скачать книгу бесплатно
Встал, снял ватник, закутал Анюту, сел рядом приобнял. Помолчали, глядя на прозрачное небо с первыми звёздами.
– Всё хотел спросить тебя, доча. Матушка тут про тебя рассказывала, как ты Битюга поворотила, помнишь?
– Как не помнить. Было.
– Как же тебе удалось такое, поведай, коли не секрет. Аль слово какое знаешь?
– Знаю, тятя, не секрет вовсе. Много слов разных есть и для зверя, и для скотинки, и для человека. Выбирать надо. Тогда вот молитвой Христовой, “живые помощи” называется. Бабушка научила, царствие ей небесное, – перекрестилась.
– Ишь, ты. А ну-ка скажи.
– Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой и уповаю на него…
Дочитала до конца, не торопясь, тихим голосом, но выразительно, глядя на гаснущий горизонт чудными своими глазами, перекрестилась, закончив. Афанасий слушал, затихнув, с каким-то упоением.
– Это всё, что ты ему тогда сказала? Битюгу-то? – спросил, когда закончила.
– Тогда всё. А знаю много чего ещё.
– Светлая, знать, душа у тебя, девонька, хранит Он тебя.
– Хранит всех, кто его любит. И ты, тятя, люби.
– Откуда ж ты этому научилась? Ты ж, отродясь, ни попа, ни прихода не видала.
– Что от бабушки услыхала, что от матушки. Запоминала.
– А Райку, коровку нашу, что падала прошлым летом, ты на ноги поставила? Агаша сказывала, ты тогда три дня не отходила от неё.
– Не знаю. Может я, может сама очухалась. Я помогала ей, чем могла. Я ведь слышу их, тятя. И скотинку, и зверей, и птиц. Они всегда говорят. Только очень тихо, не всякий услышит.
Приобнял Афанасий девчонку, ткнулся носом в мягкие детские волосы, затих. Какой-то щемящей нежностью и радостью наполнилось его сердце. “Пусть себе сочиняет, – думалось, – разве худо кому от того. Большое сердце у неё, на семерых Господь намерил, ей одной досталось. Как-то же жизнь у неё сложится?”
– Что затих, тятя? Думаешь, верить или нет? – спросила Анюта, заглянув в глаза.
– Отчего ж не верить, доча, в то, что было.
– Я не про Битюга и не про Райку. А про то, что всякая скотинка слова говорит, да только не слышит никто.
– И тут твоя правда. Я, к примеру, как и все, слухом не удался. А ты у меня, знаю, другая.
Анюта улыбнулась недоверчиво, помолчала, словно обдумывая что-то.
– Вот что, тятя. Завтра все на стрекаловские вырубки пойдут, а мы с тобой вдвоём в другую сторону, на дальние пронинские. Места я там знаю и ещё покажу кое-что. Только молчать о том будешь.
– Уговорились. А далече ли?
– Не далече, вёрст десять с небольшим будет. До солнца выйдем, засветло вернёмся.
– Ты что ж, одна туда ходила? – удивился Афанасий.
– Одна. В первый раз с ребятами, да заблудилась, а потом уже и сама раза три.
– Ну и ну! – удивился Афанасий, – И не убоялась?
– Так ведь боязно тем, кто не верит, тятя. Ты можешь ружьё взять, от батьки осталось. Только вдвоём пойдём, так матушке и скажи.
На том и порешили, пошли спать.
Глава 4
– Просыпайся, сурок! Рассвело давно. Пора за дело браться.
Родион продрал глаза. По-прежнему болела голова и сильно хотелось пить. Перед ним на стуле сидел Тимофей с пачкой одежды на коленях. Родион спустил на пол ноги, сел на кровати, придерживая одной рукой тяжёлую голову.
– Вот те роба, а своё пока на трубах развесь. С тебя за день семь потов сойдёт, придёшь вечером, в сухое влезешь. Тут исподнее тёплое, – Тимофей стал выкладывать на стол одежду из пачки, – Свитерок, ватные штаны, телогрейка. Одевайся, да пойдём, до Матрёны дойдём. Завтракать то будешь?
– Какой там к чёрту, – жалобно прохрипел Родион, – Чердак разламывается, жабры горят. Зачерпни воды ковшик, Тимоха, будь добр, подай.
– Зачем вода, Родька, – засмеялся Тимофей, – От неё морда пухнет. Сейчас до Мотьки дойдём, кое-чем побаще разживёмся. Крепенького нам с тобой с утра нельзя, начальник не одобряет совсем. Но подлечиться у Мотьки всегда есть чем. Ты знаешь, какой у неё рассол? О-о! Ты не знаешь, какой у неё рассол! Давай, собирайся скоро, я на улице подожду, жарко у тебя.
При мысли о рассоле Родион забыл про воду, быстро переоделся, своё развесил на горячих трубах, вышел. Проходя по коридору, осторожно потрогал соседние двери – закрыты. “Сейчас сразу и спросить бы надо про утренний визит”, – подумал. Во дворе в нетерпении топтался Тимоха.
– Пошли живее, у самого душа горит.
Поскрипывая свежим снегом, пошли они через задний двор к зданию вокзала.
– Послушай, Тимофей, а что за женщина ко мне рано утром заходила? Симпатичная, стройная, лет около тридцати. Посидела, вышла за дверь и, как сквозь землю провалилась. Она чё, по соседству со мной живёт?
– Женщина? – Тимофей расхохотался, – Известное дело, Мотька, кому ж тут ещё быть. Она, бестия, до мужиков голодная. А живёт она по соседству с тобой, через двор. Комната у ней за кухней.
– Да какая Мотька! Я ж говорю: стройная.
– Я, когда сюда добре заложу, – Тимофей показал пальцем на горло, – у меня все стройные и симпатичные, другие куда-то деваются. Вот и с тобой та же история. Дело молодое.
Родион косо посмотрел на Тимоху, засунул руки в карманы, насупился. “Темнит, чертяка. Ну и хрен с ним, всё равно узнаю”.
– Ты, Родька, в голову не бери, – весело продолжал Тимофей, хлопнув Родиона по плечу, – Места у нас здесь такие. Воздух, что мёд, без вина хмелеешь. А ты сколь вчера откушал? А? Вот то-то и оно. Я раз, по загулу, веришь, нет, козу нашу Маньку чуть за бабу не принял. Ха-ха-ха! Ничего, рассольчику сейчас примешь, за раз всё пройдёт, как с белых яблонь пух. А на счёт женщин призабудь пока. Здесь у нас, как в той песне: “ три пролёта по сто вёрст до ближайшей бабы”. А шибко соскучишься, коль, так к Мотьке подкати, – Тимоха понизил голос, – Она ещё в соку и податливая. А?
Скабрезно заржав, он ткнул Родиона двумя пальцами чуть ниже пупа и открыл перед ним дверь.
– Ну, заходь давай, не мешкай.
Прошли в буфет. Небольшая, затемнённая, но тёплая и уютная комната с бревенчатыми стенами и двумя тяжёлыми деревянными столами была наполнена запахом чего-то жареного и вкусного. Но Родиона мутило и думать о еде не хотелось. Роняя с валенок снег, Тимофей подошёл к буфетной стойке, за ним еле волоча ноги, Родион.
– Мотька! Старая ведьма, где ты там? Рассолу неси скорей!
– Может, сперва по спине ухватом, бес махнорылый? – весело отозвалось откуда-то изнутри, из кухни.
– Не-е, это лучше на потом. Ну не томи, голубушка, помираем совсем.
Вышла Матрёна с двумя большими кружками в руках. Одну, не глядя на Тимоху, поставила перед ним на стойку. Другую, ласково улыбаясь, протянула Родиону.
– На-ка, соколик, отведай. А то что-то тебя сегодня не узнать.
Из кружки пахнуло чесноком, смородиновым листом и чем-то ещё, от чего у Родиона закололо под ушами, а из-под языка хлынули два фонтана слюны. Заглянул в кружку. В прозрачном, чуть розоватом рассоле плавали прожилки от помидоров, на дне дольки чеснока и горошины перца. Тимофей, звучно глотая, одолел свою кружку, стукнул ею о стойку, выдохнул, промакнул рукавом усы и бороду. Приложился и Родион. Жадно втягивая в себя прохладную, сладковато-солёную жидкость, он вдруг почувствовал, как с каждым глотком становятся легче его ноги и голова, как спина наполняется силой и твёрдостью, как перестаёт дрожать рука, сжимающая кружку. Допил и, продолжая стоять с кружкой в руке, прислушивался к оживающему своему телу. Как будто и не было вовсе вчерашних возлияний и сегодняшней головной боли, как будто неспешно, в среднем темпе, пробежал он только что, как в юности, любимую свою дистанцию на лыжах и стоял, восстанавливая дыхание и упиваясь наполняющей тело бодростью.
– Ты глянь, глянь, Мотька, – радовался Тимофей, показывая на него пальцем, – ожил хлопчик-то! Огонь в глазах, что у Разбойника, жеребчика нашего! А вот мы его сейчас замест коня в санки запряжём, прокатимся с ветерком!
Родион потряс головой: не болит ли ещё? Нет, не болела. В лёгком недоумении вернул он кружку Матрёне.
– Ну вы даёте, Матрёна Власовна! Это что ж за рассол? Это ж… чудо какое-то!
– Секреты местной кухни, – ответила польщённая Матрёна, – Я ж тебе ещё вчера сказала: ещё не то отведаешь.
– А у нас тут кругом чудеса, – вмешался Тимофей, – начиная с самого воздуха, говорил же тебе. То показаться чего может, а то вдруг без видимой причины из болезного здоровым, как бык, становишься. Ну, пойдём инструмент получать. Ознакомлю тебя с фронтом работ.
– Обед сегодня попозже будет. К пол-третьему подходите, – крикнула вослед Матрёна.
Вышли на улицу. Тимофей вытащил из сарая снегоуборочную лопату-движок, вручил Родиону.
– Начинай с заднего двора. Закончишь – на парадный перейдёшь. Я сейчас по хозяйству управлюсь, после обеда тебе подсоблю. Снежку на весь день хватит, только поспевай. Вечером Мотька баньку нам сообразит.
Весь день, не чувствуя усталости, как заведённый лопатил Родион снег. К обеду снегопад прекратился, небо очистилось, придавил морозец. К сумеркам работа была закончена. После работы, помывшись в тесноватой, но добротной, по белому, русской бане с крутым паром и валянием в снегу, сидел он в тёплом предбаннике. Чистое, выданное Матрёной бельё ласкало приятно уставшее, сохнущее тело, потрескивали в печке дрова. Напротив, через небольшой столик, вальяжно развалился на маленьком старом диванчике Тимофей. Курили.
– Ужинать пойдём в буфет, Родька? Али, может, тут посидим?
– В буфет что-то не очень хочется, подустал. Да и борща матрёнина в обед хорошо отхватил, до сих пор не проголодался. Давай здесь перекусим, если можно.
– А чё ж не можно то? Сей же час и сообразим.
Он накинул на исподнее ватник, сунул ноги в валенки, вышел. Через пять минут вернулся, держа в охапке газетный свёрток. На столе, на газете появился шматок сала, несколько солёных огурцов, полбуханки ржаного хлеба, бутыль с квасом и небольшой шкалик самогона. Достал из кармана две стопки, со стуком поставил на стол.
– Ну вот, посидим рядком, поговорим ладком. После работы, да после баньки дело совершенно необходимое.
Тимофей крупными кусками нарезал хлеб и сало, наполнил стопки. Выпили, хрустнули огурцами.
– С глазом-то что совершилось? – спросил Тимофей.
Левый глаз у Родиона ещё в детстве был повреждён, чуть косил и был немного замутнён.
– Это, пацанами ещё, боезаряды делали из карбида, в бутылках, взрывали в костре. Осколок стеклянный прилетел.
– Бывает. Сам мальцом чего только не творил. Ну, не всякое увечье беда. Из иного можно и выгоду себе сотворить.
– Это какую ж выгоду? В армию только что не взяли, вот и вся выгода.
– Погодь ещё, какие твои годы. Ты ж ещё и полжизни не отмахал. Будет ещё выгода, уж поверь.
Тимофей встал, подкинул в печку дров.
– Подкочегарим малость. Мотька ещё пойдёт, как на кухне закончит. Я вот гляжу на тебя, Родька, – сказал он, возвращаясь к столу, – больно плечами статен. Занимался чем?
– А то.
– И чем же?
– Шахматами.
– А серьёзно?
– С каких же это пор ты, Тимоха, серьёзным стал? Тебя о чём ни спросишь, всё шутишь да темнишь.
– Я темню? – Тимофей поднял брови, – Да что ты Родя! Шутить люблю, это верно. Весёлым уродился. А темнить, когда ж я темнил? Что ты? Всё как на духу говорю. Если ты про бабу, что в темноте к тебе приходила, так откуда ж я знаю. Кроме Мотьки и подумать не на кого. Она, сам видал, на кухне что творит. Та ещё ведьма. Так и тут, поди, глаз тебе затуманила, красавицей обернулась, – Тимоха хохотнул, и добавил уже серьёзно: – Нету здесь других баб, Родя, и не было никогда. Истинно говорю.
– Ладно, проехали, – Родион махнул рукой, – Плавал я. Кандидата в мастера защитил в семнадцать лет, по подводному плаванию на средние дистанции. На всесоюзных выступал. А так ещё лыжи, велосипед. И шахматы люблю, тут ты зря не поверил. Сам-то не играешь?
– В шахматы как-то не-е, скучно больно. У нас тут всё больше картишки да домино. А то, что плаваешь, это хорошо. В жизни может очень пригодится. Да, чуть не забыл, Иваныч тут тебе зарплату оставил, велел передать, как закончишь.
Он протянул руку к висящему на крючке ватнику, пошарил в кармане, положил на стол три мятые одинаковые купюры. Родион взял одну в руки, удивлённо вгляделся, разглаживая. В тусклом свете лампочки, на небольшой тёмно- красной купюре с надписью: “Десять рублей” высвечивался профиль вождя мирового пролетариата.
– Это что такое? – недоумённо спросил Родион.
– Как что? Деньги, нешто не видишь? Три червонца тебе обломилось, славно сегодня поработал.
– Так их уж лет семь, как отменили.
– Ну, не знаю. Где, может, и отменили, а у нас только такие в обороте, других не водится.
– У вас что, тут советской власти нету вовсе?
– Как же нету? А Иваныч чем тебе не власть? Самая что ни наесть советская. Натуральный, по понятию, коммуняка, идейный. Только одичал малость за время службы в столь отдалённых местах. И деньги у тебя в руках нешто царские? А вообще, скажу я тебе, вся власть здесь это он, другой у нас нету. Он тут и батька, и хозяин, и царь. Милиция сюда не захаживает, равно и ревизоры. Живи, наслаждайся.
– А сам-то он у себя сейчас? – спросил Родион, разглядывая червонцы.
– Не-е. Умотал куда-то спозаранку. Выгнал снегоход свой, солярки в бак плюхнул и улетел.
– А далеко ли уехал? И надолго?
– А пёс его знает. Разве ж он докладывает. Может на метеостанцию сквозанул, а может по своим околоткам. У него тут заимки на сотню вёрст окрест, самострелы да ловушки на зверя, кормушки лосиные. Бывает по-всякому. То и дня не проходит – вертается, а то и на неделю пропадёт. А то в своей каморе целый день, запершись, просидит, как сыч. А ты, если про деньги, то напрасно тревожишься. Ты знаешь, сколько таких красненьких ты к осени заработаешь? Он богатенький и не жмот. А домой засобираешься, подойдёшь до него, он тебе на доллары, поменяет, а если хошь, то и на золото. Это для него не закавыка. Говорю ж тебе большой начальник. Настоящий начальник. Государь!
Тимофей сжал кулак, потряс им в воздухе, стукнул по столу.
– Если что сказал, то так оно и будет. Слову своему хозяин и большой души человек. А фамилия у его знаешь какая? Пуп, – произнёс, округлив глаза и, сделав сдавленный смехом длинный выдох, захохотал, – Да-да, так и есть, Пуп! Хохол, откуда-то с под Полтавы родом, а сюда попал с Тамбовщины, как и я, как и весь народ в Красных Ёлках. Ну-ка, давай-ка по маленькой, да по сальцу врежем!
Тимофей налил в стопки, выпили, аппетитно закусили мороженным чесночным салом, запили квасом. Родион, жуя, соображал, о чём спросить дальше. Чем больше Тимоха отвечал на его вопросы, тем больше у него возникало новых.
– Как же он по стольку дней на работе не бывает? Он же начальник станции. Кто ж движением поездов руководит? А если, к примеру, происшествие чрезвычайное? Кто ответит?
