скачать книгу бесплатно
Однако, когда они пришли в отель, удобный случай представился не сразу. Только под вечер судьба им улыбнулась: старшая горничная велела вымыть пол перед конторкой портье. Это важное должностное лицо явно к ним благоволило. Ему пришлись по душе добрая, озабоченная мать и хорошенькая дочка. И он благосклонно выслушал миссис Герхардт, когда она осмелилась задать ему вопрос, который весь день не выходил у нее из головы:
– Может, кто из ваших постояльцев согласится давать мне белье в стирку? Я была бы так благодарна.
Портье посмотрел на нее и снова прочел на этом невеселом лице безысходную нужду.
– Посмотрим, – ответил он и тотчас подумал о сенаторе Брэндере и генерале Гопкинсе. Оба они люди отзывчивые и охотно помогут бедной женщине. – Поднимитесь наверх к сенатору Брэндеру. В двадцать второй номер. Вот, – портье записал номер на бумажке, – пойдите и скажите, что это я вас прислал.
Миссис Герхардт дрожащей рукой взяла бумажку. Ее глаза были полны благодарности, которую она не умела выразить словами.
– Ничего, ничего, – сказал портье, заметив ее волнение. – Пойдите сейчас же. Он как раз у себя.
Осторожно и почтительно постучала миссис Герхардт в дверь двадцать второго номера; Дженни молча стояла рядом.
Через минуту дверь открылась, и на пороге ярко освещенной комнаты появился сенатор. Он был в изящном смокинге и выглядел моложе, чем показалось им при первой встрече.
– Чем могу служить, сударыня? – спросил он миссис Герхардт, сразу узнав обеих.
Мать совсем смешалась и ответила не сразу:
– Мы хотели спросить… может, вам надо постирать белье?
– Постирать? – переспросил он удивительно звучным голосом. – Постирать белье? Ну, войдите. Сейчас посмотрим.
Он учтиво посторонился, пропуская их, и закрыл дверь.
– Сейчас посмотрим, – повторил он, выдвигая один за другим ящики солидного шифоньера орехового дерева.
Дженни с любопытством оглядывала комнату. Никогда еще она не видела такого множества безделушек и красивых вещиц, как здесь – на камине и на туалетном столике. Мягкое кресло и рядом лампа под зеленым абажуром, на полу толстый пушистый ковер, несколько маленьких ковриков, разбросанных там и сям, – во всем такое богатство, такая роскошь!
– Присядьте, вот стулья, – любезно сказал сенатор, уходя в соседнюю комнату.
Преисполненные пугливой почтительности, мать и дочь из вежливости остались стоять, но сенатор, покончив с поисками, повторил приглашение. Они смущенно и неловко сели.
– Это ваша дочь? – спросил он миссис Герхардт, улыбаясь Дженни.
– Да, сэр, – ответила мать. – Старшая.
– А муж у вас жив? – расспрашивал он далее. – Как ваша фамилия? Где вы живете?
Миссис Герхардт покорно отвечала на все вопросы.
– Сколько у вас детей? – продолжал он.
– Шестеро, – ответила миссис Герхардт.
– Семья не маленькая, что и говорить. Вы, без сомнения, выполнили свой долг перед страной.
– Да, сэр, – ответила миссис Герхардт, тронутая его вниманием.
– Так вы говорите, это ваша старшая дочь?
– Да, сэр.
– А чем занимается ваш муж?
– Он стеклодув. Только он сейчас хворает.
Они беседовали, а Дженни слушала, и большие голубые глаза ее глядели удивленно и пытливо. Всякий раз, как сенатор смотрел на нее, он встречал такой простодушный, невинный взгляд, такую чудесную улыбку, что ему трудно было отвести глаза.
– Да, – сказал он сочувственно, – все это очень печально. У меня тут набралось немного белья, вы его выстирайте, пожалуйста. А на той неделе, вероятно, будет еще.
Он сложил белье в небольшой, красиво вышитый синий мешок.
– В какой день вам его принести? – спросила миссис Герхардт.
– Все равно, – рассеянно ответил сенатор. – В любой день на той неделе.
Она скромно поблагодарила его и собралась уходить.
– Вот что, – сказал он, пройдя вперед и открывая перед ними дверь. – Принесите в понедельник.
– Хорошо, сэр, – сказала миссис Герхардт. – Спасибо вам.
Они ушли, а сенатор вновь принялся за чтение, но почему-то им овладела странная рассеянность.
– Печально, – сказал он, закрывая книгу. – В этих людях есть что-то очень трогательное.
Образ Дженни, полной изумления и восторга, витал в комнате.
А миссис Герхардт с дочерью снова шли по мрачным и темным улицам. Неожиданная удача необычайно подбодрила их.
– Какая у него прекрасная комната, правда? – прошептала Дженни.
– Да, – ответила мать. – Он замечательный человек.
– Он сенатор, да? – продолжала дочь.
– Да.
– Наверно, приятно быть знаменитым, – тихо сказала девушка.
Глава II
Духовный облик Дженни – как его описать? Эта бедная девушка, которую нужда заставила помогать матери, стиравшей на сенатора, брать у него грязное белье и относить чистое, обладала чудесным, мягким характером, всю прелесть которого не выразишь словами. Бывают такие редкие, особенные натуры, которые приходят в мир, не ведая зачем, и уходят из жизни, так ничего и не поняв. Жизнь всегда, до последней минуты, представляется им бесконечно прекрасной, настоящей страной чудес, и если бы они могли только в изумлении бродить по ней, она была бы для них не хуже рая. Открывая глаза, они видят вокруг совершенный мир, который им так по душе: деревья, цветы, море звуков и море красок. Это – их драгоценнейшее наследство, их лучшее богатство. И если бы никто не остановил их словами: «Это мое», – они, сияя счастьем, могли бы без конца странствовать по земле с песнью, которую когда-нибудь услышит весь мир. Это песнь доброты.
Но, втиснутые в клетку реального мира, такие люди почти всегда ему чужды. Мир гордыни и алчности косо смотрит на идеалиста, мечтателя. Если мечтатель заглядится на пролетающие облака, его упрекнут в праздности. Если он вслушивается в песни ветра, они радуют его душу, а окружающие тем временем спешат завладеть его имуществом. Если весь так называемый неодушевленный мир захватит его, призывая столь нежными и чарующими голосами, что кажется, они не могут не быть живыми и разумными, – мечтатель гибнет во власти стихий. Действительный мир всегда тянется к таким людям своими жадными лапами и завладевает ими. Именно таких жизнь превращает в покорных рабов. Такой была и Дженни в этом прозаическом мире. С детства каждый ее шаг был подсказан добротой и нежностью. Когда Себастьян падал и ушибался, это она, преодолевая тревогу и страх за брата, помогала ему встать и приводила к матери. Когда Джордж жаловался, что он голоден, она отдавала ему свой кусок хлеба. Долгими часами она баюкала младших братьев и сестер, ласково напевая и в то же время грезя о чем-то. Едва научившись ходить, она стала верной помощницей матери. Она мыла, чистила, стряпала, бегала в лавку и нянчила малышей. Никто никогда не слыхал от нее ни слова жалобы, хотя она нередко задумывалась над своей горькой долей. Она знала, что многим девочкам живется гораздо привольнее и радостнее, но и не думала им завидовать; ей случалось втайне грустить, и все же она пела свои песенки. В ясные дни, когда она смотрела из окна кухни на улицу, ее тянуло на простор, в зеленые луга. Красота природы, ее линии и краски, свет и тени волновали девочку, как прекрасная музыка. Бывало, она уводила Джорджа и других детей в заросли орешника, в уютный тенистый уголок, где струился говорливый ручей, а вдали широко раскинулись поля. Она не умела, как делают поэты, выразить словами то, что чувствовала, но душа ее живо откликалась на всю эту красоту и радовалась каждому звуку, каждому дуновению.
Когда издалека доносилось негромкое, нежное воркованье лесных горлинок – этих духов лета, – она наклоняла голову и прислушивалась, и полные нежности звуки, словно серебряные капли, падали ей прямо в сердце.
Когда солнце пригревало жарче и сквозные тени и золотые узоры ложились на траву, Дженни не могла налюбоваться ими, ее тянуло туда, где лучи сверкали всего ярче, и, как завороженная, она уходила все дальше в мирную чащу леса.
Она чувствовала всю прелесть красок. Чудесное сияние, что разливается по небу в час заката, несказанно радовало и восхищало ее.
– Хорошо бы уплыть с этими облаками, – совсем по-детски сказала она однажды.
Она нашла качели, которые сама природа сплела из лозы дикого винограда, и теперь качалась на них с Мартой и Джорджем.
– Да, если бы была такая лодка, – сказал Джордж.
Запрокинув голову, Дженни смотрела на далекое облако – алый остров в море серебра.
– Вот бы людям жить на таком острове, – сказала она.
Мысленно она была уже там и легко пробегала по воздушным тропам.
– Смотри, пчела, – объявил Джордж, показывая на летящего мимо шмеля.
– Да, – мечтательно отозвалась Дженни, – она спешит к себе домой.
– А разве у всех есть дом? – спросила Марта.
– Почти у всех, – ответила Дженни.
– И у птиц? – спросил Джордж.
– Да, – сказала Дженни, всем существом чувствуя поэзию этой мысли, – и у птиц есть дом.
– И у пчел? – настаивала Марта.
– Да, и у пчел.
– И у собак? – спросил Джордж, увидев невдалеке на дороге одиноко бредущего пса.
– Ну конечно, – сказала Дженни. – Разве ты не знаешь, что у собак есть дом?
– А у комаров? – приставал мальчик, заметив комариный хоровод, вьющийся в прозрачных сумерках.
– Да, – сказала она, сама наполовину веря этому. – Слушайте!
– Ого! – недоверчиво воскликнул Джордж. – Вот бы поглядеть, какие у них дома.
– Слушайте! – настойчиво повторила Дженни и подняла руку, призывая к молчанию.
Был тот тихий час, когда вечерний звон, как благословение, раздается над гаснущим днем. Смягченные расстоянием звуки тихо плыли в вечернем воздухе, и сама природа словно затихла, прислушиваясь вместе с Дженни. В нескольких шагах от нее прыгала по траве красногрудая малиновка. Жужжала пчела, где-то позвякивал колокольчик, подозрительное потрескивание в ветвях выдавало крадущуюся за орехами белку. Забыв опустить руку, Дженни слушала, пока протяжный звон не замер в воздухе, и сердце ее переполнилось. Тогда она поднялась.
– О! – вырвалось у нее, и в порыве поэтического восторга она крепко стиснула руки. В глазах ее стояли слезы. Чудесное море волновавшего ее чувства захлестывало берега.
Такова была душа Дженни.
Глава III
Сенатор Джордж Сильвестр Брэндер был человеком необычного склада. Изворотливость политического дельца своеобразно сочеталась в нем с отзывчивостью народного представителя. Уроженец южного Огайо, он там же вырос и получил образование, если не считать двух лет, когда он изучал право в Колумбийском университете в Нью-Йорке. Он знал гражданское и уголовное право, пожалуй, как никто другой во всем штате, но никогда не занимался им с тем усердием, которое необходимо для выдающихся успехов на адвокатском поприще. Он неплохо зарабатывал, и ему не раз представлялась блестящая возможность заработать куда больше, если бы он пожелал пойти на сделку с совестью, но на это он не был способен. И однако, при всей своей честности и неподкупности, он подчас не мог устоять перед просьбой какого-нибудь приятеля. Лишь недавно, на последних президентских выборах, он поддержал кандидатуру человека, который – Брэндеру это было хорошо известно – отнюдь не обладал качествами, необходимыми для правителя.
Точно так же он был повинен в том, что несколько раз предоставлял государственные должности людям сомнительным, а в двух или трех случаях – явно непорядочным.
Когда его начинали одолевать угрызения совести, он успокаивал себя любимым присловьем: «Мало ли что в жизни бывает». Иной раз он подолгу одиноко просиживал в своем кресле, погруженный в невеселое раздумье, и потом, поднимаясь, с виноватой улыбкой повторял эти слова. Совесть его отнюдь не молчала, а его сердце, во всяком случае, чутко отзывалось на все.
Этот человек, трижды избиравшийся в законодательное собрание штата от округа, в состав которого входил Колумбус, и дважды – в сенат Соединенных Штатов, никогда не был женат. В юности он серьезно влюбился, и не его вина, что это не кончилось браком. Дама его сердца не пожелала ждать его, а ему тогда предстояло еще долго добиваться положения, которое дало бы ему возможность содержать семью.
Высокий, статный, широкоплечий, он внушал уважение одним своим видом. Он пережил утраты, изведал удары судьбы, в нем было что-то вызывающее симпатию в людях с живым воображением. Он слыл добрым и любезным, а его коллеги по сенату считали, что он звезд с неба не хватает, но очень милый человек.
Тогдашнее пребывание сенатора Брэндера в Колумбусе вызвано было необходимостью укрепить его пошатнувшийся политический престиж. На последних выборах в конгресс его партии не повезло. Сам он располагал достаточным количеством голосов и мог вновь быть избран, но для того, чтобы удержать их за собой, требовалось немало политической изворотливости. Ведь есть еще честолюбцы, кроме него. Найдется с полдюжины возможных кандидатов, и любой из них будет рад занять его место. Он отлично понимал, что? сейчас от него требовалось. Противникам будет не так-то просто его одолеть, но, если это и произойдет, думалось ему, президент, конечно, не откажется поручить ему какой-нибудь дипломатический пост за границей.
Да, сенатора Брэндера вполне можно было назвать человеком преуспевающим, но при всем том он чувствовал, что в его жизни чего-то не хватает. Он еще не сделал всего, что хотел. Вот ему пятьдесят два года, у него незапятнанная репутация почтенного, уважаемого и видного деятеля, но он одинок. Невольно он все снова и снова думал о том, что рядом нет никого, кому он был бы дорог. Собственная комната подчас казалась ему странно пустой, и он испытывал отвращение к самому себе.
«Пятьдесят лет! – часто думал он. – И один, один как перст…»
В этот субботний вечер, когда он сидел у себя в комнате, к нему тихонько постучали. Он в это время размышлял о том, сколь преходяще все в мире – и жизнь, и слава – и сколь бесплодна с этой точки зрения его политическая деятельность.
«Вот мы бьемся, жаждем завоевать какое-то положение, – думалось ему. – А пройдет несколько лет, и как мало все это будет значить для меня!»
Он поднялся, распахнул дверь и увидел Дженни. Она предложила матери отнести белье, не дожидаясь понедельника, чтобы удивить сенатора быстротой работы.
– Заходите, – сказал Брэндер и, как и в первый раз, любезно пропустил ее вперед.
Дженни вошла, ожидая похвалы за то, что они так быстро справились, но сенатор этого даже не заметил.
– Ну, милая барышня, – сказал он, – как вы поживаете?
– Очень хорошо, – ответила Дженни. – Мы с мамой решили не ждать понедельника, а принести вам белье сегодня.
– Ну, это совершенно все равно, – небрежно заметил Брэндер. – Положите вон там, на стуле.
Дженни, не подумав о том, что ей еще не заплатили, собралась уходить, но сенатор удержал ее.
– Как поживает ваша матушка? – приветливо спросил он.
– Хорошо, – просто ответила Дженни.
– А ваша сестренка? Ей лучше?
– Доктор говорит, что лучше, – ответила Дженни.
– Присядьте, – предложил он. – Я хочу с вами побеседовать.
Девушка опустилась на стоявший рядом стул. Слегка откашлявшись, сенатор продолжал:
– А чем больна ваша сестра?