скачать книгу бесплатно
– Но я не умею…
– Ой, ой, ой, – воскликнула Федора, – ну-ка давай припомним, кто нашел Танюшку Митепаш[5 - См. роман Дарьи Донцовой «Покер с акулой».]. И потом, вспомни, сколько ты еще мне рассказывала, а? Да у тебя дар, зря, что ли, зазываю работать к себе начальником оперативного отдела? Брось свою идиотскую преподавательскую деятельность, хватит гнить в школе за двести рублей в месяц! Конечно, сейчас у меня бесплатная работа, но потом-то деньги рекой польются. Извини, мне некогда.
В ухо полетели гудки. Я растерянно положила трубку. В словах подруги есть резон, но мне сейчас недосуг думать на тему о занятиях частным сыском, пора нестись в школу.
Не успела я влететь в здание, как директриса Анна Евгеньевна, монументальная тетка, по виду смахивающая на одну из колонн Большого театра, крикнула:
– Романова, зайдите в кабинет.
Я поплелась на зов.
– Имейте в виду, Евлампия Андреевна, – пророкотала начальница, – у нас тут не частная лавочка. Почему вы вчера пропустили педсовет?
– Но у меня был свободный день! И потом, извините, я думала, он сегодня.
Директриса выпрямилась во весь свой гренадерский рост. Интересно, почему она при объеме талии около полутора метров всегда носит обтягивающие кофточки угрожающе-красного цвета? Может, просто не способна найти в магазинах нужный размер нормального цвета? Или хочет выглядеть устрашающе, чтобы дети не пытались с ней спорить? Правда, вступать в пререкания с Анной Евгеньевной невозможно. Стоит ей возразить, как дама насупливает брови и принимается орать, да так громко, что труба, от звука которой, как известно, пали стены Иерихона, ей и в подметки не годится. С родителями мадам хоть немного сдерживается, но педагогам и детям достается от нее по полной программе. Анна Евгеньевна словесник, и, следует отметить, она великолепно знакома со всем многообразием могучей русской лексики. Переругать даму способен только учитель труда, вечно пьяненький Иван Михайлович, остальные даже и не пытаются.
Кирюшка и Лизавета ходят в самую обычную школу, расположенную в Дегтярном переулке. Никаких денег мы с Катей за обучение не платим. Тамошняя директриса, очень приятная активная тетка, ухитрилась создать отличный коллектив. У педагогов начисто отсутствует злобность и педагогическая вредность. Если пройти по коридорам здания во время занятий, то из-за дверей не доносится никаких звуков, кроме спокойной речи учителей и детского смеха. И потом, мне кажется, что очень точно об атмосфере в школе рассказывают те прозвища, которые дети дают педагогам. Кирюшкину классную кличут – Милочка, а директрису они зовут – Булочка, физик у них Ньютоша, учительница английского языка – Олюня, а русичка – Лиленька…
В той школе, где сейчас работаю я, все иначе. Химика тут обзывают Ядовитой Жабой, немка у них Сволочной Гутен Морген, а географ просто Кретин.
– Имейте в виду, – зудела директриса, – в стране безработица, а вы, между прочим, регулярно получаете зарплату. Если не желаете преподавать, так и скажите, возьмем другую…
– Хорошо.
– Что хорошо? – удивилась, багровея от злобы, начальница. – Что хорошего вы усмотрели в своем прогуле важного мероприятия, направленного на…
– Хорошо, я увольняюсь.
– Но это невозможно, – взвизгнула Анна Евгеньевна, – в середине учебного года!
– Вы же сами сказали только что: «Если не желаете преподавать…» Так вот, я не хочу!
– Не имеете права! – заорала баба. – Не дам вам трудовую книжку.
Я пожала плечами:
– Подумаешь!
– Вас никуда не возьмут на работу без документов.
– Ерунда, куплю в метро новую книжку.
– Зарплату не получите!
– Ну и черт с ней, – заявила я и двинулась к выходу.
– Романова! – прогремела дама.
Я притормозила и ответила:
– У меня есть имя.
– Евлампия Андреевна, – сбавила тон Анна Евгеньевна, – я требую, чтобы вы доработали до конца года.
– Подайте заявление в трех экземплярах, я подумаю над вашим предложением.
– Дура, идиотка, ну и катись отсюда, аферистка гребаная, тоже мне, незаменимый специалист, вали, вали! – начала плеваться слюной Анна Евгеньевна.
Как правило, я предпочитаю не спорить с хамами и, уж во всяком случае, никогда не говорю гадости людям, которые меня оскорбляют. Дело не в христианском смирении, просто неохота становиться с ними на одну доску, злиться следует только на равного. Но тут я не утерпела. Руки сами собой схватили пластиковую бутылочку с клеем, пальцы с силой сжали емкость. Блестящая струя рванулась наружу и запуталась в волосах директрисы. Я швырнула пустой флакон на пол и тихо сказала:
– Еще раз взвизгнешь, опущу тебе на макушку пресс-папье, поняла, киса?
– Поняла, – испуганно кивнула баба. Как все хамки, она была жуткой трусихой.
– Вот и ладно, – миролюбиво ответила я, дошла до двери, повернулась и сказала обалдевшей тетке: – Мою зарплату переведи в фонд мира, а трудовую книжку… Засунь ее себе куда больше понравится.
ГЛАВА 7
Дома не было никого, кроме животных и Юлечки, спавшей на кровати прямо в джинсах и свитере. Я прошла на кухню, заварила чай и уставилась в окно. В словах Федоры есть сермяжная правда.
Всю свою жизнь я делаю не то, что хочется. В раннем детстве все за меня решала мама. Именно она отвела дочь в музыкальную школу и посадила за арфу. Мне никогда не приходило в голову спорить с ней, поэтому, получив среднее образование, я отправилась в консерваторию. Мама же выбрала дочурке супруга и скончалась, оставив чадо, как ей казалось, в надежных руках. Теперь за меня все решал муж. Долгий путь я прошла, прежде чем научилась самостоятельно справляться с проблемами, но жить как хочется все равно не получилось, потому что пришлось зарабатывать деньги. Только работа никогда не приносила мне морального удовлетворения. От тоски, будучи праздной замужней дамой, я увлеклась чтением детективных романов и проглотила, наверное, все, что было выпущено в России. До сих пор для меня нет большего праздника, чем открыть новую книгу Марининой. Количество переросло в качество. Пару раз, попав в криминальные ситуации, я выпуталась из них с легкостью и поняла, что больше всего хочу работать в милиции, как Каменская. Только кто же возьмет туда даму бальзаковского возраста, без юридического образования, не умеющую ни драться, ни стрелять, ни быстро бегать, про вождение машины лучше умолчим. Боюсь, у Шумахера случится инфаркт, если он увидит, как я пытаюсь парковать «копейку». И вот сейчас судьба подсовывает мне шанс. Я не могу оставить себе деньги просто так, а вот если они будут считаться гонораром за проделанную работу, тогда с дорогой душой. Конечно, отчитываться мне не перед кем… Гема умерла, но я просто обещала ей найти убийцу Эдика. Киллер, зарезав Малевича, одновременно прикончил и Гему. Да, я не оговорилась, она отравилась сама, но что стало этому причиной? И потом, Гема мне просто симпатична, она из тех женщин, которых я запросто могу представить своей подругой, опять же деньги… Впрочем, хватит лукавить. Больше всего мне по душе сам процесс криминального расследования.
Я решительно ухватила телефон.
– Слышь, Федька, я согласна. А ты дашь мне служебное удостоверение?
– Если приедешь в течение часа, то да.
Долго не раздумывая, я схватила ключи, заперла дверь и понеслась в агентство «Шерлок». Знаю, откуда начать расследование, потому что, провожая меня к двери, Гема обронила фразу: «Я могу подсказать, где искать убийцу… на кладбище. Некий Саврасов Жора угрожал Эдику…»
До Белогорска добираться было проще некуда. От метро «Тушинская» туда ходило сразу два маршрутных такси. Одно, под номером 69, везло до Центрального универмага, у другого на табличке стояло: «Кладбище». Я влезла внутрь и очутилась среди мрачных теток в темных платках. В полном молчании мы покатили по шоссе.
Очнувшись у ворот кладбища, я искренне удивилась. Гема была права, Эдик и впрямь сделал из него нечто необыкновенное. Возле огромных железных ворот, выкрашенных черной краской, не толпились бабки с цветами и пьяные нищие. Стояла умиротворенная тишина. Слева от калитки, в стеклянном павильончике, сильно похожем на киоск «Союзпечать», сидел охранник. Увидав меня, он оторвался от газеты, но ничего не сказал. Благополучно пройдя фейс-контроль, я вышла на центральную площадь и ахнула. Посередине стояла скульптура Микеланджело «Оплакивание Христа». Не подлинник, конечно, копия. Левее высилась небольшая церквушка, хорошенькая, как пасхальное яичко, справа виднелось одноэтажное здание из красного кирпича. «Концертный зал» – было написано на вывеске. Прямо перед моим носом маячили указатели «Администрация», «Гранитная мастерская», «Медпункт».
Я пошла по дорожке и уперлась в домик, больше смахивающий на теремок. Но внутри здание скорее напоминало банк – повсюду мрамор, позолота, бронза и вновь секьюрити, на этот раз женщина, одетая в черную форму и подпоясанная широким желтым ремешком, на котором висела кобура.
– Вы к кому? – поинтересовалась охранница.
– Насчет работы я…
– Идите по коридору, комната восемь, там находится Эмма Марковна, она ведает кадрами, – спокойно ответила девушка и щелкнула турникетом. Я пошла по ковровой дорожке. На подоконниках стояли цветы, правда, искусственные, но отлично сделанные, от настоящих не отличить. На стенах тут и там висели картины. Словом, меньше всего это напоминало контору кладбища. На мой робкий стук в дверь из восьмой комнаты донеслось громкое:
– Входите, входите.
Я вошла в просторную, чистую, обставленную серой офисной мебелью комнату и не сдержала вскрика:
– Вы?!
На меня спокойно смотрела бывшая преподавательница консерватории по классу фортепьяно Эмма Марковна Базилевич. Дама мгновенно отреагировала:
– Фросенька, детка, какими судьбами? Как мама? Зачем ты к нам? Или, не дай бог…
Эмма Марковна помрачнела. Я поспешила успокоить ее:
– Нет-нет, у меня никто не умер. Вернее, сейчас никто не умер. Мама давно скончалась…
– Чай, кофе? – засуетилась Базилевич.
Минут через пять, когда она, закончив хозяйственные хлопоты, успокоилась, я, дергая за ниточку пакетик «Липтона», попыталась вкратце изложить ей основные события моей жизни.
– Боже, – ахала Эмма Марковна, – роман, прямо роман. Поменяла имя! Евлампия! Сидела рядом с несчастным Эдиком! Ужасно!
Я терпеливо ждала, пока буря эмоций уляжется. Наконец Базилевич успокоилась и пробормотала:
– Значит, Эдичка обещал тебе место?
– Да, как услышал, что я без работы…
– Золотой человек, – воскликнула Эмма Марковна. – Он и меня сюда привел! Представляешь, сократили в консерватории штатное расписание и выставили меня на улицу, просто выгнали, да еще намекнули, что старая стала, мол, пора и честь знать, освобождать ставку. Кабы не Эдик, щелкать бы мне зубами от голода. Сама знаешь, детей нет, помогать некому.
– Я думала – вы репетируете учеников…
Эмма закатила глаза:
– О нет. Во-первых, артрит замучил, пальцы будто птичьи лапы, такими не очень и поиграешь. Ну, руку, предположим, поставить могу, начальные навыки дать… Но ведь это надо с детьми возиться! Ты и не представляешь, как тяжело с маленькими. А со студентами уже здоровья не хватает… Вот и пришлось в конце жизни новую специальность осваивать.
Я постаралась скрыть улыбку. Большей сплетницы, чем госпожа Базилевич, в консерватории не было. Эмма Марковна всегда знала все про всех, наверное, поэтому от нее и постарались избавиться поскорей при первой возможности. Место в отделе кадров – это та работа, которая должна доставлять ей истинное удовольствие. Думаю, Эдик сильно выгадал, пригласив на службу даму, от которой ничего не скроешь.
– Но Малевич почему-то не сказал мне о вас! – мило улыбнулась я. – Велел обращаться к некоему Саврасову…
Эмма нахмурилась, молча допила чай, потом заявила:
– Ладно, детка, ты своя. Я отлично знала твоих родителей… Значит, слушай. У нас тут много разных людей служит.
Коллектив Малевич подобрал первоклассный. Став директором кладбища, он моментально выгнал вон всех вечно пьяных могильщиков, а затем начал набирать новых. Основное условие при наборе: абсолютная трезвость. Через год кладбище было не узнать. С лопатами в руках ходили несколько бывших инженеров, пара преподавателей, штук шесть сотрудников разнообразных НИИ… Все носили безукоризненную форменную одежду и получали хорошие оклады. От ворот прогнали старух и нищих, построили концертный зал, отреставрировали церковь. Теперь здесь работали только интеллигентные люди. Жили как одна семья. Вместе справляли праздники, общались семьями. Потом Эдик привел на работу Жору Саврасова. Как только Эмма Марковна взглянула на парня, сразу поняла: этот из другой стаи. Уже сам внешний вид нового заместителя директора навевал мысль об определенных структурах. Жора носил обтягивающие мощное тело черные рубашки без галстука. Воротник, не сходившийся на толстой шее, всегда был расстегнут, и виднелась золотая цепь, больше похожая на якорную, чем на ювелирное изделие. Настораживала и речь парня. Услыхав его заявление: «Ну, чисто конкретно, ребятишки, работать надо», – Эмма Марковна впала в истерику и, влетев в кабинет к Эдику, шлепнула тому на стол папку.
– Что случилось? – улыбнулся Малевич.
– Ваш Саврасов, – кипела Базилевич, – обманул всех. Вот. Я проверила, он дважды отбывал срок, а в анкете об этом ни словечка! Гнать его взашей! Господи, Эдик, где были твои глаза. Хоть понимаешь, кого привел?
Директор спокойно закурил, а потом тихо спросил:
– Эмма Марковна, дорогая, какая у вас зарплата?
Дама удивилась:
– По ведомости шестьсот рублей, но ведь вы еще первого числа конвертик даете.
– Хотите, чтобы в конвертике лежало вдвое больше?
Базилевич хмыкнула:
– Конечно.
– Тогда попытайтесь повернуть мнение коллектива в благоприятную для Жоры сторону, – спокойно пояснил Эдуард, – потому что благодаря его усилиям мы станем намного больше зарабатывать.
– Но каким образом? – вскинулась Эмма Марковна.
– А это маленький мужской секрет, – хмыкнул начальник. – Успокойтесь, ничего криминального.
Но Эмма Марковна чувствовала себя крайне неуютно. Саврасов ей не нравился. И пухлый конвертик, полученный через две недели, ее не обрадовал. Надо признать, что Жора старался быть милым, улыбался, частенько приносил на работу торт или коробку шоколадных конфет, но каждый раз, откусывая кусок свежего бисквита, Эмма Марковна вздрагивала, ей казалось, что жирный крем пахнет чем-то противозаконным.
– Зарабатывать и впрямь стали хорошо, – вздыхала Базилевич, – только мне по-прежнему кажется, что Жора негодяй. И потом, он же судимый!
Я поставила на стол красивую фарфоровую чашку, расписанную нежными розовыми цветочками. Бедная, бедная, совершенно отставшая от жизни Эмма Марковна. Да в нынешние времена срок за плечами не пятно на биографии, а медаль, наградной лист. Люди с криминальным прошлым ходят по коридорам власти. Единственное, что лично меня удивляет в этой истории, почему милейший Жора Саврасов, имея столь правильную анкету, не двинулся в депутаты или губернаторы, а осел на скромном подмосковном кладбище. Что за делишки проворачивали они тут с Малевичем?
– Но, к сожалению, – подвела черту беседе Базилевич, – нам сейчас придется идти к Жоре, потому что он теперь исполняет обязанности директора.
В кабинет к Саврасову мы вдвинулись, когда мужчина, стоя спиной к двери, говорил по телефону. Не поворачиваясь, он указал рукой на кресла. Эмма Марковна поджала губы, но села. Жора нервно кричал в трубку:
– Ну и что? Мы обязаны похоронить их, его и ее, вместе, в одной могиле. Наплевать на ваши правила. Родственников никого не осталось! Сделаем все на свои деньги! Ну погодите, я найду на вас управу!
Он с треском швырнул трубку на базу, сел за стол, вытер бумажным платком вспотевший лоб и сказал:
– Прикиньте, Эмма Марковна, какие кретины встречаются! Мать их налево! Не желают отдавать тела Эдьки и Гемы, мол, я им не родственник! Ну жлобье! Ничего, ща попляшут, у меня дружки везде есть, в том числе и в ментовке. Неужто я допущу, чтобы Эдьку, как собаку, без отпевания…
– Эдуард был еврей, – напомнила Эмма Марковна, – а Гема не знаю кто, но скорей всего тоже не православная, вероятно, татарка, а они мусульмане.
– Ни фига, позовем муллу и раввина, – стукнул кулаком по столу Жора, – вообще-то бог один, но если не положено, то обстряпаем как надо. Сначала мулла споет, потом ребе что следует почитает, а потом уж и в церковь.
– Зачем? – изумилась Базилевич.
– Для надежности, – серьезно ответил Жора. – Чтоб уж совсем хорошо было, потом поминки, прямо тут. Я уже указание дал.
– Георгий Ильич, – проворковала Базилевич, – знакомьтесь, Евлампия Романова, она училась вместе с Малевичем и по трагической случайности оказалась рядом с ним в момент смерти.
– Ну мать твою налево, – подскочил Жора, – рассказывай.
Пришлось опять повторять все с самого начала.
– Значит, Эдька работу обещал, – задумчиво протянул Саврасов, потом неожиданно гаркнул: – Будет тебе служба, чтобы я последнюю волю друга не выполнил? Эмма Марковна, оформляйте ее в зал скорби. – Затем он обратился ко мне:
– На пианино играешь?
Эмма Марковна заерзала. Я улыбнулась:
– Немного умею.
