скачать книгу бесплатно
– Что ты со мной сделал? – отбросив от неожиданности вежливое «вы», осведомился я.
– Ребрендинг, – объявил Безумный Фред, одним махом осушая стакан. – Ух, как забирает! Боря, повтори. Ой, ой, пардонте…
Фред бросился в коридор в сторону туалета, а я посмотрел на помощника.
– Борис!
– Да, Иван Павлович, – быстро отозвался секретарь. – Чем могу служить?
Я встал.
– Когда я вошел в столовую, вы подпрыгнули на стуле и воскликнули: «О господи! Ну и ну!» Я подумал, что ваша необычная реакция при виде меня является простым испугом от моего неожиданного появления – я шел босиком, вы не слышали звука шагов. Но сейчас у меня зародилось сомнение: может, вас поразил мой внешний вид? Как я выгляжу?
Борис опустил взор.
– Вам идет. Хотя… В самом деле необычно, креативно. Молодежно!
Я пошел в ванную, глянул в зеркало и икнул – на меня смотрел мужчина с очень короткой стрижкой. И все бы ничего, но торчащие дыбом волосы имели ядовито-розовый цвет.
Глава 9
В Бойске я оказался около часу дня. Подъехал к церкви и залюбовался на нее. Старинный храм с высокой колокольней, белыми стенами и золотыми куполами выглядел благостно.
– Какая красота, – сказал я женщине, которая подметала дорожку, ведущую ко входу в церковь. – Когда был возведен храм? Похоже, он очень старый.
Тетушка молча продолжала орудовать метлой. Я решил, что она меня не расслышала, и громко повторил свой вопрос. Но ответа так и не дождался.
– Тысяча шестьсот какой-то год, – вдруг раздалось у меня за спиной.
Я обернулся и увидел полную даму в бархатном пальто с меховым воротником.
– Точную дату не назову, – продолжала незнакомка. – В те времена тут жил барин по фамилии Толстоногов. Батюшка – отец Дионисий, светлая ему память, – рассказывал, что дворянин очень хотел своих крепостных от пьянства избавить, вот и возвел церковь. Икона в ней висела, от винопития спасавшая. Но архитектор, который храм строил, сам любил залить за воротник, запил и утонул в Тараканке. Это речка наша, тут неподалеку течет, очень опасная, глубокая и с омутами. Пришлось Толстоногову другого зодчего нанимать, тот работу и завершил. А поскольку два творца здание строили, оно в разных стилях вышло. Колокольня вообще вроде платья с чужого плеча.
– А мне очень нравится, – улыбнулся я.
Женщина с метлой развернулась и ушла.
– Вы не местный, – отметила моя собеседница, – из Москвы.
– Верно, – согласился я.
– Не обращайте внимания, – вздохнула незнакомка, – с тех пор как у Брякиной сын пропал, она ни с кем не разговаривает.
– Вы про дворничиху? – уточнил я.
– Елизавета двор убирает, – пояснила незнакомка, – а заодно и храм моет. Отец Дионисий ее жалел, на странности внимания не обращал. Новый батюшка пока тоже ничего не говорит, но как он дальше себя поведет, никто не ведает. Не всякому понравится, что постоянно рядом мрачная бука. Мы-то про Лизкину судьбу знаем, а посторонние нет. Кое-кто жалуется на нее. И понятно почему. Люди у уборщицы спрашивают: сколько записочка стоит или свечка, а Брякина молча в сторону отходит, хотя нужно народ к свечному ящику направить. Обычно новая метла по-новому метет. Боюсь, шуганет теперешний батюшка и Лизку, и меня. Давайте знакомиться: Раиса, регент церковного хора.
– Иван Павлович Подушкин, – представился я. – Не подскажете, где дом Екатерины Сидоровой?
– Вон он, в паре шагов, – засуетилась Раиса. – Давайте провожу и…
Она вдруг замолчала.
– Спасибо, – поблагодарил я, двинувшись к указанной избе.
– Подождите! – крикнула Раиса. – Иван Павлович, вы журналист?
Я обернулся.
– Сделайте милость, – затараторила регентша, – не беспокойте Катю. Ей и так очень тяжело, отца ведь потеряла. Да еще про батюшку всякие гадости говорить стали, шептать, мол, он с собой покончил из-за того, что деньги, данные спонсором на строительство купальни, себе забрал.
– А это неправда? – задал я провокационный вопрос.
– Конечно, нет! – всплеснула руками Раиса. – Лучше уезжайте. Не пущу вас к Кате, хватит с нее! Отправляйтесь назад…
Не успел я опомниться, как регентша вцепилась в мою куртку и завизжала:
– Маня, запри дверь, к вам папарацца идет!
Из окна стоящего неподалеку дома высунулась девочка-подросток.
– Чего, теть Рая?
– Мать где? – завопила дама.
– Секунду назад вышла в магазин, – ответила школьница, – да вон она.
Из-за угла появилась Екатерина.
– Беги скорей в дом, запирай дверь, – заорала Раиса, вцепившись в меня клещом, – опять из газеты гаденыш припер.
– Рая, отпусти человека, – скомандовала Сидорова, – это мой хороший знакомый. Проходите, Иван Павлович. Наверное, хотите с дороги чайку попить?
– И я бы не отказалась, – начала нагло напрашиваться в гости Раиса, – в горле пересохло и озябла как дворняжка.
Екатерина приподняла бровь и крикнула:
– Маша!
Окно избы снова открылось, появилась та же девочка.
– Да, мама?
– Угости тетю Раю чайком, – попросила мать, – а мы с Иваном Павловичем погуляем и вернемся.
Раиса приоткрыла рот.
– Вы куда?
– Покажу господину Подушкину окрестности, он воздухом подышать решил, – не моргнув глазом придумала дочь покойного отца Дионисия. – Иди, Рая, ты же чаю хотела.
– Чайник уже вскипел, – сообщила Маша. – Тетя Рая, вам покрепче?
Делать нечего, пришлось регенту церковного хора отправляться в избу.
– Ловко вы от дамы избавились, – похвалил я клиентку, когда мы пошли по улице.
– Иванова хороший человек, – вздохнула Екатерина, – одна беда, очень любопытна, язык у нее на привязи не держится. Они с Лизой – как лед и пламя. Рая, едва что увидит, тут же всем сообщит, а Брякина слова не вымолвит.
– Елизавета с детства немая? – поддержал я беседу.
– Нет, от стресса замолчала, – пояснила моя спутница, – у нее сынишка погиб, семь лет ему тогда было. Максимка пошел с ребятами в лес без спроса и пропал. Неделю его искали и не нашли. Вот такая беда у Брякиной случилась. Я свидетелем того происшествия не была, еще в пеленках лежала. Папа мой в Бойске как раз в тот день, когда Максимка погиб, появился. Меня вырастила матушка Ирина. Я сначала правду не знала про то, что моя родная мать умерла сразу после родов, лет до шести считала мамой Ирину. Крошечная была, не соображала, что по возрасту она моему отцу в матери, а мне в бабушки годится. Когда в школу пошла, меня дети дразнить стали, поповской дочерью обзывали… Да еще Надя, дочка Раисы, затеяла песенку петь: «Катька приблудыш, ее коза в овраге родила». Я расплакалась и побежала матушке Ирине жаловаться.
Екатерина улыбнулась, вспоминая детство.
– Та нахмурилась и, видно, что-то сказала Раисе, потому что Надежда тогда язык прикусила. А мне матушка объяснила: «Твоя мамочка умерла в родах. Отец Дионисий с тобой поехал в Бойск на поезде, вышел на станции, сел в машину к Валерию Тарасову, тот его довезти взялся. Твой папа молчит, но я Тарасова хорошо знала, небось он денег с батюшки попросил. Такой уж человек был жадный. К тому же выпить любил. По пути машина в овраг свалилась. Двадцать девятого ноября это случилось. Как уж отец Дионисий и ты живы остались, одному Господу ведомо. Никакая ты не приблудная, законная дочь своих отца и матери, я тебе метрику покажу». И она же мне потом рассказала, что в тот день, когда мы с папой в деревне появились, пропал Максимка, его так и не нашли. Ребята без разрешения в лес отправились и самого маленького потеряли. Дней семь его всей деревней искали, но впустую. Елизавета на школьников накинулась, их трое было, тех, кто малыша с собой взял: Толя Винкин, Гена Палкин и Лена Горкина. Лиза детей в смерти своего сына обвинила, окна камнями в их домах побила и навсегда замолчала. А вот и дом Ветрова.
Екатерина открыла деревянную калитку, мы ступили во двор, поднялись на крыльцо. Сидорова постучала в ободранную дверь, потом приоткрыла ее и крикнула:
– Паша, Филипп Петрович, вы дома?
– Да, – донеслось из избы. – Кто там? Проходите.
Глава 10
– Это мы, – произнесла Екатерина, входя в большую комнату.
– Здравствуй, милая, – прокряхтел старик, сидевший на диване. – А кто с тобой? Не знаю этого парня.
Катя подошла к деду.
– Филипп Петрович, вы же у нас не болтливый, да?
– А чего языком мотать! – проскрипел пенсионер. – Чай, я не баба, не Райка Иванова.
– Вы у нас в Бойске старейший житель… – начала Екатерина.
Но дед ее сразу остановил:
– Марфа Горкина на год вперед меня родилась.
– Она сердитая очень, – покачала головой Сидорова, – и больная, вечно на здоровье жалуется, с ней не поговоришь нормально. А у вас нрав добрый, голова светлая.
Старик похлопал себя ладонью по макушке и хмыкнул:
– Лысая она у меня. Но ты права, пока соображает. Что же касаемо Марфы, то на ее счет все ошибаются. Она вовсе не хворая, прикидывается только. Очень удобная роль. Можно человеку в лицо схамить, а потом заныть: «Ой, не хотела обидеть, от недуга такое сказанула». Убогих-то не трогают, они даже за грубость сдачи не получают. Вот скажи, когда Марфа сильно хворать стала?
– Не помню, – протянула Екатерина.
– Да когда ее дочь школу заканчивала, – пояснил дед. – Где сейчас Ленка служит?
– В клубе, который при церкви открыт, – ответила Катя, – заведующей.
– Слышала, как Ленка поет? – не успокаивался старик.
– Конечно, она же в церковном хоре состоит, – кивнула дочь покойного отца Дионисия.
– Красивый голос, да? – спросил хозяин избы.
– Волшебный, – вздохнула Катя. Затем посмотрела на меня. – Вам, Иван Павлович, послушать бы Горкину надо. Пропала в Лене оперная певица. Ей следовало в консерваторию учиться идти, а она после школы в какое-то училище в Михееве поступила. Ох, спросит с нее Господь на том свете: «Елена, я тебе такой талант подарил, а ты не стала его развивать».
Ветров-старший крякнул.
– Ленка после окончания школы в Москву отправилась, в консерваторию. Глупенькая, конечно, люди для поступления туда несколько лет готовятся, а Горкина прямо с электрички на экзамен. Но как спела! У преподавателей челюсти отвисли. Один, старенький совсем, сказал ей: «Душа моя, вы редкой одаренности девушка, я вас к себе возьму». Приняли ее. Вот так!
Екатерина ахнула.
– Тогда почему она в нашем клубе заведующей работает? Откуда вы знаете про консерваторию?
Филипп Петрович оглушительно чихнул.
– Марфа – дура. Когда дочка ей сказала, что хочет певицей стать, и денег попросила на поездку в Москву и покупку платья приличного, мамаша ей по щекам надавала и заявила: «Ишь, что выдумала! Где родился, там и пригодился. Нечего в столицу рваться, сиди дома, работай, матери помогай. Никуда ты не поступишь, просто сгинешь в Москве». Лена ко мне прибежала: «Крестный, дай денег. Я тебе за них все лето огород полоть-поливать буду. Только матери моей ни словечка». И я ее сам в столицу повез, не хотел, чтобы одна каталась. Москва не деревня, еще потерялась бы… Разговаривал я с тем профессором, он меня из коридора вызвал и объяснил: «У девочки талант необыкновенный, считайте, что она уже студентка, ей только сочинение надо нормально написать да иностранный язык сдать». Вернулись мы назад в Бойск, Елена ног под собой от радости не чуяла. Но Марфа, услышав про успех дочки, на диван упала. Плохо ей стало. И крестница, получив аттестат, в столицу в консерваторию экзамены сдавать не поехала, стала за Марфой ухаживать, больше-то некому.
– Можно было на следующий год вновь счастья попытать, – сказал я.
Дед стукнул ладонью по колену.
– Во! Марфа и это сообразила. Как ей дочь дома удержать? Прикинулась хитрованка смертельно больной. Много лет с той поры утекло, а она все никак тапки не отбросит. Ну да вы вроде не о Горкиных пришли болтать. Зачем я вам нужен?
– Иван Павлович детектив, – представила меня Екатерина. – Не полицейский, сам по себе работает.
– Шерлок Холмс? – рассмеялся старик.
– Вроде того, – улыбнулся я, – только трубку не курю.
– Хорошо, что не дымишь, – пробормотал Филипп Петрович. – Греховная привычка, как и винопитие. Понятно мне, чего ты, Катя, задумала. Сплетни про смерть отца Дионисия слушать невмоготу стало? Да только зря ты деньги на Шерлока Холмса потратишь, на чужой роток не накинешь платок. И чего тут еще расследовать? Инсульт у твоего папеньки случился, вот и упал он с колокольни. Официальная версия смерти такая. А кто чего болтает, над головой пропускай.
– Не могу, – покраснела Екатерина. – Очень прошу, поговорите, пожалуйста, с Иваном Павловичем.
– Языком мотать – не огород копать, – усмехнулся дед, – спрашивай, сынок.
– У отца Дионисия были враги? – начал я.
– Ни про одного не слышал, – протянул Ветров, – святой человек он был, много доброго сделал.
Ветров взял со стола коробку спичек и высыпал на клеенку ее содержимое.
– Во, смотри. Эта гора – наши проблемы при отце Владимире, светлая ему память. При старом настоятеле храм разваливался, воскресная школа не работала, никакой приходской жизни не велось, на литургии три старухи стояли, молодежь церковь по широкой дуге огибала. Отец Владимир, конечно, хороший человек был, добрый и сострадательный, да больной. Почки ныли, гипертония, сердце прихватывало, с легкими что-то, задыхался он. Служил, правда, исправно. Но на сопутствующую работу сил у него не оставалось. Все на матушке Ирине лежало. Та старалась, но для воскресной школы ребят у нас не было, а говорить взрослым о Евангелии ей не по чину. И где денег на ремонт классов взять? В последние годы она и вовсе всякую работу забросила, мужа на службу под ручку водила, честно говоря, прямо на себе тащила, потому что ноги у него не ходили почти. Когда отец Владимир умер, матушка ко мне в слезах после похорон ночью прибежала. Я ее успокаивать стал. Мол, не плачь, Господь все знает, в раю уже душа нашего настоятеля, и хорошо ей там, сейчас ангельское пение слушает, ничего не болит у сердечного. А она мне: «Не о супруге моя печаль. Уж кто-кто, а он точно заслужил Царствие Божье. Я о храме беспокоюсь. Сам знаешь, должен был еще неделю назад молодой батюшка прибыть, а все нет его».
