Стоик

скачать книгу бесплатно

– Ваша беда, Джаркинс, в том, что вы никогда в полной мере не используете возможность, даже если все карты у вас на руках. Вы посмотрите, что произошло здесь сегодня! Вы приводите ко мне двух человек, контролирующих, по вашим и их словам, важное предложение по транспортной системе Лондона, которое, если им правильно распорядиться, может легко принести хорошие прибыли всем заинтересованным сторонам. Но они приходят ко мне, не имея ни малейшего представления о моих способах ведения бизнеса. А вы знаете мой главный принцип: полный контроль над всем. Я не сомневаюсь, что даже сейчас они не имеют ясного понимания моего опыта в таких делах и не имеют представления о том, что бы я сделал с этим проектом. Они предполагали, что могут продать мне половинную долю в чем-то, что будут контролировать сами вместе со своими друзьями. Я говорю вам, Джаркинс, – и в этот момент он уставился на него с такой категоричностью, что у мистера Джаркинса мурашки побежали по коже, – если вы хотите быть полезным мне в этом деле, то я бы посоветовал вам не озабочиваться этим конкретным предложением, но разобраться получше во всей подземной транспортной системе Лондона и прикинуть, что с ней можно сделать. Более того, я хочу, чтобы вы оставили при себе все ваши частные спекуляции относительно меня и моих дел. Если бы вы побывали в Лондоне, прежде чем приводить ко мне этих людей, и узнали бы о них все, что о них можно узнать, то вы бы не стали транжирить мое и их время.

– Да, сэр, – сказал Джаркинс, который к сорока годам располнел и являл собой достойный образец для демонстрации мастерства портновского искусства, а в данный момент так разнервничался, что его прошиб пот. Он был дряблый, податливый человек с черными внимательными глазами, под которыми торчал небольшой заостренный нос, нависающий над мягкими, пухлыми губами. Он постоянно предавался мечтам о каком-нибудь спекулятивном успехе, который сделает его мультимиллионером, и был широко известной фигурой на театральных премьерах, играх в поло, собачьих выставках и других светских событиях. Друзей в Лондоне у него было не меньше, чем в Нью-Йорке.

По этим причинам Каупервуд предполагал, что Джаркинс может быть полезен ему, но все же в данный момент он не был готов на большее чем туманные намеки, понимая, что намеки эти, скорее всего, заставят Джаркинса броситься вдогонку за Гривсом и Хеншоу, чтобы помириться с ними, и, кто знает, может быть, отправиться в Лондон, где… что ж, Каупервуд вряд ли мог найти рекламного агента лучше мистера Джаркинса.

Глава 15

И в самом деле, после отплытия Гривса и Хеншоу в Лондон и нескольких дней не прошло, как туда же отправился и Джаркинс, сгоравший от нетерпения стать частью громадного предприятия, которое может сделать явью его мечту о мультимиллионерстве.

Пусть этот предварительный ход в связи с Гривсом и Хеншоу и их линией «Чаринг-Кросс», казалось, и закончился с меньшей определенностью, чем рассчитывал Каупервуд, это никак не повлияло на его решимость продолжать начатое. Он имел информацию, полученную от Сиппенса, а потому был исполнен решимости заполучить контроль над какой-либо подземной линией, «Чаринг-Кросс» или другой. А потому шли не только консультации, но и было дано несколько обедов дома, и это создало у Эйлин впечатление, что ее муж по меньшей мере испытывает небольшой интерес к прежней жизни, которая сделала ее первые дни с ним в Чикаго самыми красочными и счастливыми воспоминаниями. Она даже стала задумываться: а может быть, по какому-то странному повороту судьбы чикагское поражение протрезвило его, а потому он решил возобновить, хотя и не обязательно с радостью, прежнюю видимость отношений, что ничего не значило для него, но могло стать такой отрадой для нее.

На самом же деле Каупервуда все больше и больше увлекал характер Бернис. В ней была какая-то радовавшая его игривая и изобретательная капризность, сочетавшаяся с ее практичными, а также поэтическими и экстатическими настроениями. Он никогда не уставал наблюдать за ней, и за сравнительно короткий период со времени ее приезда в Чикаго привык наслаждаться тем душевным жаром, причиной которого служила Бернис.

Одна из фантазий Бернис, произведшая на него сильнейшее впечатление, посетила ее недавно в Чикаго. Как-то во второй половине дня они отправились пообедать в гостинице, где до этого уже успели побывать несколько раз. Но, прежде чем войти внутрь, она повела его в рощицу неподалеку, где среди дубов и сосен на запорошенном снегом клочке земли стояла его вылепленная из снега копия, отчасти карикатурная, а отчасти поразительно близкая к оригиналу. Она этим утром рано уехала домой и сама слепила этого снеговика. Глаза у него были из двух ярких серо-голубых камней, а на рот и нос пошли маленькие сосновые шишки разных размеров. Она даже привезла одну из его шляп и щегольски надела ее на голову снеговика, что еще сильнее подчеркивало сходство. Каупервуд застыл в изумлении, увидев внезапно перед собой в наступающих сумерках эту фигуру, обдуваемую холодным ветерком, нашептывающим что-то веткам деревьев в последних проникающих сюда лучах кроваво-красного солнца.

– Зачем, Беви?! Какие странности! Когда ты сделала это, фея моя?

И он рассмеялся комическому штриху – одним глазом снеговик косил, и нос у него был слегка преувеличенный в сравнении с оригиналом.

– Я слепила его сегодня утром. Приехала сюда одна и слепила моего хорошенького снеговичка.

– Богом клянусь, он похож на меня! – удивленно сказал он. – Но, Беви, сколько же у тебя ушло на это времени?

– Ну, может быть, около часа. – Она отступила на шаг и посмотрела на снеговика оценивающим взглядом. Потом она взяла у Каупервуда трость, прижала ее к одному из выложенных маленькими камушками карманов снеговика. – Ты посмотри, какой ты идеальный! Весь этот снег, шишечки и каменные пуговицы! – Она поднялась на цыпочки и поцеловала снеговика в губы.

– Беви, если ты собираешься заниматься этим, то иди ко мне! – Он обхватил ее руками, ощущая своим телом, что обнимает что-то призрачное, фееподобное. – Бернис, дорогая, клянусь, ты меня озадачиваешь. Скажи мне, что у меня – реальная девушка из плоти и крови, или ты призрак, ведьма?

– А ты разве не знал? – Она развернулась и, раздвинув пальцы, выставила перед собой руки. – Я – ведьма, я могу превратить тебя в снег и лед. – И она стала устрашающе наступать на него.

– Бернис, бога ради! Что за глупости! Иногда мне кажется, что это ты заколдована. Но если хочешь, заколдуй и всего меня, только оставайся всегда со мной.

И он поцеловал ее, крепко прижал к себе.

Но она отстранилась и снова повернулась к снеговику.

– Ну, вот, – воскликнула она, – ты пришел и все испортил. В конечном счете, дорогой, он оказался ненастоящим. А я сделала его настоящим. Он был такой большой и холодный, и ему так хотелось, чтобы я была здесь рядом с ним. А теперь мне придется его уничтожить, моего бедного снеговика, чтобы никто больше, кроме меня, не знал его по-настоящему. – И она вдруг разрубила снеговика пополам тростью Каупервуда. – Видишь, я тебя сотворила, теперь я тебя растворяю! – Она говорила, растирая пальцами комки снега в порошок, а Каупервуд недоумевающе смотрел на нее.

– Ну-ну, Беви, детка. Что ты такое говоришь? А что касается сотворения и растворения, делай что тебе нравится, только не оставляй меня. Ты водишь меня по незнакомым местам, где царят новые, странные для меня настроения, это твой собственный мир чудес, и я счастлив в нем побывать. Ты мне веришь?

– Конечно, дорогой, конечно, – ответила она ему весело, совсем другим тоном, будто только что и не было этой сцены. – Такова судьба. Так оно и должно быть. – Бернис взяла его под руку. Она словно вышла из какого-то транса или миража, о чем ему хотелось бы расспросить ее, но он чувствовал, что не стоит это делать. И все же, более чем когда-либо прежде, созерцал он в ней то, что приводило его в восторг, когда он осознавал, что может прийти и увидеть ее, потрогать, не спрашивая разрешений или без помех, что теперь, как никогда прежде, ему позволено идти, и говорить, и быть с ней, с существом, которое состоит из всего земного добра и радости. Он никогда не захочет расстаться с ней, он знал это, потому что никогда прежде не встречал он никого столь разнообразного, столь не похожего ни на кого, такого разумного и практичного и в то же время такого нереального и капризного, как она. Да, склонная к театральности, и в то же время самая предприимчивая и яркая из всех женщин, которых он знал.

Что касается чисто чувственной стороны, то в ней было что-то, не только удивлявшее его с самого начала, но еще и прельщавшее. Она не позволяла себе ни полностью отдаться мужчине, ни целиком очароваться им. Не была она и обыденным плотским инструментом для удовлетворения его или чьей-либо похоти. Напротив и всегда, в каком бы амурном или возбужденном состоянии она ни пребывала, она безусловно в любой момент отдавала себе отчет в своем обаянии: вихрь рыжеватого золота вокруг ее головы, магнетизм и обещание ее соблазнительных и неотразимых голубых глаз, сладость ее рта с его чарующей и загадочной улыбкой.

И в самом деле, вспоминая о самых потрясающих и пронзительных восторгах с ней, он понимал, что восторги эти никогда не сводились к грубой чувственности или дикарской похоти, а представляли собой возвышенное и интенсивное осознание ею собственной красоты, усиливая ее, красоты, претензии искусством внушения, что давало результат, не похожий ни на что из его прежних ощущений. Потому что дело было не в Бернис, а в нем самом, потому что это не она, а он впадал в умственный и чувственный экстаз, чуть ли не погружался в ее собственное экзотическое понимание того, что подразумевают эти отношения.

Глава 16

Понимая, что для получения реальных результатов в отношении Эйлин ему придется хоть изредка, но все же встречаться с Толлифером, Каупервуд решил сообщить ей о его предполагаемой поездке в Лондон через несколько недель, намекнув, что если она захочет, то может сопровождать его. А еще он собирался поставить в известность об этом Толлифера, сказать ему без всяких экивоков, что он должен сделать так, чтобы она не мучилась из-за небрежения мужа, как мучилась в недавнем прошлом. В это время он пребывал в лучшем настроении, чем когда-либо прежде. После долгого периода трагического эмоционального разрыва между ними он чувствовал, что наконец в состоянии так уладить дела, чтобы облегчить ее страдания и вызвать к жизни хотя бы подобие мира.

При виде Каупервуда – краснощекого, уверенного, веселого, с гарденией в петлице, в серой шляпе, серых перчатках, с раскачивающейся тростью в руке – Эйлин пришлось сдерживаться, чтобы не улыбнуться любезнее, чем он, по ее мнению, заслуживал. Он тут же принялся говорить о своих делах. Обратила ли она внимание на сообщение в газетах, что недавно умер один из его самых заклятых врагов в Чикаго? Что ж, одной заботой меньше! Что у них будет на обед? Он бы хотел, чтобы Адриан приготовил блюдо из морского языка по рецепту Маргери[7 - Фамилия известного французского повара.]. Кстати, он был очень занят – мотался между Бостоном и Балтимором, а вскоре ему придется ехать в Чикаго. Но это лондонское дело… он с ним разбирался и, вероятно, в ближайшем будущем отправится туда. Как она – хотела бы поехать? Он, конечно, будет очень занят, но она могла бы съездить в Париж, в Биарриц, а он мог бы как-нибудь заглянуть к ней на уик-энд.

Эйлин, пораженная этим новым развитием событий, подалась вперед на своем стуле, в ее глазах засветилось удовольствие. Но она тут же одернула себя, вспомнив о своем истинном отношении к ее мужу, и откинулась назад на спинку кресла. В прошлом он так часто ее обманывал, что она ни в чем не могла быть уверена. И тем не менее она решила, что для нее лучше всего будет допустить, что его приглашение основано на искреннем желании быть рядом с ней.

– Прекрасно! Ты и в самом деле хочешь, чтобы я поехала? – спросила она.

– Разве стал бы я тебя просить в противном случае, моя дорогая? Конечно, хочу. Я делаю серьезный ход. Он может обернуться успехом, а может и нет. Как бы то ни было, – и тут он солгал со своим обычным мягким прагматизмом; кинжальный удар в самое сердце любви, – но ты присутствовала при начале двух других моих предприятий, и я думаю, что твое присутствие не помешает и в этом случае. Ты так не считаешь?

– Да, Фрэнк, я хочу быть с тобой вместе, если тебе это надо. Это будет замечательно. Я буду готова в любой момент, когда ты решишь ехать. Когда мы отплываем? Каким пароходом?

– Я поручу Джеймисону разузнать и сообщу тебе, – сказал он, упомянув своего личного секретаря.

Она подошла к двери и звонком вызвала Карра, чтобы заказать ужин, все ее существо внезапно ожило. Она почувствовала отзвук прежней жизни, в которой была и частью силы, и частью эффективности. Еще она приказала Карру достать ее чемоданы и доложить об их состоянии.

А потом Каупервуд, выразив озабоченность здоровьем тропических птиц, которых он привез для своего зимнего сада, предложил ей пройти прогуляться и посмотреть, как они там поживают. Эйлин, пребывавшая в самом радостном из своих настроений, резво шла рядом с ним, смотрела, как он разглядывает двух насторожившихся трупиалов с Ориноко, как пытается свистом вынудить самца издать свой чистый крик. В какой-то момент он посмотрел на Эйлин и сказал:

– Ты ведь знаешь, Эйлин, я всегда хотел превратить этот дом в по-настоящему прекрасный музей. Я продолжаю делать покупки для него, и в конечном счете он станет одной из лучших частных коллекций. Я много думал в последнее время, как нам с тобой устроить это таким образом, чтобы после моего ухода – а это рано или поздно случится – он сохранился не столько как памятник мне, а как удовольствие для людей, которым небезразличны такие вещи. Я собираюсь составить новое завещание, в котором хочу распорядиться и этим.

Эйлин была немного озадачена его словами. Что они означали?

– Мне скоро стукнет шестьдесят, – тихим голосом продолжил он, – и хотя я пока не собираюсь умирать, я не сомневаюсь, что не должен оставить после себя никаких неясностей. Тремя моими душеприказчиками из пяти будут мистер Долан из Филадельфии, мистер Коул, а также здешняя Центральная трастовая компания. Долан и Коул разбираются в финансовой и исполнительной сторонах дела, и я уверен, они проведут мои желания в жизнь. Но поскольку я намерен сохранить этот дом за тобой на срок твоей жизни, я подумывал о том, чтобы ты объединилась с Доланом и Коулом и либо сама открыла дом для публики, либо поручила кому-нибудь сделать это. Я хочу, чтобы этот дом был прекрасен и оставался прекрасным после моей смерти.

Эйлин пришла в еще больший восторг. Она и представить себе не могла, что заставило ее мужа всерьез задуматься о ней, когда речь зашла об улаживании его дел, но она была польщена и благодарна. Может быть, он начинает смотреть на жизнь более трезвым взглядом.

– Ты ведь знаешь, Фрэнк, – сказала она, стараясь прогнать эмоции из голоса, – как я всегда относилась ко всему, что имеет отношение к тебе. У меня практически никакой другой жизни и не было, да я и не хочу другую, без тебя, хотя у тебя к этому теперь другое отношение. Но уж коли речь зашла об этом доме, то если ты оставишь его мне или сделаешь меня одним из твоих душеприказчиков, то можешь не сомневаться, я тут ничего не изменю. Я никогда не претендовала на какой-то особый вкус или знания, какие есть у тебя, но ты знаешь, что твои пожелания всегда будут для меня священны.

Она говорила, а Каупервуд тыкал пальцем в сторону зеленого с оранжевым попугая ара, чей резкий голос, отвечавший его кричащей расцветке, казалось, насмехался над торжественностью настроения Каупервуда. И все же слова Эйлин тронули его, и он протянул руку и похлопал ее по плечу.

– Я это знаю, Эйлин. Я только хочу, чтобы мы с тобой могли смотреть на жизнь под одним углом. Но поскольку это не получается, то я хочу извлечь максимум пользы из всех возможных компромиссов, потому что я знаю: несмотря ни на что, я тебе не безразличен, и буду небезразличен. Веришь ты этому или нет, но если я могу как-то отплатить тебе за это неравнодушие, то я горю желанием сделать это. Вопросы, связанные с домом, и некоторые другие, о которых я хочу с тобой сейчас поговорить, являются частью этого желания.

За обеденным столом он рассказал ей о своей идее пожертвовать средства на постройку больницы с обширным исследовательским комплексом, а также о других посмертных дарах. И еще он заметил, что ему потребуется часто приезжать в Нью-Йорк и в этот дом. И он бы хотел, чтобы она в таких случаях была здесь. Конечно, ее тоже время от времени будут ждать заграничные поездки.

Видя ее, теперь такой счастливой и довольной, он поздравил себя с тем, как ловко уговорил ее принять его условия. Если дела и дальше так пойдут, то все будет хорошо.

Глава 17

А в это время Джаркинс в Лондоне вовсю старался произвести впечатление на своего партнера Клурфейна новостью о том, что великий Каупервуд по-настоящему заинтересован ситуацией с лондонской подземкой в целом! И он, Джаркинс, в этом не сомневается. Он рассказал о позиции Каупервуда, о его рассуждениях и в то же время отметил, что они совершили ошибку, когда не почувствовали, что человек, обладающий такими громадными активами, определенно не будет браться за всякую мелочь. Глупо было со стороны Гривса и Хеншоу предполагать, что он заинтересуется пятьюдесятью процентами их линии. Да не было ни малейшего шанса, что он согласится на такие условия. Ничего меньше пятидесяти одного процента его не устроит! Неужели Клурфейн думал, что Гривсу и Хеншоу удастся найти деньги на их проект в Англии?

На что Клурфейн, тучный голландец себе на уме, проницательный в мелочах и в то же время несостоятельный в финансовых вопросах или в делах, требующих мужества, ответил:

– Да ничего им не удастся. «Постановлений» на сей счет уже выпущено немало. Слишком много компаний сражаются за прокладку отдельных, независимых линий. Никто ни в одной из компаний не желает соединения с какой-либо другой, чтобы построить для общества взаимосвязанные ветки за разумную цену. Я лично сталкивался с этим, потому что не первый год езжу по Лондону. Да нет, вы только представьте себе: вот есть две центральные линии – «Метрополитен» и «Дистрикт», они обе контролируют кольцо вокруг делового центра Лондона… – Он продолжал, называя некоторые практические, а также финансовые ошибки, совершенные двумя этими линиями и связанные с этими ошибками их нынешние финансовые трудности. У них никогда не возникало желания объединиться и построить вспомогательные линии или хотя бы электрифицировать и модернизировать те линии, что у них уже есть. Они все еще работают на паровой тяге в туннелях и небольшой глубине. Единственной компанией, которая продемонстрировала хоть какой-то здравый смысл, была «Сити – Южный Лондон», ей принадлежала линия, идущая от станции «Моньюмент» до «Клэпхем-Коммон». У них поезда ходили на электрической тяге, для чего был проложен третий рельс, все работало четко, станции имели хорошее освещение, это была единственная хорошо оснащенная линия в городе. Но и она была не без недостатков: слишком коротка, ее пассажирам приходилось пересаживаться и платить еще раз за билет на лондонской петле. Лондону определенно требовался человек масштаба Каупервуда или группа английских финансистов, способных общими усилиями профинансировать и расширить систему.

Что же касается предполагаемых линий, которые Каупервуд мог бы заполучить, то есть такая линия, как «Бейкер-стрит – Ватерлоо», ее продвигает один лондонец по имени Абинтгтон Скарр. На эту линию власти выпустили специальное постановление, но прошло уже шестнадцать месяцев, а Скарр так ничего и не сделал. Потом ходили разговоры о том, что нужно удлинить «Дистрикт», но в обоих случаях требовались вложения.

– Фактически, – закончил Клурфейн, – если Каупервуд действительно хочет заполучить «Чаринг-Кросс», я думаю, он сможет это сделать без особых хлопот. Транспортная электрическая года два назад оставила все попытки найти финансирование. После чего ее заполучили два этих инженера, но до появления Каупервуда у них точно не было ни одного серьезного предложения. К тому же они не специалисты в области рельсовых путей сообщения, и я сомневаюсь, что им удастся осуществить этот проект.

– Тогда и нужды нет брать их в расчет? – спросил Джаркинс.

– Я думаю – нет такой нужды, – сказал Клурфейн. – Но я думаю, нам следует найти кого-нибудь, имеющего отношение к двум старым веткам центральной петли – «Дистрикт» и «Метрополитен», или каких-нибудь банкиров на Треднидл-стрит и посмотреть, что можно у них выведать. Вы ведь знаете Кроушоу из «Кроушоу и Воукс». Они пытались найти деньги для Гривса и Хеншоу с тех самых пор, как те заполучили этот опцион. Их, конечно, ждала неудача, как и Транспортную электрическую перед ними. Они хотят слишком многого.

– Транспортная электрическая? – переспросил Джаркинс. – Та самая компания, которой эта линия принадлежала изначально. Что это за люди?

И Клурфейн тут же и довольно живо вспомнил целый ряд имеющих к ним отношение подробностей, не все из которых удалось узнать Сиппенсу, но достаточно любопытных, чтобы заинтересовать обоих. И вот из глубин памяти Клурфейна возникли Стейн, Райдер, Буллок и Джонсон, а конкретнее Джонсон и Стейн. Они были среди главных учредителей «Чаринг-Кросса» и «Хэмпстеда». Стейн принадлежал к аристократии и был крупным держателем акций «Дистрикта», а также компании «Сити – Южный Лондон». Джонсон был советником Стейна и линий «Дистрикт» и «Метрополитен», а также держателем акций обоих линий.

– Так почему бы не попытаться встретиться с этим Джонсоном? – спросил Джаркинс, внимательно прислушивавшийся к каждом слову после того, как Каупервуд устроил ему словесную выволочку. – Он, наверное, хорошо информирован обо всем, что происходит.

Клурфейн стоял у окна, смотрел на улицу.

– Отлично! – воскликнул он вдруг, повернувшись к Джаркинсу. – Вот она – идея. Почему бы и нет? Только… – Он замолчал, неуверенно посмотрел на Джаркинса. – Вполне ли это этично? Насколько я понимаю, мы не имеем права заявлять, что представляем Каупервуда. Судя по тому, что вы сказали, он всего лишь согласился выслушать Гривса и Хеншоу в Нью-Йорке, потому что мы попросили его об этом. Он не поручал нам никакой работы в связи с ними.

– Как бы то ни было, я думаю, хорошо было бы прощупать это парня – Джонсона, – ответил Джаркинс, – сообщить ему, что Каупервуд или какой-нибудь известный нам американский миллионер интересуется планом объединения всех этих линий, а потом вскользь сказать, что линия «Чаринг-Кросс», если они смогут ее вернуть, может быть выкуплена этим миллионером. В таком случае нам, как агентам, которые связали все это воедино, будет причитаться неплохой и заслуженный бонус. Кроме того, если сейчас можно собрать какие-нибудь акции или продать им или Каупервуду, то мы можем выступить в роли посредников. Почему нет?

– Неплохая идея, – сказал Клурфейн, загораясь еще больше. – Попробую-ка я связаться ним по телефону.

Он побрел во внутренний кабинет и уже собрался было взять трубку, но остановился и посмотрел на Джаркинса.

– Самый простой способ, думается мне, это попросить консультацию в связи с одной финансовой проблемой, которая стоит перед нами, но которую мы не можем обсуждать по телефону. Он решит, что может что-нибудь с этого поиметь, и пусть он так и думает, пока мы не объясним ему, о чем речь.

– Хорошо! – сказал Джаркинс. – Давайте звонить.

И вот после очень осторожного телефонного разговора с Джонсоном Клурфейн повернулся к Джаркинсу и сказал:

– Он говорит, что примет нас завтра утром в одиннадцать.

– Отлично! – воскликнул Джаркинс. – Я думаю, мы теперь на правильном пути. В любом случае мы продвигаемся. И если он сам в этом не заинтересован, то он вполне может знать кого-нибудь, кто заинтересован.

– Совершенно верно, совершенно верно, – эхом откликнулся Клурфейн, которого в данный момент более всего волновал бонус, возможно, причитающийся ему за участие в подготовке сделки. – Я рад, что вспомнил про него. Из этого может получиться самое крупное дело из всех, что мы провернули.

– Совершенно верно, совершенно верно, – эхом прозвучал голос Джаркинса, который пребывал в прекрасном настроении, но не настолько прекрасном, каким оно могло быть, если бы всю эту комбинацию придумал он сам. Потому что Джаркинс всегда считал себя если не мозгом, то уж по крайней мере движущей силой этой затеи.

Глава 18

Кабинеты Райдера, Буллока, Джонсона и Чэнса, а также лорда Стейна располагались в одной из наиболее сомнительных частей Стори-стрит рядом с Судебными Иннами[8 - Судебные Инны – традиционная форма самоорганизации адвокатского сообщества в Англии и Уэльсе. Каждый полноправный адвокат должен вступить в одну из четырех юридических палат, здания Судебных Инн занимают обширную территорию близ лондонского центра.]. Что говорить, весь этот район, исключая Судебные Инны, в Америке сочли бы неподобающим для выдающегося юридического таланта. Небольшие перестроенные трех-четырехэтажные сооружения или прежние чердаки и магазины, в которых теперь размещались офисы, библиотеки, консультационные конторы, хранилища документов, консультации на десяток солиситоров, их стенографов, клерков, мальчиков на побегушках и других помощников.

Сама Стори-стрит была такая узкая, что по ней с трудом могла пройтись пара под руку. Что же касается проезжей части, то она могла вполне позволить разъезд двух детских колясок, но ни в коем случает не двух транспортных средств большего размера. Но по этой улице проходил немалый поток рабочих, включая и тех, кто пользовался ею, чтобы срезать путь на Стрэнд и соседние проезды.

Фирма «Райдер, Буллок, Джонсон и Чэнс» занимала все четыре этажа дома 33 по Стори-стрит, представлявшего собой здание шириной не более двадцати трех футов, хотя и имевшее в глубину пятьдесят. На цокольном этаже, изначально служившем прихожей и гостиной обитавшего здесь одинокого судьи в отставке, теперь располагались секретарская и хранилище документов. Лорд Стейн занимал небольшой кабинет в задней части второго этажа, третий этаж был отдан трем самым главным членам фирмы: Райдеру, Джонсону и Буллоку. Чэнс со своими многочисленными помощниками занимал четвертый этаж. Кабинет Элверсона Джонсона в самой задней части второго этажа выходил окнами в небольшой дворик. Мощеная его поверхность когда-то была частью внутреннего древнеримского двора, исторический лоск которого поблек для тех, кто был вынужден созерцать его годами день за днем. Лифта в доме не было. С середины второго этажа и до самой крыши тянулась вверх вентиляционная шахта. Кабинеты были оснащены каким-то довольно примитивным новомодным приспособлением, которое, как считалось, добавляет кислорода в воздух. Кроме того, в каждом кабинете имелись камины – в которых в туманные, дождливые зимние дни сжигали уголь, – что несказанно улучшало уют и обаяние этих интерьеров. В кабинете каждого солиситора имелся просторный, хорошо сделанный письменный стол со стульями, а на каминной полке белого мрамора стояли книги или маленькие скульптурки. На стенах висели довольно пыльные гравюры, изображающие светил английского юридического пантеона или английские пейзажи.

Джонсон, влиятельный и финансово амбициозный член фирмы, был в общем и целом человеком практичным и по большей части плыл своим путем, который в его личных прожектах казался ему наиболее перспективным. Однако в каком-то уголке его разума развился комплекс, который привел его к мыслям о ценности религии и даже симпатиям к нонконформистским доктринам. Еще он был склонен поразмышлять о лицемерии и духовной стагнации партии Высокой церкви, а также о земном и божественном значении таких знаменитых религиозных деятелей, как Джон Нокс, Уильям Пенн, Джордж Фокс и Джон Уэсли[9 - Джон Нокс (1514–1572) – шотландский священнослужитель, богослов и писатель, лидер Реформации в Шотландии. Основатель пресвитерианской церкви Шотландии. Уильям Пенн (1644–1718) – один из отцов-основателей Соединенных Штатов. Будучи квакером-пацифистом и проповедником веротерпимости, он основал в качестве «убежища для свободомыслящих европейцев» колонию, которую назвали Пенсильвания (Лесная страна Пенна). Джордж Фокс (1624–1691) – английский ремесленник, религиозный диссидент, мистик, основатель Религиозного общества Друзей, которое также известно как квакеры. Джон Уэсли (1703–1791) – английский священнослужитель, богослов и проповедник, был руководителем движения ривайвелизма в англиканской церкви, известного также как методизм.]. В его сложном и любознательном умственном космосе уживались явно противоречащие друг другу и даже антагонистические представления. Он считал, что должен существовать правящий класс, который должен наступать и сохранять себя желательной, пусть и не всегда оправданной хитростью. Поскольку в Англии этот класс был уже укреплен законами о собственности, наследстве и первородстве, то класс этот играл важную роль, был неизменно прав и совершенно неисправим. По этой причине наилучшим образом действий для нищих духом, а также нищих материально были приведение себя к покорности, тяжкий труд и вера в Божественного Отца, который в конечном счете – вероятно – позаботится о них. С другой стороны, огромная пропасть между не всегда неразумной бедностью и незаслуженным богатством казалась ему жестокостью и чуть ли не злом. На этой точке зрения основывались его более категоричные религиозные настроения, которые временами становились чуть не фарисейскими.

Хотя сам он происходил из низкого мира социально слабых и неумелых, его всегда влекло наверх, где если не он, то его дети – два сына и дочь – будут чувствовать себя в такой же безопасности, что и те, кем он так восхищался и кого критиковал. Да что говорить, он мечтал о титуле: для начала добавление к его имени скромного «сэр», а потом он, если удача будет сопутствовать ему, может быть удостоен и еще более высокого королевского вознаграждения. Он прекрасно знал: чтобы добиться этого, он должен не только заработать больше денег, чем есть у него сейчас, но еще и добиться покровительства тех, у кого есть деньги и титулы. По этим причинам он интуитивно подгонял свои действия под амбиции и богатство тех, кто принадлежал к этому классу.

Он был невысокий ростом, высокопарный, жилистый, властный. Его отец, запойный плотник из Саутуарка, впроголодь содержал семью из семи человек. Молодой Джонсон поступил в ученичество разносчиком хлеба к пекарю. Один из его постоянных покупателей, печатник, обратил внимание на его усердие и взял к себе помощником, там он с помощью своего нанимателя научился читать, там он проникся мыслью о том, что должен приобрести профессию, должную поднять его из серости и прозябания, в которых он тогда пребывал. И Джонсон оказался способным учеником. Он доставлял печатную продукцию всякого рода предпринимателям и торговцам и наконец столкнулся с молодым солиситором по имени Лютер Флетчер, который вел кампанию за свое избрание в Совет Лондонского графства представителем от Саутуаркского избирательного округа. Он и увидел в молодом Джонсоне, которому тогда было не больше двадцати, юридические задатки. Его любознательность и предприимчивость настолько очаровали Флетчера, что он отправил его в вечернюю школу изучать юриспруденцию.

С того времени дела Джонсона пошли в гору. Фирма, в которую он в конечном счете нанялся на учение, вскоре оценила его интуитивный юридический талант, и ему стали поручать доводить до ума документы в тех областях юриспруденции, на которых специализировалась фирма: контракты, права собственности, завещания и учреждение компаний. В двадцать два года он сдал необходимые экзамены и стал дипломированным солиситором. В двадцать три он познакомился с мистером Байроном Чэнсом из солиситорской фирмы «Буллок энд Чэнс», и тот предложил ему вступить в партнерство.

Буллок, человек известный среди барристеров[10 - Барристеры – адвокаты, представляющие клиентов в суде, в отличие от солиситоров, занимающихся главным образом «бумажной» адвокатской работой.] Судебных Инн дружил с неким Уэллингтоном Райдером, солиситором, имевшим еще более влиятельные связи, чем у него. Райдер вел дела нескольких больших имений, включая и имения графа Стейна, а также юридические дела линии «Дистрикт». Райдер тоже заинтересовался Джонсоном и предпринял серьезные шаги, чтобы убедить его оставить Буллока и работать с ним. Однако своекорыстие и дружеские чувства заставили его искать другой путь заручиться услугами Джонсона. Разговор с Буллоком привел в конечном счете к созданию нынешнего юридического союза, который длился уже десять лет.

Вместе с Райдером пришел Гордон Родерик, лорд Стейн, старший сын графа Стейна. В то время Стейн только-только выпустился из Кембриджа, и его отец решил, что сын в достаточной мере годится для того, чтобы наследовать его отцовский титул. Но на деле по причине некоторых странностей и особенностей характера молодой человек больше интересовался практическими и решительно неисторическими сторонами мира вокруг него. Он пришел в этот мир, когда блеск и привилегии одного только титула не только ставились под сомнение, но во многих случаях и затмевались финансовым гением. В Кембридже он с интересом изучал экономику, политику, социологию и был склонен прислушиваться к мнению социалистов фабианской школы, но ни на минуту не забывал о грядущем наследстве. Познакомившись с Райдером, интересовавшимся исключительно громадными компаниями, которые постоянно назначали его их представителем, Стейн легко попал под его влияние и проникся его убежденностью в том, что настоящими лордами в будущем станут финансисты. Миру требовалось продвинутое материальное оснащение, и финансист, который посвятит себя удовлетворению этой потребности, станет важнейшим фактором на пути общества к прогрессу.

С этими мыслями в голове Стейн усердно изучал английское акционерное право в офисе «Райдера, Буллока, Джонсона и Чэнса». И одним из главных его друзей стал Элверсон Джонсон. В Джонсоне он видел проницательного выходца из простонародья, одержимого решимостью пробраться наверх, а Джонсон видел в Стейне наследника социальных и материальных привилегий, который тем не менее решил получить знания и решительно взяться за дела практические.

И Джонсон, и Стейн с самого начала признавали громадные возможности лондонской подземной сети, и их интерес вовсе не ограничивался учреждением Транспортной электрической компании, ядро которой они и составляли со дня ее образования. Когда впервые было сделано предложение о создании линии «Сити – Южный Лондон» с современным оборудованием, они с друзьями вложили деньги в эту компанию, понимая, что следует учесть соединение с двумя старыми линиями, пронзавшими тогда сердце Лондона – «Метрополитен» и «Дистрикт». Как Демосфен, обращающийся к афинянам, Джонсон упорствовал в своем убеждении, что тот, кто сумеет собрать достаточно денег, чтобы приобрести пятьдесят один процент обычных акций этих двух линий и таким образом получит контроль над компанией, может спокойно объявить себя главой предприятия, а дальше поступать так, как ему заблагорассудится.

После смерти отца Стейн вместе с несколькими друзьями, включая Джонсона, попытался получить контрольный пакет обычных акций «Дистрикта» в надежде, что при этом он сможет контролировать обе линии, но ничего из этого у них не получилось – в обращении оказалось слишком много акций, а собрать достаточно денег они не смогли. А потому, поскольку управление линиями оставляло желать лучшего, а доход от акций был невелик, немалую часть приобретенных ими акций они продали.

Что же касается так еще и не созданной линии «Чаринг-Кросс», для продвижения которой они создали Транспортную электрическую компанию, то им так и не удалось собрать достаточно денег или продать достаточно напечатанных акций и получить необходимые для строительства один миллион шестьсот шестьдесят тысяч фунтов. Наконец через Гривса и Хеншоу они принялись искать финансиста или группу финансистов, которые либо снимут с их плеч груз «Чаринг-Кросс», либо объединятся с ними в их мечте прибрать к рукам «Метрополитен» и «Дистрикт».

Но пока все их усилия кончилась ничем. Джонсону к этому времени уже стукнуло сорок семь, а лорду Стейну – сорок, оба стали понемногу уставать и проникаться сомнениями насчет этой великой затеи.

Глава 19

В эту ситуацию и в офис Элверсона Джонсона входят мистер Джаркинс и мистер Клурфейн, горящие желанием побеседовать с мистером Джонсоном об одном крайне важном деле. Вопрос связан с мистером Гривсом и мистером Хеншоу, которые недавно побывали в Нью-Йорке, чтобы побеседовать с их, Джаркинса и Клурфейна, клиентом, мистером Фрэнком Каупервудом, наверняка известном мистеру Джонсону.

Мистер Джонсон признал, что слышал о таком. И чем он может быть полезен этим джентльменам?

Весеннее утро в Лондоне выдалось крайне редкое. Солнечные лучи падали на мощеный римский дворик внизу. Когда они вошли, Джонсон просматривал толстенную папку с бумагами по иску о возмещении ущерба, предъявленному компании «Сити – Южный Лондон». Он пребывал в радостном настроении, потому что день стоял теплый и ясный, потому что был отмечен некоторый рост акций «Дистрикт», а коротенькая речь, произнесенная им днем ранее в Международной эпуортской лиге[11 - Международная эпуортская лига – организация, объединяющая молодых методистов в возрасте от 18 до 35 лет. Методизм – одна из протестантских конфессий, основателями которой были Джон Уэсли и Джордж Уайтфилд.], получила положительный отзыв не менее чем в двух утренних газетах.

– Я постараюсь изложить наше дело как можно короче, – начал Джаркинс, облаченный в серый костюм, серую шелковую рубашку, сверкающий бело-голубой галстук. Держа в руке котелок и трость, Джаркинс сверлил Джонсона испытующим взглядом; судя по всему, ему предстояло решить нелегкую задачу: Джонсон явно был личностью ушлой.

– Вы, конечно, должны понимать, мистер Джонсон, – продолжал Джаркинс, улыбаясь лучшей из своих улыбок, – что наш визит не санкционирован во всех подробностях мистером Каупервудом. Но я надеюсь, вы тем не менее поймете его важность. Как вам известно, Гривс и Хеншоу имели дело с Транспортной электрической компанией, от имени которой вы выступаете солиситором.

– Одним из солиситоров, – осторожно возразил мистер Джонсон. – Но уже некоторое время они не давали мне никаких поручений.

– Именно, именно, – сказал Джаркинс, – но я думаю, вы все равно проявите интерес к этому делу. Понимаете, именно наша фирма свела Гривса и Хеншоу с мистером Каупервудом. Как вам известно, мистер Каупервуд человек чрезвычайно богатый. Он занимался самыми разными транспортными проектами в Америке. И ходят слухи, что он распродает свои чикагские активы не менее чем за двадцать миллионов.

Услышав названную сумму, мистер Джонсон навострил уши. Транспорт повсюду транспорт – будь то в Чикаго, Лондоне или каком другом месте, – и человек, который извлек из транспортного бизнеса двадцать миллионов долларов, должен неплохо разбираться в транспорте. Его интерес тут же стал понятен Джаркинсу.

– Может быть, так оно и есть, – принялся блефовать мистер Джонсон, подпустив в голос немного сварливости и внешне никак не выдавая своего интереса, – но какое все это имеет отношение ко мне? Вы, вероятно, помните, что я всего лишь один из солиситоров Транспортной электрической и никоим образом не связан ни с мистером Гривсом, ни с мистером Хеншоу.

– Но ситуация с лондонской подземкой в целом вас все же интересует, по крайней мере так мне сказал мистер Клурфейн, – настаивал Джаркинс. – Иными словами, – дипломатично добавил он, – вы представляете людей, которые заинтересованы в развитии подземной транспортной системы.

– Я позволил себе, мистер Джонсон, упомянуть тот факт, – вставил здесь Клурфейн, – что вас время от времени упоминают в прессе как представителя линий «Метрополитен» и «Дистрикт», а также компаний «Сити – Южный Лондон» и «Центральный Лондон».

– Это верно, – ответил Джонсон, внешне спокойный и уверенный в себе. – Да, я являюсь юридическим представителем этих компаний. Но мне не ясно, чего хотите вы. Если речь идет о продаже или покупке чего-либо, связанного с линией «Чаринг-Кросс – Хэмпстед», то вам определенно нужен не я.

– Если вы уделите мне одну минуту, – настаивал Джаркинс, подавшись поближе к Джонсону. – Суть дела в том, что мистер Каупервуд избавляется от всех своих чикагских активов, а без них заняться ему нечем. Он не из тех людей, которые торопятся уйти на покой. Он проработал в Чикаго более двадцати пяти лет. Я вовсе не хочу сказать, что у него на уме какое-то новое инвестирование. Мистер Гривс и мистер Хеншоу выяснили это. Их свела с ним наша фирма – «Джаркинс, Клурфейн и Рэндольф». Мистер Клурфейн, которого вы здесь видите, возглавляет лондонское отделение.

Джонсон кивнул – теперь он уже слушал внимательно.

– Конечно, – продолжал Джаркинс, – ни мистер Клурфейн, ни я не наделены полномочиями говорить от имени мистера Каупервуда. Но мы чувствуем, что в лондонской ситуации заложены немалые перспективы, и если корректно выбранный человек корректно изложит ему суть дела, то это может принести огромную выгоду всем, кто был связан с этим проектом. Насколько мне известно, мистер Каупервуд отказался от предложения купить линию «Чаринг-Кросс» не потому, что не верит в ее прибыльность, а потому, что ему не предложили пятьдесят один процент акций, а он всегда в таких делах настаивает на полном контроле. Кроме того, ему показалось, что эта ветка слишком коротка и не имеет столь необходимой связи с подземной системой в целом, а потому ею можно управлять, только как малой и отдельной собственностью. А его интересует только городская транспортная сеть в целом.

В голосе Джаркинса теперь послышалась льстивая нотка.

– Я попросил мистера Клурфейна, – медоточиво продолжил он, – отвести меня к тому единственному человеку, который знает все о лондонской подземной системе и может оценить важность привлечения к делу мистера Каупервуда. Потому что, если мы правильно понимаем суть дела, – и тут он посмотрел на мистера Джонсона чуть ли не угрожающим взглядом, – то нам представляется, что настало время объединить все отдельные линии в одну систему и модернизировать их, а всем прекрасно известно, что мистер Каупервуд гений в том, что касается решения транспортных проблем. Он вскоре должен прибыть в Лондон, и мы полагаем, что с ним должен встретиться и поговорить кто-то, кто поможет ему понять, что ситуация в Лондоне требует участия именно такого человека, как он.

И если вы, мистер Джонсон, не желаете участвовать в этом деле, – в этот момент Джаркинс имел в виду Стейна и его то ли действительные, то ли мифические связи, – то, может быть, вы назовете человека, который потенциально пожелал бы этим заняться, и скажете нам несколько слов об этой персоне. Мы, конечно, только маклеры, и нам хотелось бы, чтобы мистер Каупервуд заинтересовался этим делом всерьез, а мы могли бы получить свою маклерскую долю, которая, естественно, является неотъемлемой частью таких начинаний.

Джонсон сидел за своим столом, уставившись не в Джаркинса или Клурфейна, а в пол.