скачать книгу бесплатно
Лесная женщина умылась этой водой, растирая воду по лицу, как бальзам. Через окно-форточку мы вышли на волю. Первая кража состоялась.
Потом, извините нас, люди, мы разбили стёкла, тройные стёкла в доме, в единственном окне. Приставив к нему такую полезную стремянку, проникли в комнату, где были только четыре стула, длинный казённый стол и несгораемый шкафчик в углу. На нём часы. Послушал – тикают, как у меня дома. Двенадцать минут пятого… Мои часы обгоняли эти всего на две минуты! Солнышко не подвело.
Дверь из комнаты тоже оказалась основательно заперта. Стоило бить окно, чтобы оказаться в тупике, в унылой клетушке? Всё на крепких запорах, будто на даче, брошенной, заколоченной до приезда хозяина.
– Подождём тут, – сказал я, – хоть ночевать будем под крышей. Люди сюда придут.
– А завтра?
– Сломаем к чёртовой бабушке все двери…
Остаток дня мы разглядывали чье-то негостеприимное владение. Машины все новенькие, с иголочки – отметил я. Кирпича много, фундаменты ещё для трёх больших строений. Куда же все подевались?
Придут, непременно придут…
Болели ноги. Лапти уже не помогали, их просто не было. Мы нарвали целый ворох лесной травы, постелили её на полу комнаты так, что получился чуть ли не стожок, и вечером, до заката, буквально свалились от усталости.
Она мгновенно уснула, морща во сне обиженно губы. Распущенные волосы тут же переплелись с тонкими зелёными травинками. Ресницы вздрагивали, смахивая травинки-стебли. Как плачет во сне…
Трава пьянила густым ароматом, похожим на что-то съедобное. Хотелось её жевать. Как молоко. Хотя молоко не жуют. Или у неё был привкус отменного знаменитого пива, которое мне подавали в одном славянском городе с немецкими домами, улочками, набережными среди мягких зелёных мини-холмов. Оно, это пиво, до половины под шапкой, в высокой стеклянной баклаге, таяло во рту, как тает привкус лесного сена, как тает свежесть в разбитом окне…
…Я жил в старинной гостинице над рестораном. Ходил обедать, как на маленький торжественный праздник, удивлявший меня уютом, хорошо поставленным радушием и настроением.
Однажды увидел в карточке название таинственного «Монако», попросил подать… Жду. Смотрю, как течёт незнакомая тихая жизнь в хрустальном окне, вдыхаю пиво неторопливыми глотками. За ближним столом угадываю моих соотечественников туристов. У каждого, кроме баклаги с пивом, чашка бульона и жареные шпикачки. Деньги берегут на магазины…
Я жду. В зал величественно вкатывается хромированная сверкающая тележка. По обеим сторонам её два «дипломата» в парадных одеждах, отпущенные, вероятно, из Министерства иностранных дел. За ними в парадном фраке шествует метр. Кажется, ещё мгновенье – заиграют серебряные трубы!
На тележке нечто серебряное, высокое. Шапка Мономаха в серебряной фольге. Туристы замерли. Шествие приближается ко мне. «Дипломаты», кивнув слегка, по-дружески, удаляются. Вельможный мэтр поднимает серебряные ножички, взмахивает ими, как серебряными лучами, разрезая колпак из фольги, распахивает его, торжественно выпуская на волю, томившийся в колпаке невиданный вожделенный аромат. Я вижу на королевском блюде омлет с утопленными дольками горячих мандаринов.
Слышу, как туристы на московском наречии между собой говорят: «Наверное, американец… Или австриец, буржуй…». Слова сказать не могу. С мэтром объясняюсь одними жестами. Убегаю, не доев «Монако».
…Вижу его теперь в этой казённой комнате, заваленной травой, с унылыми стенами. Вижу, пока не проваливаюсь в беспробудный сон, утешая себя надеждой на встречу с людьми, на буханку чёрного хлеба, сухарь, в конце концов, и что-нибудь… Что-нибудь…
* * *
Утром после обхода владений, когда мы снова убедились, как заперты наглухо все двери, я нашёл под навесом в одном из ящиков стамеску и вернулся через окно в комнату. Начать я решил с этого стола. Мне казалось, в нём будет хоть какой-нибудь намёк или ответ на все наши недоумения.
Стамеска помогла мне изувечить, вскрыть один ящик. В нём лежали технические паспорта на радиоприборы, чистые тетради, шариковые ручки, ластики, скрепки, дырокол, что-то ещё знакомое, городское.
В другом ящике, сломанном с большим трудом, я нашёл бумаги, от которых у меня, как пишут в книгах, всё помутилось. Это слишком приблизительное слово к тому, что со мной было. Руки, ноги не слушались. Я лёг в траву, на пол. И не сразу дошло до меня, что среди бумаг лежал ещё и ключ. О нём я подумал, когда пришёл в себя, когда смог отложить расчерченные линейками листы с печатными буквами сверху «Накладная». В линейках прыгали слова:
Колбаса твердокопчёная – 42 кг.
Мясные консервы тушёнка – 2330 банок.
Молоко сгущённое – 1246 банок.
Рыбные консервы «Судак в томате» – 900 банок…
Масло, сыр, мука… и дальше, дальше…
Даже теперь, много дней спустя, чувствую густой, сводящий с ума привкус этих слов.
Потом я встал и почти машинально взял в ящике стола ключ. Особый ключ от несгораемых шкафов. Он подошёл к нашему, вернее к чужому сейфу.
Там я нашёл большие тетради в картонных переплётах и связку разных ключей с прицепленной к ним картонной биркой «дубликаты». В коробке лежали с такими же бирками ключи от машин.
* * *
Любые пещеры Аладдина – пустая шалость, наивное ничто по сравнению с теми сокровищами, которые мы увидели за всеми закрытыми дверями. Это были кладовки, гружённые продуктами, одеждой, обувью, книгами, радиоприборами, в том числе пятью телевизорами, лекарствами, оборудованием для самого разного лечения. Две бормашины, к примеру, солнечные лампы, незнакомые аппараты.
Лестница вела вниз, в подвал. Многое хранилось там или на втором этаже в полутёмных кладовках, куда проникал свет только сквозь узкую стеклянную полоску из прозрачных блоков под самым потолком.
Я включил свет и онемел от обилия того, что можно было жевать. Масло хранилось в морозильниках, сыр и кое-что другое – в холодильных камерах. Банки лежали в картонных коробках… Всюду воздух был пропитан холодильным озоном.
Лишь одна дверь оказалась в этом доме незапертой – в туалет. В нормальный, городской, сверкающий голубым – туалет. С умывальником, с краном, из которого текла вода, зеркалом над ним, откуда глядел на меня мрачный щетинистый худой мужик, небритый, как арестант…
* * *
Мы открыли стамеской две банки тушёнки, жадно хватали мясо руками, хотя потом нашли открывалки, ножи, вилки, посуду, салфетки – ну что там ещё придумано для воспитанных людей?
Мы пили фруктовую холодную воду, жевали печенье с маслом, свежим, сливочным. Если бы я знал раньше, какое фантастическое удовольствие придумано, создано, вложено во все эти жестяные, полированные сверкающие банки!
Простите нас, беспечные хозяева. Мы ждали вас утром, ждали половину дня, ждали, пока ходили по вашим кладовкам, ждали, когда начали стамеской долбить жестянки… надеялись, что вот-вот за нами придут и станут вязать лесных уголовников, отпетых взломщиков. Никто не пришёл: ни днём, ни вечером. Больше у нас не хватило ни мужества, ни сил.
* * *
На другой день мы сами себе устроили королевский завтрак. Умяли по два сырых яйца, не обратив тогда внимания на красные буквы очень сложной дырчатой коробки «для инкубатора». Жевали копчёный припас, хрустели печеньем, снова откупорив бутылки «Рябиновой», тоже не заметив строгой надписи на вложенном листе бумаги «Образцы для сравнения».
Лишь потом я пошёл искать в пещерах Аладдина хоть какое-нибудь мыло и напал не только на «русский лес», «банное», «земляничное», «детское», но и на целые груды зубной пасты, щёток в целлофане. Увидел то, о чём и думать не мог: электрические бритвы, безопасные лезвия в нарядных коробках и станочки для них.
– Ура! – завопил я на весь дом. – Да здравствует мыло.
Она смеялась, глядя, как я размахиваю руками, жонглируя мылом.
– Ну и влетит же тебе! Всё краденое.
Кажется, мы понемногу начали воскресать из первобытного состояния, выходить в люди.
Я нашёл стопы мохнатых новеньких полотенец в той же кладовой, где была такая богатая косметика, нашёл ведро и большой эмалированный таз. Ведро взял себе, а таз торжественно вручил ей.
Мы разделили наши умывальные владения. Мне досталась водонапорная башня. Там я и сотворил себе ту блаженную очистительную прохладную баню, какую никогда не забуду.
Бесполезно было касаться моей щетины электрической бритвой. Я прихватил казённый бритвенный прибор, вложил в него лезвие, намылил себя и начал смахивать лесную, дикую хвою, напевая от наслаждения.
Потом я заливал себя водой, прямо из ведра, казалось, отмывая не телесную грязь, а усталость и горе, тяжкую муку необъяснимой вины за эту земную живую радость.
Вода лилась по каменному полу, я шлёпал по ней босыми пятками, счастливый, мокрый, свежий. Тёр себя полотенцем…
– Ты неузнаваем, – сказала мне лесная неузнаваемая женщина.
– Прошу не заглядываться, ещё понравлюсь.
– Не бойся, ты не в моём вкусе.
– Это не имеет никакого значения, поскольку ты в моём.
– Я думала до сих пор, ты герой, – засмеялась она.
– Кто же я?
– Шалопай.
– Жулик я. Мелкий воришка. Нет, очень крупный рецидивист. Подожди, я украду сандалии. Пару! Две пары сандалий. Хочешь ботинки? Мужские ботинки? Я подарю тебе. Женских там почему-то нет…
Мы отправились изучать остальные здания в непонятном посёлке, обутые, как вполне приличные люди. Какая светлая радость – новые крепкие сандалии на пятках, новые, хоть и чужие, носки.
* * *
В оранжерее летали несколько воробьёв, попавших сюда через приподнятые фрамуги. Тонко зудели пчёлы в нагретом и влажном воздухе среди сплетенья самой разной понятной и непонятной зелени. По тонким пластмассовым трубам всюду капала вода. Я чуть было не придавил серую лягушонку на песчаной дорожке, разглядывая крохотные помидоры, усатую землянику с цветами в сине-зелёных листьях.
Внутри она казалась огромной, лесная оранжерея. В ней росли незнакомые деревца и кустарники. Но про это зелёное богатство – потом, в более спокойную минуту…
– Не могли такое хозяйство бросить надолго, сюда придут, – уверила она.
– По-моему, работает автоматика.
– Ну вот, – обиделась она, будто я виноват, что работает автоматика, – всё равно садовник нужен…
В конце оранжереи, там, где сложены пластиковые мешки с удобрениями, лопаты на садовой тачке, нашлась дверь в соседнюю пристройку с матовыми непрозрачными стеклянными блоками поверх стен, от которых в большом зале было светло. Куда же мы попали – на очередной склад, некую фабрику или в котельную? Широкие, средние, узкие оранжевые, зелёные трубы тянулись по всему залу от котлов, один из которых был оранжевым, а другой зелёным. Оранжевый покоился на кафельной печи, зелёный стоял посреди зала, видимый со всех сторон, с двумя огромными вентилями на закруглённых торцах. Это всё можно разглядеть не сразу, потому что проходы между котлами и печью заставлены самым неподходящим для труб и котлов – не распакованной финской мебелью: шкафами, диванами, кроватями, стульями, столами, тумбочками, а ещё пачками книг, завёрнутыми в бумагу.
В зале довольно жарко. Не знаю, что меня толкнуло, но я потрогал зелёный котёл и вскрикнул, он был горячим, хотя сплетение труб вокруг, мимо которых мы пробирались, нигде не казалось нагретым. Я заглянул в открытую дверцу печки, увидел там не опалённые, совсем новенькие свежие стенки, холодные, без малейшего следа какого-либо горенья. С опаской тронул оранжевый котёл, его холодный матовый металл.
– Мистика, не понимаю, – сказал я, – кто греет зелёный котёл.
– А я давно уже ничего не понимаю, – вздохнула моя спутница.
В строении под ветряком – электростанция. В одном отделении – система аккумуляторов, душный уксусный воздух, мерцающие коробки с двух сторон. За дверью мягко жужжал генератор. От него к потолку шёл механический в красном кожухе карданный привод. По нему текло мерное гуденье.
Очень солидный, плотный, весомый по виду генератор. Но как его может хватать на все увиденные мной холодильные камеры, выключатели, моторы в котельной, водонапорной башне, розетки, лампочки? На весь посёлок?
Тут же был ещё более могучий генератор, присоединённый к непонятным трубам, уходящим в бетонный пол. Трубы, очень похожие на те, что в котельной. Справа у стены щит с рубильниками. Рядом голубая тумбочка со шкалой приборов. Большой генератор молчал.
– Ты умеешь водить машину? – спросил я.
– Конечно… Мы уедем?
– Сначала поищем дорогу.
– Разве дороги нет?
– Мне кажется.
– Но столько машин?
– Дороги не видно, просек не видно.
– Как они сюда попали?
– Не знаю… Хочешь, я тебя покатаю?
– Хочу.
– Если она с бензином…
Я показал ключ с надписью на картонке: «Нива». Мы подошли к новенькому зелёному автомобилю. На капоте «Нивы» слабый сквознячок шевелил летучие семена. Я дунул в них, и травяные семена покатились крупой с гладкой поверхности. Упругая дверца щёлкнула, и я впервые заглянул в такую машину, в чёрный уютный салон. К удивлению моему, на спидометре было десять километров.
– Её несли на руках, или…
Не успел я сказать, как услышал не то слабый вскрик, не то судорожный вдох.
– Радио, – произнесла одними губами лесная женщина. – Дай мне. Она прикоснулась трепетными пальцами к белым клавишам приёмника, жадно повернула ручку, боком присев на кожаное чёрное сиденье.
– Подожди, я включу, – сказал я. – Руль, видно, заблокирован.
– Ах, да, совсем дикая стала.
Приёмник загудел. Шорох поплыл от него, таинственный шорох далёких земных расстояний. Звуков не было.
– Попробуй ты, – сказала она почти жалобно.
Я стал давить на клавиши, но звука не было.
– Тут где-нибудь есть антенна… выдвинуть антенну… кнопка для неё.
Мы стали вдвоём искать нужную кнопку. Вот она, под самым щитком. Я ударил по ней. Прутик антенны плавно потянулся над зелёной гладью капота и замер, как лучик, нацеленный в самое небо.
Шорохи стали полнее, громче, но звука, слов, речи, музыки не было.
– Куда мы с тобой попали? – пожаловалась она. – Станции не ловятся. Приёмник у тебя исправен?
– Где ж ему сломаться. Новенький… сильный.
– Покатай меня, – сказала грустная женщина. – Прежде я не замечала, как уютно пахнут автомобили…
Машина завелась не сразу, но включилась добротно, почти неслышно. Я потрогал передачи, ножные педали, подождал, пока рядом сядет она, и вывел машину из ангара, потихоньку, привыкая, приноравливаясь к ней.
Рычаг от руки непривычно далеко. Перед ним ещё два рычага поменьше. Судя по надписи – для привода на переднюю тягу. На щитке почему-то не один, а два спидометра. На восемьдесят и сто восемьдесят километров. Если это спидометр… Сидеть очень удобно, можно развалиться вальяжно.
