Мавританская Испания. Эпоха правления халифов. VI–XI века

скачать книгу бесплатно


Мухаджируны были под командованием Макиля, сына Синана, сподвижника пророка, который во главе своего племени – ашья – помогал в захвате Мекки. Вероятно, его очень уважали в Медине, поскольку мухаджируны доверили ему командование, хотя он был из другого племени. Те представители племени курайш, которых не было среди мухаджирунов, но которые в разные времена, после захвата Мекки, жили в Медине, разделились на два отряда: одним командовал Абдуллах, сын Моти, а другим – сподвижник пророка. Четвертой, самой крупной колонной – ансаров – командовал Абдуллах, сын Хандалы. Храня полное молчание, мединцы двинулись к Харре, где собрались нечестивые язычники, которых они собирались атаковать. Командующий сирийской армией был болен, однако он приказал отнести себя на позицию, расположенную немного впереди рядов, и, доверив знамя греческому пажу, крикнул своим воинам: «Арабы Сирии! Покажите, как вы можете защитить своего полководца! Начинайте!»

И битва началась. Сирийцы атаковали врага с такой мощью, что три отряда мединцев – мухаджирунов и курайш – не устояли, и только четвертый – ансаров – отбросил сирийцев, вынудив их собраться вокруг своего командира. Обе стороны сражались с необычайным упорством. В какой-то момент неустрашимый Фадль, командовавший двадцатью всадниками под знаменем Абдуллаха, сына Ханадлы, сказал своему вождю: «Поручи моему командованию всю кавалерию, и я постараюсь пробиться к Муслиму. Если мне это удастся, один из нас умрет». Абдуллах согласился, и Фадль атаковал с такой силой, что сирийцы снова отступили. «Еще один такой натиск, дорогие друзья, – и, клянусь Аллахом, для меня или сирийского полководца этот день станет последним. Помните, победа дается храбрым». Кавалерия снова устремилась в атаку, прорвала оборону сирийцев и пробилась туда, где находился Ибн-Окба. Его защищали пять сотен пеших солдат с копьями, однако Фадлю удалось пробиться прямо к знамени Муслима. Он нанес державшему его пажу сильнейший удар, раздробивший и шлем, и череп юноши, и воскликнул: «Я убил тирана!» Но только Муслим, несмотря на тяжелую болезнь, подхватил знамя, объявил врагу об ошибке и вдохновил павших духом сирийцев своими словами и примером. Израненный Фадль пал у ног врага.

В тот момент, когда мединцы увидели отряды Ибн-Идаха, готовящиеся их атаковать снова, из города донеслись крики. Их предали. Мерван не обманул Муслима. Соблазненные заманчивыми обещаниями, бени харита, самое многочисленное семейство ансаров, впустили сирийцев в город. Медина оказалась во власти врага. Все было потеряно. Мединцы попали между молотом и наковальней. Большинство солдат поспешили обратно в город, чтобы спасти женщин и детей. Некоторые, и среди них Абдуллах, сын Моти, бежали в направлении Мекки. Но Абдуллах, сын Хандалы, видимо решив, что не должен пережить этот день, крикнул: «Победа досталась врагу! Через час все будет кончено. Благочестивые мусульмане, люди города, давшего убежище пророку, когда-нибудь мы все умрем. Но лучшая смерть – смерть мученика. Так давайте же погибнем сегодня. Сегодня Бог дает нам возможность умереть за святое дело».

Сирийские стрелы летели со всех сторон, и Абдуллах снова закричал: «Те, кто хотят попасть отсюда прямо в рай, следуйте за мной!» Воины бросились за ним. Они сражались с отчаянием обреченных, решивших дорого продать свою жизнь. Абдуллах повел своих сыновей в самую гущу сражения и видел, как все они погибли. Муслим обещал золото каждому, кто принесет ему голову врага. А Абдуллах сам рубил головы с плеч направо и налево, и твердая вера в то, что его жертв в другом мире ждет куда более ужасная судьба, наполняла его душу радостью. По древней арабской привычке, сражаясь, он громко читал стихи. Они вдохновляли фанатиков веры и умножали их ненависть. «Ты умрешь, – кричал он каждой жертве, – ты умрешь, но грехи твои тебя переживут! Аллах в своей Книге сказал, что неверным уготован ад!» Наконец, и он был побежден. Сводный брат Абдуллаха пал, смертельно раненный, рядом с ним. «Я умираю от мечей этих людей, – сказал он, – и больше уверен, что попаду в рай, чем если бы пал от рук язычников дейлемитов». Таковы были его последние слова. Бойня была воистину ужасной. Среди убитых было семь сотен человек, знавших Коран наизусть, – их теперь называют хафизами, и восемь сотен человек, считавшихся святыми, как сподвижники пророка Мухаммеда. (Сподвижники – асхабы, ученики и последователи сподвижников – табиины.) Никто из почтенных старцев, которые сражались при Бадре, где пророк одержал первую победу над мекканами, не пережил этого рокового дня. Торжествующие победители вошли в город, получив разрешение грабить его в течение трех дней. Для этого им не были нужны лошади, и кавалерия поскакала к мечети, чтобы поставить их там. В этот момент в мечети был только один горожанин, Саид, сын Мусайяба, самый ученый теолог своего времени. Он увидел, что сирийцы ворвались в мечеть и привязали лошадей между минбаром Мухаммеда и его могилой – на священном месте, которое пророк называл «райским садом». При виде столь ужасного святотатства Саид впал в ступор. Сирийцы заметили его, но они так спешили приступить к грабежам, что не причинили ему зла. Больше никого не пощадили. Детей уводили в рабство или убивали. Женщин насиловали. Позже на свет появились дети, на которых навсегда легло клеймо «детей Харры».

Среди пленных оказался Макиль, сын Синана. Его терзала жажда, и он горько оплакивал свое положение. Муслим послал за ним и принял его с таким благосклонным видом, какой только мог принять.

– Ты испытываешь жажду, сын Синана, не правда ли? – спросил Муслим.

– Да.

– Дайте ему выпить того вина, которым нас снабдил халиф, – велел Муслим одному из солдат.

Приказ был исполнен, и Макиль выпил.

– Ты больше не испытываешь жажду? – спросил Муслим.

– Нет.

– Вот и хорошо! – воскликнул Муслим, неожиданно изменившись в лице. – Потому что ты пил в последний раз. Приготовься к смерти.

Старик упал на колени и попросил о милосердии.

– Кто ты такой, чтобы просить о милосердии? Разве не тебя я встретил на дороге возле Тивериады? Ты выехал в Медину вместе с другими депутатами. Разве не ты осыпал Язида оскорблениями? Разве не ты произнес слова: «После возвращения в Медину мы должны дать торжественную клятву не повиноваться этому распутнику и сыну распутника, а потом мы поступим правильно, засвидетельствовав почтение сыну мухаджируна»? Знай же, что в тот момент я поклялся, что, если снова встречу тебя и ты окажешься в моей власти, я тебя убью. И я сдержу клятву. Пусть этого человека казнят.

Приказ был сразу выполнен.

Когда грабежи завершились, те мединцы, которые еще остались в городе – а большинство жителей, которым представилась возможность бежать, уже бежали – были собраны, чтобы принести клятву Язиду. Но только это была не обычная клятва о подчинении халифу, Корану и законам Мухаммеда. Мединцы должны были поклясться, что станут рабами Язида, которых он может отпустить на волю или продать, если захочет. Им пришлось признать его абсолютную власть над всем, чем они владеют, – их женами, детьми, даже жизнью. Того, кто не желал давать такую страшную клятву, ожидала смерть. Два курашита смело заявили, что дадут клятву только в ее обычной форме. Муслим приказал их обезглавить. Мерван, сам курашит, осмелился возразить против такого наказания, но Муслим, ударив его по животу палкой, грубо сказал: «Если ты повторишь то, что сказали эти несчастные, твоя голова тоже упадет с плеч». Тем не менее Мерван стал просить за другого курашита, не давшего клятву, который был его дальним родственником, но сирийский военачальник отказал ему. Ситуация изменилась, когда отказался дать клятву некий курашит, чья мать принадлежала к племени кинда. Один из сирийцев, принадлежавший к племени сакун (ветвь племени кинда), крикнул: «Сын нашей сестры не может дать такую клятву», и Муслим его простил.

Так арабы Сирии свели счеты с сыновьями фанатичных сектантов, которые залили Аравию кровью их отцов. Старая знать ликвидировала новоявленных выскочек. Язид, как представитель ранней мекканской аристократии, отомстил за убийство халифа Османа и поражения, которые мединцы – хотя тогда они сражались под знаменами Мухаммеда – нанесли его деду. Противодействие язычества традиционному исламу было жестоким, ужасным и неизбежным. Ансары так никогда и не оправились после этого сурового удара. Их власть была сломлена навсегда. Их почти полностью покинутый город на долгое время был предоставлен бродячим собакам, а окружающая местность – антилопам. Большинство горожан отправились на поиски новых домов и лучшей участи в дальних странах. Многие присоединились к армии в Африке. Тех, кто остался, можно было только пожалеть. Омейяды не упускали ни одной возможности выказать свое презрение и ненависть, всячески оскорбить их и унизить.

Через десять дней после битвы при Харре Хаджадж, правитель провинции, приказал заклеймить многих святых старцев, бывших сподвижниками Мухаммеда. В его глазах каждый мединец был убийцей Османа. Даже если допустить, что мединцы были в нем больше замешаны, чем на самом деле, разве не было это преступление отмщено бойней при Харре и разграблением Медины? Говорят, что, покидая город, Хаджадж заявил: «Хвала Богу, что он позволил мне покинуть этот порочнейший из городов, который воздал за милость халифа предательством и бунтом. Клянусь Аллахом, если бы мой суверен не требовал во всех своих письмах, чтобы я пощадил этих преступников, я бы сровнял их город с землей». Когда об этих словах сообщили одному из старцев, которых обесчестил Хаджадж, тот сказал: «Ужасное наказание ждет его в следующей жизни. Его слова достойны фараона».

Увы, вера в то, что их угнетатели будут гореть в вечном адском пламени, стала единственной надеждой и утешением несчастных. И этому утешению они предавались со всей страстью. Пророчества сподвижников Мухаммеда, пророчества самого пророка, чудеса, сотворенные их именами, – все это они принимали с энтузиазмом и доверчивостью. Теолог Саид, присутствовавший в мечети, когда туда ворвались сирийские всадники и превратили ее в конюшню, рассказывал всем, кто соглашался его слушать, как, оставшись один в святом месте, услышал слова, идущие от могилы пророка. В грозном Муслиме из племени музайна мединцы видели самого страшного и уродливого монстра, какого только носила земля. Они верили, что он до последних дней не найдет соперника, а потом им станет человек из его же племени. Они приписывали пророку следующие слова: «Последними встанут в день воскресения двое из племени музайна. Они найдут землю пустой. Они придут в Медину и встретят там только дикого оленя. После этого два ангела спустятся с небес и бросят их ниц на землю и потащат в такой позе туда, где собрано все человечество».

Угнетенным, уязвимым, униженным мединцам оставалось только следовать примеру своих сограждан, которые вступили в армию Африки. Именно это они и сделали. Из Африки они перебрались в Испанию. Почти все потомки ансаров были в армии, с которой Муса в 712 году пересек пролив. В Испании они осели в основном на западе и востоке, где их племя стало самым многочисленным из всех. Медина больше их не знала. В XIII веке путешественник, который посетил этот город, полюбопытствовал, остались ли еще в нем потомки ансаров. Ему указали на пожилых мужчину и женщину.

Поэтому вполне объясним и допустим скепсис в отношении якобы славного происхождения нескольких бедных семей, живших в окрестностях Медины, которые уже в XIX веке утверждали, что ведут свой род от ансаров. Во время визита Буркхардта в 1814 году таких семей было двенадцать. В 1853 году Бертон говорит о четырех.

Но даже в Испании ансары не были защищены от ненависти сирийских арабов. Позднее мы увидим, как старая ссора вспыхнула снова на берегах Гвадалквивира, когда в Испании правил курашит, который в битве при Харре сражался в рядах мединцев, а после их поражения вступил в армию в Африке.

Однако в данный момент нам следует обратить внимание на конфликт другого рода, который также существовал на испанском полуострове. Повествуя о нем, мы снова упомянем Абдуллаха, сына Зубайра, и станет ясно, что судьба этого сподвижника Мухаммеда была не менее несчастливой, чем жителей Медины.

Глава 6

Йемениты и маадиты

За исключением антагонизма, возникающего из-за столкновения фундаментальных принципов, которые всегда были и всегда будут предметами споров человечества, ни в Европе, ни в Азии не было противостояния более упорного как среди мусульман, так и среди христиан, чем ставшего результатом расовых антипатий. Такие антипатии существовали веками, пережив все политические, социальные и религиозные революции.

Мы уже вкратце упоминали о том, что арабская раса состоит из двух отдельных и враждебных друг к другу ответвлений. Теперь мы уточним это утверждение и подробно укажем на далеко идущие последствия этого факта.

Согласно восточной традиции прослеживания корней нации до эпонимного родоначальника, представители самой древней из двух ветвей утверждают, что ведут свое происхождение от некого Кахтана. Его арабы, познакомившись со священными текстами иудеев, идентифицировали с Йоктаном, согласно Книге Бытия, одним из потомков Сима. Потомки Кахтана, утверждают они, вторглись в Южную Аравию за много веков до начала христианской эры и покорили народ неизвестного происхождения, населявший этот регион.

Кахтанидов обычно называли йеменитами, по названию самой процветающей южной провинции – мы в дальнейшем тоже будем именовать их так.

Представители другой ветви, согласно преданиям, вели происхождение от Аднана, потомка Исмаила, и населяли более северные регионы Аравии, включая Хиджаз – провинцию, раскинувшуюся от Палестины до Йемена, в которой находятся и Мекка, и Медина, – и Неджд, обширное плато, составляющее центральную часть Аравии. Этих людей называют маадитами, низаритами, мударитами и кайситами, причем названия применяются как к отдельным племенам, так и ко всей группе в целом. Кайс – потомок Мудара, сына Низара, сына Маада. Мы будем называть их маадитами.

В европейской истории нет ничего похожего на взаимную ненависть – иногда подавленную, но чаще горящую, существующую между этими двумя группами, всегда готовыми броситься друг на друга с ножами даже по самому пустяковому поводу. Регион Дамаска, к примеру, в течение двух лет стал театром ожесточенных военных действий, потому что маадит сорвал дыню, росшую в саду йеменита. В Мурсии кровь лилась рекой семь лет, потому что маадит, проходивший мимо поля йеменита, машинально сорвал виноградный лист. Сильные расовые антипатии временами существовали и в Европе, однако они всегда были естественным следствием отношений между победителем и побежденным. В Аравии между тем ни одна раса не могла похвастать победой над другой. Это правда, что в древности маадиты Неджда признавали царя Йемена своим господином и платили ему дань, но они делали это по собственной воле. Дело в том, что какой-нибудь правитель был необходим, чтобы сохранить фанатичные орды от самоуничтожения, а вождю, избранному из одного из собственных кланов, не стал бы подчиняться ни один другой клан. Когда племена маадитов, временно объединившись под руководством того или иного вождя, восстанавливали свою независимость, что случалось отнюдь не редко, гражданская война заставляла их искать другого правителя. Вынужденные делать выбор между анархией и иностранным господством, вожди племен после длительной междоусобной борьбы собрались на совет. Они решили, что другого выхода нет – только вернуться под власть царя Йемена. Если платить ему дань баранами и верблюдами, он не позволит сильным угнетать слабых. В более поздние годы, когда Йемен был завоеван абиссинцами, маадиты Неджда были рады отдать в руки принца йеменитского происхождения – царя Хиры – умеренную власть, которая прежде принадлежала царю Йемена. Однако существует большая разница между добровольным подчинением, как это, и покорением иностранными завоевателями.

В Европе разница языков и обычаев воздвигла непреодолимый барьер между двумя расовыми группами, которых завоевание насильно собрало на одной территории. Но в мусульманской империи все было не так. Еще задолго до Мухаммеда йеменитский или химьяритский диалект (известный только по надписям, изучение которых активизировалось в недавнее время) – смесь арабского языка с языками покоренных племен – уступил место чистому арабскому языку, на котором говорили маадиты, обеспечившие для себя своего рода интеллектуальное превосходство. Если не считать некоторых диалектальных различий, две расовые группы с тех пор говорили на одном языке. Представляется, что в мусульманских армиях маадит без труда понимал йеменита. (Только в Махре, что на крайнем юго-востоке Аравии, сохранился древний язык, едва ли понятный другим арабам.) Более того, у них были одинаковые склонности и обычаи, и подавляющее большинство обеих групп было кочевниками. Когда же ими был принят ислам, у них появилась и общая религия. Короче говоря, разница между ними была куда менее существенна, чем между разными тевтонскими племенами, когда варвары вторглись в Римскую империю. Тем не менее, хотя причин, объясняющих расовые антипатии в Европе, не было на Востоке, такие антипатии не только существовали, но и развили стойкость, неизвестную на Западе. За три или четыре сотни лет родовая вражда исчезла в Европе, но среди бедуинов кровная вражда держится уже двадцать пять веков. Ее можно проследить до самых ранних времен, и конца ей не видно до сих пор. «Родовая вражда, – пишет древний поэт, – является наследием наших предков, и пока живы их потомки, она тоже будет жить». Да и в Европе эта вражда никогда не приводила к таким злодеяниям, как на Востоке. В наших предках она никогда не подавляла самые нежные и святые чувства. Мы никогда не слышали, чтобы сын ненавидел и презирал свою мать только потому, что она не принадлежит к роду его отца. Однажды йеменита, совершавшего ритуальный обход Каабы в Мекке, спросили, почему он молится только за отца, а за мать – нет. «Молиться за мою мать? – возмущенно воскликнул он. – Как я могу за нее молиться? Ведь она – дочь Маада!»

Об этой взаимной ненависти, передающейся из поколения в поколение, несмотря на общность языка, законов, обычаев, образа мыслей и, в какой-то степени, происхождения – ведь обе расы семитские, – мы можем сказать лишь одно: ее причины объяснить невозможно; они растворены в крови. Возможно, арабы VII века так же не смогли бы объяснить истоки этой взаимной ненависти, как и более поздние их потомки. На вопрос путешественников, почему они являются заклятыми врагами кайситов (маадитов), они отвечают лишь одно: взаимная ненависть между ними существовала с глубокой древности. Э. Робинсон писал: «Ни один человек – к кому бы мы ни обращались – не смог указать на корни или природу этого явления. Все отвечали, что ненависть существует с незапамятных времен и не имеет никакого отношения к религии». Ислам не только не уменьшил это инстинктивное отвращение, но и придал ему силу и остроту. Продолжая глядеть друг на друга с открытым вызовом, йемениты и маадиты теперь были вынуждены сражаться под одними и теми же знаменами, жить бок о бок, делить плоды победы. Эта тесная связь и повседневное общение лишь вызвали новые ссоры и столкновения. Вражда приобрела интерес и важность, которых не имела, пока была ограничена никому не известным уголком Азии. В последующие годы она пропитала Испанию и Сицилию, пустыни Атласа и берега Ганга кровью. В конечном итоге эта странная антипатия определила судьбу не только покоренных наций, но также латинской и тевтонской рас в целом, поскольку только она сдержала мусульман, стремившихся к завоеваниям, когда они уже угрожали Франции и всей Западной Европе.

Хотя на всем протяжении мусульманской империи две расовые группы постоянно конфликтовали, империя была такой обширной, а сотрудничество между племенами таким несовершенным, что ни один масштабный конфликт не привел к предрешенному концу. В каждой провинции велась собственная внутренняя война, и названия противоборствующих сил – как правило, названия наиболее многочисленных местных племен – всегда были разными. В Хорасане, к примеру, йеменитов называли аздитами, а маадитов – темимитами, поскольку племена азд и темим были самыми важными. В Сирии двумя партиями были кельбиты и кайситы. Кельбиты, имевшие йеменитское происхождение, составляли большинство арабского населения. Дело в том, что при халифате Абу Бакра и Омара, когда большинство племен йеменитов мигрировали в Сирию, маадиты предпочли обосноваться в Ираке.

Кельбиты и кайситы были в равной степени связаны с Муавией, чья мудрая и осмотрительная политика установила некое подобие равновесия между ними и обеспечила его доброжелательным отношением к обеим сторонам. Но даже он, несмотря на принятие правильных мер, не мог предотвратить периодических вспышек взаимной ненависти. Во время его правления кельбиты и фезара (кайситское племя) участвовали в генеральном сражении при Банат-Кайн. Позже кайситы стали чинить препятствия, когда Муавия пожелал, чтобы они признали Язида его преемником, на основании того, что его мать была из кельбитов. Она была дочерью Малика ибн Бахдаля, вождя племени, и в глазах кайситов Язид, выросший в племени матери, был кельбитом, а не Омейядом. Как Муавии удалось справиться с их противодействием, неизвестно. Кайситы, в конце концов, признали Язида наследником престола и хранили ему верность на протяжении всего периода его правления, которое, правда, было недолгим – около трех лет. Язид умер в ноябре 683 года, через два с половиной месяца после битвы при Харре, в возрасте тридцати восьми лет. После его смерти обширная империя оказалась без хозяина. И дело не в том, что Язид умер, не оставив сына – у него их было несколько. Но только халифат являлся выборным, а не наследственным. Этот важный принцип был заложен не Мухаммедом, который так и не пришел к решению по этому вопросу, а халифом Омаром. Этому праведному халифу, в отличие от Мухаммеда, нельзя было отказать в политической прозорливости, и он являлся признанным авторитетом в области законодательства. Именно он в своем обращении, произнесенном в мечети Медины, объявил, что, если любой человек будет провозглашен сувереном без голосов всего исламского мира, такое назначение не будет иметь силы. Это правда, что применение этого принципа всегда старались обойти. Но хотя Язид сам не был всенародным избранником, его отец заранее позаботился, чтобы ему была принесена клятва, как наследнику трона. Язиду не довелось совершить такой же шаг – помешала смерть. И его старший сын, названный Муавией в честь деда, не имел реальных прав на халифат. Тем не менее не исключено, что ему удалось бы добиться признания, если бы его согласились поддержать сирийцы, творцы халифов той эпохи. Но они не согласились, и прошел слух, что сам Муавия не слишком рвется к власти. Заметим, что истинные чувства этого молодого человека остаются для нас тайной. Если верить мусульманским историкам, Муавия ни в чем не походил на отца. В его глазах правда была на стороне мединцев, и, услышав о победе при Харре, разграблении Медины и смерти сподвижников пророка, он расплакался. Но эти историки, предубежденные теологическими учениями, нередко фальсифицировали историю. Им противоречит современный испанский хронист, писавший практически под диктовку сирийцев, обосновавшихся в Испании, который заявил, что Муавия был копией своего отца. Как бы то ни было, кайситы не склонились бы перед принцем, мать и бабка которого были кельбитами, и не подчинились они кельбиту – Хасану ибн Малик ибн Бахдалю, правителю Палестины и района Иордана, который взял на себя бразды правления от имени своего внучатого племянника. Кайситы повсюду проявляли враждебность, и один из их вождей, Зофар (Зуфар) из племени килаб, даже поднял знамя восстания в районе Киннисрин, откуда изгнал кельбитского правителя Саида ибн Бахдаля. Поскольку было необходимо выдвинуть кандидата-конкурента, Зофар объявил таковым Абдуллаха ибн Зубайра, к делу которого кайситы, однако, не проявляли ни малейшего интереса. Так ортодоксальная партия получила странного союзника. Поскольку он намеревался поддержать интересы сыновей сподвижников пророка, Зофар счел своим долгом произнести с кафедры назидательную публичную речь. Однако даже будучи неплохим оратором и поэтом – в манере арабов-язычников, – он, к сожалению, не владел религиозной тематикой и был непривычен к вкрадчивым заверениям. Он был вынужден прерваться в середине первого же предложения, а его братья по оружию встретили его речь громким смехом.

Муавия II пережил отца на сорок дней – или на два с половиной месяца – период нам точно не известен. Впрочем, это не важно. В любом случае воцарилась анархия. Жители провинций, которым надоело отношение к ним сирийцев как к покоренным народам, сбросили ярмо. В Ираке халиф – или эмир – сегодня выбирался, а завтра свергался. Ибн-Бахдаль так и не решил, объявить себя халифом или, учитывая, что его не признает никто, кроме кельбитов, объявить о своей готовности подчиниться Омейяду, избранному народом. Шансы на успех у любого отдельного человека были очень малы, и потому среди Омейядов было не так легко найти желающего стать кандидатом. Валид, сын Абу Суфьяна и бывший правитель Медины, согласился, но, когда он молился над телом Муавии II, его поразила чума, и он умер. Ибн-Бахдаль хотел бы видеть халифом Халида, брата Муавии, но тому было только шестнадцать лет, и, поскольку арабы не стали бы терпеть на месте халифа подростка, идея оказалась неприемлемой. Он обратился к Осману, бывшему правителю Медины, однако последний, считая, что дело его семьи проиграно, отказался и объявил о поддержке более удачливого Ибн-Зубайра, партия которого ежедневно увеличивалась. В Сирии все кайситы высказались за него. Заняв главенствующие позиции в Киннисрине, они вскоре стали хозяевами Палестины. Правитель Эмесы ансар Нуман ибн Башир тоже был сторонником Ибн-Зубайра. Ибн-Бахдаль, с другой стороны, мог рассчитывать только на Иордан, наименее важный из пяти регионов Сирии. Там население поклялось подчиняться ему с единственным условием – что он не отдаст халифат ни одному из сыновей Язида, которые еще слишком молоды. В самом важном сирийском регионе, Дамаске, правитель Даххак из племени фихр – то есть из курашитов окрестностей Мекки, в отличие от курашитов города, – сохранял нейтралитет. На самом деле он никак не мог принять решение. Бывший командир стражи, он был близким доверенным лицом Муавии I, и ему было трудно смириться с мекканским кандидатом. Но, будучи маадитом, он не желал иметь общих дел с вождем кельбитов. Отсюда и нерешительность. Чтобы выяснить намерения правителя и населения Дамаска, Ибн-Бахдаль послал правителю письмо, которое следовало зачитать в мечети в пятницу. В письме было много лести Омейядам и выпадов в адрес Ибн-Зубайра. Ибн-Бахдаль опасался, что губернатор откажется зачитать письмо на публике, и принял меры предосторожности. Он дал копию письма гонцу, приказав, что, если Даххак не прочитает оригинал арабам Дамаска, гонец должен был сделать это сам. Все получилось так, как он ожидал. В пятницу, когда Даххак поднялся на кафедру, он даже не упомянул о письме, которое получил. После этого гонец Ибн-Бахдаля встал и зачитал письмо людям. Едва он закончил чтение, как со всех сторон раздались крики: одни кричали, что Ибн-Бахдаль прав, другие утверждали, что он лжет. Начались беспорядки, и священная территория, которая во всех мусульманских странах служила местом политических дискуссий и религиозных церемоний, наполнилась криками – кайситы и кельбиты оскорбляли и всячески поносили друг друга. Наконец Даххаку удалось добиться молчания, и служба завершилась. Но о своем собственном мнении он так и не сказал ни слова.

Такова была ситуация в Сирии, когда солдаты Муслима вернулись домой. Но Ибн-Окба больше ими не командовал. Упомянем вкратце о событиях, которые тем временем происходили. После захвата Медины тяжелобольной Муслим, который даже не вставал во время битвы при Харре, решил больше не следовать советам своих врачей. Он считал, что покарал мятежников и теперь может спокойно умереть; а поскольку он отомстил убийцам Османа, Аллах простит ему грехи. Когда армия находилась в трех днях пути от Мекки и Муслим почувствовал, что конец близок, он послал за Хусейном, которого Язид назначил командующим на случай смерти Муслима. Хусейн был из племени сакун, а значит, как и Муслим, кельбитом; но только последний презирал его и сомневался в его способностях и хватке. Он обратился к Хусейну с грубой прямотой, столь характерной для него: «Ты вот-вот займешь мое место, хотя ты и ишак. Я не уверен в тебе, но воля халифа должна быть исполнена. Внемли моему совету; он тебе поможет, ведь я знаю, кто ты. Остерегайся хитростей курашитов: не слушай их льстивых речей. Помни, что, когда ты подойдешь к Мекке, тебе необходимо сделать три вещи: храбро сражаться, взять в плен жителей и вернуться в Сирию». Сказав это, он испустил последний вздох.

Хусейн, осадив Мекку, вел себя так, словно желал лишь одного – доказать, что Муслим, не доверявший ему, был не прав. Никто не упрекнул бы его в недостатке храбрости, да и религиозные соображения ему не мешали, поэтому он превзошел в поругании святыни даже самого Муслима. Его катапульты сначала метали огромные камни в Каабу и разрушили ее колонны; затем по его приказу сирийский всадник под покровом ночи метнул копье с привязанным к нему факелом в шатер Ибн-Зубайра, поставленный во дворе мечети; шатер вспыхнул, огонь перекинулся на занавесы храма, и священная Кааба, самая священная из всех мусульманских святынь, сгорела дотла. Заметим, что есть и другие версии причин пожара. Мы привели самую раннюю, представляющуюся наиболее достоверной.