл со своей колонной в Кичуевский фельдшанец, где узнал, что мятежники группировались в следующих пунктах: у Ставрополя было до 1400 калмыков; от Белого Яра, вверх по реке Черемшану, бродила толпа в 600 человек; в деревнях Каменке и Шентале, в 30–40 верстах от Черемшанской крепости, стоял бузулукский казак Чернеев с 1000 человек; в окрестностях Кувацкой слободы партия в 500 человек; на реке Кинели стоял Арапов с 400 человек и за Бугульмой, по дороге к Оренбургу, в селе Рычкове (Спасское тож) и деревне Дымской находилось 1000 человек с семью орудиями[98 - Рапорт князя Голицына генералу А.И. Бибикову от 29 января 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VI.].
Глубокие снега задерживали движение и заставили князя Голицына сформировать команду лыжников; он приказал, чтобы в каждой роте было по 25 человек и все егеря имели лыжи[99 - Рапорт его же от 22 января 1774 г. // Там же.]. Поручив затем майору Елагину очистить окрестности Ставрополя и войти в связь с отрядом подполковника Гринева, а полковнику Хорвату разогнать мятежников в деревнях Каменке и Шентале, сам князь Голицын 4 февраля перешел в Бугульму, где и соединился с генералом Фрейманом. В ту же ночь он отправил два небольших отряда: майора Варнстедта по московской дороге и полковника Ильина к Нагайбаку, для открытия связи с отрядом полковника Ю. Бибикова.
Имея в своем отряде 160 гренадер, 80 карабинеров и 10 малолетков, полковник Ильин разогнал небольшие толпы мятежников в деревнях Сумароковой, Акбаше, Крым-Сарае и затем, получив известие, что Нагайбак уже занят Ю. Бибиковым, он повернул на оренбургскую дорогу и пошел на соединение с майором Варнстедтом.
Последний выгнал мятежников из деревень Рычковой и Дымской и двинулся к Сок-Кармалинской слободе, находившейся в 50 верстах от Бугуруслана, скорейшее занятие которого признавалось крайне необходимым.
Бугуруслан был ближайшим к нам пунктом, в котором мятежники устроили склады продовольствия, обеспечивавшие как отдельные шайки, так и толпу, стоявшую под Оренбургом. Уничтожение этих складов или взятие их значительно затруднило бы все предприятия возмутителей, и потому князь Голицын приказал находившемуся в окрестностях Черемшанской крепости полковнику Хорвату соединиться с отрядом майора Елагина, как можно скорее занять Бугуруслан[100 - Рапорт князя Голицына А.И. Бибикову 31 января 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VI.] и войти в связь с отрядом генерал-майора Мансурова, наступавшим по Самарской линии.
Прибыв в Самару, Мансуров принял общее начальство над четырьмя легкими полевыми командами (22, 23, 24 и 25-й) и прежде всего принужден был иметь дело с калмыками, грабившими окрестности. Получив приказание главнокомандующего обратиться к калмыкам с увещанием, Мансуров отправил к ним воззвание, написанное Г.Р. Державиным.
«Собственно вам самим довольно известно, – писал Мансуров калмыкам[101 - Гос. архив, VI, д. № 527. См. Соч. Державина, т. VII, с. 20.], – что вы с нами одной веры, одного с нами почитаете Бога. Собственно, вы также знаете, сколько вы имели милостей всемилостивейшей нашей государыни, быв от нее награждены как жалованьем, так землей и всеми угодьями, и находились под ее щедрым покровом без утеснения, то и удивительно всем, что вы, быв до сего люди добрые, сделались ныне милосердой государыни изменниками.
Для того послано сие письмо к вам, чтобы вы, ежели от какого неразумения сделали сие, очувствовались и пришли бы в раскаяние. Кто вам сказал, что государь Петр III жив, после одиннадцати лет смерти его? откуда он взялся? Но ежели б он был и жив, то пришел ли бы он к казакам требовать себе помощи? Нет разве на свете государей, друзей его и сродников, кто бы за него вступился, кроме беглых людей и казаков? У него есть отечество – Голштиния и свойственник – великий государь Прусский, которого вы силу, быв против него на войне, довольно знаете(?).
Стыдно вам, калмыкам, слушаться мужика, беглого с Дона казака, Емельяна Пугачева, и почитать его за царя, который сам хуже вас всех, для того что он разбойник, а вы люди честные. Стыдно вам повиноваться тому, который, может быть, от неприятелей наших турок подкуплен лить кровь нашу, стараться помрачить славу российскую и после сам вас погубит своим злодейством.
Не хотите вы терпеть господ, то не стыдно ли вам в то же самое время почитать крестьянина Арапова за своего господина, атамана, и во всем его слушаться. А особливо княгине вашей не стыдно ли иметь с ним дружбу? Для того, ежели вы рассудите и раскаетесь и принесете повинность своей всемилостивейшей государыне, то она вас своим матерним милосердием в манифесте уже прощает; ускорите пасть к ногам ее, доколь не постигнет вас всех праведный гнев ее и строгая казнь. Многочисленные полки ее, приблизясь, всех вас перебьют. Жалейте жизни своей, жен, детей своих и всего своего имения, которое все погибнет без остатка.
Видали вы при Алексеевском, как неустрашимо ее войско, то что вы будете делать, когда оно все на вас нападет? Где вы будете и куда спрячетесь? – вас земля не будет носить; от стреляния ее пушек след ваш пропадет и прах ваш рассеется по ветрам. Отнюдь не надейтесь на самозванца вашего, он вас не защитит; он не царь ваш, он вас обманывает, а вы разве дураки все, что ему верите? Я вас уверяю своей головой, что он тотчас побит будет, как только соберутся и придут к нему полки. Вы же, как скоро принесете свою повинность, то простятся вам все ваши грабежи и преступления, и вы будете жить по-старому.
Жалеючи вас написано сие вам увещание. Подумайте и отвечайте: что вы еще хотите делать?»
Воззвание это не понравилось императрице. «Оно такого слога, – писала Екатерина[102 - А.И. Бибикову от 16 февраля // Сборник Императорского русского исторического общества, т. XIII, с. 392.], – что оного конечно не напечатаю». По содержанию воззвание это нельзя назвать удачным, и калмыки, не считая себя одной с нами веры, не касаясь политического вопроса, к кому бы Петр III должен был обратиться за помощью, к казакам или голштинцам, продолжали хищничать. В пять часов утра, 20 января, они под начальством Дербетова ворвались в город Ставрополь, и хотя в городе было 249 гарнизонных солдат, но они не оказали никакого сопротивления и не сделали ни одного выстрела. Калмыки захватили шесть пушек, разграбили лучшие дома и, уходя из города, увели с собою коменданта, бригадира фон Фегезака, надворного советника Милковича, батальонного командира Алашеева и секретаря Микляева. Все эти лица были потом найдены убитыми близ села Буяна, находившегося в 70 верстах от города.
Разграбление Ставрополя и известие, что калмыки намерены напасть на транспорт с провиантом, отправленный из Симбирска в Самару, заставили генерал-майора Мансурова командировать подполковника Гринева с его 22-й легкой полевой командой и ротой гусар к Красному Яру. Отступая от Ставрополя, Дербетов наткнулся на отряд Гринева, атаковал его, но был разбит и прогнан. Мятежники бросили пять пушек, захваченных ими в Ставрополе, потеряли 120 человек убитыми и 40 пленными. Поручив Гриневу преследовать мятежников до Чернореченска и зная, что полковник Хорват следует из Черемшана в Сергиевск на соединение с майором Елагиным для скорейшего занятия Бугуруслана, генерал-майор Мансуров просил его содействовать Гриневу в поражении калмыков.
Прибыв в Сергиевск, полковник Хорват не застал там майора Елагина, за несколько часов пред тем выступившего к Бугуруслану, и нагнал его близ деревни Захаркиной во время боя с калмыками, собравшимися здесь под начальством Дербетова в числе до 2 тысяч человек. Шедший в авангарде отряда Елагина Владимирского пехотного полка капитан Воронин, со 106 человеками пехоты, 30 гусарами и одним орудием, был встречен пред деревней выстрелами из трех орудий, а затем окружен мятежниками.
Воронин два часа отбивал атаки, пока подоспевший на поле сражения полковник Хорват не отправил ему в помощь весь отряд майора Елагина. Тогда мятежники отступили к деревне Захаркиной, но были выбиты и шесть верст преследуемы кавалерией. Оставив на месте сражения до 150 человек убитыми и одну пушку, калмыки рассыпались в разные стороны[103 - Рапорт полковника Хорвата генерал-майору Мансурову от 6 февраля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VI.]. Дальнейшее преследование их за чрезвычайно глубоким снегом оказывалось невозможным, и полковник Хорват на следующий день перешел в слободу Черкаскую, где не нашел мятежников, отступивших в Борскую крепость, находившуюся на Самарской линии.
Таким образом, в самом начале февраля было очищено от мятежников все пространство от границ Башкирии до реки Волги и далее на юг по рекам Ику и Кинели до Самарской линии.
Предоставив дальнейшие действия против толпы, скрывшейся в Борской крепости, генерал-майору Мансурову, полковник Хорват двинулся вверх по реке Кинели прямо к Бугуруслану, который и занял[104 - Рапорт полковника Хорвата князю Голицыну от 8 февраля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VI.]. Здесь он остановился в ожидании прибытия отряда князя Голицына, но последний, будучи занят заготовлением продовольствия как для себя, так и для Оренбурга, подвигался весьма медленно. Сформированный подвижной транспорт стеснял движение князя Голицына настолько, что он мог прибыть в Бугуруслан не ранее конца февраля. «Причиной тому, – доносил главнокомандующий императрице[105 - В собственноручном письме от 5 февраля // Бумаги Бибикова, изд. Я.К. Грота. Записки Академии наук, т. I, прилож., с. 57.], – бездорожица и глубокие снега, тож подвоз пропитания степными местами слишком на триста верст. Но нет трудности, которую бы верные и усердные вам войска не преодолели. Я за них и за себя дерзаю ручаться, что если успех равен будет усердию, то увенчается и дело желаемым концом. Ни о чем так не прошу Всевышнего, чтобы благословил прибавить Он пропитание Оренбургу. Что всего опаснее».
Прошло четыре месяца с тех пор, как город этот, предоставленный собственным силам и средствам, был окружен со всех сторон мятежниками. Блокада эта не имела ничего характерного, ничего выдающегося, но была томительна для жителей, ощущавших недостаток в продовольствии. «По благости Божией, – писал оренбургский губернатор, генерал Рейнсдорп, казанскому, фон Брандту[106 - От 4 января 1874 г. «Экстракт, сочиненный из дела о самозванце Емельяне Пугачеве произведенного, об обстоятельствах с ним, Пугачевым, и с изменническою его толпой происшедших, и какие притом здешние распоряжения и действа учинены».], – здешнее общество находится в городе благополучно, только крайне беспокоит бедственное страдание граждан в хлебе, который давно у всякого изшел». Рейнсдорп принужден был сделать распоряжение о выдаче гражданам продовольствия из казенных магазинов, и таким образом провиант выдавался ежедневно более чем 16 тысячам человек. «Но ежели оного было бы достаточно, – писал оренбургский губернатор, – то б обойтиться можно было, а то и казенный весь без остатка в расход вышел, следовательно, неминуемый наступает голод». Фуража для лошадей также не было, и их приходилось кормить хворостом, для рубки которого посылались команды, но редко с успехом. Мятежники зорко следили за всеми выходящими из крепости и старались захватить в плен, нападая на команды в несоразмерно большем числе. Положение оренбургского гарнизона и жителей с каждым днем становилось хуже. Началось дезертирство из города, и высылаемые казачьи партии приводили мало пленных. Яицкие казаки и татары, бывшие в Оренбурге, находились под командой коллежского советника Тимашева. «Он хотя человек усердный, – писал современник[107 - Федор Сукин в письме петербургскому губернатору от 8 апреля 1774 года // Рукописная книга из собрания графа Уварова, № 559.], – но толще покойного князя Ивана Васильевича Одоевского и много на него похож». По своей тучности Тимашов никогда не выходил за ворота и все, что доносили ему казаки, считал истиной. Разведки производились плохо, и что делалось за чертой города – никто ничего не знал. Надежды на скорую помощь не было; добыть продовольствие извне было невозможно. Самым лучшим исходом для города и гарнизона был бы штурм. Никто не сомневался, что последний будет отбит, и тогда бы, пользуясь деморализацией противника, можно было перейти в наступление, захватить запасы в Берде и хотя бы на некоторое время обеспечить себя продовольствием. Но Пугачев понимал, что с таким ополчением, какое было у него, взять Оренбург невозможно, а от дезертиров знал то бедственное положение, в котором находится население, благодаря недостатку продовольствия. Он решился предоставить голоду сделать свое дело и не предпринимать штурма, тем более что в это время самозванец мечтал о возможности овладеть Яицким городком, куда отправил часть своих сил, а потом и сам уехал по приглашению казаков.
Глава 4
Меры, принятые полковником Симоновым к защите Яицкого городка. – Деятельность Толкачева. – Перестрелка гарнизона с казаками. – Прибытие Пугачева в Яицкий городок. – Минные работы мятежников. – Взрыв подкопа и попытка казаков штурмовать укрепления. – Выбор атамана и старшин. – Посылка Овчинникова за порохом в Гурьев городок и возмущение в нем. – Новый подкоп. – Женитьба Пугачева на Устинье Кузнецовой. – Взрыв минного колодца под колокольней. – Отъезд Пугачева под Оренбург. – Жизнь Устиньи в Яицком городке. – Ее придворный штат. – Переписка с Пугачевым. – Переговоры Перфильева с капитаном Крыловым.
Посланный самозванцем для действия против Яицкого городка казак Михаил Толкачев проехал через киргизские урочища на Миргеневский форпост и затем пошел по Яику (Уралу), забирая с собою всех казаков. Набрав таким образом толпу до 300 человек, Толкачев в конце декабря подошел к Яицкому городку[108 - Показание Толкачева 14 мая 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 467.].
Комендант, полковник Симонов, еще после первого появления Пугачева принял меры к защите и успел возвести непрерывную линию укреплений. Упираясь обоими концами в Старицу (старое русло реки Лика), укрепления заключали в своей черте часть города и главные здания: дом войсковой канцелярии, гауптвахту и проч. В черте укреплений, или так называемого ретраншемента, находилась и соборная церковь с высокой колокольней. Та и другая составляли одну линию с валом переднего фаса. Колокольня имела вход на самый верх, причем под колоколами были два помоста с восемью окнами, расположенными на все стороны. На этих помостах были поставлены две трехфунтовые пушки и расположены искуснейшие стрелки. Поднятые на значительную высоту и имея широкий обстрел, пушки эти наносили сильный вред, и дальность их выстрела достигала одной версты.
Внутри укреплений был помещен провиант, порох, сделан запас дров и устроены землянки для нижних чинов.
В таком положении полковник Симонов мог считать себя до некоторой степени обеспеченным от штурма и надеялся удержать город до прибытия подкреплений.
Получив 29 декабря известие о приближении Толкачева с толпой, Симонов выслал навстречу ему старшину Мостовщикова с 80 человеками оренбургских и яицких казаков. Выступив в ночь на 30 декабря, Мостовщиков в семи верстах от города был окружен мятежниками, которые захватили в плен 24 человека оренбургских казаков и присоединили к себе добровольно передавшихся всех яицких. Трое оренбургских казаков успели избавиться от плена и пред зарей прискакали обратно в город[109 - Журнал действий команды в яицком ретраншементе с 30 декабря 1773 г. по 16 апреля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV.]. Выслушав их показание, Симонов приказал ударить в набат, служивший сигналом, но которому все желающие казаки должны были перейти в ретраншемент под защиту войск[110 - А.С. Пушкин обвиняет Симонова в робости, но это едва ли справедливо. Осторожность не есть робость, а между тем ни в одном из многочисленных показаний мы не встретили ни одного намека в подтверждение этого факта, да и сам капитан Крылов, считавший себя недостаточно награжденным, изложил свои заслуги в письме Г.А. Потемкину, но не упомянул, что он распоряжался вместо Симонова.]. Таких набралось не более 70 человек, а большинство осталось в домах из опасения, чтобы Толкачев не выжег города и не предал смерти их жен и детей. Опасение это было тем более основательно, что Толкачев всех противившихся ему вешал или бросал в воду с камнями на шее. Так он утопил атамана Федора Бородина и старшину Мостовщикова, повесил нескольких священников и казаков.
Утром 30 декабря Толкачев подошел к Яицкому городку и был сочувственно принят жителями. Призвав к себе духовенство и собрав круг, он объявил указ о вступлении на престол императора Петра III и приказал упоминать в церквах его имя и имя наследника цесаревича. Вслед за тем он двинулся к ретраншементу и вместе с присоединившимися к нему городскими казаками открыл огонь. Засев в высокие избы и забравшись под кровли, мятежники были безопасны от ружейного огня из укреплений и, напротив, сами могли бить на выбор. Поэтому Симонов приказал стрелять преимущественно из орудий и направлять огонь на ближайшие строения; но каленые ядра пробивали насквозь деревянные стены домов и, падая в снег, потухали. Тогда трое солдат 6-й легкой полевой команды вызвались зажечь руками ближайший двор, что и исполнили с успехом и без всякого вреда для себя. Пожар быстро распространился по всему городу, мятежники стали разбегаться, преследуемые выстрелами из ретраншемента.
С наступлением вечера гарнизон произвел вылазку и успел зажечь еще несколько строений. Такие вылазки и поджигание домов продолжались три дня сряду, и пред ретраншементом образовалась обширная обгорелая площадь шириной от 25—100 сажен. В глубине ее виднелись устья улиц, расходившихся в разные стороны и заваливаемых баррикадами. Желая преградить доступ к своим жилищам, казаки строили завалы в несколько бревен толщиной, проделывали в крайних избах бойницы и устраивали насыпи в разных местах под батареи[111 - Журнал действий команды в яицком ретраншементе. Показания казака Ивана Харчова и пономаря Петра Живетина // Гос. архив, VI, д. № 506 и 508. См. также статью «Оборона Яика от партий мятежников» в «Отечественных записках» (1824, ч. XIX). Статья эта с небольшими изменениями перепечатана в Архиве князя Воронцова (кн. XVI, с. 470). А.С. Пушкин рассказ о происшествиях под Пиком основал на этой статье, но она во многом неверна, а главное – преувеличена опасность положения гарнизона, его потери и проч.; точно такого же характера и статья «Яицкое казачество 1680–1774» (Русский вестник, 1863, № 8). Рассказ о штурме также преувеличен и отчасти искажен.]. Сознавая, что и этих мер недостаточно, чтоб обеспечить себя от вылазок гарнизона, владевшего достаточным числом орудий, Толкачев отправил в Берду донесение о своей деятельности, с просьбой прислать ему помощь, а главное – пушек. Он писал, что занял город, но только потому, что казаки не сопротивлялись; что Симонов заперся в ретраншементе, и так как Дусали-султан киргизский не прислал ни одного человека, то овладеть ретраншементом он не в силах. Пугачев тотчас же послал в Яицкий городок атамана Овчинникова с 50 казаками, тремя пушками и одним единорогом, а через несколько дней поехал туда и сам, в сопровождении восьми человек конвоя[112 - Показание Пугачева 4 ноября 1774 года; Показание Якова Почиталина // Гос. архив, VI, д. № 506 и 512.].
На другой день после Крещения, 7 января, Толкачев прислал сказать духовенству, что государь едет в город и приказал выйти к нему навстречу всем собором. Облачась в ризы, духовенство вышло за город с крестами и образами, а казаки с хлебом и солью. Пугачев приложился ко кресту, а потом принял хлеб-соль и поцеловал их. Увидев в толпе своего знакомого Дениса Пьянова, самозванец обратился к нему с вопросом:
– Ну что, узнаешь ли ты меня?
– Как не узнать! Ведь дело-то недавно было.
– Смотри же, я не Емельян Иванов, а государь ваш Петр Федорович. Я хлеб-соль твою помню и тебя не забуду.
После обычной церемонии целования руки самозванец отправился прямо в дом Толкачева[113 - Показание пономаря Петра Живетина // Гос. архив, VI, № 508.], а затем вышел посмотреть на укрепления, построенные Симоновым. Выбрав наиболее удобное, по его мнению, место, Пугачев приказал строить на нем батарею и приступить к устройству подкопа под одну из фланговых батарей ретраншемента, более других опасную для жителей города. Для этого, по приказанию самозванца, было собрано до 150 человек рабочих и 11 человек плотников, руководителем коих был выбран мордвин Пензенского уезда Яков Кубарь. Вся эта толпа под предводительством самого Пугачева отправилась в погреб казака Ивана Губина, находившийся в 50 саженях от батареи, и тут самозванец «сам в стене, зачертив три аршина в ширину и три аршина в длину», приказал Кубарю вырубить стену и рыть подкоп. Пугачев показывал, как производить работу, и по нескольку раз, днем и ночью, приходил в погреб, чтоб следить за ее ходом. «Освещали оный подкоп, – показывал Кубарь[114 - Показание Кубаря 15 мая 1774 г. // Там же, № 467.], – множеством сальных и восковых свечей. Во время работы приказывал он мне, чтобы не шумели, работы производили бы тихо и отдушины делать почаще, – сажени три, четыре и пять одна от другой». Подкоп вели в прямом направлении, и когда он достиг до 50 сажен длиной, то Пугачев приказал прекратить работы, говоря, что теперь подошли уже под вал укрепления. В конце подкопа была поставлена бочка, в которую насыпали до 10 пудов пороха и покрыли его тряпицей. Часа за три до рассвета, 20 января, Пугачев приказал яицким казакам быть готовыми и как только последует взрыв, то штурмовать ретраншемент. Сам же он вместе с
Кубарем и одним работником спустился в галерею «с зажженной свечой, сделанной из воска, с особливою светильней, намазанной незнаемо чем-то для того, чтоб от духа оная не погасла». Установив свечку в средине бочонка, не закрыв отдушин и не сделав забивки горна, самозванец вышел из галереи. Когда свеча догорела, последовал взрыв, причинивший весьма малый вред укреплению, но разрушивший часть контрэскарпа, осевшего в ров настолько, что последний был засыпан почти до половины. Дым от взрыва не успел еще рассеяться, как огромная толпа мятежников, среди которой были видны женщины, бросилась штурмовать укрепление. До двухсот человек спустились в ров и, при помощи лестниц, пытались взобраться на вал, но, встреченные штыками, они не могли овладеть укреплением. По собравшимся на площади казакам был открыт картечный и ружейный огонь, заставивший их разбежаться с огромной потерей. Скрывшись по улицам и не смея показаться на площадь, казаки засели в крайних домах и открыли огонь по ретраншементу, но как расстояние до него было теперь довольно значительно, то выстрелы их и не причиняли особого вреда гарнизону.
Между тем спустившиеся в ров мятежники подкапывали насыпь, рубили заплотные столбы и пытались снова взобраться на вал, но все их попытки оказались безуспешными. Будучи отрезаны от своих целой площадью, обстреливаемою сильным картечным огнем, они не могли ожидать помощи и были не страшны гарнизону. Сначала на них сыпали горячую золу и лили вар, а потом произведена была вылазка под начальством подпоручика 6-й легкой полевой команды Полстовалова. Принятые в штыки, мятежники, после слабого сопротивления, были выгнаны изо рва, и как только появились на площади, их осыпали картечью и ружейными пулями. Большинство их было или убито или ранено, и штурм укрепления, продолжавшийся около десяти часов, лишил Пугачева до 400 человек его сообщников; потеря гарнизона состояла из 15 человек убитыми и 22 ранеными[115 - Журнал действий команды в яицком ретраншементе с 30 декабря 1773 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV; Показание Ивана Почиталина 8 мая 1774 года // Гос. архив, VI, д. № 506; Оборона крепости Яика (Отечественные записки, 1824, ч. XIX, № 52).]. Опасаясь вылазок, казаки усилили караулы на баррикадах и обвинили Кубаря в измене, говоря, что он нарочно вел подкоп не туда, куда следовало. Пугачев хотел его повесить, но один из казаков, бывших в толпе, выстрелил и ранил Кубаря в живот. Самозванец приказал отыскать другого минера и, собираясь уехать в Берду, велел вести новый подкоп под церковь, так как казаки уверили его, что пороховой погреб гарнизона находится под колокольней.
Пред отъездом Пугачев приказал яицким казакам выбрать себе атамана и за несколько дней спрашивал разных лиц, кого бы они желали иметь своим начальником. Большинство указывало на казака Никиту Каргина, человека жестокого по характеру, но набожного, «для спасения своей души и богомолий» жившего в пустыне на реке Ташле, находившейся в 100 верстах от Яицкого городка и недавно приехавшего повидаться с семьей. Самозванец призвал к себе Каргина, посмотрел на него пристально и отпустил.
– Поди теперь домой, – сказал Пугачев, – а впредь будешь ты мне надобен.
Чрез несколько дней самозванец опять призвал к себе Каргина и отправился с ним на площадь, где собран был казачий круг. Там, по приказанию Пугачева, казак Иван Герасимов прочел прежний указ самозванца, в котором он жаловал казаков землей и вольностью, рекой Яиком со всеми впадающими в нее реками и протоками.
– Извольте, яицкое войско, – сказал затем Пугачев, – выбрать себе атамана и старшин, по прежнему вашему обыкновению, кого хотите – отдаю это на вашу волю. Если выбранные атаманы и старшины не станут делать войску угодность и казаки будут ими недовольны, то отдаю на их волю, хоть через три дня, старого атамана и старшин сменить, а на место их выбрать других старшин, в кругу, по общему совету.
– Довольны, батюшка, надёжа-государь, – кричали одни, – вашей царской милостью!
– То-то отец-то, – кричали другие, – отдает на нашу волю выбор атамана! Он старинный наш обычай по-прежнему хочет восстановить.
После непродолжительных совещаний казаки указали на Никиту Каргина, Афанасия Перфильева, присланного пред тем из Берды с письмами к самозванцу, и на Ивана Фофанова. При этом они объявили, что первого выбирают атаманом, а последних двух старшинами.
Услышав это, Каргин, «не желая быть в таком большом достоинстве», стал перед самозванцем на колени и просил его уволить от этой должности.
– Помилуй, ваше величество, – говорил он, – я этой должности за старостью и неумением грамоте снести не могу.
– Как! Так ты поэтому мне служить не хочешь? – спросил с сердцем Пугачев. – Весь мир теперь обращается ко мне, а ты один хочешь противиться?
– Я рад тебе послужить, – отвечал Каргин.
– Поздравляю вас, яицкое войско, – сказал Пугачев, обращаясь к кругу, – с выбранными вами старшинами, будь по-вашему, я воли с вас не снимаю.
– Благодарствуем, – кричали казаки, – на твоей царской милости.
Самозванец отправился в дом к Толкачеву, а казаки вызвали в средину круга трех выбранных и, сняв шапки, стали просить их принять на себя обязанности по управлению войском.
– Пожалуй, господин атаман и старшины, – говорили, кланяясь, казаки, – примите на себя этот труд, послужите нам, яицкому войску, верою и правдою.
– Мы, яицкое войско, не имеем большого разума, – отговаривались выбранные, – да и недостойны управлять вами.
«Но напоследок, – показывал Перфильев[116 - В сентябре 1771 г. // Гос. архив, VI, д. № 125.], – по многим с обеих сторон перекорам (кои у них обыкновенно и прежде при таких выборах в кругах бывали, и хотя бы кто и сам того чина домогался, однако же всегда в кругу отговариваются от принятия оного для того, чтобы больше их просили и чтобы тем показать свое бескорыстие), приняли на себя налагаемые чины».
– Ну, будь воля ваша, яицкое войско, – отвечали выбранные и вступили в свои должности.
Пугачев предоставил им разбирать судные дела и виновных в незначительных преступлениях наказывать самим, «а если будут какие противники намерениям нашим [то есть самозванца] и оказывающиеся в важных винах» [преступлениях], то о таковых доносить и ожидать указа. Для таких пощады не было и решение бывало одно: повесить или казнить смертью.
Уезжая в Берду, Пугачев отправил Овчинникова в Гурьев городок с приказанием забрать там весь порох, какой есть, и доставить его в Яицкий городок.
26 января Овчинников с несколькими яицкими казаками прискакал в Гурьев городок, население которого, как состоящее исключительно из казаков, тотчас же присоединилось к прибывшим. Небольшое число жителей, не казачьего сословия, торопилось запереться в кремле, но многие не успели этого сделать и были захвачены казаками. Отправлявший службу священник Михайло Яковлев, узнав о появлении мятежников, взял с престола крест и Евангелие и в полном облачении хотел также бежать в крепость, но, видя, что мятежники уже на площади, заперся в церкви с немногочисленными прихожанами, по преимуществу женщинами и малолетками. Казаки с бранью требовали, чтобы церковь была отворена, и после отказа стали ломать западные двери. Тогда Яковлев отворил двери, и мятежники, ворвавшись в церковь, «бегали в царские и другие двери, по алтарю и все священнические одежды по полу разметали, в церковное окно несколько выстрелов из ружей сделали и побили народу человек до пятнадцати».
На другой день Овчинников повесил атамана Филимонова, писаря Жерехова, священника Дмитрия и человек до десяти жителей[117 - Донесение Синоду Мефодия, архиепископа Астраханского от 20 мая 1774 г. // Архив Синода, д. № 3.]. Забрав весь порох, снаряды и орудия, Овчинников отправился в Яицкий городок, куда почти следом за ним приехал опять и Пугачев, с намерением лично руководить минными работами.
Он приказал собрать до сотни рабочих не из казаков, а из поденщиков, приходивших на Яик со всех концов России. Собранные крестьяне стали было отказываться от работ, но когда семь человек были за это повешены, то остальные подчинились распоряжению и под руководством Матвея Ситного приступили к работе. Работу, как и прежде, начали из погреба дома, находившегося саженях во ста от колокольни. Рыли галерею шириной в сажень, а высотою в рост среднего человека, и не прямо, а зигзагами, «то в ту, то в другую сторону». Пугачев приказал делать эти «повороты, сказывают, для того, что опасался Симонова, чтобы не вышел также подкопом против их на встречу, а чтобы свечи не гасли, так вертели вверху часто отдушины большим коленчатым буравом»[118 - Показание Рыбной слободы дворцового крестьянина Петра Таркова 16 мая 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 467.]. Самозванец лично следил за работами, производившимися безостановочно, и дал отдых рабочим только в день своей свадьбы, последовавшей вскоре после вторичного его приезда в Яицкий городок.
Окруженный разнохарактерной толпой и будучи сам далеко не самостоятельного характера, Пугачев легко поддавался постороннему влиянию и был игрушкой в руках лиц, преследовавших свои личные и узкокорпоративные цели. По совету таких лиц он задумал жениться, и притом непременно на казачке.
– Ты как женишься, – говорили советники, – так войско яицкое все к тебе прилежно будет.
Одобрив эту мысль, Пугачев собрал к себе старшин и советовался с ними. Старшины говорили, что надобно еще подождать и не торопиться женитьбой.
– Ты, – заметили они, – не основал еще порядочно царство.
– В том есть моя польза, – отвечал на это с сердцем самозванец.
«А как пред сим, – показывал впоследствии Михайло Толкачев, – Пугачев трех девок из Яицкого городка в Берду уже взял и с ними в одной кибитке жил, то старшины, чтобы впредь такого похищения не мог сделать, и притом видя его наклонности, рассудили согласиться с желанием самозванца».
– Когда есть в том, государь, ваша польза, – сказали они, – то женитесь.
Пугачев избрал своими сватами Толкачева и Почиталина, которые и отправились в дом казака Кузнецова, зная, что у него есть дочь, шестнадцатилетняя Устинья, «девица хорошая и постоянная, а притом и Пугачев уже о ней слышал».
В то время казака Петра Кузнецова не было дома: он уехал на погребение умершего племянника. Единственная его дочь Устинья, за несколько лет пред тем лишившаяся матери, сидела дома сам-друг со снохою своей, Анной Григорьевою. Заметив, что к воротам дома подъехали Михайло Толкачев с женой и Иван Почиталин, Устинья хотела было спрятаться, но была удержана приехавшими.
– Не бегай, – говорили гости, – мы приехали тебя посмотреть и хотим высватать за гвардионца.
Устинья остановилась молча, и гости, «побыв малое время», уехали, а через несколько часов приехали опять в сопровождении нескольких человек казаков. Увидя в своих сенях гостей, молодая девушка испугалась и спряталась под пол.
