Стоик

скачать книгу бесплатно

– Знаешь, Беви, – сказал он, – хоть это и несколько противоестественно – обсуждать такие серьезные деловые вопросы, когда видишь перед собой эти синие глаза и копну золотых волос, однако должен сказать, что ты рассуждаешь мудро. Примерно в середине того месяца, а может быть, и раньше, мы с тобой уедем за границу – ты и я. И там уж я кое-что придумаю, что тебе будет по душе: год назад или около того мне делали предложение насчет подземной дороги в Лондоне. Я тогда так был занят своими здешними делами, мне просто не до того было. Но теперь… – Он похлопал ее по руке.

Беренис ответила ему довольной улыбкой.

Уже смеркалось, когда Беренис, спокойная, улыбающаяся, сдержанная, простилась с Каупервудом и села в экипаж, который он для нее вызвал.

Спустя несколько минут после ее ухода Каупервуд вышел на улицу, веселый, окрыленный радостью жизни, уже строивший планы на будущее: завтра с утра он поговорит со своим поверенным и поручит ему устроить встречу с мэром города и с еще несколькими влиятельными лицами, чтобы обсудить, на каких условиях и каким способом он мог бы разделаться со всеми своими многочисленными предприятиями и обязательствами. А затем… затем будет Беренис. Мечта всей его жизни, которая наконец-то сбылась! Ну пусть он потерпел крах! Да никакого краха и не было! Жизнь – это любовь, а не только деньги и деньги!

Глава IV

Предложение насчет лондонской подземной дороги, о котором Каупервуд упомянул в разговоре с Беренис, было сделано ему год назад двумя предприимчивыми англичанами, мистером Филиппом Хэншоу и мистером Монтегью Гривсом. Они привезли ему письма от нескольких хорошо известных лондонских и нью-йоркских банкиров и маклеров, рекомендовавших их как солидных подрядчиков по постройке железных дорог, городской трамвайной сети и вагоностроительных и паровозостроительных заводов в Англии и других странах.

Несколько времени тому назад они вошли пайщиками в Электротранспортную компанию (английская компания, учрежденная в целях расширения городского транспорта), вложив десять тысяч фунтов стерлингов в реализацию проекта постройки подземной железной дороги протяжением четыре-пять миль от станции Чэринг-Кросс – в центре Лондона – до Хэмпстеда, который с недавних пор начал превращаться в крупный жилой район. Одно из обязательных условий этого проекта заключалось в том, что новая линия подземки должна была связать прямым сообщением Чэринг-Кросс (конечную станцию Юго-восточной железной дороги, которая обслуживала южные и юго-восточные районы Англии и являлась основной артерией, связывавшей Англию с континентом) с Юстон-стэйшен, конечной станцией Северо-западной железной дороги, которая обслуживала северо-западные районы и соединяла Англию с Шотландией.

По словам мистера Гривса и мистера Хэншоу, Электротранспортная компания располагала капиталом в тридцать тысяч фунтов стерлингов. Ей удалось провести в парламенте через обе палаты акт, предоставляющий ей право на постройку и эксплуатацию новой линии, которая отныне поступала в полную собственность компании. Однако для того, чтобы добиться этого, Электротранспортной компании пришлось, вопреки распространенному среди англичан мнению о своем парламенте, затратить изрядную сумму – не на то, чтобы подкупить ту или иную группу, но, как осторожно выразились мистер Гривс и мистер Хэншоу (которых Каупервуд, разумеется, понял с первого слова, ибо уж кто-кто, а он-то отлично разбирался в этом), ведь приходится прибегать к разным средствам и способам, дабы заручиться протекцией того или иного полезного лица, способного повлиять на членов комиссии, от которых зависит решение дела в куда большей мере, чем если вы просто так, со стороны, обратитесь с ходатайством о предоставлении подряда на крупную общественную постройку, тем более когда она, как это бывает в Англии, поступает в ваше вечное владение. И вот, учитывая все это, и пришлось обратиться к юридической конторе «Райдер, Баллок, Джонсон и Чэнс» – солидной, широко известной фирме, которую возглавляют талантливые и хорошо осведомленные в технических вопросах представители юридической профессии, пользующиеся заслуженной славой в столице Великобритании. Эта прославленная фирма обладала бесчисленными связями с отдельными пайщиками и председателями самых различных компаний. Она действительно разыскала таких людей, которые сумели не только повлиять на членов комиссии и провести акт через парламент, но уже после того, как акт был в руках у компании, а от первоначальной суммы в тридцать тысяч фунтов почти ничего не осталось, сумела вовлечь в это предприятие Гривса и Хэншоу, и они, взяв подряд на постройку в течение двух лет линии Чэринг-Кросс – Хэмпстед, заплатили год тому назад десять тысяч фунтов наличными.

Условия акта были довольно жесткие. Они предусматривали, что Электротранспортная компания должна внести шестьдесят тысяч фунтов стерлингов в государственных ценных бумагах как залог в обеспечение того, что предполагаемые работы будут закончены к сроку. Но, как эти лондонские предприниматели объяснили Каупервуду, не трудно будет найти такую группу финансистов, которые согласились бы за обычный ссудный процент внести требуемое количество ценных бумаг в предусмотренный условиями акта банк, а в парламентской комиссии, если, разумеется, там будет заручка, безусловно, можно добиться продления сроков окончания работ.

Однако после полутора лет усилий с их стороны и несмотря на то, что на это дело было ухлопано сорок тысяч фунтов стерлингов наличными и вложено на шестьдесят тысяч залоговых ценных бумаг, денег на прокладку туннеля (а требовалось на это миллион шестьсот тысяч фунтов) по сие время достать не удалось. Причина этого крылась в том, что хотя в Лондоне и функционировала вполне успешно одна линия подземной дороги, Сити – Южный Лондон, оборудованная по всем правилам современной техники, тем не менее это не могло убедить английских капиталистов в том, что вновь проектируемая подземная дорога, значительно большей протяженности и соответственно требующая значительно больших затрат, будет приносить доход. Две другие действующие линии городской железной дороги представляли собой полуподземку – по ним ходили паровички, которые то шли по открытому месту, то ныряли в туннель; одна из них, так называемая Районная железная дорога, проложена была на пять с половиной миль, другая – Метрополитен – всего на две мили. Между дорогами действовало соглашение о сквозном движении по обеим линиям. Но поскольку эти линии обслуживались паровой тягой, то туннели и платформы были закопченные, грязные – ни та, ни другая дорога почти не приносили дохода. И так как на деле пока еще никто не доказал, что дорога, постройка которой обойдется в несколько миллионов фунтов, может приносить прибыль, английские капиталисты не склонны были интересоваться подобным предприятием. Отсюда возникла необходимость искать капитал в других частях света, и это в конце концов привело мистера Хэншоу и мистера Гривса – через Берлин, Париж, Вену, Нью-Йорк – к мистеру Каупервуду.

Каупервуд же, как он и говорил Беренис, был в то время до такой степени поглощен своими чикагскими неприятностями, что выслушал мистера Хэншоу и мистера Гривса без особого внимания. Но теперь, после того как его борьба за получение концессии кончилась полным провалом, и в особенности после того, как Беренис выразила желание уехать из Америки, он вспомнил об их предложениях и планах. Конечно, ему тогда показалось, что они просто засыпались с этим своим проектом, на него уже ухлопано столько денег, что ни один опытный делец никогда не рискнет пойти на такую авантюру; а все-таки, может быть, стоит посмотреть поближе, как там у них обстоит дело с подземной дорогой в Лондоне, и если окажется возможным развернуть строительство в широком масштабе и обойтись без того мошенничества, к которому он вынужден был прибегать в Чикаго, он даже готов отказаться от сверхприбылей.

Он уже и сейчас мультимиллионер – неужели ему надо загребать деньги до конца дней своих?

К тому же с таким прошлым, как у него, и после всех этих грязных вымыслов, которым столь неуемно предавались на страницах газет его враги, заслужить добрую славу – да еще в Лондоне, который в своих коммерческих сделках до сих пор как будто слыл образцом непогрешимой честности, – вот было бы замечательно! Это даст ему возможность занять такое общественное положение, какого ему никогда не достигнуть у себя в Америке.

Он очень воодушевился этой идеей. А ведь ее подсказала ему Беренис, эта девочка, еще не видавшая жизни. Уж такой у нее природный дар, смекалка, – вот она и почувствовала, какая замечательная ему предоставляется возможность. И подумать только, что все это – и эта лондонская затея, и все, что сулит ему в будущем жизнь с Беренис, – все выросло из какого-то легкомысленного приключения девять лет назад, когда он с полковником Натаниэлом Джилесом из Кентукки отправился в домик этого погибшего создания, Хэтти Стар, матери его Беренис! И кто это выдумал, будто зло никогда не приводит к добру?

Глава V

Тем временем Беренис, слегка попривыкнув к своим отношениям с Каупервудом, начала задумываться над теми препятствиями и опасностями, которыми окружила ее жизнь. Она не обманывалась на этот счет, решив соединить свою судьбу с Каупервудом, но сейчас она чувствовала, что должна незамедлительно подготовиться к этому, чтобы спокойно все выдержать и не спасовать.

Первая и главная опасность – Эйлин, эта ревнивая, эмоциональная женщина, которая, если только узнает, что Каупервуд любит Беренис, конечно, не остановится ни перед чем, чтобы погубить ее. Затем – газеты. Они, безусловно, предадут скандальной огласке ее связь с Каупервудом, если их будут часто видеть вдвоем. И наконец – мать: ведь надо же будет как-то объяснить ей, почему Беренис вдруг решилась на такой шаг; и потом еще брат, Ролфи, которого она теперь надеялась куда-нибудь пристроить с помощью Каупервуда.

Все это обязывало ее быть постоянно настороже, взвешивать каждое свое слово, хитрить, изворачиваться, быть мужественной и готовой на многие жертвы и уступки.

И Каупервуд также частенько задумывался надо всем этим. Поскольку Беренис предстояло теперь занять главное место в его жизни, он не мог не заботиться о ее благополучии и о том, что предпринять, чтобы постоянно быть с ней. Он начал всерьез подумывать о лондонском предложении. В следующее свое свидание с Беренис, едва только она вошла, он сразу заговорил обо всех этих делах.

– Знаешь, Беви, – сказал он, – а эта твоя идея насчет Лондона кажется мне очень заманчивой. Тут, несомненно, заложены интересные возможности.

И он рассказал ей все, что он за это время передумал, и поставил в известность о визите лондонских подрядчиков.

– Вот я сейчас и думаю послать кого-нибудь в Лондон, чтобы узнать, остается ли это предложение в силе. Если окажется, что да, тогда путь открыт и твоя замечательная идея может осуществиться. – Он посмотрел на нее с улыбкой, словно поздравляя с тем, что она так хорошо все придумала. – Однако мы с тобой должны действовать осторожно, нам надо опасаться, во-первых, газетной огласки, а во-вторых – какого-нибудь сюрприза со стороны Эйлин. Это существо эмоциональное, сумасбродное; ее поступками управляют только чувства, а не рассудок. Я много лет пытался объяснить ей насчет себя: как человек, помимо своей воли, может измениться в течение жизни. Но она этого никак понять не может. Она считает, что человек меняется только потому, что сам этого хочет. – Он замолчал и невольно усмехнулся. – Она из той породы женщин, что хранят вечную привязанность: полюбит – и всю жизнь будет любить одного человека.

– А тебе это не нравится? – спросила Беренис.

– Напротив! По-моему, это замечательно. Но только беда в том, что я-то сам до сих пор никогда еще таким не был…

– И, я думаю, не будешь! – поддразнила его Беренис.

– Не говори так, – взмолился он. – Зачем ты меня дразнишь? Ведь я только хочу сказать, что она просто не в силах понять, как это может быть: вот я когда-то был в нее влюблен, а теперь почему-то этого больше нет. И у нее это так наболело, что любовь ее сейчас обратилась в ненависть, или, быть может, она просто старается убедить себя в этом. Но хуже всего то, что у нее все это смешано с чувством гордости: она носит мое имя, она моя жена. Когда-то она мечтала блистать в обществе, да и мне тоже очень хотелось предоставить ей такую возможность: мне казалось, что мы оба от этого выиграем. Но я скоро убедился, что для этого она просто недостаточно умна. А потом я и сам отказался от мысли обосноваться в Чикаго. Меня больше привлекал Нью-Йорк – вот это город для человека с деньгами, решил я. Дай-ка, думаю, попробую там. И тут мне пришло на ум, что, быть может, я не всегда буду жить с Эйлин, но, хочешь верь, хочешь нет, впервые эта мысль промелькнула у меня, когда я увидел твой портрет в Луисвилле – тот самый, который я теперь всегда ношу с собой. И вот после этого я и решил выстроить дом в Нью-Йорке и сделал из него настоящий музей, надеясь обосноваться в нем. Я думал, что если ты когда-нибудь обратишь на меня внимание…

– Так, значит, этот роскошный особняк, в котором я никогда не буду жить, – задумчиво сказала Беренис, – был выстроен для меня!.. Как странно!

– Такова жизнь! – вздохнул Каупервуд. – Но ведь мы с тобой и так можем быть счастливы.

– Конечно, – отвечала она. – Мне просто показалось это странным. Я не хочу доставлять никаких огорчений Эйлин, ни за что на свете!

– Да, я знаю, что ты умна и великодушна. И может быть, ты даже лучше меня придумаешь, как нам из всего этого выпутаться.

– Наверное, что-нибудь придумаю, – спокойно промолвила она.

– Но, кроме Эйлин, надо еще иметь в виду и газеты. Ведь они мне просто жить не дают. Стоит им только пронюхать про этот лондонский проект, – предположим, что я действительно надумаю за это взяться, – тут такой поднимется звон! А если еще кто-нибудь догадается твое имя к моему приплести – ну, тогда тебя совсем заклюют, налетят, точно коршуны! Я пока что вижу только один выход: либо мне удочерить тебя, либо, если мы поедем в Лондон, выступить там в роли твоего опекуна. Это даст мне право находиться подле тебя под тем предлогом, что я распоряжаюсь твоим состоянием. Что ты об этом скажешь?

– Ну что ж, – помолчав, ответила она, – других возможностей я пока не вижу. А насчет поездки в Лондон нужно будет еще хорошенько подумать. Ведь я забочусь не только о себе.

– Я в этом уверен, – сказал Каупервуд, – но если нам хоть чуточку повезет, то все это мы с тобой преодолеем. Должно быть, надо сделать так, чтобы нас как можно меньше видели вместе. Но прежде всего надо придумать какой-нибудь способ отвлечь внимание Эйлин. Потому что она-то, конечно, знает о тебе решительно все. Ведь я тогда в Нью-Йорке часто бывал у вас, ну и ясно, она подозревала, что мы с тобой в связи. Конечно, я тебе не мог этого рассказать: не слишком-то ты меня тогда жаловала.

– Вернее, не совсем понимала, – поправила Беренис. – Ты был для меня слишком большой загадкой.

– А теперь?

– Боюсь, что и теперь тоже.

– Ну уж этому я не поверю! Однако насчет Эйлин мне что-то ничего в голову не приходит. Она до того подозрительна! Пока я живу здесь и только изредка наезжаю в Нью-Йорк, она как будто ничего – терпит. Но если я уеду надолго и поселюсь в Лондоне, а газеты будут изощряться в догадках… – Он не договорил и задумался.

– Ты боишься, что она будет болтать? Или что она приедет к тебе и устроит сцену?

– Трудно сказать, что ей придет в голову и что она может сделать. Будь у нее какое-нибудь занятие или развлечение, она, возможно, и ничего бы не стала делать. Но, принимая во внимание, что она за эти последние годы пристрастилась к вину, от нее можно ожидать всего. Несколько лет назад она как-то раз напилась с горя и пыталась покончить с собой… – (У Беренис невольно сдвинулись брови.) – Хорошо, я подоспел вовремя, высадил дверь и поговорил с ней как следует. – И он описал Беренис всю эту сцену, но постарался оставить себя в тени, боясь, что она упрекнет его в безжалостности.

Беренис слушала и только теперь убеждалась, что Эйлин действительно любит его без памяти, а она, Беренис, обрекает ее на новые неизбежные страдания! Но ведь, что бы ни делала Эйлин, Каупервуд все равно не изменится! «А я, – думала Беренис, – для меня самое важное отомстить светскому обществу…» Ну, Фрэнк ей тоже дорог. Конечно же, дорог. Он действовал на нее словно сильно возбуждающее средство. Ее восхищали его мощь, его неукротимая энергия – в нем было какое-то неотразимое обаяние. Главное сейчас, рассуждала Беренис, так построить отношения с ним, чтобы не причинять дополнительных страданий Эйлин.

Она сидела молча, задумавшись.

– Да, в самом деле трудная задача, – наконец промолвила она. – Но у нас еще будет время подумать. Давай отложим это на день-другой. Не бойся, я о ней не забуду. – Она окинула Каупервуда теплым, задумчивым взглядом. И мягкая, как бы ободряющая улыбка скользнула по ее губам. – Вдвоем мы с тобой что-нибудь наверняка придумаем, – сказала она.

И, встав со своего кресла у камина, подошла к нему, ласково провела ладонью по его волосам и села к нему на колени.

– Оказывается, на свете бывают не только финансовые проблемы, – целуя его в лоб, шутливо промолвила она.

– Да, бывают иной раз и другие, – так же шутливо отвечал он, растроганный ее сочувственным пониманием. – И потом, развлечения ради, поскольку накануне была метель и выпало много снегу, не поехать ли нам прогуляться, чтобы отвлечься от всех этих дел? – Он предложил покататься на санях, чтобы приятно завершить день. Он знает прелестную гостиницу на Северном берегу – можно там поужинать и полюбоваться озером при луне.

Вернувшись довольно поздно, Беренис еще долго сидела у себя в спальне перед камином и снова и снова обдумывала, как все устроить. Она уже послала телеграмму матери, чтобы та не откладывая ехала в Чикаго. Она отвезет ее с вокзала в гостиницу на Северной стороне, и они там устроятся вместе… Когда мать приедет, можно будет спокойно поговорить с ней и посвятить ее во все их планы.

Но, раздумывая об этом, Беренис неотступно видела перед собой Эйлин: Эйлин одна, совсем одна в своем громадном дворце в Нью-Йорке. Эйлин – все еще красивая, но уже отцветшая, обрюзгшая, ибо ей все так немило, что не хочется и следить за собой. И одета она безвкусно – слишком роскошно и вычурно. Возраст, внешность, узкий умственный кругозор – все это, конечно, не оставляло Эйлин ни малейшей возможности соперничать с Беренис. И Беренис обещала себе, что она никогда, никогда не будет жестокой к Эйлин, как бы мстительно и враждебно ни поступала та по отношению к ней. Нет, она все равно будет относиться к Эйлин сочувственно, великодушно и со стороны Каупервуда не потерпит никакой жестокости, никакого небрежения к жене. У нее сжималось сердце от жалости, когда она представляла себе, сколько горя выпало на долю этой несчастной женщины. Ибо как ни молода была Беренис, она уже перенесла немало, она видела, как страдает мать, и достаточно выстрадала сама. И эти раны еще не совсем затянулись.

Итак, она решила, что ее роль в жизни Каупервуда должна быть как можно более незаметной для постороннего глаза. Она поедет с ним, куда бы он ни захотел – она знает, как нужна она ему сейчас, но они должны держать себя так, чтобы их отношения для всех оставались тайной. Вот если бы найти какое-нибудь средство отвлечь Эйлин от ее горьких раздумий, тогда бы она не питала такой бурной ненависти к Каупервуду и даже если бы узнала все, не так бы уж ненавидела и Беренис.

У Беренис мелькнула было мысль о религии, вернее, не столько о религии, сколько о каком-нибудь пасторе или духовнике, который своими душеспасительными беседами мог бы повлиять на Эйлин. Всегда можно найти такого благорасположенного, хотя на самом деле весьма расчетливого наставника душ, который в надежде на щедрую награду или на то, что его не забудут в завещании, охотно возьмется утешать и наставлять ее. Беренис даже припомнила, что в Нью-Йорке она знала одного такого священника – преподобного Виллиса Стила, настоятеля церковного прихода Сент-Суизина. Она не раз бывала в этой церкви, ее тянула туда не столько потребность молиться, сколько желание помечтать под этими высокими сводами, слушая величественные звуки органа. Преподобный Виллис, человек средних лет и приятной внешности, отличался необыкновенной вкрадчивостью и мягкостью манер; однако при всем его светском лоске денег у него, по-видимому, было немного. Беренис вспомнила, как он однажды попробовал наставлять ее, но это воспоминание только рассмешило молодую женщину, и она оставила мысль о духовном наставнике. А все-таки нужно, чтобы кто-то развлек и занял Эйлин.

И тут ей пришло на ум, что для этой цели можно просто кого-нибудь нанять: в светских кругах Нью-Йорка ей нередко приходилось встречать молодых повес с прекрасными манерами, но без всяких средств. Так вот, если заплатить такому молодому человеку хорошие деньги или предложить солидное содержание, он, безусловно, мог бы создать для Эйлин если и не совсем великосветское, то, во всяком случае, интересное окружение, и таким образом хотя бы на время отвлечь ее. Но как отыскать такого молодого человека и как обратиться к нему с подобным предложением?

Беренис сознавала, что ее идея может показаться чересчур хитрой и циничной, особенно если она сама преподнесет ее Каупервуду. Но вместе с тем она считала, что это ценная мысль и пренебрегать ею не следует. Ведь Каупервуду достаточно только намекнуть – это может сделать ее мать, – а уж он сам сообразит, как это устроить.

Глава VI

Генри де Сото Сиппенс – вот на кого пал выбор Каупервуда, когда он решил послать агента в Лондон, чтобы разведать реальное положение вещей, финансовые и прочие возможности постройки лондонского метрополитена.

Он откопал Сиппенса много лет тому назад, и тот оказал ему поистине неоценимые услуги при переговорах, когда он добивался концессии на проведение газа в Чикаго. Деньги, которые Каупервуд заработал на этой концессии, дали ему возможность скупить нужные участки и забрать в свои руки все связанное с городским транспортом. Он привлек к этому делу Сиппенса, обнаружив в нем истинный талант по части выуживания всяких необходимых сведений и организации различных общественно полезных предприятий и служб. Сиппенс, человек нервный, раздражительный, легко выходил из себя и, нередко случалось, допускал некоторую бестактность. Но при всем своем бескомпромиссном среднезападном «американизме» – качестве, весьма ценном, хотя иной раз совершенно невыносимом, – это был исключительно преданный человек, на которого можно было безусловно положиться.

Сиппенс был убежден, что Каупервуду на этот раз нанесен роковой удар, что он потерпел полный крах, лишившись своих долгосрочных концессий. Он не представлял себе, как сможет его патрон возместить убытки и рассчитаться с местными воротилами, которые вложили в его предприятия немало денег и теперь могли на этом кое-что потерять. С того вечера, когда Каупервуд потерпел поражение, Сиппенс только и думал о том, как-то он встретится с патроном. Что ему сказать? Как можно решиться выразить сочувствие этому человеку, который всего какую-нибудь неделю назад казался несокрушимым гигантом в мире воротил и дельцов?

И вот на третий день после катастрофы Сиппенс неожиданно получил телеграмму от одного из секретарей Каупервуда с предложением немедленно явиться к прежнему патрону. Войдя в кабинет и увидев веселого, оживленного, сыплющего остротами Каупервуда, он едва мог поверить собственным глазам.

– С добрым утром, патрон! Приятно, что вы так хорошо выглядите.

– Да, давно уж я себя так не чувствовал. Ну, а вы как поживаете, де Сото? Готовы принять любые веления судьбы?

– Уж вам ли меня не знать, патрон! Я никогда от вас не отступался. Что бы ни случилось, я для вас готов на все.

– Знаю, де Сото, знаю! – улыбнулся Каупервуд. Любовь Беренис, вознаградившая его за все неудачи, внушила ему уверенность, что для него теперь открывается новая, самая значительная страница жизни. Поэтому он был полон самых радужных надежд и расположен относиться добродушно ко всем на свете. – Я тут задумал одно дело, де Сото, и хочу поручить его вам, потому что дело это совершенно секретное, а на вас, я знаю, можно положиться.

Губы его плотно сжались, и в глазах появился тот холодный непроницаемый металлический блеск, который невольно бросал в дрожь всякого, кто относился к Каупервуду враждебно или имел основания побаиваться его. Сиппенс, выпрямившись, выпятив грудь колесом, стоял не шевелясь; он весь обратился в слух. Это был маленький человечек, ростом не выше пяти с половиной футов, но он носил обувь на больших каблуках, высоченный цилиндр, который снимал только перед Каупервудом, и широкое длинное пальто, подбитое ватой на груди; все это, по его мнению, должно было придавать ему внушительную осанку и увеличивать рост.

– Спасибо, патрон, – пробормотал он, – для вас я хоть к дьяволу в преисподнюю. Сами знаете.

Голос у него прерывался, губы дрожали – до такой степени он был взвинчен похвалой патрона, этим свидетельством доверия, равно как и всем тем, что ему пришлось вынести за последние месяцы, да и за всю свою многолетнюю службу у Каупервуда.

– На этот раз обойдется без преисподней, де Сото, – сказал Каупервуд, улыбаясь и откидываясь в кресле. – Довольно мы в ней жарились здесь, в Чикаго. Второй раз не полезем, баста. И сейчас вы сами увидите почему. Речь у нас с вами, де Сото, пойдет о Лондоне, о лондонском метрополитене и о том, какие там для меня есть возможности.

Он дружески поманил Сиппенса и указал ему на стул рядом с собой. А Сиппенс, совершенно ошеломленный столь неожиданной и интересной перспективой, лишь смотрел на него, разинув рот.

– Лондон? – наконец выговорил он. – Нет, в самом деле, патрон? Вот это здорово! Я знал, что вы что-нибудь да придумаете! Ох, и сказать вам не могу, как меня это радует, патрон!

Голос его дрожал, руки тряслись, а лицо так и сияло, словно его вдруг осветили изнутри. Он опустился на стул, вскочил, потом снова сел – это всегда было у него признаком сильного волнения. Наконец, дернув свой длинный, лихо закрученный ус, он замер на месте и уставился на Каупервуда восхищенным и вместе с тем внимательным, настороженным взглядом.

– Спасибо, де Сото! – прервал молчание Каупервуд. – Я так и думал, что это может вас немножко встряхнуть.

– Встряхнуть! – вскричал Сиппенс. – Да на вас, патрон, просто диву можно даваться! Подумать только! Едва вы отбились от всех этих чикагских стервятников – глядишь, у вас все снова на ходу, кипит, бурлит, ворочается! Ну разве не чудо это! Конечно, я всегда знал, что свалить вас никто не свалит, но, признаться, после этой истории с концессиями я думал, вы скоро не вывернетесь. Да только разве вас что может согнуть? Нет, вы, патрон, вроде как дуб среди кустарника – слишком вы могучи. Я бы от такой штуки просто ко дну пошел, и следов бы от меня не осталось. А вы – вам все нипочем! Приказывайте, патрон, все выполню в точности. И ни одна душа ничего знать не будет, если вы так хотите…

– Да, это как раз одно из главных условий, де Сото, – перебил его Каупервуд. – Строжайшая тайна, а затем, конечно, ваше замечательное чутье. Вот две вещи, с помощью которых мне, быть может, удастся осуществить то, что я задумал. И никто из нас, надеюсь, от этого в убытке не останется.

– Да что об этом говорить, что вы, патрон! – запротестовал де Сото; чувствовалось, что он весь напряжен, как струна. – Подсчитать, сколько я получил благодаря вам – хватит мне до самой могилы, даже если я больше ни цента не заработаю. Вы только объясните, что вам требуется, а уж я постараюсь сделать все наилучшим образом; если же не удастся – так прямо вам и скажу: не вышло.

– Ну, этого я еще от вас никогда не слыхал, де Сото, да надеюсь, что и не услышу. Так вот, в двух словах: примерно с год назад, когда у нас здесь заварилась вся эта канитель из-за участков, ко мне приезжали два англичанина из Лондона, агенты какого-то там синдиката, что ли. Потом я вам все расскажу подробно, а сейчас только самую суть дела…

И он кратко пересказал Сиппенсу свой разговор с Гривсом и Хэншоу и кое-какие собственные соображения на этот счет.

– На мой взгляд, они засыпались с этим контрактом, де Сото. Они ухлопали в него что-то около полумиллиона долларов, а показать нечего – кроме этого самого контракта или подряда, ну, попросту сказать – разрешения построить линию на участке в четыре-пять миль. А ведь эту линию предстоит еще как-то связать с двумя другими, уже действующими линиями. Они это сами признают. Так вот что меня в этом деле интересует, де Сото: прежде всего не только вся ныне действующая система лондонского подземного транспорта, но и проблема значительного ее расширения, если это возможно. Вы меня, конечно, понимаете: прокладка новых подземных линий на большие расстояния в районах, которые пока еще никто не догадался копнуть, – ну, словом, такое, что могло бы давать доход. Понятно вам?

– Понятно, патрон!

– Затем, – продолжал Каупервуд, – надо раздобыть карты – общий план с подробным описанием города, план уличного движения, наземной сети и подземной, – чтобы видно было начало и конец каждой отдельной линии; желательно еще и геологические карты и кое-какие сведения насчет почвы. Затем нужно обследовать близлежащие районы, куда можно подвести подземку, выяснить, кто населяет их, а если это еще нежилой район, кто может там поселиться в будущем. Вам ясно?

– Все ясно, патрон, все!

– Далее: в чьих руках находятся концессии, или акты, как это у них там называется, на ныне действующие подземные дороги. Сроки этих актов, протяженность линий, имена владельцев, имена самых крупных пайщиков. Как идет эксплуатация, какой приносит доход. Словом, все, что можно разузнать, не привлекая к себе лишнего внимания и ни в коем случае не заикаясь обо мне. Ну это вы, конечно, понимаете почему.

– Все ясно, патрон, все.

– Затем, де Сото, меня интересует жалованье служащих и эксплуатационные расходы.

– Будет сделано, патрон, – повторял Сиппенс, уже соображая про себя, как приступить к делу.

– Потом стоимость подземных работ, расходы на оборудование. И какие могут быть убытки и издержки при переводе линий с паровой тяги – у них это, видите ли, до сих пор по старинке – на электричество. И нельзя ли там будет оборудовать тягу с «третьим рельсом», – говорят, на новом метрополитене в Нью-Йорке его уже вводят. Вы знаете, англичане – ведь это совсем другой народ, у них все не так, как у нас, и я бы хотел, чтобы вы мне и об этом все, что можно, разузнали. И наконец, надо поинтересоваться, в какой у них там цене земельные участки, – ведь цены могут подскочить, чуть только начни строить, и, может быть, есть смысл скупить кое-какие участки заранее, как, помните, мы с вами делали в Лейк-Вью и в прочих местах.

– Еще бы мне не помнить! – сказал Сиппенс. – Я уже понимаю, что вам надо, патрон. Поеду, разузнаю и привезу все, что требуется, а может, еще и побольше. Ну, это просто великолепно! И я так счастлив, я прямо горжусь тем, что вы обо мне вспомнили. А как вы считаете, когда я примерно должен выехать?

– Немедленно! – отвечал Каупервуд. – Вам надо сейчас же подыскать кого-нибудь, чтобы передать ваши дела в пригороде. – Он говорил об управлении пригородной железной дорогой, где Сиппенс был директором. – Я думаю, вам всего лучше сдать дела Китереджу; скажите, что вы собираетесь провести зиму в Европе или в Англии. И хорошо бы избежать всяких заметок о вашем отъезде в прессе. Ну, а уж если не удастся – придумайте какой-нибудь предлог, сделайте вид, что интересуетесь чем угодно, только не транспортом. И как только разузнаете, кто там из английских капиталистов, связанных с метрополитеном, поживее и кого стоило бы подключить к нашему делу вместе с его линией, – немедленно поставьте меня в известность. Потому что, разумеется, это будет отнюдь не американское предприятие, а английское с начала до конца. И вы должны это хорошенько усвоить, де Сото. Англичане, вы знаете, недолюбливают нашего брата американца, и я вовсе не желаю давать какие-либо поводы для разжигания вражды к американцам.

– Все ясно, патрон! У меня к вам только одна просьба: если окажется, что я смогу быть для вас как-то полезен в дальнейшем, вы уж меня не забудьте. Столько лет я с вами работаю, под вашим началом, не могу даже себе и представить, как я без вас стал бы…

Он замолчал, глядя на Каупервуда умоляющими глазами. И Каупервуд ответил ему дружески-покровительственным, но вместе с тем ничего не обещающим взглядом.

– Хорошо, хорошо, де Сото! Все это я знаю и понимаю. В свое время я для вас все сделаю, что смогу. Разумеется, я о вас не забуду.

Глава VII

Покончив со всеми наставлениями Сиппенсу и выяснив, что для ликвидации чикагских дел ему необходимо будет съездить в Нью-Йорк, чтобы обсудить кое с кем из финансистов, каким образом реализовать хотя бы некоторую часть своих владений, Каупервуд, естественно, вернулся мыслью к Беренис: как бы устроить так, чтобы поехать с ней вместе и жить под одной крышей, не привлекая к себе излишнего внимания?

Разумеется, он представлял себе гораздо яснее, чем Беренис, какая длинная цепь вместе пережитых событий и установившихся привычек связывала его с Эйлин в большей мере, чем с кем-либо другим. Это было нечто такое, чего Беренис была не в состоянии себе представить, тем более что она уже давно догадывалась о его пылких чувствах к ней. Для Каупервуда было совершенно очевидно, что, во избежание скандала, с Эйлин надо держаться только одной тактики – тактики умиротворения и обмана. Всякий другой способ действий был бы чрезвычайно рискованным, в особенности если у него выйдет что-нибудь с этой затеей в Лондоне, и тем более сейчас, после всей этой скандальной шумихи в связи с созданными им компаниями и чересчур смелыми приемами, к которым он прибегал в Чикаго. Ведь его обвиняли во взяточничестве и чуть ли не в подрыве общественных устоев. И навлечь на себя сейчас обвинение в безнравственности или угрозу какой-нибудь публичной выходки со стороны Эйлин – а она способна сообщить в газеты о его отношениях с Беренис, – это было бы уж совсем из рук вон плохо.

Кроме того, Каупервуда беспокоило еще одно обстоятельство, которое также могло повести к неприятностям с Беренис: это его отношения с другими женщинами.

Кое-какие из его прежних связей еще не совсем оборвались. С Арлет Уэйн можно было считать дело поконченным, да и с несколькими другими он встречался лишь крайне редко. Но оставалась еще Керолайн Хэнд, жена Хосмера Хэнда, крупного чикагского воротилы, чей капитал был вложен в железные дороги и мясоконсервные компании. Когда Каупервуд познакомился с Керолайн, она была совсем юной и мало походила на замужнюю даму. Хэнд развелся с ней из-за Каупервуда, но закрепил за Керолайн недурной капитал. Она и сейчас еще была очень привязана к Каупервуду. Он купил ей дом в Чикаго и на протяжении своей ожесточенной борьбы за место среди чикагских дельцов часто бывал у нее – ведь он в то время был совершенно убежден, что Беренис никогда его не полюбит.

Теперь Керолайн собиралась переехать в Нью-Йорк, она хотела быть поближе к нему, когда он окончательно развяжется с Чикаго. Керолайн была неглупая женщина, не ревновала его – во всяком случае, никогда не показывала своей ревности. Она была очень хороша собой, только одевалась немного чересчур вызывающе. Веселая, остроумная, она всегда умела привести его в хорошее настроение. Ей минуло тридцать, но на вид ей можно было дать двадцать пять, а в живости она, пожалуй, могла бы поспорить с двадцатилетней. Вплоть до самого последнего времени, когда неожиданно появилась Беренис, и даже и теперь, хотя Беренис этого и не знала, Керолайн устраивала у себя приемы и рассылала приглашения всем, кого Каупервуду нужно было видеть. Вот об этом-то особнячке на Северной стороне и упоминалось в чикагских газетах, когда в прессе поднялась кампания против Каупервуда. Керолайн всегда говорила ему, что, если он когда-нибудь ее разлюбит, он должен честно сказать ей об этом, и она не станет его удерживать.

Раздумывая теперь о своих отношениях с ней, Каупервуд спрашивал себя: а что, если поймать ее на слове, поговорить с ней откровенно и расстаться? Но даже при всей его любви к Беренис такой шаг казался ему все же рискованным. Не лучше ли пока повременить, а потом, может быть, ему как-нибудь удастся объясниться и с той и с другой? Но, во всяком случае, его отношения с Беренис надо оградить от всего этого: ведь он поклялся принадлежать ей одной и, насколько в его силах, должен сдержать свою клятву.

Но главным источником его беспокойства все-таки оставалась Эйлин. Ему невольно вспоминались все те события и случайности, которые привели их к такому длительному, прочному союзу. Какая это была бурная, неистовая любовь, когда она явилась к нему в Филадельфии, и как это потом печально обернулось для него, ибо эта история сыграла тогда немалую роль в его первом финансовом крахе! Веселая, безрассудная, влюбленная Эйлин, как пылко она отдавала ему всю себя, как жаждала получить взамен вечную привязанность, такую, какой любовь за всю историю своего сокрушительного шествия еще никому не давала! Даже и теперь, после стольких лет и всяких любовных историй в его – да и в ее – жизни, она все такая же, не изменилась. И все так же любит его.

– Знаешь, дорогая, – сказал он Беренис, – я эти дни все думаю об Эйлин, и мне, право, очень жаль ее. Подумай только, одна, в этом огромном доме в Нью-Йорке, никаких сколько-нибудь интересных знакомых, так, какие-то лоботрясы вертятся около нее: таскают ее по ресторанам, устраивают кутежи да попойки, выманивают у нее деньги, потому что, разумеется, платит за все она. Я это знаю от слуг, они мне и сейчас преданы.

– Все это, безусловно, трагично, – отозвалась Беренис, – но я понимаю ее.

– Мне вовсе не хочется быть жестоким по отношению к ней, – продолжал Каупервуд, – ведь, в сущности, кругом виноват я. Знаешь, мне пришло в голову – а что, если подыскать какого-нибудь такого приятного молодого человека из нью-йоркского общества, ну, разумеется, не из высших кругов, но вполне приличного молодого человека, который за известное вознаграждение взялся бы познакомить ее с интересными людьми, ходил бы с ней в театры – словом, развлекал ее? Разумеется, я говорю это не в таком смысле… – Он посмотрел на Беренис, и губы его искривились невеселой улыбкой.

Беренис слушала его с самым невозмутимым видом, и по ее лицу нельзя было догадаться, как она обрадовалась оттого, что их мысли совпали. У нее только чуть дрогнули уголки губ и глаза вдруг расширились.