скачать книгу бесплатно
– Вот мы и пришли. Дом, милый дом. – Она отпирает дверь, и Жозефина ловит себя на мысли, что тяжелое восхождение того стоило. Открывающийся вид на крыши рождает у нее чувство, будто она находится на вершине мира.
– Это потрясающе! – Она оставляет чемодан на полу и, распахивая окно, высовывается наружу.
– У нас только одна спальня, так что тебе придется спать здесь на диване.
– Замечательно. Спасибо. – Жозефина плюхается на подушки, раскиданные по дивану. Ей все равно где спать. Она счастлива уже от того, что находится в Париже.
– Мне нужно приготовить ужин. Эрик будет дома в семь.
Жозефине не терпится осмотреть достопримечательности, и она подумывает о том, чтобы попросить разрешения прогуляться одной, но это кажется невежливым. Вместо этого она предлагает свою помощь на кухне.
Ровно в семь приходит Эрик – красавец с зачесанными назад темными волосами, в элегантном коричневом костюме. Он целует жену, затем Жозефину. От него пахнет дорогим одеколоном.
– Добро пожаловать в Париж. – Он отступает на шаг, оглядывая Жозефину. – Теперь ты настоящая леди.
Она улыбается, оценивая комплимент.
– Я переоденусь, а потом мы сможем выпить аперитив.
Возвращается он уже не таким лощеным красавцем – в затрапезной футболке и широких спортивных брюках. Проходя на кухню, он берет с полки три узких бокала и наливает в каждый немного ликера cr?me de cassis[18 - Французский сладкий ягодный ликер из черной смородины. Служит основой коктейля из шампанского «Кир Рояль». (фр.)].
– Kir royale? – Не дожидаясь ответа, он достает из холодильника бутылку шампанского и, направляя ее горлышко в сторону потолка, разматывает проволочную уздечку. Пробка вылетает, по стенкам бутылки стекает бледная пена. Смеясь, он быстро наполняет бокалы. – За Жозефину, – произносит он тост. – И ее первый визит в Париж. – Коктейль восхитителен; пузырьки света и воздуха ударяют Жозефине в голову. – Я поставлю какую-нибудь музыку. – Эрик поворачивается к стеллажу с пластинками. – Что тебе нравится? Джонни? Жак Брель? Генсбур?
– La Javanaise[19 - «Жаванеза» – песня Сержа Генсбура.]? Мне очень нравится. – Жозефина слышала эту песню всего пару раз, но она сразу приходит на ум.
– Мне тоже! – Эрик вытаскивает пластинку из футляра, сдувает с нее пылинки, прежде чем поставить на проигрыватель, затем осторожно поднимает иглу и опускает ее в звуковую бороздку.
– J’avoue, j’en ai bavе, pas vous, mon amour[20 - «Признаюсь, я страдал, в отличие от вас, любовь моя» – строки из песни «Жаванеза» (фр.).], – звучит сексуальный хрипловатый голос Генсбура.
Эрик подпевает, мягко покачиваясь из стороны в сторону. Изабель тоже вступает, и Жозефина делает большой глоток коктейля, прежде чем принять раскрытую ладонь Эрика как приглашение на танец. О, быть в Париже! Это само по себе декадентство. Эрик и Изабель так далеки от мамы, Суазик и их маленькой жизни в Трегастеле и кажутся какими-то экзотическими существами.
Позже они садятся за обеденный стол, и беседа приобретает светский характер.
– Как поживает твоя мать? – спрашивает Эрик.
Жозефина пожимает плечами.
– Хорошо. – Ей совсем не хочется говорить об этом. Во всяком случае, сейчас.
– Она все еще работает в том большом доме?
– С понедельника по субботу. – У Жозефины кружится голова от вина и танцев. – Иногда я воображаю, что у нее там другая семья.
– Что заставляет тебя так говорить? – Тон Изабель резок.
Жозефина сама удивлена тем, что произнесла это вслух. Она допивает коктейль.
– Ну, она действительно проводит там большую часть времени. У нее могла бы появиться двойная жизнь. Муж, другие дети.
Эрик смеется и снова наполняет бокал Жозефины:
– Какое у тебя живое воображение! Мужчина – да, я могу себе представить мужчину, ведущего двойную жизнь. Но не женщину. Что за фантазии!
Изабель хмуро поглядывает на Эрика.
– В самом деле можешь?
Жозефина не уверена, шутит Изабель или говорит серьезно.
– Твоей матери порядком досталось. – Изабель снова обращается к Жозефине. – Нелегко быть матерью-одиночкой. Она была вынуждена работать за двоих. Ты не должна винить ее за это. После войны было трудно найти работу. Выбирать не приходилось.
– Хорошо, что у меня была Суазик. Она практически заменила мне мать.
Холод проступает в глазах Изабель.
– Суазик спасибо за то, что приютила вас, но что бы ни делала твоя мать, она старалась только ради тебя.
Это уже слишком! Жозефина готова выложить правду; алкоголь придает ей смелости. Она залпом выпивает второй бокал. Эрик снова подливает ей шампанского.
– Эрик, полегче. Жозефина, наверное, не привыкла к выпивке. – Изабель встает из-за стола, убирает тарелки, оставляя Жозефину наедине с Эриком. Теперь придется подождать, пока она вернется.
Жозефина делает маленький глоток, размышляя, с чего начать.
– Я знаю, почему никогда не встречалась со своим дедушкой. – Она поднимает глаза на Изабель, когда та возвращается с сырной тарелкой. – И почему мама никогда не хотела привозить меня в Париж.
Изабель бросает взгляд на Эрика, когда ставит тарелку на стол, и снова поворачивается к Жозефине.
– Что ты имеешь в виду? Твой дедушка был болен с тех пор, как побывал в немецких лагерях.
Жозефина поднимает бровь.
– Да, должно быть, ему пришлось тяжело. – Она выдерживает паузу. – А еще тяжелее вернуться домой и узнать, что его собственная дочь… – Она не может произнести эти слова.
Кровь отливает от лица Изабель. Эрик кашляет, как будто смущенный. И тягостное молчание повисает, как затишье перед бурей.
– Я знаю о своем отце, – упрямо продолжает Жозефина.
Изабель грузно опускается на стул.
– Что ты знаешь?
– Что он – бош.
– Не употребляй это слово. – Изабель подносит руку ко рту.
– Но ведь он был бошем, не так ли? – Она чувствует, как играют в ней пузырьки шампанского, придавая ей больше смелости, чем следовало бы. – Почему все вы скрывали это от меня? Тебе не кажется, что я имела право знать, кто мой отец? – Жозефина осознает, что ее тон агрессивен. Но обида смешивается с новообретенной дерзостью. – Это объясняет так много, много всего, чего я никогда не понимала. – По выражению лица Эрика она догадывается, что ей пора заткнуться – сказано достаточно. Она пытается взять себя в руки.
Изабель тянется к ней, накрывая ее руку ладонью.
– Что тебе рассказывала мама?
– Я нашла свое свидетельство о рождении.
– Нашла?
– Да, на самом деле я его искала. И там указано имя моего отца. Это вовсе не Фредерик, как мне говорила мама. Это немецкое имя! Себастьян Кляйнхаус.
Изабель переходит на шепот:
– Она назвала его? Я всегда полагала, что она записала в свидетельстве «отец неизвестен».
Жозефина в замешательстве.
– Но он не был неизвестен. Вы все знали о нем!
– Разве ты не видишь? Она понимала, что однажды ты все узнаешь. Она хотела рассказать тебе, просто решила подождать, пока ты будешь готова.
– Готова! Она не должна была скрывать это от меня.
– Я представляю, как тебе, должно быть, неприятно вот так узнавать об этом. – Изабель нежно сжимает ладонь Жозефины. – Но ты должна понять, как тяжело было твоей матери. Ей некуда было идти, когда она обнаружила, что беременна тобой. Суазик – единственная, кто согласился приютить ее. Но она и слышать не хотела о твоем настоящем отце.
– Это не имеет такого уж значения. – Эрик берет с тарелки большой ломтик сыра бри. – Все это в прошлом. И не меняет того, кто ты есть.
Жозефина отдергивает руку и подпирает подбородок ладонями. Такое впечатление, что они видят в ней избалованного ребенка, впавшего в истерику. Во всяком случае, ей кажется, что в глазах Эрика она выглядит именно так. Они не понимают, что весь ее мир перевернулся; она это чувствует, просто не может объяснить.
– Еще как меняет, – начинает она. – Я не та, кем себя ощущала. Я не дочь французского героя. Я… – Она не может произнести это слово. – Это все меняет.
– Ты такая же, какой была и раньше. – Эрик кладет сыр на ломтик багета. – Это твой отец другой. Не ты. – Он говорит со знанием дела, и Жозефина начинает задаваться вопросом, не поднимает ли она шум из-за пустяков.
– И смотри, как все замечательно для тебя сложилось, – добавляет Изабель. – У тебя любящая мать, у тебя Суазик. И у тебя есть мы. – Она делает паузу. – И ты в Париже!
– Но… – Сердце Жозефины бьется сильнее. – Я не могу думать о себе так, как раньше. – Ей нужно высказать вслух мысли, проносящиеся в голове. – У меня такое чувство… я словно оторвана от себя прежней. Это была не я.
Эрик хмурится, пережевывая хлеб.
– Как будто стерлась моя личность, – продолжает Жозефина. – И теперь я стала другой.
– О, да ладно. Ты такая же, какой была всегда. – Эрик перестает жевать.
– Нет, я не такая! – Жозефина смаргивает слезы. – Я не такая, – повторяет она шепотом.
– Жозефина, – тихо говорит Изабель. – Твоя мать и твой отец любили друг друга. Это все, что тебе нужно знать.
– Нет! Как ты можешь говорить такое? Он был бошем!
– Пожалуйста! Не употребляй это слово. Надеюсь, ты не произносила его при своей матери. – Изабель колеблется. – Что именно рассказала тебе мать?
Жозефина чувствует, как жар приливает к щекам.
– Немного, – бормочет она, намереваясь признаться в том, что сбежала, прежде чем дать матери шанс что-либо объяснить.
Но тут вмешивается Эрик.
– Послушайте, – авторитетно заявляет он. – Давайте не будем спорить. Вероятно, для Жозефины было потрясением узнать о том, что ее отец был бо… немцем. Но это не меняет того, кто ты есть, Жозефина. – Он улыбается ей, включая все свое обаяние. – Не позволяй этим мыслям испортить тебе время, проведенное здесь. – Он протягивает ей сырную тарелку. – Бри очень вкусный.
Жозефина отрицательно качает головой, проглатывая стоящий в горле ком, и поворачивается к Изабель.
– Ты знаешь, чем он здесь занимался? Какова была его роль?
– Разве твоя мать не говорила тебе? Он был переводчиком.
– Переводчиком? – Звучит не так зловеще, даже вполне обыденно, и Жозефину захлестывает волна облегчения.
Изабель сжимает ее плечо:
– Пожалуйста, не расстраивайся, Жозефина. Он не был плохим человеком. – Изабель встает из-за стола и, наклоняясь, обнимает ее. – Моя бедная маленькая девочка. Тебе стало бы легче, если бы я рассказала все, что знаю о твоем отце? Если бы мы поговорили о нем? О том времени? Обо всех нас?
– Да. – Слезы текут по щекам Жозефины. Слезы облегчения и благодарности. – Да. – Это то, чего она хочет. Ей нужно знать, кем на самом деле был ее отец. И кем на самом деле была ее мать.
Часть вторая. 1944
Глава 7
Париж, апрель 1944 года
Элиз
Париж притих. Боши не пищали клаксонами так, как привыкли парижане. Их черные автомобили ездили быстро и бесшумно и, подобно катафалкам, возвещали о смерти. Передвигаясь пешком, они не прогуливались, но расхаживали с важным видом, и эхо подкованных сапог разносилось по пустынным улицам. Париж больше не был Парижем. Теперь это был оккупированный город, и даже здания, казалось, затаили дыхание в ожидании. Не стало ни цветов на балконах, ни легкого смеха, ни музыки на улицах. Немецкие солдаты, базирующиеся в городе, скорее всего даже не подозревали, что они лишили Париж сердца. Все, что они видели, это впечатляющие здания Османа, прогрессивную архитектуру звездообразной площади вокруг Триумфальной арки, рестораны, кабаре, магазины, шампанское, вино. И этого им было достаточно. Им это нравилось. Но это был не Париж. Париж спал, ожидая, когда его спасут.
У меня заурчало в животе, когда я пересекала площадь Сен-Сюльпис. Я остановилась у фонтана, устремила взгляд на высокую церковь и вознесла безмолвную молитву. Пожалуйста, сделай так, чтобы это поскорее закончилось.
– Bonsoir, mademoiselle[21 - Добрый вечер, мадемуазель. (фр.)]. – Ко мне подошел молодой солдат. – Огоньку не найдется? – Он протянул сигарету.
Мне хотелось выбить ее у него из рук. Я знала, что огоньку и у него найдется; он просто хотел проверить, не из тех ли я девушек, кто согласился бы на сигарету, потом на выпивку и, может быть, на ужин, а уж дальше кто знает на что еще. Я отрицательно покачала головой и пошла прочь; мои руки дрожали, когда я засовывала их в карманы, сердце колотилось. Он мог пойти за мной, арестовать ни за что.
Я поспешила через площадь и вниз по маленькой улочке, быстро толкнула большую тяжелую дверь в подъезд и проскочила в нашу квартиру на первом этаже. Прямо с порога меня окутал запах вареной капусты. Закрыв за собой дверь, я прижалась к ней спиной, испытывая облегчение и вдыхая знакомую капустную вонь.
– Bonsoir! – крикнула я, направляясь на кухню.
Мама вытерла мыльные руки о фартук, прежде чем поцеловать меня в щеку, и тут заметила, что я вернулась ни с чем.
– А что, хлеба не было?
– Нет.
Полуулыбка тронула ее губы, но не коснулась глаз.
– Тогда сегодня только суп. Садимся?
