скачать книгу бесплатно
Потом что-то позвало его в дорогу – сбой инстинкта или причуда геомагнетизма сошедшей с ума планеты. Он долго плыл среди некогда райских местечек – под падающим сверху косым дождем или серым снегом. Холод был ему не страшен, а океан не замерзал в этих широтах даже в самые суровые зимы. Его серая спина была похожа на плавучий остров или на надводную часть всплывшей субмарины.
По ночам его белесая туша слабо светилась в абсолютной темноте, в которой он легко мог ориентироваться, потому что ощущал магнитное поле Земли, как точный прибор.
Покрытое целым лесом наростов сизое брюхо колыхалось, и, когда существо погружалось в воду, маленькие ракообразные, питавшиеся на дне падалью, зарывались в песок, парализованные страхом. Где-то там лежали в песке и прогулочные катамараны, и яхты миллионеров, а порой и огромные подводные лодки.
В атоллы и на мелководье тварь не заходила – какое-то чутье ей подсказывало, что выбраться оттуда она уже не сможет. Но ей хватало глубин и морских просторов.
Наверно, от начала времен не было никого в мире более одинокого и более свободного.
Но крохотный мозг зверя был далек от философского созерцания и полон лишь простыми мыслями – о еде, еде, еде, еде…
Монстр постоянно рос, и чем тяжелее становился, тем больше ему требовалось пищи.
Его жизнь была однообразной: процеживание воды через огромную пасть в поисках водорослей и крохотных рачков и очень редкая охота на крупную дичь, которую он ловил пастью и с хрустом пережевывал.
Ковер светящихся в темноте водорослей, похожих на ламинарию (проще говоря – «морскую капусту»), мог обеспечить гиганта едой почти на сутки. Съеденная рыба, похожая на акулу, – на столько же.
Редкие погружения на глубину, где добычи было еще меньше, чем в приповерхностном слое, не давали ничего, кроме понимания, что там внизу есть и другие хищники, – без твердых костей, но со щупальцами и больно жалящими стрекалами. Иногда даже более крупные. Но тварь всегда успевала уйти наверх при их приближении, не рискуя сталкиваться с ними на их территории.
О том, что такое размножение, порожденная мутациями бесполая химера даже не догадывалась. Люди ей тоже не встречались. Лишь один раз на заре юности ее добычей стал труп человека в гидрокостюме, зацепившийся за плавающий на поверхности купол парашюта.
Последние годы тварь обитала в этих водах, которые раньше считались экономической зоной России, и вроде бы никуда не собиралась уплывать. Охотское море, ставшее после затопления Японских островов чуть больше, давало ей достаточно пищи.
Но вот в один из дней, когда существо двигалось с севера на юг, в нескольких километрах от берега его чувствительные нейроны, отвечающие за обоняние, уловили изменение химического состава воды. Редуцированные лапы-плавники начали делать гребные движения, меняя направление, но только минут через пять огромная туша, преодолевая инерцию, выполнила разворот на пятьдесят-шестьдесят градусов. И только спустя полчаса подслеповатые глазки, расположенные по бокам вытянутой головы, увидели впереди округлый предмет тускло-зеленого цвета.
Облепленный водорослями и какими-то ракушками, предмет этот был похож на камень, но почему-то он не тонул, а плавал у самой поверхности воды.
Размышлять о свойствах материи существо было неспособно, поэтому со всей скоростью, какую оно могло развивать, бросилось к большому скоплению съедобных растений и моллюсков. А для него съедобным было все, что водилось и росло в океане.
И вот огромная морда ударилась о предмет, зубы клацнули по нему, сдирая кору из водорослей, но не удержали – металл только жалобно скрипнул. На секунду ободранная и ржавая поверхность объекта вынырнула из-под воды, как надувная игрушка. Тварь бросилась за ней, вытянув голову, как собака или, скорее, как тюлень за мячиком.
Взрыв прогремел в тот момент, когда до плавучего объекта левиафану оставалось проплыть метров десять. Если бы этот предмет взорвался совсем рядом, то просто разнес бы голову монстра в клочья. А так, «подарок» от людей – мина или неразорвавшаяся глубинная бомба – лишь нанес ему чувствительную рану, оглушив и порвав в куски один из плавников.
Поднялся фонтан воды, окрашенной кровью.
Тварь завыла и заревела так, что в радиусе десяти километров все живое под водой и над водой пробрал до костей леденящий страх, и начала биться и метаться, поднимая пену. Вокруг крутились водовороты и целые мальстремы, засасывая плавучий мусор, куски дерева и даже уродливую мелкую рыбешку.
Наконец, животное выбилось из сил и отдалось на волю течения. Его масса сыграла с ним злую шутку. Оно не могло плыть, не прилагая усилий, так как было тяжелее воды. А сил ему хватало лишь на то, чтобы держаться на поверхности воды. У него не было жабр, и, хотя его легкие могли сберегать гигантский запас кислорода, всплывать для дыхания ему было необходимо. А течение тут было сильным. Оно неумолимо влекло левиафана на юго-восток, в сторону Курильских островов.
Тратя все силы на то, чтобы не утонуть, гигант не замечал, что его уносит все дальше, в квадрат моря, куда он сам еще никогда не заплывал, – не из-за того, что чувствовал исходящую оттуда угрозу. А потому, что океан там был еще бесплоднее и не мог обеспечить его кормом.
Так прошел один день и одна ночь. Если бы существо, похожее на доисторического ихтиозавра, было разумным, оно бы уже потеряло надежду и смирилось. Но оно было безмозглым и изо всех сил боролось за жизнь.
Утром туман рассеялся, из него выплыло что-то похожее на высокую стену. Это было кольцо из сцепившихся друг с другом кораблей. Их тут были сотни. Всех флагов и всех назначений. Любого водоизмещения. Торговые и военные. С мертвецами на борту и полностью пустые, как «Летучий Голландец». Наполовину ушедшие под воду и почти целые.
Течения в новом мире изменились, и в этом квадрате образовалось подобие Бермудского треугольника.
Но было одно судно, стоявшее чуть поодаль от остальных. Развороченный огромный контейнеровоз, выброшенный на выступающую из воды плоскую скалу еще раньше всех остальных. Под флагом Панамы, но с филиппинским экипажем (об этом можно было бы узнать из судового журнала, если бы кому-то пришло в голову туда заглянуть).
Тварь несло течением прямо на него. И чем ближе она подплывала, тем сильнее жгло ее кожу.
Море стало вдруг чистым, стерильным. Абсолютно прозрачным. Не было ни планктона, ни водорослей. Не было мелких хищных зубастых тварей и пучеглазых рыб, похожих на древних кистеперых латимерий. Над берегом не носились птицы-ящеры.
Ничто живое не могло выжить там, где вода была такая же радиоактивная, как в ядерном реакторе. Потому что внутри этого корабля, разорванного взрывом почти надвое, двадцать лет назад пробудилась злая сила, о которой маленький мозг чудовища не мог ничего знать.
С тех пор эта сила не засыпала ни на миг. И теперь невидимые частицы рвали и корежили плоть твари, пробивая в ней миллионы незаметных глазу дырочек.
Еще живого левиафана выбросило на мель неподалеку от корабля-призрака.
Он поднял голову с тревогой, хотя уже почти ослеп.
Свечение. Оно наполняло воздух. Каждую долю секунды здесь рождались новые частицы, почти как в коллайдере. А течения несли эту заразу дальше, в мировой океан, на юг и на север.
Проведя всего час в этих водах, существо начало кровоточить, будто изрешеченное крохотными пулями. Его мозг и органы чувств затуманились, огромный желудок исторг из себя все, что там находилось. Шкура начала уже не светиться даже, а словно гореть, краснея и лопаясь.
Последним усилием монстр сорвался с мели, будто желая нырнуть в спасительную глубину. И в этот момент в его головном мозгу одновременно лопнули несколько сосудов – и создание забилось в агонии. А потом его двухсоттонная туша камнем пошла на дно. Туда, где ей быстро занялись обитатели морских глубин и бездонных впадин, никогда не видевшие солнца, питавшиеся только теплом от геотермальных источников. Они даже не подозревали, что наверху была жизнь и что с ней потом что-то случилось.
***
Корабль-призрак стоял неподвижно, будто вросший в скалу.
Панамский флаг давно не реял, изодранный ветром. Но название хорошо читалось на корпусе. Судно называлось «Урания». Но это было всего лишь имя музы-покровительницы астрономии.
Оно было не связано с тем, что когда-то в чреве корабля взорвалась бомба – не просто грязная, а очень грязная. Собственно, именно для нее корабль был сначала куплен, а потом переоборудован на секретной верфи.
Если корма была практически уничтожена взрывом (скорее всего внешним, как от попадания ракеты или авиабомбы), то нос почти не пострадал. Внутри, в крохотных, как на подводной лодке, каютах и коридорах лежали вповалку покойники. Невысокие, круглоголовые, коротко стриженные, в полувоенных спецовках и военных ботинках – совсем не похожие на раздолбаев-филиппинцев. Даже воротнички у них были отутюжены, а обувь – начищена. Когда-то.
Тела были не тронуты разложением. Никакие бактерии не живут в местах, подобных этому.
В кают-компании на стене висел целый ряд грамот и медалей «передовиков торгового флота».
На нижней палубе надписи на переборках, дверях и люках были на «хангыле». Кое-где висели плакаты, многие из которых были понятны только гражданам одной страны. В оружейных стойках хранились автоматы. В тщательно запертых шкафчиках – боевые уставы ВМФ и морской пехоты.
А на мостике генерал сухопутной армии в старомодном кителе откинулся на жестком стуле над раскрытой папкой с документами. Когда-то он был толст, но годы превратили его тело в мумию, рука которой так и застыла возле кобуры с пистолетом ТТ. Генералу повезло чуть больше: он успел перед смертью подумать не только о Партии и долге, но и вспомнить свою семью, оставленную в Пхеньяне. У него было не три секунды до гибели «под лучом», а целых десять. Он, как и многие другие в те летние дни 2013 года, «просто выполнял приказ».
К середине дня туман сгустился снова, став ядовито-зеленым. И пока его погибший собрат из плоти и крови погружался на дно, железный левиафан стоял, как влитой, на безымянной скале в мертвом море у восточной оконечности Евразии.
Интерлюдия 6
Эксперимент, день шестой
Май 2013 г.
Яркая лампа над головой слепила глаза, как маленькое солнце. Тело было вялым, будто разваренным в кипятке. Ему дали что-то вроде реланиума – лошадиную дозу.
Гулкие голоса доносились словно откуда-то издалека, фигуры, нависшие над ним, казались искаженными, вытянутыми, большеголовыми, как пришельцы.
– Разве это микроскоп? У нас такого старья уже десять лет не было…
– Да, работаем по-дедовски. Тут тебе не Женева и не Массачусетс. Но у доктора Менделя даже такого не имелось.
– Мендель был не доктор, а монах.
– Не умничай, салага. Готовь аппарат.
– Надеюсь, нам дадут за это Нобеля…
– Отставить Шнобеля. Будет «гриф» на пятьдесят лет и орден секретным приказом. Но если завтра война, миллионы солдат вспомнят нас добрым словом, когда умрут от лучевой болезни на десятый день, а не на второй.
Смешки. Перешептывания.
Над ним склонились двое в хирургических масках. Над масками – закрытые защитными очками глаза. Оба в синих халатах, в резиновых перчатках. На одном – фартук, чем-то заляпанный, с темными, будто прожженными пятнами.
Провода опутывали туловище подопытного. Мерные щелчки приборов раздавались совсем рядом. Простыней его не накрыли, и было нестерпимо холодно. А еще чесался лоб. Но он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой – настолько прочно держали ремни.
Где-то вверху – закрепленная на штативе капельница с белесым раствором, похожим на молоко. Ярко горела, слепила проклятая лампа.
«Что? Что это? Что они со мной делают?»
– Мне, конечно, плевать на это мясо, – сказал кто-то, стоящий вне поля видимости. Голос звучал властно, как у человека, привыкшего отдавать приказы. – Но почему нет общего наркоза? Вон он глаза открыл, пялится.
– Лишняя морока, – ответил один из людей в масках – тот, что постарше. – Ну где тут поставить аппарат и анестезиолога? Сама процедура не очень болезненная. Реакция начнется примерно через неделю, после прохождения пороговой точки.
– У мартышек началось через трое суток, – говорящий вбивал слова, как гвозди.
– У них масса тела ниже. Маленько. Да вы не волнуйтесь, идите поспите.
– Очень хорошо. – Человек с властным голосом развернулся на каблуках и, щелкнув замком двери, вышел в коридор. – Но смотрите у меня, не угробьте… добровольца.
Дверь за ним закрылась.
– Ну-с, приступим, коллега.
В этот момент страх, который лежащий мужчина до этого мига как-то сдерживал, прорвал плотину и затопил всю его психику.
– Не кричите, иначе поставим кляп, – обратился к нему с мягким упреком один из врачей-убийц. – Вы же сами согласились. Будете хорошо себя вести, наш куратор поможет вам…
– Не надо! А-а-а-а… Не на…
Он уже дергался и извивался всем телом, как змея или угорь, потому что увидел приближающуюся к его руке иглу. Рядом тихо жужжал моторчик какого-то прибора.
В этот момент ему заткнули рот резиновым кляпом. Руку сжали так, будто та попала в тиски. Игла с силой воткнулась в мышцу в районе бицепса. По трубке капельницы побежала жидкость. Мерно гудели приборы.
Боли и правда не было. Было забытье, в котором он падал, как в сорвавшемся лифте в небоскребе, на самое дно, под тихое пищание аппарата, на экране которого обозначался ломаной линией его сердечный ритм.
Глава 4
Вторник, вечер
Говорят: «уходя – уходи». Но куда уйти от человека, если вы с ним помещены в замкнутое пространство, как мышки в стеклянный аквариум?
Марина была явно не рада его видеть. Наморщила нос, поджала губы. На ней были синие джинсы, почти не застиранные, и обтягивающая черная водолазка. Время властно над каждым, но эта женщина сохранилась едва ли не лучше всех в поселке. Разве что лицо ее было чуть одутловатым и не такими густыми стали волосы.
«Опять ты? – говорил ее взгляд. – Да как ты посмел, после всего, что ты мне наговорил?»
Почему он в свое время прикипел к ней? Наверное, дело было в ее внешнем сходстве с… Даже волосы у нее были такие же. И манера откидывать их назад, чуть наклонив голову. И, конечно… общее несчастье. Но оказалось, что одной разделенной боли маловато для того, чтобы построить что-то похожее на счастье.
И хорошо, что они были не наедине. Присутствие Васьки как-то держало их обоих в рамках.
Катастрофа 2013-го года застала Ваську из Долгопрудного молодым пацаном. Он тогда был учащимся ПТУ… А может, колледжа или техникума. Причем сам он этого скорее всего не помнил и говорил, что в первом учебном году больше «курил куришку и бухал бухашку», чем посещал занятия. Он был бабник, сквернослов и балбес. Нос картошкой, веснушчатое рябое лицо – теперь изрезанное морщинами, будто ему было не сорок, а шестьдесят. Марина Ваську терпеть не могла из-за его неинтеллигентной манеры вести себя. А еще потому, что он имел привычку распускать руки – щипать и щупать всех женщин, которых считал свободными и за которых не мог получить в глаз.
Но ей приходилось его терпеть, потому что этими же руками он умел налаживать любые механизмы. Да и, в отличие от того же Жигана, человек он был беззлобный и легкий, даже когда был пьян (он сливал откуда-то из автоцистерны на шоссе спирт высокой очистки).
А еще благодаря Ваське не возникло проблем с подключением экрана – такого, на котором можно было все рассмотреть подробно.
– Ни хрена себе, сказал я себе… – такими комментариями механик сопровождал просмотр диска. «Как раньше, в кино» – подумал Николай.
Кроме сцены на проспекте, больше на записи ничего интересного не было. Только полет над мертвой столицей, над бесконечным полем машин, обретших свою последнюю бесплатную стоянку. С прахом водителей внутри, получивших свою бесплатную кремацию. Судя по ровным рядам автомобилей, люди там погибли мгновенно. Иначе, даже объятые пламенем, машины бы врезались друг друга и вылетали с дороги, как бильярдные шары, – все эти «Форды», «Хёндаи» и «Гелендвагены». А так люди даже ничего не успели понять и наверняка закончили жизнь, проклиная мэра и пробки, и даже не подозревая о занесенной над ними длани Всевышнего.
– Етить твою налево… – произнес Василий, обгрызая ноготь. – Да скока же их там?
– Это еще относительно небольшая пробка. Совсем не «час пик». Когда какие-нибудь шишки с кортежем проезжают, пробки бывают и побольше, – ответил биолог.
Наконец они добрались до момента, где Николай увидел человека в ОЗК. Теперь, рассмотрев его лучше, они увидели, что тот идет, сгибаясь под тяжестью большого рюкзака. Через плечо у него был перекинут автомат – по виду «калашников».
Когда запись дошла до отметки, которую Малютин запомнил, он включил замедленный режим.
– Да в рот компот… – Вася аж заерзал на месте, глядя в экран вытаращенными глазами.
Оно явно было живое. Быстро перемещалось, словно прячась за автомобилями. И приближалось к человеку. А потом и это нечто, и человек в костюме химзащиты исчезли из поля видимости, потому что аппарат полетел дальше, безразличный к тому, что происходило внизу.
Марина смотрела молча, лишь лицо ее то бледнело, то наливалось краской.
– Я так и знала, – наконец произнесла она. – То, что столица погибла… это своего рода секрет Полишинеля.
– Какого шинеля? – поднял брови Васька.
– Да и про другие города… я тоже не сомневалась, – проигнорировав его вопрос, продолжала она. – Мы очень многого не знаем о мире, в котором теперь живем. Сидим здесь, как хомяки, доедаем свои запасы…
– Но люди-то в Москве есть, – произнес Малютин.
– Люди? На сотню тысяч мертвых увидели одного живого. И прячутся, как мы. А на открытом месте без костюма не пройти. Хорошая жизнь…
– Другой нет.
– Может, где-то и есть. Но далеко. Знаешь, я видела птицу… – ее голос стал задумчивым. – В бинокль. Я в него иногда смотрю на Москву, когда нет облаков.
– Мне давно птицы не попадались. Даже обычные грачи и воробушки. Никитич подстрелил какую-то курицу – и уже радость. Какую еще птицу ты видела?
