скачать книгу бесплатно
И Анюта макает Ленку головой в воду.
Говорят, время излечит раны. Бред. Как будто у нас не одна жизнь, а на дороге не асфальт, а сплошная сирень покоя и розы любви. Срывай любую – твоя!
Куда мы ехали, когда я заснула на заднем сиденье? Проснулась и все смотрела на твои волосы и рубашку в полосочку. Куда мы ехали? Машину ты оставил там, у дороги, но зачем было останавливаться здесь – не объясняться ж в любви? Это слишком похоже на правду, чтобы быть истиной! Я умылась после сна и напилась из твоих рук, потом запела. И голос взялся, зазвучал за убегающей водой, руки, липкие от черной черешни, теплое плечо под полосатым воротом рубахи: Аве, Мария… Здесь уже ничего не изменишь. Но как ты мог отказаться от меня? Не перебивай, мой день говорить! Все ты знал. И рассудил обо мне здраво: карьера есть карьера, а я не буду подбирать крошки с чужого стола.
Кто-то обучит попрошайничать – раб, тебя продали. И еще купят. Но я буду дома кататься по полу от боли. И думать, как бы черное крыло моего несчастья не коснулось и близких…
Я ударила Лидку и бросила ее в чулках в ванну: откисай! Она замолотила руками в дверь:
– Отпусти! Отопри свободному человеку! Ты уже всех продала, торгашка проклятая!
Я открыла щеколду, и она по инерции выкатилась в коридор и оторопела, обнаружив на себе чулки.
– Лида, так говорят те, кто может стать счастливее на тысячу. Или на бутылку. Сколько стоит бутылка?
И она поплелась в ванную.
Я везу ее сыну ботиночки, чтоб не задразнили родительской бедностью. На закате дня в дымке желтой пыли покажется вдали город и – не вздохнем облегченно, ибо там – шаг за шагом, дыхание за дыханием, от дома к дому гуляет вихрь ненависти, вихрь неурядиц, усталости, скученности – мятется по проспектам ненасытный, властный, заставляя людей кружиться в заколдованном круге, а сам с мечом в руке – пронзает то одного, то другого…
А мы сидим у воды и каждый ясно или смутно осознает, сколь нечасто бывают такие минуты, словно оторванные для себя у беспощадного времени как дары судьбы. Только чистый ключ являет свой голос. Еще немного – и красный автобус вновь помчится по асфальту, но солнце уже играет в листьях, и ветер, обволакивающе-теплый ветер летит с юга, и можно начинать забывать и тяжкую дорогу, и потери, расплаты за место под солнцем. А ждут меня маленькая комната и сирень за окном. Лишь на ночь я плотно задерну шторы, но, прежде чем все начнется сначала, может, вновь услышу шум родника и с тем встречу новое утро.
Что-то хотела сказать тебе… Это я разбила будильник – пусть никто больше не боится его бдительного стука. А когда ты попросишь у судьбы Свою минуту, Свой час счастья – она неизбежно напомнит, она покажет тебе меня. Где-нибудь на обочине, у шоссе, которое вдруг станет черной полосой твоей жизни.
Прощай!
1994
Аватарка
Мусоровоз опрокидывал контейнер в чрево. Ревели насосы. Емкость покряхтывала, словно не желая отдавать содержимое. Вдруг серый комок сам собою отделился от грязного потока, подпрыгнул, подкатился к замшевой туфле. Виднелся только резиновый хвостик. Носком перевернула его, и на меня уставились веселые синие глазки на чумазой мордашке игрушки.
– Кидай сюда! – Любезно крикнул рабочий в зеленом комбинезоне.
Зверек, как это бывает с детьми, хотел на руки. С руки заячья мордочка показалась еще забавнее, но, главное, кого-то сильно напоминала. Кого? Да меня же, меня!
– Можно я его себе оставлю?
Рабочий хмыкнул:
– Ну такой красивой женщине разве откажешь?
Ровесник. Те, кто помоложе, уже не останавливают взгляд на моем лице.
Улыбаясь, помахала ему находкой, тот удовлетворенно повертел головой. А зайчишка оказался в свободном пакете поверх содержимого рабочей сумки, – что делать, чтоб не перепачкал…
Дома резиновый прыгун в том же пакете был посажен на кухонный стол. Надо присмотреться друг к другу. Поругивая себя, что не могу оставить ночные смены, прислушиваясь к молчаливому протесту усталого организма, принялась за простые утренние дела, которые при неспешном исполнении всегда успокаивают, дают толику радости ровно на улыбку: сварить кофе, достать любимую чашку, смыть теплой водой прилепившиеся рабочие запахи. А заяц сидел с таким видом, словно он всю свою крошечную жизнь мечтал попасть именно на эту кухоньку.
Наконец, кофейная пенка поплыла у верхнего края, купленное печенье из коробки переложено в вазочку, а на освеженный организм накинут цветастый халатик. Можно спокойно рассмотреть прыгуна, познакомиться.
А тот вовсю радовался продолжающейся жизни, мой кофе его не прельщал, присутствие не беспокоило. Ну, погоди… Весна подступает, зеленые пластинки нарциссов землю прорезают, пора фотоаппарат доставать. Аккумуляторы в норме. Эх, все же придется штатив покупать, опять расходы…
Со столешницы раскрытый пакет переместился на зеленое полотенце, никак солнышка луч прорезается. Как звать тебя, натурщик? Хотя, что спрашивать, если и так на морде написано: «Зяя!» Нос облез. Вот дела! Фотографироваться в таком виде неприлично. Пришлось черным фломастером колер править…
Весна. Легкое безумие. На крошечной кухне некая тетка припрыгивает вокруг коробки от печенья на расстеленном зеленом полотенце, на котором красуется дешевая обертка с торчащей оттуда башкой-луковкой. Существо улыбается, готово фамильярно подмигнуть и приятельски помахать откушенным ухом: даешь ракурс!
Устало опускаюсь на стул: как же я забыла?.. И опять готово застонать сердце, и так хочется впустить в себя и запах пота именно этой жительницы Земли, и влагу готовящегося пролиться дождя, и застоявшуюся тишину горного кладбища. Но не с такой же усталостью…
Но тень уже вошла в дом, стукнула в стекло первой каплей, легла на обивку стула напротив.
– Опять глупостями занимаешься?
Сказать правду, или поискать возражения? И то, и другое уже было.
– Наши миры не совпадают.
– Не можешь ли быть вежливее? Некрасиво напоминать матери, что она уже на том свете.
– На одном свете мы жили в разных мирах. Мир каждого человека таков, каким он его способен воспринять. А мы такие разные…
– Ты всегда пререкалась, противная. Притащила с помойки грязную игрушку, поместила на стол для еды! Купила фотоаппарат, а деньги не зарабатываешь. Это глупо!
– А что ты предлагаешь?
– Я тебя предупреждала в свое время! Не надо было уходить с узла связи. Всех начальство испытывает: насколько человек готов служить!
– Служить бы рад, прислуживаться тошно! Далее – по тексту… Производство. Опять производство, работа! От слов «раб бессловесный и советский». Если угодно, производственница, мы так и не смогли понять друг друга, что работа тебе была важнее детей!
– Я зарабатывала. В отличие от тебя. Оказывают ли уважение тебе твои дети?
– Меня просто любят. И этого достаточно. И я любила тебя. Вне зависимости от производственных успехов. Но тебе то было дороже. Ты жила там, где-то. Без нас. И умерла в пятьдесят четыре, потому что другого мира у тебя не было, ты боялась другого! А в нашем мире не было матери. Так что же ты хочешь?
– Мне отвратительно, что ты занимаешься глупостями!
– Но почему ты мой мир воспринимаешь только как глупость?
Тучка сбежала с солнечного диска, и обивка напротив засветлела.
И верно, зачем было тащить этого зайца? Потому, что похож на меня? Похож. Повернулся веселой морденкой к ласковому солнышку, радуется. И перемазан, словно ребенок после игры во дворе. Надо сейчас же сфотографировать, пока кадр дышит.
А этот баловник позировал с удовольствием. И на коробке, и на полотенце, и с вазочкой в обнимку. Обормот. Негодник. Великолепно торчали два передних зуба, и огрызок уха лихо контрастировал дырой, всей вселенной подтверждая, что боевые шрамы нам не помеха. И если я раньше символом оптимизма считала незабвенного Ваньку-встаньку, то Зяя затмевал старые представления. Своей звездностью. Доверием миру. Своей философской радостью собственного наличия.
Снова тень набежала от окна.
– И верно, похож! Синеглазый. Твой портрет.
– Скульптура.
– Ты бы его от грязи, от инфекции отмыла средством для посуды, что ли… Помнишь, как маленькая играла?
– Помню. Но он мне службу служит. Будет картинкой, аватаркой.
– Все детские фантазии…
– Без фантазии и платье не сошьешь.
– А не боишься дурочкой прослыть?
– А мне все равно. Вчера видела твою Свету, вместе в троллейбусе на работу ехали. Старая, облезлая, сто килограммов весит, рессоры скрежещут. А она ведь моложе меня. Но без фантазий. Образец кухонного благоразумия. Ни единой мысли в голове. Ни единого штриха жизни на лице. Страшно. Люди обходили ее, даже рядом на сиденье никто не позарился. Дети ушли из шикарной квартиры, бывшего мужа полиция разыскивает…
– Милиция.
– Это уже все равно.
– Но не будь равнодушной…
Пауза затянулась.
– Ты же знаешь, что он ушел к этой… дебелой домохозяйке за щами…
– И от меня ушел. К бездарной, но на семнадцать лет моложе. Знаешь, такие стаями крутятся на путях людей известных, людей искусства. Чтобы потом называться музой…
Тень скользнула по чумазой мордашке. А зверь, открытый солнцу и миру, не сдавался – блаженство бытия разливалось от него по столу.
– Так это твоя новая муза?
– Муз. Музик. Мурзик. Вдохновитель и поучитель.
Тень заколебалась, словно от смеха, растаяла. Но показалось, что маленькая девочка всхлипнула за плечом.
Мы ровесницы, мама! И я переступаю порог новой, не виданной мною жизни. Ты не смогла показать мне этого.
Луч отразился от черной носопырки пришельца.
Он будет теперь работать мной – чумазый, синеглазый, трогающий сердце. Его изображение на двести пятьдесят шесть пикселей заменит мое фото десятилетней давности. Зачем демонстрировать свои морщинки и трясти сединами? Я всегда красива. И служит мне в том аватарка, портрет по существу, Зяя, предыдущее воплощение и снисхождение высокой души до бренности бытия.
Благодарю, Господи! Я продержалась.
Спать. Спать…
Только предлог
Все врут о любви.
Любовь – это огненный горн, в котором выплавляется золото, и отходит шлак.
А если золота души нет в человеке, как его переплавишь?
Любовь – это звезда. Человеку с поверхности земной кажется она далекой и нестоящей. А подойди ближе – и окажется именно твоим солнцем. Уйдешь ли от него?
Но вместо звезд привлекает внимание бульварный фонарь: ярко и общедоступно. А еще проще – картинка того же фонаря в цветном журнальчике, или на экране, даже из дому выходить не надо, что уж искать по всему миру, с его морозами, ветрами, зноем? И с высоты дивана так хороша сказочка, что чья-то знакомая видела настоящий фонарь!
Сидеть, сявки. Я говорю.
Что вы устроили недавно?
Троллейбус. Младая воспитательница (или до сих пор сохранились пионервожатые?) везет группу девчушек-недоростков. Поверх коротких куртяшек (на февральском морозе), поверх неоформившихся грудок – яркие валентинки с красными бантами. И млеют: едем знакомиться с мальчиками. Подарят им записочки с чужой руки по валентинной форме и будут любить! Как настоящие люди!
А пионервожатая, знакомая с любовью по картинкам и по грязи медицинской, давно готова ко всему, везет малолеток «знакомиться», предварительно уложив в сумку коробку презервативов. Мол, все можно, день святого Валентина.
Когда отцы вели дочерей в белой фате к амвону, слышно ли было о подростковых самоубийствах? Смели ли воспитатели вверенных им детей водить «знакомиться»?
Вы не увидите любви в силу ничтожества своего.
Горько.
«…дымовая труба, дымоход, обмуровка видимых повреждений не имеют…», – привычно выводит рука в дежурном журнале.
Были дни, когда я, взрослая женщина, приходила на работу в полнейшем изнеможении. Не помогали сон, питание, таблетки. Из последних сил делала вид: все хорошо!
А перед тем я умерла. Мне сказали на Земле, что я недостойна любви.
И я умерла прежняя. А новая – еще нарождалась в страдании плавильного горна.
– У тебя, что называется, сложный случай с отягчающими обстоятельствами… – подруга Люська морщит свой психологический лоб. – Предложение он тебе делал, на колено становился, ручки-ножки целовал. Во второй раз предложение было принято, ты ему доверилась… Тут просто так по учебнику ситуацию не рассчитаешь…
Достаю припрятываемый НЗ – фляжку с коньяком, отсчитываю в чашки с кофе по пять капель.
– Лучше бы меня пристрелили…
– Это мы проходили. И не это тоже. Чай, не девочка-малолетка.
– Ты так и не поняла… Это как выхожу – руки крестом ко всему миру. Вот я. Я люблю. Стреляйте!
Она достает видавший виды журналистский ежедневник, листает.
– Ага, вот случай. Вспоминает бывший ученик школы номер… кхм… неразборчиво, – зачитывает. – «Был март 1949 года, мы, второклассники, пошли с нашей учительницей В.И. (странно, только инициалы, как же я записывала?) на прогулку в парк Демьяна Бедного (ну, это сейчас парк Фрунзе, других названий что ли для приморского парка не нашлось?), прошли на берег бухты за старой лодочной станцией. Все радовались первому весеннему теплу, и В.И. смеялась с нами, разрешила поднимать мокрые цветные камушки, мы вместе рассматривали их. Вдруг с ней что-то случилось, она вся дрожала. Вновь построила нас парами и вывела на центральную широкую дорожку парка, приказала расходиться по домам. Мы с приятелем вдвоем замедлили за кустами. Я сам видел, как она в ботиках, в хорошем пальто, в нарядной шляпке вошла в море. Был холод, волны совсем небольшие, они уже намочили ее пальто, потом обнимали плечи, потом красноватая шляпка скрылась за ними совсем. Вот так она ушла…»
– Не беспокойся за меня. Внешне все в порядке.
– Но ты оставила хорошую работу, поменяла квартиру, не общаешься с теми, кто есть твои друзья…
– Та работа вымотала меня до последнего. Квартиру мы меняли по семейным обстоятельствам. А те, кто назывался другом, пока у тебя была хорошая работа, и быстро перестал таковым быть, когда ты ушла с нее, – стоят ли они разговора? Вся эта околокультур-мультурная графомань… Добавь сюда травлю, которую они мне устроили. Мне ж докладывали, какую грязь, какую клевету льют на меня. Тоже, из лучших побуждений. И это могло дойти до НЕГО. Так, вдруг, не расстаются.
– Если человек ведется на чужое мнение, если не держит своего слова…
– Знаю. Это никчемный человек. Не мужчина. Но разве другие лучше? Все мы ошибаемся. А любовь – взрыв. Опалило, занялось, полыхает. Отчего – дело пятое.
– Ндаа… Внутри огонь, а внешне – все хорошо. Благо, что любовь встречается реже алмазов.
