скачать книгу бесплатно
«Вот это мне больше всего у вас тут не нравится. Может быть, и удобно, но непривычно. Мой мир куда-то исчез».
«Один исчез, другой появился. Вам он не нравится?»
«Все бы ничего, да только здесь все сумасшедшие, разве что личность твоя, хотя и безличная, приемлема для беседы».
«Рад стараться, господин Эон… де Бомон».
* * *
– Чем закончилось расследование?
– Какое расследование можно вести в наваждении, если вещи ведут себя, как живые? О людях и говорить нечего – сплошные Протеи. Стоит только D прекратить расследование, прилечь на диван или просто задуматься, как начиналась пространственная вакханалия: вещи сдвигались со своих мест, и все вокруг превращалось в бесконечно меняющийся орнамент.
– Преступление так и осталось нераскрытым?
– Что можно назвать преступлением в текучем состоянии пространства и времени, спрашивается? Замок тот же театр, где сцена, зрительный зал, кулисы и вестибюль представляют единое целое. Преступления в театре происходят, но не совершаются, а в наваждении и подавно. Герцог, будучи медиумом, заманивает в наваждение беспечные души, погружает в летаргический сон и, создавая иллюзию пребывания в замке, глумится над ними.
– Я надеюсь, выход все же нашелся?
– Как только удалось, задержать внимание D в зеркале. «Мне пришлось, – говорю ему наставительно, – воспользоваться женской составляющей образа шевалье. Другого подхода к вам не было. Если не сумеете освободиться, будете вечно расследовать то, чего нет. Необходимо сыграть на тщеславии герцога. Замок подобен философскому камню. Все им пользуются, чтобы творить чудеса. Обратите внимание герцога на бриллиант неземного размера. Отправьте меня, скажете ему, во внешний мир, чтобы из этого камня сотворить именную скрижаль. Вы один будете творить чудеса, а все остальные завидовать вам.
– Неужели герцог поверил?
– От длительного пребывания в обмане глупеют. Герцог наговорил магический текст в раковину, и D проснулся у себя дома в кресле с горящим письмом в руках. Я обрезала невидимую нить, связывающую его с наваждением, и он все позабыл. Ну… почти все.
– А бриллиант?
– Неужели не уяснили? Из наваждения ничего нельзя вынести. Время от времени я общаюсь во снах с ним, подсказываю, кто преступник, что он считает своей интуицией.
– Какое интересное приключение.
– Я опытная кассандра, пифия или ведьма, как хотите меня называйте, но иной раз с трудом удерживаю себя, чтобы не унестись куда-то туда, где нет времени. Не старайтесь повторить без меня сеанс ясновидения. Если у вас, ваше сиятельство, случайно получится, можете не удержаться, и вас засосет в черный квадрат, а оттуда выхода нет. Будете блуждать во всех вариантах действительности, истинных и ложных до скончания века сего. После моего ухода спрячьте подальше ковер с черным квадратом в орнаменте, а еще лучше сожгите. Если кто-нибудь догадается в ближайшие годы нарисовать на холсте черный квадрат и выдаст за произведение искусства… рано или поздно это произойдет… он начнет втягивать в себя все прекрасное, а назад возвращать мерзости всякие. Все жизненные силы из человечества высосет и, наконец, все поглотит.
– Я безмерно благодарен вам… ладно, сожгу… за ощущение счастья, которое вы мне вернули. Позвольте только увидеть еще одно воспоминание: последнее.
– У меня уже силы заканчиваются вызывать видения прошлого, а тем более, будущего. Прощайте, ваше сиятельство…
Черный квадрат
– Я потихоньку открою, – мечтательно говорит сидящий в коляске Лавров с букетом в руках, – пройду на цыпочках, скажу: Ли-изонька, где-е ты? Сюр-при-из… Алешенька твой приехал, не-еждан-но…
Лавров входит в подъезд, вставляет ключ в дверь лифта, но кабина уползает вверх.
– Ладно, – машет он рукой и поднимается по лестнице.
– Лизонька, – говорит он, входя в прихожую, – Ли-изонька, где-е ты?
Он заглядывает в разные комнаты.
– Никого… и здесь никого. Где же горничная? А, ты еще спишь…
Он открывает дверь спальни. Лежащий на постели мужчина читает газету с заголовком «Смертный приговор террористам!». На той же странице выделяется черный квадрат с заголовком: «Что это?». Ежов резко опускает газету, чтобы прикрыть нижнюю часть тела. Во взгляде Лаврова черный квадрат остается на месте.
– Ну, вот видишь, какое дело, – говорит Ежов совершенно спокойно. – Ты уж, брат, извини.
Не выпуская букета из рук, Лавров замирает на месте. Перед его взором расширяется черный квадрат, на мгновение заполняя все пространство.
– Да ты букетик, букетик в вазу поставь, – слышен из темноты голос Ежова. – Нет, не в эту, вон в ту, что побольше.
Воспользовавшись тем, что хозяин дома ставит букет в вазу, Ежов быстро начинает одеваться.
– Да не тащи ты перчатку, я понял. Ты хочешь вызвать меня на дуэль. Глупое дело дуэль. Алеша, давай разойдемся с миром. С кем не бывает. Бес попутал. Прими-ка лучше мои извинения, да и дело с концом.
Лавров, наконец, стаскивает перчатку и неловко бросает ее. Перчатка попадает в букет.
– Ну, куда тебе на дуэль, если ты перчатку по-человечески бросить не можешь?
Не в состоянии произнести ни слова, Лавров машет головой.
– Отцвели уж давно хризантемы в саду, – раздается пение из ванны.
– О-ох, – воздевает Ежов, – эта еще туда же! Что с-час начнется! Лиза, – стучит он в дверь ванной, – к нам гость.
– Что, милый…
Лавров подбегает к бюро, нервно раскрывает его, достает револьвер.
– Отойди от двери! – говорит он.
Ежов оборачивается и видит направленный на него револьвер.
– Вот-вот, о чем я тебе всегда говорил. Ты склонен к мелодраме и глупостям. Нельзя быть таким сентиментальным. Двадцатый век на дворе. С оружием лучше не шутить. Знаешь, театральный закон: если в первом акте ружье появилось, в последнем обязательно выстрелит.
– Убирайся отсюда! – с трудом произносит Лавров.
– Револьверчик с предохранителя снимай в следующий раз, – выглядывает из-за двери Ежов.
– У-би-райся, – шипит Лавров. – Я за себя не ручаюсь.
Он стоит перед дверью ванны, не смея войти.
– Алеша, извини, – возвращается Ежов. – Я вернулся, чтобы тебя сказать кое-что. Давай выйдем.
Ежов, пятясь, выходит из прихожей.
– Тебе бы сейчас уйти без скандала, а я вернусь и скажу, что мне срочно нужно на службу. Ты через полчаса заходишь, – отводит он дуло пистолета пальцем в сторону. – Жена тебя встречает с объятиями, поцелуйчиками, – усмехается он. – Все шито-крыто. И зайцы сыты, и волки целы. Давай спустимся вниз. Дадим ей возможность одеться, а мы все спокойно обсудим.
Они выходят на лестничную площадку. Лавров идет к лестнице чуть позади Ежова, но на первой же ступеньке, поскользнувшись, падает. Игнорируя протянутую руку, он вскакивает и возвращается назад к двери, но она захлопнулась. Нервно пытается найти нужный ключ в связке. Наконец, находит, но не может вставить в замочную скважину. Ежов забирает у него ключ и вставляет в замочную скважину.
– Пойдем вниз…
– Мне с вами не по пути.
– О, на вы уже!? Да не мечись ты, как зверь в клетке. В сущности, ты из клетки никогда и не выходил, только пребывал с другой стороны решетки. Банк, разъезды по двум-трем одним и тем же местам, дом – вот и вся твоя жизнь. Разве что, в клубе с нами в картишки поигрывал. Жизни не знаешь, а она, брат, со сложностями.
Он достает сигарету и закуривает, наблюдая за стараниями Лаврова что-то предпринять с ключом.
– Послушай, Алеша. Мы с тобой попали в ситуацию, из которой трудно… я понимаю… очень трудно выпутаться. Ну, это – психология, не более того. Давай разойдемся с миром. Если стрелять всех тех, с кем твоя жена переспала, придется перестрелять половину знакомых.
– Замолчи, замолчи! Я пришлю секундантов. Только молчи!
– Хочешь покончить с собой? Чего ждать, застрелись прямо сейчас. Ты же «банкирчик», а не бретер. Занимайся лучше своим делом: играй на бирже, разоряй себе подобных, а стрелять предоставь другим.
– Я сам тебя сейчас застрелю, – вновь хватается за пистолет Лавров.
– Ты с предохранителя так и не снял. Правильно делаешь. Так безопасней, а то пиф-паф, – он делает затяжку и выпускает струйку дыма, – и нет человека, а затем – тюрьма: кандалы, насекомые, холод и голод.
– Убирайся! Убирайся, тебе говорят! Мне с тобой не о чем говорить. Я пришлю секундантов.
– Как прикажешь. Я тебя предупредил: последствия будут глупейшие.
Сатир на фарфоровой вазе, поставив нимфу на колени, одной рукой держит ее за волосы, другой с хохотом указывает пальцем на входящего хозяина дома. Лавров не выдерживает насмешки, закрывается рукой и, не глядя, стреляет. На составленном из четырехугольников зеркале разбивается одна секция. Образуется черный расширяющийся квадрат, и комната на мгновение погружается во тьму. Сатир, как ни в чем не бывало, с хохотом указывает на него пальцем с изразцовой мозаики над камином. Жена выглядывает из ванны.
– Евгений, что случилось?
Увидев мужа с пистолетом в руке, с криком бежит в прихожую. Пытается открыть дверь. Наконец, она понимает, что ее никто не преследует.
Он сидит за столом в комнате, закрыв лицо руками, перед ним лежит револьвер. Жена ходит по комнате, собирая вещи. Несколько раз она пытается подойти к нему, чтобы забрать револьвер, но он всякий раз кладет на него руку.
– Надеюсь, у тебя хватит ума… – начинает она, но осекается и машет рукой, – а… будь, что будет.
Как только Лавров приставляет револьвер к виску, раздается звонок. Он медленно опускает револьвер и ждет. Звонок не прекращается, и он покорно идет к телефону.
– Ты что же это там, наделал, братец? – раздается бойкий голос в трубке. – Ты меня слышишь? Шурин тебе звонит. Подумаешь, жена изменила! Экая невидаль! А ты, брат, подлец! Ты что же это сестру в чем мать, можно сказать, родила, выгнал из дому!
– Она сама ушла, – выдавливает из себя Лавров.
– Правильно сделала. Любая на ее месте поступила бы так. Где это видано, чтобы в цивилизованном обществе револьвером грозили невиннейшему созданию. Ну… ну, не совсем уж невинному… кто без греха, бросьте в того камень.
– Я ее не выгонял. Она сама ушла.
– Вот что я тебе скажу. Тебе нужно ответить ей тем же, и вы – квиты! Я тебе сейчас племянницу пришлю. Зовут ее Катенька… Она тебя утешит.
Лавров подходит к двери и долго звонит. Открывает горничная. Отстраняя ее, он врывается в квартиру.
Человек в парчовом халате идет из глубины гостиной с протянутой рукой:
– Какими судьбами, Алеша? Милости прошу к нашему шалашу, – указывает он на гобелен с пасторальным пейзажем – фавн с завязанными глазами ловит пастушек.
– Будешь моим секундантом? – не здороваясь, брякает Лавров.
– С кем деремся?
– С Ежовым!
– Ты что, с ума сошел? С лучшим другом! Что он сделал такого?
– Он… он…
– С женой твоей амуры, что ли, завел? Ежов человек порядочный. Не верь никому. Сплетни все это, врут!
– Вот, все, оказывается, в курсе. Один я в неведении. Друзья называются…
– Мужья всегда в неведении. Да только было ли что-нибудь?
– Я застал его в спальне с газетой.
– Ну вот, – с газетой! Ничего предосудительного.
– Он прикрывался газетой. Что тут смешного?
– Хорошо, не буду смеяться, – и вновь закатывается. – Извини, представил всю сцену в лицах.
– Ничего нет смешного.
– Ну, у тебя с чувством юмора всегда было плохо. Не буду я твоим секундантом.
– Почему?
– Дурное дело – дуэли, феодальный предрассудок. Мы с тобой, слава Богу, не феодалы. Ежов – да, а мы – нет. Во-первых, он тебя прихлопнет, как муху. Но он драться с тобой не будет. У него самого намечается нечто вроде дуэли с го-ора-аздо более опасным противником. Произойдет событие, которое будет иметь большое общественное значение. Что жена? Приходит, уходит, а Россия всегда остается с нами! Ты, надеюсь, не позабыл идеалы свободы, равенства и братства? Больше я тебе ничего не могу сказать. К тому же из-за такой ерунды не стреляются. Пойдем, я тебе кое-что покажу.
Он раскрывает дверь спальни. Лежащая на постели блондинка, натягивает одеяло до глаз.
– Прошу любить и жаловать. Жена Антона Евсеевича. Все мы друг с другом слегка это того… заводим амуры.
– Алешка, привет, – высовывая из-под одеяла руку, машет ему блондинка.
– Я смотрю, у вас заговор тут против морали. Может быть, ты и с моей женой…
– Ну, какой же ты все-таки зануда. О, ушел… сейчас хлопнет дверью. Не хлопнул.
– Вы Катя? – рассеянно спрашивает Лавров, открывая дверь. На пороге стоит девушка.
– Я Полина.
– Входите, раздевайтесь.
– Прямо так сразу? – спрашивает она.
