скачать книгу бесплатно
– Красавица! Ты, Глафира, просто красавица! – воскликнула донельзя изумленная Надя.
Но лучшим подарком в тот день стало то, что Мотя ни ругаться, ни возмущаться не стала.
– Я всегда знала, что ты лучшая, а теперь все это увидят! – вот что она сказала.
А потом взяла и отнесла Наде коробку деревенских яиц, что прислали из монастыря.
Не сразу, а постепенно Глафира научилась ухаживать за собой, и за это опять-таки спасибо надо было сказать Наде Губочкиной. Та, впрочем, тоже обделенной не осталась, найдя в Глафире благодарную клиентку и послушную ученицу.
Когда на площадку поднимался Ярик Шведов, мальчишка, совсем недавно поселившийся в квартире слева, лестница и перила ходили ходуном, словно к ним в гости шел гиппопотам. Сам Ярик был больше похож на юркого опоссума или суриката. Глафира не поверила, когда узнала, что ему уже четырнадцать, – выглядел он двенадцатилетним, но прыти в нем было хоть отбавляй. К тому же по законам жанра соседей он в грош не ставил, при каждом удобном случае хамил и ровно в одиннадцать вечера врубал на всю катушку какую-то несовместимую с представлением о нормальных человеческих звуках музыку.
Жил Ярик один. Вернее, с отцом, но тот, как доложила всезнающая Надя, уже почти как полгода лежал в госпитале. Точно она не знала, но Шведов-старший, кажется, прибыл из «горячей точки» и был серьезно ранен.
– А мать где? – спросила Глафира.
– Не видала. Может, умерла, может, бросила.
– Неужели у них родственников нет, чтобы с мальчишкой посидели?
– Похоже, нет. Ни разу не приходил никто. Растет пацан, как лопух у дороги. Но, знаешь, я смотрю – справляется! Вчера две сумки с продуктами притащил, мимо иду, чую – грибным супом пахнет и котлетами. Самостоятельный, видать!
Жалостливая Глафира всю ночь думала, как помочь одинокому мальчику. Они с Мотей решили, что надо поставить Ярика к ним на довольствие. Мотя напекла пирогов и попыталась пригласить соседа на чай. Тот даже до конца не дослушал! Огрызнулся так, что Глафира с Мотей прикусили языки и больше благотворительностью не занимались.
Самостоятельный, точно!
Глафира дружила с Надей и дипломатично старалась обходить стороной строптивого подростка.
Профессор Бартенев
Когда Мотя после появления в ее жизни Глафиры «вернулась в разум», ей доверили более сложную работу, чем подметание двора. Она была работящей, терпеливой, доброй, и матушка Анимаиса назначила ее ухаживать за больными. Мотя с радостью взялась, а Глафира стала крутиться рядом, так и научилась всему.
Справедливо считая, что справится с обязанностями сиделки, на собеседовании она держалась уверенно и спокойно. А когда пришло время приступать к работе, струхнула не на шутку.
Ну как профессор окажется излишне требовательным и строптивым? Она ведь не медсестра по образованию, а соцработник. Конечно, многое умела, но все же… На собеседовании ей пришлось упомянуть, что выросла она при монастыре, и профессор, кстати, был удивлен. Даже спросил, не послушница ли она и не собирается ли в будущем принять постриг. Глафира только улыбнулась и покачала головой.
Из дома она вышла рано, решив, что пойдет пешком, по пути немного оклемается и при профессоре свои комплексы демонстрировать не станет. Заодно и кратчайшую дорогу к дому Бартенева выучит.
Дом, в котором обитал Олег Петрович, был необычным, как и его история. Двухэтажный, довольно высокий, но узкий, когда-то он использовался как служебное помещение для большого магазина скобяных изделий и механизмов купца второй гильдии Онуфрия Евстафьевича Обручева. На первом этаже был приемный пункт, куда петербуржцы приносили сломанные механизмы, на втором – контора. По виду – обычная пристройка, только не какая-нибудь дощатая и наскоро скроенная, а каменная, оштукатуренная и с обогревом, чтобы рядом с приличным магазином не казалась убогой и не позорила хозяина. После революции магазин не закрылся и даже не был разграблен. Скобяные изделия оказались нужны людям и при Советах. Что уж говорить о механизмах! Хозяин, правда, сгинул где-то еще в тридцатых, но его детище дотянуло аж до девяностых годов двадцатого века, пока по чьей-то прихоти не превратилось в салон для новобрачных. Уж больно удачно стояло: такие места в большом городе называют «тихим центром». Новобрачные, они люди суеверные, боятся сглаза, порчи и даже завистливого взгляда. А тут – и нескромные прохожие под ногами не крутятся, и места много.
Пристройку ожидала иная судьба. К свадебному салону она почему-то не пристроилась, а была переоформлена в жилое помещение. Так посреди многоэтажного Петербурга, вдали от шумных улиц появился небольшой и довольно приличный особнячок.
Олегу Петровичу он достался вместе с женой.
С Людмилой они учились на одном курсе в университете. Она была хорошей студенткой, но совершенно не собиралась посвящать себя филологии. Этого она ни от кого не скрывала, считая, что высшее образование – просто печка, от которой нужно танцевать. После получения диплома она ушла в какой-то бизнес, а когда все теневое вдруг вылезло наружу и стало тем, чем можно гордиться, оказалось, что из нее получилась крутая бизнес-леди. Личная жизнь, правда, не задалась. Просто за делами некогда было, но когда появилась возможность передохнуть и оглядеться, Людмила всерьез задумалась о спутнике жизни. Ей давно за сорок, а она не замужем. Те ребята, с которыми делала деньги, в мужья приличной даме не годились. И тут на юбилейном вечере встречи выпускников филфака она заметила Олежку Бартенева, когда-то не на шутку влюбленного в нее и науку. С наукой, как выяснилось, у него получилось лучше, чем с ней. В свои сорок с хвостиком он был уже доктором наук и членкором – вполне солидно. А самое главное, до сих пор не женат, бедняга! Кстати, выглядел он вовсе не захудалым ботаником: интеллигентный, приятный в общении и при этом не занудный, не забитый и не шарахающийся от женщин.
Людмила взяла быка за рога и очень быстро добилась своего. А когда выходила замуж, была в Бартенева почти влюблена.
Бывшую пристройку она купила перед самой свадьбой и все отлично в ней обустроила. Домик был невелик по площади, зато в самом престижном районе. Кроме того, недалеко от университета, где преподавал муж. Людмила была хорошей женой. Она вообще все делала на пять с плюсом. Олегу Петровичу были созданы все условия для занятия наукой, и его успехами на этом поприще жена искренне гордилась.
В общем, пара из них получилась вполне гармоничная. Детей, правда, не случилось, но ни одну, ни другого это не огорчало. Она вся в бизнесе, он весь в науке. До того ли?
Профессор вовсе не был нахлебником у богатой супруги. Конечно, его заработки при кипучести профессиональной деятельности были несравнимы с доходами жены, но это искупалось авторитетом в научных кругах, званиями, наградами, наконец, статусом крупного ученого.
Так они жили-поживали да добра наживали.
А потом пришла старость.
Сначала – к Людмиле, и не одна, а с болезнями. Работать по двадцать четыре часа в сутки уже не получалось, часто она оставалась дома одна и постепенно поняла, что жили они с мужем, в общем-то оставаясь чужими людьми. Она – в бизнесе, он – в науке, а общего совсем немного. Только любимый ими обоими дом.
Олег Петрович о душевных терзаниях жены не догадывался. Он по-прежнему был востребован и успешен. В своей области, разумеется. Он-то как раз еще мог работать сутками: сидеть за столом, копаться в документах или статьи писать.
Но тут случилось неожиданное. Возвращаясь с очередного симпозиума, Олег Петрович попал в аварию. Таксист, который вез его из аэропорта, отделался легким испугом и сломанным ребром, а Бартенев остался инвалидом.
Впрочем, то, что он пересел в инвалидную коляску, мало сказалось на его деятельности. В больнице он пробыл довольно долго, зато потом кинулся наверстывать упущенное. Благо мозги в аварии не пострадали, только позвоночник и суставы ног.
Трагедию, случившуюся с Бартеневым, Людмила пережила стоически. Она даже обрадовалась, что они наконец-то больше времени смогут проводить вместе. Когда же обнаружила, что их жизнь мало изменилась, загрустила окончательно.
Так она чахла несколько лет, пока не зачахла окончательно.
В семьдесят профессор остался один.
И тогда в его жизни появились сиделки. Поначалу они раздражали ужасно. Он с трудом переносил присутствие в доме чужих людей, особенно женщин – сиделке приходилось делать всю грязную работу по уходу за инвалидом, а не только уколы и массаж. Одна, впрочем, задержалась на три года, и Бартенев успел к ней привязаться. А потом женщина уехала в Ставрополь нянчить внуков.
Надо было искать новую сиделку, и это было мучительно.
Одно хорошее агентство взялось ему помочь и даже устроило собеседование с претендентками.
Женщины все, как одна, были квалифицированными медсестрами и опыт ухода за инвалидами имели, но Олег Петрович остановил свой выбор на девушке, не имевшей медицинского образования и работавшей до этого в комитете соцзащиты.
Почему он выбрал именно ее, профессор и сам не понимал. Он даже согласился на неудобный режим работы, ведь ночью он оставался со Стасиком, безалаберным внучатым племянником, от которого толку ждать не приходилось.
И все равно выбрал именно эту. Может быть, потому, что она выросла в монастыре и у нее было очень красивое имя – Глафира. В переводе с греческого значит – изящная, искусная, утонченная.
Тетенька из агентства была недовольна его выбором и еще два дня настойчиво отговаривала, но профессор остался тверд. Может, он и пожалеет о своем выборе, но что-то подсказывало: с этой будет интересно общаться. Может, они даже подружатся. С чего он это взял, профессор объяснить не мог.
Карьерный рост
Первый день, как и предполагала Глафира, стал комом. Причем большим. Профессор ее стеснялся, она боялась, что покажет себя неумехой, в общем, устали оба.
Хотя профессор ей понравился сразу. Не только интеллигентностью, спокойным, приятным обхождением, но и еще двумя очень важными, на ее взгляд, качествами: умением терпеть боль и чувством юмора.
Вернувшись домой после первого рабочего дня, Глафира проделала над собой необходимую работу. Заключалась она в том, что весь вечер они с Мотей молились Пантелеймону Целителю, чтобы помог обрести твердость в помощи страждущим.
Видимо, профессор сделал то же самое, потому что дело с новоявленной сиделкой сразу пошло веселей.
Конечно, Бартенев угадал все ее страхи, и это было странно, потому что Глафира была уверена: по ее непроницаемому виду ничего понять нельзя. Подбадривать привычными словами он не стал, а рассказал забавную историю о том, как Александр Сергеевич Пушкин приехал в свое имение в Михайловском и обнаружил, что его няня в свои семьдесят выучила новую молитву «об умилении сердца владыки и укрощении духа его свирепости». Пушкин нашел это уморительным: Арина Родионовна растила его с колыбели и в детстве не раз прикладывала руку к его шаловливой попе.
– А у вас в загашнике что-нибудь подобное есть? Ну… про умиление моего сердца и укрощение духа свирепости?
Глафире стало смешно. В самом деле, чего она тушуется? Никто ее не съест.
Она принялась за привычное дело и быстро позабыла, что надо бояться.
Помог, видать, Пантелеймон.
К тому же Моте, явившейся в профессорский дом с ревизией, Бартенев тоже понравился. Она, правда, виду не подавала, старательно хмурила брови и навела на профессора такого страху, что он поклялся на иконе Матроны Московской: будет приглядывать за Глафирой «пуще самого Ангела-Хранителя». Бартенев так впечатлился, что, кажется, забыл, кто из них кому сиделка, а довольная собой Мотя отбыла восвояси, пообещав наведываться «в случае чего».
С той поры профессор в самом деле стал, как он говорил, «курировать» Глафиру, и это ему даже нравилось. Словно они уравнялись в правах.
Довольно быстро Глафира обустроила их совместную с профессором жизнь. Незаметно для себя Олег Петрович перестал сжиматься, когда она надевала на тонкие руки перчатки, готовясь к неприятным и очень грязным процедурам, забыл, что надо стесняться своих тощих волосатых ног, когда она делала массаж, и с готовностью снимал штаны, подставляя задницу под шприц.
Он полюбил с ней разговаривать. Обо всем: о жизни, о погоде, о книгах. Оказалось, это очень интересно – просто общаться.
Почему с женой они делали это так мало и редко? Желания не имелось? Были слишком заняты собой и своими делами?
Девушка Глафира заставила его размышлять о том, что в человеческой жизни на самом деле важно, и профессор был ей благодарен.
А через некоторое время он обнаружил, что сиделка с удовольствием слушает его рассказы о литературе девятнадцатого века, периода царствования Александра Первого, его самого любимого времени. На эту тему Бартенев мог говорить бесконечно, было бы с кем! И тут такая удача! Слушательница не просто внимательная, а заинтересованная!
Выходит, не ошибся он с выбором! Олег Петрович похвалил себя за провидческий дар и задумал один интересный ход. Нетривиальный, нестандартный и довольно новаторский.
Глафира о задумке профессора узнала не сразу. Она была занята более важными вещами. Например, выстроить отношения со Стасом, родственником профессора и ее ночным сменщиком.
Сложность заключалась в том, что первая роль Стасика вполне устраивала, а вторая – абсолютно нет.
Мать Стасика приходилась профессору родной сестрой, но ее жизнь была далека от той, которую вел Бартенев. Неизвестно, каким манером, но судьба занесла ее из Петербурга в маленький поселок в Костромской области с непоэтичным названием Гравийный Карьер. Подробностей не знал и сам Олег Петрович, хотя по некоторым признакам предположил, что в этот Карьер его сестра приехала вслед за очередным сожителем, который освободился из мест лишения свободы и решил обосноваться подальше от цивилизации, а заодно и от греха.
У этой веселой пары было двое детей, которые проживали с родителями и к звездам не рвались. А вот один из внуков, юный Станислав, окончив школу, неожиданно решил обосноваться в Северной столице. Ольга Петровна, души в нем не чаявшая, вспомнила о брате, с которым не общалась несколько лет, и напрягла его по полной. Тот «поступил» внучатого племянника в приличный вуз и поселил у себя.
Стасик был порождением своего времени и среды, в которой вырос. Он хотел всего и сразу, но только не работать. Живя у Бартенева на полном обеспечении, он ничем особенно не утруждался и никогда не печалился. Дядя, как он звал Олега Петровича, его кормил-поил, мать с бабкой присылали денежки, которых не всегда хватало, но в этом случае можно было немного поклянчить у профессора или даже незаметно стырить. Немного, разумеется. Так, по мелочи.
И тут вдруг оказалось, что ему придется работать ночной сиделкой, да еще и в воскресенье, как выразился дядя, «страховать от несчастного случая». Стасик был оскорблен в лучших чувствах, даже негодовал, но недолго. Старик пообещал за такой жуткий напряг неплохие денежки, и Стас согласился. К тому же выяснилось, что ему не придется ночевать на стуле у кровати инвалида. Если понадобится, дядя нажмет на специальную кнопочку.
На Глафиру, из-за которой ему придется ночами безвылазно сидеть дома, Стасик злился гораздо дольше. Тоже мне сиделка, называется! Больно хорошо устроилась за его счет! Ночью работать она, видите ли, не может! На хрена тогда сиделкой нанималась? Шла бы в магазин. Те по ночам не работают.
Глафира все понимала и тоже первое время негодовала на первобытный махровый эгоизм Стасика, а потом решила, что не родился еще тот богатырь, с которым она не нашла бы общего языка. Понаблюдав за повадками оболтуса, она смекнула, что ключ к нему лежит в двух плоскостях: еде и уважении.
С первым она разобралась довольно быстро. Нигде не умеют так вкусно и сытно готовить, как в монастырях. И этой наукой она владела совсем неплохо.
На уважение времени ушло гораздо больше, но Глафира справилась. Свою непритязательную сущность по младости или глупости Стасик не умел скрывать совершенно, поэтому даже в кругу сверстников уважением не пользовался. К тому же он был из деревни, а это в разы усложняло ситуацию. Глафира сразу стала относиться к молодому человеку серьезно и с уважением. Не как прислуга к хозяину, разумеется, а просто как к взрослому, умному человеку, достойному родственнику почтенного профессора. Стас заметил это не сразу – привык к пренебрежению, – но потом оценил и сбавил обороты. Начал здороваться, после обеда говорить «спасибо», а однажды даже помог Глафире вымыть инвалидное кресло, на котором она вывозила профессора на прогулку.
Итак, Стасика она худо-бедно причесала. Теперь можно успокоиться и просто делать свое дело.
Глафира окончательно перестала нервничать и постепенно стала получать от работы удовольствие. Она была уверена, что так будет продолжаться и дальше.
Но однажды Бартенев зазвал ее к себе в кабинет и, усадив, объявил, что собирается предложить ей новую работу. Глафира напряглась. Уволить ее хочет, что ли?
– Академия наук обратилась ко мне с предложением, от которого невозможно отказаться, – начал Бартенев, глядя на нее торжественно и загадочно. – В Россию прибыл архив одного очень известного человека, и мне предложили им заняться. Хочу, чтобы вы стали моей помощницей.
Господи, о чем это он? Ерунда какая-то!
Видимо, мысли отразились на ее лице.
– Вижу, что вы, уважаемая Глафира, поражены, но, умоляю, не торопитесь отказываться. Подумайте, ведь это может быть интересно.
– Олег Петрович, помилуйте! Я соцработник по образованию. К архивам отношения никогда не имела. Ничего об этом не знаю.
– Я вас научу, тем более работа помощницы не столь тяжела, как кажется. Возможно, вам понравится.
– С чего вы взяли?
– Вижу в вас живой ум и стремление к познанию! Считайте, что я предлагаю вам научный эксперимент!
– Какой?
– Перейти из сиделок в ассистентки ученого!
Ничего себе! Вот это карьерный рост! Разве такое бывает?
Архив Лонгинова
Считая, что дожимать Глафиру нужно немедля, Бартенев подкатил к стоящему возле дивана ящику и со словами «посмотрите-ка на это чудо» отбросил крышку. Даже до стоящей за два метра Глафиры донесся запах пыльной бумаги и плесени.
Ящик был забит до отказа. «Да тут и за год не разберешься», – с тоской подумала она.
«Если Мотя узнает, что я целыми днями чахну над сундуком и глотаю пыль, она устроит профессору Мамаево побоище, чтобы не гробил ее дитя».
– Представляете, сколько тайн скрывается в этом ящике? Мы с вами можем стать первооткрывателями, Колумбами в истории и литературе! Мы сделаем такие открытия, каких еще не знали! Новые имена, факты, раритетные документы! Согласны?
Глафира не знала, что сказать. Видя, что будущая соратница по разгребанию пыльных бумаг колеблется, Бартенев поддал жару:
– Нас ждет успех! Слава! Нобелевская премия!
Глафира покосилась на вошедшего в раж профессора. Ну разошелся! И ведь в самом деле в это верит!
Ей почему-то вдруг стало жалко его. Бедный одинокий Олег Петрович! Много лет сидит в своем кабинете, прикованный к инвалидному креслу, этому дому, работе. Других радостей у него давно нет. Ну и что же, снова бросить его одного, чтобы он чах тут в пыли, как царь Кощей над златом? Уж как-нибудь разберется она с бумагами. Читать умеет, считать – тоже. И здоровье у нее получше, чем у профессора. Господи, благослови!
Глафира выдохнула и сказала:
– Я согласна вам помогать, Олег Петрович. Рассказывайте.
Бартенев аж засветился. Надо же, согласилась! И денег не потребовала! Вот чистая душа!
После обеда и часового отдыха – режим Глафира соблюдала строго – они засели в кабинете и углубились в историю.
– Николай Михайлович Лонгинов в свое время был личностью примечательной. Родился он в конце восемнадцатого, а умер в середине девятнадцатого века. Сын сельского священника Харьковской губернии дослужился до действительного тайного советника, сенатора, члена Государственного совета. В советское время такая карьера мало кому из простых людей снилась!
– Вы сказали, что архив прибыл из Австралии. Как он туда попал?
