скачать книгу бесплатно
Всегда предупредительные к русским, имеретины на этот раз, казалось, хотели превзойти себя. Нуждаясь более, чем когда-либо, в покровительстве и поддержке России, царь, вельможи и даже простой народ заискивали перед полковником Бурнашевым. Они опасались, как бы со смертью царя Соломона не прекратилось и расположение русской императрицы к Имеретии. Их успокаивало только присутствие католикоса Максима, прибытие которого в Имеретию объясняли тем, что страна эта, вероятно, не лишилась еще покровительства России. Максим был принят с особенным восторгом как царем, так и всеми его подданными. Давид сразу же возвратил ему все права, имения и в письме П.С. Потемкину[109 - Письмо Давида Потемкину от 13 июня 1784 г. Госуд. арх. XXIII, № 13, карт. 45.] называл Максима украшением страны, народ же смотрел на своего католикоса как на святого и единственного примирителя враждебных партий[110 - Письмо генералу Потемкину без числа от всех сословий народа. Там же, карт. 47.].
Причина беспокойства имеретин вскоре объяснилась: оно происходило от непрочности нового правительства, от недоверия друг к другу и от неопределенности положения каждого из присутствовавших. Бурнашев заметил среди собравшихся две партии, если не вполне враждебные, то по крайней мере не вошедшие в согласие друг с другом: одна, более многочисленная, поддерживала сторону царя, другая – царевича Давида Арчиловича. Последняя состояла из толпы вооруженных, но бедных и ничтожных людей, преимущественно тех, у кого имения были отняты покойным царем Соломоном. Терять им было нечего, а поддерживая царевича, они надеялись в случае успеха улучшить свое положение.
Обе партии смотрели на полковника Бурнашева как на лицо, присланное русским правительством установить в Имеретии правление, а следовательно, и спокойствие. В ожидании такого решения всех занимал вопрос, какое участие будет принято в судьбе царевича Давида Арчиловича и, если вновь избранный царь будет оставлен на престоле, удержат ли свою власть и чины те, кто обладали ими при покойном царе Соломоне? До окончательного разъяснения этого вопроса обе партии не сходились друг с другом.
«Необычайно видеть сии толпы вооруженные, – писал Бурнашев[111 - Генералу Потемкину от 13 июня, № 51.], – каждый боярин имеет свою немалую за собою свиту таковых людей. Хотя они и все стекаются под единое покровительство всеавгустейшей нашей государыни, но беспокойство от незнания своей участи и недоверчивость между собою содержала их в крайнем мыслей кипении. Не имея страха к строгости царя Соломона, считают они, как кажется, нового своего царя яко по милости их избранного и не сильного сделать им никакого прощения».
При содействии католикоса Максима полковнику Бурнашеву удалось примирить враждовавшие партии. Царь Давид дал письменное обязательство, в котором высказал будущие отношения к своим подданным. Он объявил непременное желание отправить в Россию посольство с просьбой о покровительстве, обещал обеспечить царевича Давида и поручил его опеке католикоса Максима, как его крестного отца. Князей и дворян царь обещал оставить при занимаемых ими должностях и званиях и во всем поступать по справедливости. С своей стороны князья, духовенство и дворяне письменно обязались быть верными царю и исполнять все его повеления беспрекословно[112 - Рапорт полковника Бурнашева генералу Потемкину 26 июня, № 52.].
Бурнашев уехал из Имеретин, но спокойствие в ней не установилось. Сардар князь Папуна Церетели первый подал повод к новым волнениям. Провозглашая своего шурина царем, Церетели рассчитывал на многие преимущества, но, к своему сожалению, заметил, что Давид не оказывает ему никаких предпочтений. Он надеялся быть первым лицом в Имеретин, но увидел, что царь обращается за советами к Бурнашеву и католикосу Максиму, как человеку наиболее сведущему и опытному. Папуна Церетели возненавидел этих лиц и решил противодействовать царю во всем, что не исходило из его советов. Сразу после отъезда полковника Бурнашева он подговорил князя Беро Цилукидзе и других знатнейших особ заявить, что они не согласны на отправку посольства в Россию, и, когда царь стал на этом настаивать, партия Церетели и Цилукидзе решила оставить Давида. Покинув царскую резиденцию, они разъехались по домам. Удивленный таким поступком, Давид послал спросить их о причине отъезда и потребовал, чтобы все князья оставались при нем до отправки посольства.
«Мы о посольстве ничего не знаем, – отвечали князья посланным, – и если царь хочет, то может сам ехать в Россию, а из нас никто не поедет».
Приехав сам в Кутаис и зная, что источник всех волнений князь Папуна Церетели, Давид просил бывшего при нем доктора Виттенберга узнать о причине неудовольствий.
– Отчего вы так поспешно оставили царя, – спросил Виттенберг Папуну Церетели, – вы, который содействовал возведению его на престол?
– Нам досадно было, – отвечал тот, – что царь переговаривался с полковником Бурнашевым без нашего согласия.
– Но ведь вы все тут были и также с Бурнашевым говорили.
– Правда, мы с ним говорили, но мы просили царя, чтобы он с ним никакого дела не имел, а царь делал все это нам в досаду.
– Что же вы теперь намерены делать? – спросил Виттенберг.
– Возведем на престол малолетнего Давида, – отвечал решительно Церетели.
Это известие встревожило царя, тем более что, еще не упрочив своей власти, он получал тревожные вести из Турции. Порта объявила царем Имеретин находившегося в изгнании князя Кайхосро Абашидзе, который обещал турецкому правительству платить дань и посылать ежегодно в Константинополь 190 мальчиков и девочек[113 - Рапорт П.С. Потемкина князю Потемкину 10 октября, № 461.]. Князь Абашидзе отправил письма первейшим князьям Имеретин, в которых сообщал, что Порта обещала дать ему двенадцать тысяч войска и что в самом скором времени он явится в Имеретию.
«Мы получили письмо из Турции, – говорил загадочно князь Зураб Церетели лекарю Виттенбергу, – и скоро в Имеретин произойдет нечто новое».
Виттенберг знал, на что намекает Зураб, знал, что речь идет о прокламациях князя Абашидзе, и потому старался описать Зурабу Церетели бедствие, в которое будет вовлечена Имеретия, если опять подпадет под власть турок, и при этом заметил, что Россия не придет уже вторично на помощь.
– Конечно, – говорил Виттенберг, – России до Имеретин очень мало нужды, но вспомните, что потомки ваши будут оплакивать это несчастье.
– Я всей душой рад бы был, – отвечал Зураб, – и желаю, чтобы Россия приняла Имеретию под свое покровительство, но что мне делать, когда брат и Беро Цилукидзе не хотят, чтобы послы были посланы в Россию.
– Уговорите вашего брата, оставьте Цилукидзе и обратитесь к царю, Цилукидзе одному нечего будет делать.
Совет Виттенберга подействовал, и князья Церетели помирились с Давидом[114 - Письмо доктора Виттенберга генералу Потемкину от 9 августа 1784 г. Госуд. арх. XXIII, № 13, карт. 47.]. Царь хотел воспользоваться примирением и наказать князей Цилукидзе. Он приказал окружить дом их в Кутаисе, чтобы захватить всю семью в свои руки. В то время одна из дочерей князя Цилукидзе была уже сговорена за царевича Вахтанга, сына царя Ираклия, и жених должен был в самом скором времени прбыть в Кутаис. Узнав об опасности, угрожающей семейству князей Цилукидзе, царевич Давид Арчилович, как родственник Вахтанга, собрал вооруженную толпу и отправился на выручку осажденных. Опасаясь кровопролития, а главное, вмешательства Ираклия II, царь Давид оставил свое намерение захватить Цилукидзе и, чтобы задобрить царевича Давида, решил уступить ему в области Раче крепость Минду со всеми принадлежащими к ней домами и вотчинами[115 - Письмо царевича Давида царю Ираклию без числа. Госуд. арх. XXIII, № 13, карт. 47.].
Князья Цилукидзе примирились с царем и присягнули быть ему верными, а Давид не только простил их, но впоследствии выхлопотал даже одному из них, а именно сардару, награду от щедрот императрицы[116 - Письмо царя Давида князю Потемкину 7 сентября 1784 г. Госуд. арх. XV, 210.]. Царевич Давид Арчилович приобрел своим поступком большое влияние в Имеретин, но вместе с тем и нерасположение царя и всей преданной ему партии. «Мы и Давид, племянник наш, – писал царь полковнику Бурнашеву[117 - В письме от 1 июля. Госуд. арх. XXIII, № 13, карт. 47.], – спокойны не будем и между нами согласие и любовь совершенна быть не может, да и жизнь наша благополучна. Для того просим донести его высочеству царю (Ираклию), дабы он дозволил сего молодого человека воспитать порядочно и приказал непостоянных людей отдалить на малое время для нашей общей пользы».
Имеретинский царь видел в царевиче Давиде опасного соперника и потому, естественно, искал случая или ослабить его, или вовсе удалить из Имеретин. Возникшая между ними вражда, как увидим, стала поводом ко многим волнениям в стране, и без того отличавшейся полнейшим безначалием, где власть царя не была еще упрочена, где князья и народ привыкли к своеволию, где каждый искал случая ловить рыбу в мутной воде и обогатиться за счет ближнего. Только участие России удерживало Имеретию от разложения и окончательной гибели.
Зная о покровительстве России, правитель Мингрелии князь Дадиан признал над собой верховную власть имеретинского царя, его примеру последовал и правитель Гурии. На взаимном свидании царь Давид и оба этих владельца постановили жить в мире, содействовать друг другу во всем, что касается спокойствия и целости Имеретии, и в особенности действовать единодушно против внешних врагов, которые уже готовы были вторгнуться в Имеретию.
Правитель Гурии и Дадиан Мингрельский получили но нескольку писем от князя Кайхосро Абашидзе, в которых он уведомлял о скором прибытии в Батум с многочисленным турецким войском и призывал на соединение с ним, если они не желают своей погибели[118 - Письмо князя Кайхосро Абашидзе к Гуриелю. Госуд. арх. XXIII, № 13, папка 46.].
В мае князь Кайхосро Абашидзе прибыл к анатольскому паше Аджи-Али и вручил ему фирман Порты, повелевающий собрать тридцать тысяч войска и отправиться с ним после праздника Байрама в Имеретию для возведения князя Абашидзе на престол.
«Сам-то я не поеду и из ближних своих чиновников тоже никого не отправлю, – говорил паша одному из наших чиновников[119 - Посланному с письмом паше от генерал-поручика Потемкина. Там же.], – а пошлю кого-нибудь из посторонних. Если Россия или Грузия вступятся за Имеретию, то, не принимая участия, буду смотреть на это дело как человек посторонний».
Не смея ослушаться повелений Порты, Аджи-Али-паша отправил в Поти несколько судов с провиантом и приготовлял войска для отправки туда же.
Получив сведения о намерении князя Абашидзе вторгнуться в Имеретию с турецкими войсками, царь Давид стал готовиться к обороне. Он собирал войска и, чтобы защита отечества была успешнее, прибег к хитрости. Царь составил подложное письмо, будто бы присланное ему генералом Потемкиным, и прочел его в собрании вельмож и народа. Выслушав письмо, в котором обещалась помощь России в случае, если имеретинцы будут действовать единодушно против общих врагов, все собравшиеся поклялись защищаться до последней капли крови и постановили немедленно отправить посольство в Россию[120 - Покойный царь Соломон давно уже находился под сенью щедрой десницы августейшей государыни. Ваша светлость, дайте всем ведать, что, ежели турки приблизятся к Имеретин, я имею повеление им воспрепятствовать не только разорять, но и входить в оную. Как скоро вы о том известите, я приму надлежащие меры, войска здесь готовы, и никто не может им противостать. Я имею повеление никого не пускать, и ныне будьте вы осторожны и храбры. Извещайте обо всем меня и присылайте послов, дабы они увидели величие и великолепие высочайшего двора» (Госуд. арх. XV, № 210).].
В состав посольства были назначены католикос Максим, сардар и салт-ухуцес князь Зураб Церетели, первый мдиван-бег князь Давид Квенихидзе и князь Бессарион Габанов. В конце августа послы выехали в Петербург, куда и прибыли в день Рождества Христова, 25 декабря.
На третий день после приезда посольство было принято князем Потемкиным, величественный вид и веселое лицо которого, по выражению католикоса Максима[121 - Госуд. арх. XV, № 210.], «обещали нам покровительство». Светлейший обнадежил их милостью императрицы, которая пожаловала посланным 8000 рублей[122 - Католикосу 2000 р., князьям Церетели и Квенихидзе по 1500 р., свите 1000 р. и на стол 2000 р.] и 29 декабря удостоила их аудиенцией. Послы были в восторге от привета великой монархини, ее обнадеживаний и, наконец, от самой церемонии их представления императрице.
Пожаловав царю орден Св. апостола Андрея Первозванного и богатые подарки как ему, так и его супруге, императрица писала Давиду[123 - Царю были пожалованы часы бриллиантовые, мех соболий, сорок соболей, мех горностаевый, три куска парчи, десять половинок сукна, царице – серьги бриллиантовые, сорок соболей, мех горностаевый и три куска парчи.]:
«Чувства усердия и преданности вашей и всего подвластного вам народа к нам и империи нашей, изъясненные в письме вашем, с посланниками вашими нами полученном, мы приемлем с отличным благоволением.
Отпуская сих посланников ваших, коих усердие к нам и ревность к добру отечества их хвалы достойны, возобновляем вашей светлости наши уверения, что мы, сохраняя вас и всех зависящих от вас в нашей императорской милости и покровительстве, не престанем пещися о благе имеретинских народов.
Подтверждаем желание наше, чтобы ваша светлость, по примеру достославного предместника вашего блаженного Соломона, в случавшихся делах и надобностях откровенным образом относилися к нашему генерал-фельдмаршалу князю Григорию Александровичу Потемкину, которому главное начальство и управление пограничных военных наших сил и дел в том крае от нас вверено, и добрые его советы принимали и исполняли»[124 - Архив кабинета его величества. Св. 441.].
В то время когда в Петербурге для посольства праздник следовал за праздником, в Имеретин происходили другого рода события: там вторгшиеся турки грабили и разоряли страну.
В середине сентября князь Кайхосро Абашидзе действительно приехал в Батум, куда вместе с ним прибыла и часть турецких войск, другая часть высадилась в Поти. Новый претендент на имеретинский престол рассылал всюду письма, приглашая имеретин принять его сторону. Князь Абашидзе сначала предлагал Гуриелю и Дадиану союз и дружбу, а не сумев склонить их на свою сторону, стал требовать аманатов[125 - Письмо царя Давида католикосу Максиму от 26 сентября. Рапорт генер. – поруч. Потемкина князю Таврическому 10 октября, № 461.].
Не нарушая договоров и мирных постановлений с Портой, наше правительство могло оказать Имеретин только косвенную помощь и содействие против замыслов турок. Генерал-поручик Потемкин отправил царю Давиду некоторую сумму на военные нужды, для привлечения Дадиана Мингрельского, и под видом засвидетельствования сестры его царицы Дарьи об усердии Дадиана к России Екатерина II пожаловала ему орден Св. Александра Невского с жемчужной звездой, штуку лент и десять звезд без украшений. При этом правителю Мингрелии было сообщено, что если он сохранит расположение к России и останется верным ей, то может рассчитывать и на большие милости.
Вместе с тем императрица поручила своему посланнику в Константинополе Булгакову настоять, чтобы Порта оставила всякие покушения на Имеретию и Грузию. Булгаков был уполномочен заявить турецкому правительству, что Россия, вступаясь за единоверные ей народы и избавляя их от угнетений, делала это, чтобы они навсегда были обеспечены полной безопасностью и имели собственное правление и что русское правительство не может смотреть равнодушно на новые бедствия, «им приуготовляемые». Желая сохранить дружбу и доброе согласие с Портой Оттоманской, русское правительство будет крайне сожалеть, если эта держава подаст повод к новым распрям своими действиями, способствующими угнетению народа, единоверного России. Оставляя имеретинский народ в его нынешнем состоянии под управлением нынешнего царя, избранного народной волей и по указанию покойного Соломона, Порта сохранит тишину в том крае и докажет свое миролюбие, тогда как, напротив, всякое покушение против Грузии и Имеретин петербургский двор не может принять иначе как за неприязненное действие против России.
После перехода Грузии под покровительство России пограничные с ней турецкие паши, стараясь вредить царю Ираклию, рассылали к лезгинам возмутительные письма «с выражениями непристойными» для России, а потому, чтобы «министерство турецкое отнюдь не думало, что может оно мало-помалу производить в действие вредные нам их намерения», императрица поручила Булгакову спросить Порту, по ее ли повелению рассылаются возмутительные воззвания или по своеволию пашей? В первом случае дать ей почувствовать, что дальнейшая рассылка подобных воззваний может привести к неприятным последствиям, а во втором, то есть если турецкое правительство возложит всю вину на пашей, требовать строгого взыскания для них, как подающих повод к нарушению мира и согласия между двумя союзными державами[126 - Рескрипт Булгакову от 7 октября. Госуд. арх. XXIII, № 13, карт. 40.].
«Быть может, – писала Екатерина в другом рескрипте Булгакову[127 - Рескрипт от того же числа. Там же.], – что министерство турецкое станет говорить о народе имеретинском, что оный есть подданный Порты Оттоманской, и присвоить потому право переменять там владетелей по своей воле, но таковой перемены мы никоим образом попустить не можем, а ежели бы вы не могли успокоить Порту до такой степени, чтоб она оставила всякое движение в том крае без дальнейших изъяснений, то позволяем вам обратить дело сие в негоциацию, настоя, однако ж, непременно, чтобы до окончания сих переговоров никакое препятствие не делано было нынешнему царю имеретинскому в его правлении и чтобы войска в сию землю и против оной посылаемы не были. Что же принадлежит до царя карталинского и его земель и вообще до дел в Персии, в том никакой вопрос со стороны Порты настоять не может».
Инструкции эти еще не достигли Булгакова, когда турки 30 октября числом 6000 вторглись в Гурию. Дойдя до Озургет, они разграбили и выжгли семь селений, рассеяли жителей, но в плен захватить ни одного не смогли, ибо гурийцы, узнав о приближении неприятеля, заблаговременно скрылись в безопасные места[128 - Письмо царя Давида католикосу Максиму в декабре без числа. Госуд. арх. XV, № 210.]. Царь Давид, собрав до 4000 имеретин, выступил с ними из Кутаиси и 3 ноября прибыл в селение Саджевахо, где и остановился на несколько дней, чтобы дождаться подхода новых войск. Он отправил нарочного к генерал-поручику Потемкину, прося помощи и уверяя его, что все собравшиеся под его знамя имеретинцы горят желанием сразиться с неприятелем[129 - Письмо Давида генералу Потемкину 3 ноября. Госуд. арх. XXIII, № 13, карт. 48. Рапорт Бурнашева ему же от 8 ноября. Там же, карт. 47.].
На последнем переходе накануне предполагаемого сражения к Давиду прибыл нарочный с письмом от генерала Потемкина. Царь воспользовался этим и просил посланного объехать его войска, причем приближенные Давида распустили слух, будто несколько русских полков отправлены с Кавказской линии для подкрепления имеретин и что посланный опередил их только для того, чтобы доставить это известие. Как ни нелепы были эти слухи, они ободрили христианское ополчение настолько, что впоследствии Давид сожалел, что ему не пришлось сразиться с турками[130 - Рапорт П.С. Потемкина князю Потемкину 22 января 1785 г. № 6. Письмо Давида Потемкину без числа. Госуд. арх. XXIII, № 13, папка 49 и 50.].
Зайдя в тыл к неприятелю и заняв пути отступления, царь Давид намерен был в ночь на 12 ноября атаковать турок, но «к оскорблению моему, – писал он[131 - В декабре католикосу Максиму. Госуд. арх. XV, № 210.], – неведомо кто из нашего общества предостерег врагов моих». Терпя крайний недостаток в продовольствии, турки, как только услышали о мнимом приближении русских войск и узнали, что путь отступления отрезан и имеретины намерены их атаковать, не стали ждать нападения. Рассеявшись в разные стороны, они небольшими партиями перебрались в Поти, оставив в добычу имеретинам весь свой лагерь, обоз, тяжести, амуницию, 1400 ружей и даже навьюченных лошадей[132 - Рапорт П.С. Потемкина князю Потемкину 22 января 1785 г. № 6.]. Предводитель турок и виновник бедствия своего отечества князь Кайхосро Абашидзе бежал в Трапезонд, откуда уже не возвращался.
Давид торжествовал. «Ваше превосходительство, – писал он Потемкину, – подтверждаете нам о соединении непоколебимом; я имею честь уведомить, что единодушие ныне столь твердо, что как будто сердца всех составляли единое. Все единодушно готовы защищаться; все единогласно молят Бога за августейшую нашу государыню».
С удалением турок Имеретия вздохнула свободнее от внешних врагов, но не избавилась от внутренних беспорядков. Царь Давид не имел тех способностей для управления народом, какие имел покойный царь Соломон, не умел поставить себя относительно своих подданных и потому постоянно враждовал с вельможами. Наиболее уважаемые имеретинцами князья Церетели, Цилукидзе и другие, не пользуясь доверием царя, отказались от должностей и, удалившись в свои имения, не принимали никакого участия в управлении страной. Простой народ своевольничал, не слушал ни царя, ни поставленных им правителей, избранных большей частью из тех, кто не заслуживал уважения. Всеми делами царства управлял бежавший из Грузии князь Элизбар Эристов, женившийся на дочери покойного царя Соломона, но мало способный к занятию государственными делами. Царь Давид, по безграмотности, по неопытности и, наконец, по слабости характера только запутывал дела и обычно следовал первому же совету кого-либо из окружающих, набранных из людей бедных и беспокойных. Пользуясь бесхарактерностью царя, приближенные обкрадывали Давида, терпевшего крайнюю бедность и часто бывавшего без хлеба. Царь вынужден был в начале 1785 года для собственного пропитания обложить народ новыми налогами, но имеретинцы отказались их платить и после народного собрания постановили давать царю с каждого двора по червонцу, по 60 копеек вместо барана, по 6 пудов гомии, по 15 ведер вина и более ничего.
Примирившись с Дадианом Мингрельским, царь Давид считал его самым близким другом и до того подпал под его влияние, что без его совета не решался предпринять ничего сколько-нибудь важного ни по внешним, ни по внутренним делам[133 - Вскоре после возвращения из похода в Кутаис Давид нашел там посланного с письмом от Сулейман-паши Ахалцихского. Прежде чем отвечать на письмо паши, Давид отправился за советом к Дадиану, имел с ним свидание на реке Цхенис-Цхали и только по возвращении отправил посланного с ответом.]. Он отдал в управление Дадиана до 700 дворов, доходы с которых предоставил в его пользу, а Дадиан вместо благодарности старался усилиться за счет царя и поддерживал постоянные раздоры в Имеретин[134 - Рапорт Бурнашева генералу Потемкину 19 августа 1785 г., № 34.].
Глава 5
Положение Грузии относительно соседей. Внутреннее состояние страны. Намерение Ираклия подчинить своей власти хана Ганжинского. Вторжение лезгин и отражение их русскими войсками. Интриги Порты и их последствия
Введенные в Грузию два егерских батальона не могли защитить страну от внешних врагов, окружавших ее со всех сторон, и оказать большого влияния на внутреннее положение. Подданные мусульманского вероисповедания дурно или вовсе не повиновались царю, а карталинские татары были готовы к бегству. В Азербайджане после усиления хойского хана Ираклий потерял прежнее влияние и лишился подарков, которые получал прежде, Ганжа почти отложилась от него, эриванский хан не платил дани и, поддерживаемый ханом Хойским и пашой Ахалцихским, не признавал над собой власти грузинского царя. Давнишний союзник Ираклия Ибраим-хан Шушинский (Карабахский) также стал уклоняться от союза, а соседние с Грузией лезгины грабили и опустошали страну, угоняли скот и уводили в плен жителей. Защита страны находилась в руках наемников, худо радевших о пользе Грузии. Увеличить число своих войск Ираклий не находил возможным, и на предложение генерала Потемкина платить своим войскам жалованье и давать продовольствие от казны царь отвечал, что это не в обыкновении в их земле. «Если сию плату, – писал Ираклий[135 - В письме П.С. Потемкину от 29 декабря 1784 г. Госуд. арх. XXIII, № 135, карт. 49.], – будем производить нашему народу, то невозможно будет умножать наших войск другими народами, и потому содержим наши войска без платы, а на сии деньги умножаем их число другими народами».
Несмотря на свое бессилие, Ираклий пытался восстановить потерянное влияние в Азербайджане и упрочить свою власть в Эривани и Ганже. Собрав войска, он отправил их к Ганже под началом бывшего там губернатором князя Андронникова и Шамшадыльского Али-султана. Ганжинцы встретили грузин в садах, окружающих город, но после непродолжительной перестрелки вынуждены были запереться в крепости. Этот незначительный успех подал Ираклию надежду, что ганжинцы покорятся и без содействия русских войск, если только Фет-Али-хан Дербентский не помешает Ибраим-хану Шушинскому прислать войска на помощь грузинам. Опасаясь, что вражда, возникшая между дербентским и шушинским ханами, помешает Ибраиму оказать содействие в покорении Ганжи, Ираклий просил Фет-Али оставить неприязненные действия против Карабаха. Посланный царя мирза Мисаил встретил дербентского хана на пути к Еарабагу в местечке Сальянах, где вынужден был остановиться со своими войсками из-за недостатка продовольствия. Почти в одно время с Мисаилом к Фет-Али-хану прибыл посланный паши Ахалцихского, его казначей с тремя тысячами червонных, собольей шубой и часами, усыпанными бриллиантами. Посланный паши заверил дербентского хана в непременной помощи турецкого двора и передал ему письмо, побуждающее его к действиям против России.
«Милости и обогащение Карталинии со стороны российского двора, – писал Сулейман, – имеют ту наклонность, чтоб обладать всем Ираном. Предуведомляем вас заблаговременно о том; будьте готовы к начатию (военных действий) сего лета, а я вам отвечаю казною. Вы от тех мест начнете свое дело, а мы отсюда нападем на Грузию. Советую вам соединить все свои силы; в противном случае раскаетесь и скоро, когда ослабеют все ваши члены».
Фет-Али-хан хотя и не верил всем этим обещаниям, но хотел извлечь возможную пользу от такой присылки. Он отправил к генералу Потемкину своего чиновника Садык-мирзу с известием, что к нему прибыл посланный от турецкого паши с подарками, которых он не только не принял, но и письма не читал, что посланный отправился потом в Карабах к Ибраим-хану, который принял его с особыми почестями, пушечной пальбой и в присутствии всех надел на себя халат, присланный ему в подарок.
«Вы изволите всегда мне писать, – говорил Фет-Али-хан в письме П.С. Потемкину[136 - От 10 января 1785 г. Госуд. арх. XXIII, № 13, карт. 49.], – что Ибраим-хан состоит под покровительством ее величества и чтоб его не притеснять, но уверяю вас, что он посылает к турецкому султану посланников с секретными переписками и за то получает себе подарки и вмешивается в непристойные дела, а я и поднесь состою в верности ее величеству».
Надеясь получить одобрение за мнимую преданность к России, Фет-Али-хан вместо того получил от генерала Потемкина выражение сожаления, что отпустил посланного, а не задержал его в своих владениях, как бы следовало поступить человеку, преданному России[137 - Рапорт П.С. Потемкина князю Потемкину от 22 января, № 7. Там же.]. Ошибшийся в расчетах дербентский хан видел, что интрига его против Ибраим-хана Шушинского также не удалась. Он сознавал, что его военные действия против Ибраима не могут быть успешны, так как большая часть его войск, не имея средств к пропитанию, расходилась но домам, а между тем жители Карабаха, оставив селения со всем своим имуществом, скотом и семействами, удалились в горы и, засев в крепких местах, готовы были встретить неприятеля. Затруднительное положение, в котором очутился Фет-Али-хан, было причиной, почему он встретил посланного Ираклия с особой предупредительностью. Он уверял мирзу Мисаила, что хочет сохранить с Ираклием дружбу и доброе согласие и, не имея никаких враждебных намерений против Грузии, не может, однако же, примириться с Ибраим-ханом. Дербентский хан предлагал разделить Карабах на две части – одну взять себе, а другую предоставить Ираклию, но с тем, чтобы в этом разделе русские не принимали никакого участия.
– Нам нужно, – говорил дербентский хан мирзе Мисаилу, – утвердить союз с царем Ираклием присягой, аманатами или свиданием. Я не требую от его высочества большого числа войск, а только пятьсот человек для завоевания Карабаха. Когда я возьму и разорю Шушу, я поселю жителей на равнине. Татарскую орду, принадлежащую Грузии, возвращу, а остальных разделим между нами или так: армяне достанутся его высочеству, а магометане – мне. Буде царю угодно будет, сделаем брата Ибраим-хана начальником Карабаха: пусть он нам обоим служит. Если мои предположения исполнятся, я не хочу иметь никакого участия в делах Ганжи, и тогда вся область перейдет к царю.
– Его высочество, – отвечал на это Мисаил, – находится под покровительством российской императрицы и без совета русского начальника ни в какие дела входить не станет.
Ответ этот не нравился Фет-Али-хану, который хотел удержать Ираклия от союза с Ибраим-ханом.
– Коронован был ваш царь? – спросил Фет-Али-хан, как бы меняя тему.
– Корона в роде наших царей не новость, – отвечал Мисаил, – они с давних времен были всегда коронованы. Остановка в сем произошла оттого, что светлейший князь (Потемкин) намерен прибыть в Моздок, а оттуда в Карталинию, чтобы короновать царя при себе.
– Царь и пред сим ввел россиян в свое отечество, – заметил Фет-Али-хан, – но никакого прока от них не видал… Чего вы от них теперь ожидаете?
– Такие слова простительно говорить кому-нибудь другому, а не вам, когда вы существуете единственно поддержкой России.
– Я не намерен, – отвечал Фет-Али-хан, – иметь какое-либо дело с русскими и делать их соучастниками в моих поступках. Если его высочество содержит несколько войск российских для своей стражи, пусть с ними и советуется, а я стараться буду завладеть Карабахом.
Спустя несколько дней Фет-Али-хан действительно подошел к Карабаху. Ибраим вышел навстречу неприятелю и, расположившись в четырех милях от него в одной из своих крепостей, просил помощи Ираклия[138 - Письмо мирзы Мисаила князю Герсевану Чавчавадзе 7 марта 1785 г. Госуд. арх. XV, № 197.]. Не имея в распоряжении свободных войск, грузинский царь вынужден был послать приказ Али-Султану и князю Андронникову, чтобы они, сняв осаду Ганжи, следовали на соединение с Ибраим-ханом.
Ганжинцы торжествовали, тем более что получили заверение Фет-Али-хана, что он сделает все возможное для освобождения заключенного хана и возвращения ему владения. Чтобы скорее достичь этого и поддержать Фет-Али-хана, ганжинцы стали склонять на свою сторону подданных Ираклию шамшадыльских и шамхорских татар, которые, видя временный успех ганжинцев, намерены были тоже отложиться от власти царя. Ираклий обратился тогда к помощи русских войск. Он просил полковника Бурнашева поддержать его в экспедиции против Ганжи. Бурнашев приказал трем ротам Горского батальона следовать в селение Муганлу, одной роте Белорусского полка из Сурама и трем из Еизихов прибыть в Тифлис, чтобы выступить оттуда с грузинскими войсками. Соединение обоих наших отрядов было назначено на реке Алгет. В Грузии остались только три роты Горского егерского батальона, расположенные в Сураме и необходимые для защиты страны от лезгин, совершавших набеги со стороны Ахалциха[139 - Рапорт Бурнашева Потемкину 22 февраля № 7. Госуд. арх. XXIII, № 13, папка 49.].
Не оставляя своих враждебных действий против Грузии, Сулейман-паша содержал лезгин на жалованье и, давая им приют в Ахалцихском пашалыке, направлял их время от времени в Грузию. На требование Потемкина не держать у себя лезгин Сулейман отвечал, что не имеет возможности запретить им приход в свои владения, и сваливал всю вину на Ираклия и его подданных.
«Для чего грузины, – писал он[140 - В письме П.С. Потемкину от 12 марта 1785 г. Госуд. арх. XV, № 192.], – пропускают их чрез свое отечество и не воспретят проход им в Кахетию и Карталинию, чрез которые они выходят и ко мне. Каким образом мне воспретить им вход? Тем более что леки (лезгины) с нами одного закона, по которому взаимная вражда и брань воспрещается. Небезызвестно также вам и то, что Дагестан по своему положению составляет ближайшее соседство Грузии и удаленнее от меня; что народу сему издревле как Персия, так Ахалцих и Карталиния не в силах были в отечества свои возбранить проходы. Довольно видно из сего, что не я причиной и что я бессилен между двумя великими государями нарушить мир, ныне существующий».
Сулейман писал, что не он нарушает мир, а Ираклий, который, вторгаясь в турецкие владения, выводит жителей в Карталинию и что таким способом переселил к себе несколько сот крестьян.
Паша считал себя вправе поступать таким же образом и потому собрал в своих владениях довольно значительную толпу (до четырех тысяч) лезгин и ахалцихских турок, которые, как «заподлинно известно, – писал князь Потемкин-Таврический[141 - В ордере П.С. Потемкину 22 мая, № 146. Госуд. арх. XXIII, № 13, папка 49.], – вызваны были в сей поход публичными крикунами».
В апреле 1785 года это сборище вторглось в Карталинию, разорило три деревни и увекло в плен более 600 жителей. Находившийся в Сураме майор Сенненберг, получив сведения о вторжении в Грузию значительной толпы грабителей, взял 200 егерей с одним орудием и бросился их преследовать. 16 апреля он настиг их на ахалцыхской дороге в семи верстах от Сурама, прижал к левому берегу Куры и после четырехчасового сражения разбил их наголову. Более 1300 неприятелей погибло в этом сражении, многие из них, спасаясь от русских пуль и штыков, бросались в Куру и утонули, не в силах добраться до противоположного берега, множество тел плыло по Куре до самого Тифлиса. Наибольшие потери понесли турки, 200 человек из них было взято в плен[142 - Рапорты Бурнашева Потемкину 22 и 24 апреля, № 1, 18 и 19.]. Победа была полная, и ее отмечали в Грузии и Имеретии. «Опыты храбрости наших войск, – писал Потемкин полковнику Бурнашеву[143 - В ордере от 2 июля, № 30.], – и всегдашнее сокрушение лезгин, дерзающих противостоять храбрым нашим войскам, послужат в доказательство царю и всем грузинам, сколь велико для них благополучие быть под щитом российского воинства».
Скоро Ираклию предстояло убедиться в справедливости слов Потемкина, ибо, чтобы отомстить за поражение, нанесенное им Сен-ненбергом, 27 мая 1200 лезгин и 500 турок снова вторглись в Грузию. Выйдя ночью из Ахалциха и спустившись вниз по Куре, они опустошили несколько селений. Сенненберг взял 300 егерей, 125 грузин и три орудия и, выступив из Сурама, пошел навстречу неприятелю. 28 мая они встретились. Неприятель стремительно бросился на грузин, смял их и атаковал егерей. После часового, весьма упорного сражения майор Сенненберг, несмотря на замешательство грузин, рассеял неприятеля, оставившего на поле 300 человек убитыми и 63 – пленными[144 - Госуд. арх. XX, № 263.].
Хотя турки и лезгины потерпели вторичное поражение, поступки Сулейман-паши заставили наше правительство требовать от Порты полного удовлетворения, в ожидании которого Потемкину поручено было отправить к сераскиру Хаджи-Али-паше посланного «с жалобой и настоять, чтобы с Сулейман-пашой поступлено было яко с нарушителем мирных постановлений и чтобы пресечена была впредь навсегда подобная дерзость».
«Соединение оттоманских подданных с лезгинами, – писала императрица нашему посланнику в Константинополе Я.И. Булгакову[145 - В рескрипте от 23 мая 1785 г., № 363. Арх. кабинета его величества, ев. 441.], – относим единственно на счет ахалцихского Сулейман-паши, который не один раз доказал уже свое недоброхотство к сохранению доброго соседственного согласия, а нимало не подозреваем, чтобы тут Порта имела, вопреки мира к нам, какие-либо виды». Екатерина II поручила Булгакову заявить турецкому правительству, что она требует «наиусильнейшего» удовлетворения и что «для утверждения нас в добром мнении о миролюбивых Порты намерениях, для отвращения пролития невинной крови и для упреждения несогласий и самого разрыва, – необходимо нужно наказать означенного пашу и других, кто в посылке оттоманских подданных на земли вассала нашего царя Карталинского обще с лезгинами участвовал».
Представления нашего посланника оставались без всякого исполнения. Турецкое правительство неравнодушно смотрело на пребывание наших войск в Грузии и втайне не только одобряло поведение паши Ахалцихского, но и старалось возмутить против Грузии соседних владык, не щадя для этого ни денег, ни подарков. Порта старалась разорить Грузию настолько, чтобы она была не в состоянии прокормить русские войска, и, устрашив соседних правителей постоянными вторжениями в Грузию, отвратить их от поисков покровительства России[146 - Всеподдан. донесение кн. Потемкина. Московс. арх. Глав, штаба. Журнал кн. Потемкина подаваемым ее имп. вел. запискам.]. По всему Закавказью под личиной путешественников и торговцев разъезжали посланные турецкого правительства, стараясь убедить мусульманское население, что Россия обещала Ираклию покорить всю Персию. Как ни нелепы были эти толки, но они оказывали свое действие, в особенности когда летом 1785 года в Закавказье появился капиджи-баши, развозивший фирманы султана, призывавшие правоверных к сопротивлению замыслам России.
Правоверные принимали посланных с подобающим почетом, поверили в обещание Порты содействовать им деньгами и войсками и ополчались против Грузии. Все азербайджанские ханы, кроме Эриванского, заключили союз с дагестанцами и взяли взаимные обязательства сопротивляться завоевательным намерениям России. Многие из них прибыли на границу Грузии и требовали, чтобы паша Ахалцихский или сам одновременно с ними вторгся в Грузию, или отпустил к ним находившихся у него лезгин[147 - Моек. арх. Гл. штаба. Журнал кн. Потемкина подаваемым ее имп. вел. запискам.]. В августе Ираклий получал со всех сторон сведения о сборе на его границах многочисленных врагов: в Ахалцихе собирались лезгины и турки, подстрекаемые и набираемые Сулейман-пашой, Омар-хан Аварский, соединясь с джаро-белоканцами, также готовился к вторжению в Грузию, мусульманские подданные Ираклия волновались, переговаривались с лезгинами и обещали, отложившись от царя, присоединиться к ним. Казахи дали даже слово с появлением лезгин схватить жившего среди них царевича Георгия и передать в их руки. Посланные в Дагестан лазутчики приносили каждый день все более и более угрожающие известия и советовали грузинам заблаговременно найти для своих жен и детей убежища и скрыть в безопасные места имущество[148 - Рапорты подполковника Квашнина-Самарина Бурнашеву 3 и 17 августа 1785 г.].
Опасаясь больше всего вторжения Омар-хана, силы которого простирались до 15 000 человек, Ираклий, хотя и призывал к себе на службу ингушей и осетин, обещая хорошее жалованье, но считая свое положение безвыходным, не думал уже об обороне границ, а приказал жителям собираться в четыре главных пункта, отстаивать которые и был намерен. Это были города Гори, Тифлис, Телав и Сигнах. Приказание это осталось далеко не исполненным. В то время в
Грузии не было единства, и многие из князей и дворян, предпочитая следовать собственным интересам, остались в своих маленьких замках[149 - Рапорт Бурнашева 4 октября, № 42.]. Положение страны было критическое, грузины собирались на защиту отечества медленно, вяло и неохотно, так что на успех отражения неприятеля рассчитывать было трудно.
«Долгом поставляю представить, – писал полковник Бурнашев[150 - Рапорт Бурнашева Леонтьеву 17 августа, № 38.], – что по испытанию моему через два года худую я имею надежду на грузин, причины сему не место теперь объяснять. Не имею я конных войск и для разъездов, нужно хотя бы сколько-нибудь иметь оных на сей случай; нужно и для того, чтобы присланием сикурса ободрить от уныния падших здешних жителей, а неприятелям внушить страх умножением наших сил».
Грузины действительно были в большом смятении, тем более что лезгины, не ожидая Омар-хана Аварского, рассеялись по всей Грузии небольшими партиями со стороны Ахалциха, грабили и опустошали страну. Чрезвычайная жара иссушила реки, так что переправа не представляла никаких затруднений, и почти не было дня, чтобы лезгины не похищали где-нибудь скот или людей или не сжигали хлеб, которого до сих пор они никогда не касались.
Ираклий, не надеясь на собственную защиту, повторял просьбу о присылке русских войск и доставке ему заимообразно 200 пудов пороха. Полковник Бурнашев сосредоточил в Тифлисе восемь рот своих батальонов, чтобы двинуться с ними против неприятеля, когда узнает направление, которое тот примет при вторжении в Грузию[151 - Рапорт Бурнашева Потемкину 19 августа, № 33.].
В то время Потемкин не мог оказать Ираклию никакой помощи, ибо все войска, расположенные на Кавказской линии, были заняты усмирением волнений, произведенных на северном склоне Кавказа появившимся в Чечне пророком.
Глава 6
Пророк в Чечне и его учение о газавате, или священной войне. Неудачное сражение полковника Пиери с чеченцами. Волнения в Кабарде. Нападение горцев на Каргинский редут и Григориополис
В начале 1785 года в Чечне появился пророк по имени Мансур[152 - Настоящее имя его было Учерман, переделанное нами сначала в Ушурму, а потом в Мансура. Впоследствии и сам пророк называл себя последним именем.], начавший проповедовать новое учение. Уроженец селения Алтыка-бак[153 - Так сам Мансур называл селение, в котором родился. На наших картах оно известно под именем Алды.В журнале «Русская мысль» 1884 г., кн. VII была напечатана статья «Авантюрист XVIII века». В ней описаны похождения какого-то лжепророка Мансура, не имеющего, впрочем, никакого сходства с тем, который явился проповедником в Кавказских горах. Автор пишет, что в марте 1785 г. в Курдистанском городе Амадии появился пророк Мансур (самозванец Жан-Батист Боэтти, итальянец по происхождению), начавший проповедовать новое учение. Далее говорится, что число его учеников быстро возрастало и достигло огромной цифры, что, выступив 20 апреля 1785 г. из Амадии всего с 96 человеками, он подошел к г. Битлису с таким большим ополчением, что смог осадить его и потом взять штурмом. Этот первый успех имел будто бы громадные последствия: город Мусс сдался пророку без сопротивления, Ахалцих он взял штурмом, Эрзерум сдался, а в Тифлисе он разбил русские войска и захватил 10 000 пленных. Автор, очевидно, плохо знает Кавказ, если говорит, что к пророку шли последователи из ущелий Кавказских гор под Эрзерум. В конце статьи сказано: «Мы не можем сомневаться, что авантюрист кончил свою жизнь в Соловках (Соловецком монастыре), потому что последнее письмо его помечено «Соловецк 15 сентября 1798 г.».Все это выдумки и не имеет ничего общего с проповедником в Кавказских горах. Из нашего рассказа, как предыдущего, так и последующего, видно, что с 1782 по 1795 г. Тифлис не подвергался нападению пророка, что русские войска имели дело только с лезгинами и что, наконец, судьба кавказского Шейх-Мансура отлична от той, которая описана в статье.Взятый в плен в 1791 г. Шейх-Мансур был отправлен в Петербург и представлен императрице. Было бы более чем странно посылать фанатика-магоме-танина в православный монастырь, и потому 15 октября 1791 г. Мансур был отправлен в Шлиссельбургскую крепость, где и скончался 13 апреля 1794 г. Он похоронен без всякого обряда на Преображенской горе близ города (см. рапорт коменданта Шлиссельбургской крепости полковника Колюбакина, Госуд. арх. VII, д. № 2777).В том, что Мансур природный горец, сомневались еще и в прошлом столетии. В первое время смотрели на него как на эмиссара, подосланного турками, а потом как на пришельца, ищущего поддержки Порты. Все эти предположения оказались, однако, несостоятельными (см. Сборник Императорского русского исторического общества, т. 47, с. 143, 145, 170–181).], Мансур принадлежал к самым бедным жителям аула, ему было в то время около двадцати лет.
«Отец мой, – говорил он[154 - В своих показаниях Шешковскому и др. Госуд. арх. VII, № 2777; XXIII, № 13, карт. 50–52.], – именовался Шебессе, он умер, но из братьев моих еще двое в живых. Я беден, все мое имение состоит из двух лошадей, двух быков и одной хижины. В первые годы своей юности пас я овец, а возмужав, упражнялся в земледелии, грамоте не учен, читать и писать не умею, а выучил наизусть повседневные пять молитв и узнал основные догматы религии. Я видел, что соотчичи мои, как простой народ, так ученые и духовенство, уклонились от путей закона, впали в заблуждения и, отринув должное к Богу почтение, пост и молитву, стали жить развратно, утопая во всевозможных злодеяниях. Мне известно было, что с давнего времени народ наш следует дурным обычаям воровать, убивать без всякого сожаления ближних и вообще ничего иного не делать, кроме зла; и сам я поступал таким же образом. Но, вспомнив смертный час и ведая, что за неисполнение законом повеленных обязанностей должен буду дать ответ Богу на страшном судилище, я вдруг осветился размышлением о роде жизни, мною провождаемом, и усмотрел, что он совсем противен нашему святому закону. Я устыдился своих деяний и решил не продолжать более такой варварской жизни, а соотносить свое поведение с предписаниями священного закона. Я дал себе твердый зарок не следовать худым примерам своих соотчичей, жить набожно и никогда не пренебрегать постом и молитвой. Я покаялся во грехах своих, умолял о том же других, и ближайшие мои соседи повиновались моим советам».
Небольшое число последователей не удовлетворило, однако же, Мансура. Одаренный от природы гибким умом и сильною волей, он умел вкрадываться в доверие и, горя нетерпением выйти из круга обыкновенных людей, решил для привлечения большого числа учеников прибегнуть к хитрости и указать на себя как на посланника великого пророка. Однажды жители селения Алды узнали, что Мансур видел сон, несомненно доказывающий, что он избранник Божий.
«Во сне видел я, – говорил Мансур, – что приехали ко мне на двор два человека на лошадях и звали меня к себе. Я приказал жене выйти посмотреть и узнать, кто они и откуда? Жена, увидя верховых лошадей, удивилась, как могли они попасть на двор, ворота которого были накрепко заперты».
Возвратясь к мужу, она объявила, что во дворе действительно стоят два всадника, но кто они и откуда явились, она не знает. Тогда Мансур сам пошел на двор. Приехавшие приветствовали его словами селям-алейкюм, на что хозяин ответил обычным приветом и вслед за тем услышал от гостей необычайные слова.
– Повелением Бога нашего, – сказал один из них, – Магомет, пророк его, прислал нас к тебе сказать, что народы ваши все пришли в заблуждение и не исполняют совсем закона, данного им Магометом. Увещевай народ и передай ему наши слова, дабы он оставил свои заблуждения и шел по пути, данному нам законом.
– Народ наш, – отвечал будто бы Мансур, – не послушает меня, бедного человека, да и не смею я сказать ему об этом.
– Не бойся, говори, Господь тебе поможет, и народ поверит всему, что ты станешь проповедовать.
Всадники исчезли. Мансур три дня провел в посте и молитве и затем передал свое сновидение братьям. Он говорил им, что безверие, закоренелые пороки, склонность к грабежам и убийствам губят чеченцев и готовят им осуждение в будущей жизни, что он по власти, данной ему Богом, может исправить пороки соотечественников, научить их истинному закону и тем отвратить от ожидающего их бедствия. Братья сочли этот рассказ за бред воспаленного воображения и запретили Мансуру пересказывать сон посторонним.
– Люди тебе не поверят, – говорили они, – а нам будет стыдно.
Спустя два дня Мансур снова обратился к братьям с просьбой позволить ему объявить сон народу.
«Приключение это теснит меня, – говорил он со слезами, – и так мне тягостно, что если не объявлю народу, то должен умереть».
После таких слов братья были вынуждены согласиться. Мансур взошел, по обычаю, на крышу своего дома, закрыл уста рукавом и тихим голосом стал созывать односельчан. «Как тихо ни пущал он свой голос, говорили впоследствии алдинцы, но жители в ту же минуту все к нему сбежались»[155 - Показание Кайтуки Бакова 1 марта 1785 г. Госуд. арх. XXIII, № 13, папка 49.].
Рассказав собравшимся сновидение, Мансур стал требовать покаяния.
«Оставьте взаимные ссоры, убийства, кровомщение и простите друг друга, – говорил он народу. – Не курите табаку, не пейте ничего, что из солода приготовляется, и не прелюбодействуйте. Имение теперешнее, как неправильно собранное и накопленное, истребите, хлеба не сейте, ибо вместо него каждый будет иметь от Бога посланное. Именем Бога и его пророка Магомета упрашиваю вас, послушайте меня, а если не исполните сии заповеди и не послушаете моих сказаний, то в скорости подвергнетесь гневу Божию».
По выходе из мечети Мансур приказал зарезать двух баранов и мясо их раздал собравшимся. На следующий день из двух волов, составлявших все его имущество, он взял одного, обвел по обычаю три раза вокруг кладбища и затем, зарезав, разделил его мясо пополам: одну часть отдал бедным, а другую – малолетним, учащимся в школе. Благотворительность, на что и рассчитывал Мансур, привлекла к нему многих приверженцев. Бескорыстие не в характере чеченцев, и народ, видя, что Мансур раздает бедным последнее имущество, преклонялся пред ним с особым уважением. Он видел в бедном пастухе избранника Магомета, подражать которому Мансур старался на каждом шагу. Одержимый, подобно Магомету, падучими припадками – по понятию мусульман, признаками вдохновения, – Мансур часто притворялся ослабевшим и больным. Он обычно изнемогал и падал перед слушателями, которые относили его в другую комнату, где, пролежав часа с три как бы в бесчувственном состоянии, он возвращался к собравшимся с разными пророческими предсказаниями.
– Потерпите немного, – говорил он, – и поверьте, что увидите чудеса, от Бога сотворенные.
