скачать книгу бесплатно
– А Хольц?
– Согласно личному делу: Вольфрам Хольц был уволен из полиции в 1922-м году. Характеризовался отрицательно, с работой не справлялся. Есть пометка о членстве в НСДАП. По большому счету – это все. Адрес в 22-м году – Лайбахерштрассе, дом три.
– Да, негусто…
Франц кивнул, соглашаясь с оценкой Вюнша, а после спросил:
– А дела Йозефа Шварценбаума не было в отделе кадров?
– Наверняка было, просто я неплохо знаю Шварценбаума, а так же знаю, где он живет, поэтому не стал лишний раз утруждать господина Либуду. Кстати, именно с Шварценбаума я и предлагаю начать.
– Согласен, если вы точно знаете, где его можно найти.
– Хорошо. Значит, завтра мы должны будем переговорить с Шварценбаумом, а так же посетить адреса, указанные в личных делах Рейнгрубера, Аумюллера и Хольца.
– То есть, на сегодня я могу быть свободен?
– Да, я думаю, что на сегодня достаточно. Я планирую сразу поужинать, если хотите, можете составить мне компанию.
– Благодарю вас, оберкомиссар Вюнш, но я вынужден отказаться. У меня были запланированы дела на вечер.
– Дела, так дела… Тогда завтра с утра жду вас у себя в кабинете. Да, и еще – прихватите, пожалуйста, с собой дело, Франц – пусть лежит у меня в столе.
Майер кивнул и начал собраться.
– Всего доброго, Франц.
– До свидания, оберкомиссар Вюнш.
Остаток вечера Хольгер провел в размышлениях. Как и следовало ожидать, за одиннадцать лет участников событий разбросало по жизни так, что теперь было трудно даже просто установить статус некоторых из них. Йозеф Шварценбаум и Иоахим Рауш были единственными фигурами, на которых можно было пока опереться. Возможно, к ним добавятся Рейнгрубер, Аумюллер и Носке. В том, что Хольца удастся найти по адресу из личного дела, Вюнш сильно сомневался и, уж точно, на это не рассчитывал. Вебер и Юнгер тоже больше никому не могли помочь.
Хольгер постоянно возвращался мыслями к Юнгеру. Он дважды видел Дитера в переделке и тот оба раза вел себя очень рискованно и храбро. До глупости храбро, до отчаяния, будто искал пулю. Видимо, в конце концов, он ее нашел. Железный крест, контузия, жена – он не о чем никому не рассказывал. О его смерти тоже никто никому ничего не рассказал. Хольгер в очередной раз в своей жизни пил, вспоминая павшего товарища.
Занятый своими мыслями, Вюнш ни разу за вечер не посмотрел в окно и потому не увидел, как фройляйн Кренц быстрым шагом прошла вдоль пивной. В руках она, как и вчера, несла стопку каких-то листов.
Глава 8
Суша, море, трава и деревья
Хольгера мучили кошмары. Ему снилось будто он снова на Войне. Он был один в окопе. Туман окружал Вюнша и не позволял увидеть ничего дальше десяти метров. Он услышал отдаленный звук офицерского свистка. Хорошо, что с ним был пулемет.
Хольгер встал за старый добрый MG08[31 - MG08 – германский пулемет активно применявшийся Германской императорской армией в Первую мировую войну.]. Сейчас он не отступит и не сдастся. Никто не нанесет ему удар ножом в спину. Нет никакого фронта и Франции нет. Нет полков и батальонов. И Людендорфа с Гинденбургом[32 - Пауль фон Гинденбург и Эрих фон Людендорф – начальник Генерального штаба Германской императорской армии в Первой мировой войне и, соответственно, его заместитель. Отвечали за планирование всех операций Германской армии с 1916-го года и до конца Войны.] нет. Он открыл огонь. Лента не кончалась, ствол не грелся.
Через тридцать лет он оглох от звука работы пулемета. Через шестьдесят лет его ноги подкосились, и он оперся спиной о стену окопа. Из царапины на его левой щеке текла кровь. Вся одежда Вюнша пропиталась ею. Несколько тысячелетий Хольгер простоял, привалившись к грязной стене окопа. Небо падало на землю, а потом снова поднималось над землей.
Наконец, Вюнш нашел в себе силы выйти из окопа. Теперь была его очередь идти в атаку. Он шел через туман, вцепившись руками в свою верную винтовку, к которой у него совсем не было пуль.
Хольгер споткнулся обо что-то и едва смог устоять на ногах. Он посмотрел себе под ноги и увидел лицо фельдфебеля Краузе. Зеленые глаза фельдфебеля были широко открыты и смотрели сквозь Вюнша. Из виска Краузе торчала толстая деревянная щепа, а грудь была прошита пулеметной очередью.
Хольгер шел вперед и видел их – десятки людей, сраженных пулеметным огнем. Вот Клара Мариенхофф – бледная, как сама смерть. Колючая проволока опутывала ее грудь и царапала руки, а из пулевых ран текла кровь. Недалеко от Клары было тело матери Вюнша – она лежала на животе, уткнувшись лицом в землю, но Хольгер сразу узнал ее. Дитер Юнгер, напротив, уставился в застланные туманом небеса, на его лице так и застыла озлобленная улыбка.
Вюнш шел среди них уже несколько лет, а они все не заканчивались. Он увидел маленькую девочку. Она была еще жива и зажимала маленькими ручками резаные раны на шее. Девочка смотрела на Хольгера с обидой всего мира в глазах.
«Этот ефрейтор… как же его фамилия? Он задохнулся прямо у меня на руках почти в самом конце Войны. Был ветреный день, но парень вытянул несчастливый билет – газовый снаряд разорвался прямо рядом с ним…» Хольгер видел под ногами бойца кровавые брызги от кашля, но он все еще был жив. Вдруг этот солдат, имени которого Вюнш не мог вспомнить, вскочил и бросился на него. Хольгер колол его штыком, бил прикладом и руками. Отравленный навалился на него сверху и начал душить. Он продолжал кашлять кровью и эта кровь покрывала все лицо Вюнша, а кровь из пулевых ранений лилась на одежду Хольгера, смешиваясь с его собственной кровью. «Как же его фамилия?» Жизнь покидала Вюнша, и он уже не сопротивлялся этому. Его глаза закрылись…
Наутро у Хольгера ужасно болела голова. Сознание милосердно стерло сон из его памяти, но обрывки и ощущения кошмара все еще витали рядом с его головой.
Душ и утренняя яичница немного разогнали черную тревогу в душе Вюнша. С каждым мгновением в него возвращалось настоящее, вытесняя прошлое в дальний уголок разума до следующего кошмарного сна. Хольгер старался думать о работе – обычно это помогало.
Так как сегодня им с Майером предстояло много передвигаться по городу, Хольгер решил взять машину. Два года назад он купил себе Wanderer W10 – подержаный, но надежный. Водить Вюнш не очень любил, но при его работе нужно было много ездить, и тут личный автомобиль однозначно выигрывал у городских трамваев и пригородных поездов.
В Управлении со вчерашнего дня ничего не изменилось. В кабинете Хольгера тоже. Майера еще не было, однако в этом не было ничего удивительного, так как Вюнш, который больше ни минуты не мог провести дома, приехал на работу на полчаса раньше времени. «Что же, подождем». Хольгер закурил и прикрыл глаза… Папироса ожгла руки и выдернула его из дремоты. «Приди в себя!» – приказал себе Вюнш и чувствительно ущипнул себя за руку. Вскоре пришел Майер. Если на лице Хольгера и отражались последствия тяжелой ночи, Майер никак это не прокомментировал.
– Вы захватили дело, Франц?
Майер кивнул и положил дело на стол, а Хольгер убрал его в верхний ящик.
– Готовы ехать?
– Да. А далеко живет господин Шварценбаум?
Йозеф Шварценбаум жил на одной из окраин Мюнхена.
– На Агриколаштрассе, это примерно в часе езды.
За все время пути ни один из них не проронил ни слова.
Йозеф Шварценбаум был отцом большого семейства. Старый ашкеназ[33 - Ашкеназы – субэтническая группа евреев, сформировавшаяся в Восточной Европе. Подавляющее большинство евреев проживающих в Германии, России и других странах Восточной Европы являются ашкеназами.] – Шварценбаум не отрывался от своих корней, в то же время, в отличие от многих других евреев, активно участвовал в судьбе страны, в которой жил. Этому же он научил своих детей, которых у него насчитывалось пятеро. Двое старших сыновей Йозефа сражались на Войне. Второй сын – Михаэль – потерял на фронте руку.
Кроме того, Йозеф Шварценбаум был отличным следователем. Придя в полицию еще в начале века, к моменту появления Хольгера в Мюнхене, Йозеф обладал огромным авторитетом у коллег. Очень помогли на первых порах его советы и подсказки и Вюншу. Три года назад господина Шварценбаума с почетом проводили на пенсию.
С тех пор Хольгер видел его только один раз – год назад столкнулся на улице. Они пообедали вместе, вспомнили старые времена, Шварценбаум ни на что не жаловался, как всегда рассказывал про своих детей. Два года покоя, на взгляд Хольгера, сильно состарили тело Йозефа, но разум его был, как прежде, жив и подвижен. Теперь Вюнш связывал большие надежды с Йозефом Шварценбаумом. Если кто-то и мог дополнить их дело своими тщательными, порой парадоксальными наблюдениям, то это был тот самый человек.
Хольгер один раз был в доме у Шварценбаумов и надолго запомнил кипевшую там жизнь. Они жили в большом доме на одной из тихих окраинных улочек западного Мюнхена. Заводы и фабрики были в другой части города – на юге и на востоке, а здесь шла тихая и даже немного деревенская жизнь. Калитка, как и в прошлый визит Вюнша, была не заперта, а вот участок выглядел немного запущенно.
Хольгер подошел к входной двери и позвонил. Некоторое время ничего не происходило. Это настораживало – хоть кто-то из большого семейства должен был быть дома. Наконец, дверь отворилась, и Хольгер не сдержал улыбку, увидев лицо старого коллеги.
– Добрый день, господин Шварценбаум.
Старик несколько секунд вглядывался в лицо Вюнша, а потом расплылся в улыбке.
– Ааа, оберкомиссар Хольгер Вюнш! Добрый день, добрый день! Проходите, пожалуйста.
Дверь распахнулась, и хозяин пропустил их в дом.
– Да вы не один, Хольгер! Добрый день, молодой человек. Йозеф Шварценбаум, гаупткомиссар[34 - Гаупткомиссар – средний чин в немецкой полиции, следующий за оберкомиссаром. Глава следственной группы, глава отдела (например, экономических преступлений), следователь по особым делам.] полиции в отставке, к вашим услугам.
– Комиссар Франц Майер. Очень приятно.
– Недавно работаете в полиции?
Франц утвердительно кивнул. Мужчины пожали друг другу руки.
– Вы по делу или просто так, Хольгер? Хотя кого я об этом спрашиваю, разумеется, по делу! Разве Хольгер Вюнш может навестить коллегу просто так?
При этом с лица Шварценбаума не сходила ехидная улыбка. Хольгер же испытывал неприятное чувство. Он, конечно, был рад видеть старика, однако тишина, царившая в доме, наводила его на определенные размышления и размышления эти были нерадостны. Впрочем, они не мешали Вюншу быть вежливым:
– Так точно, господин Шварценбаум, по делу. Но я был бы последним грубияном, если бы не спросил, как ваши дела и как ваши дети?
– Ну, не в коридоре же нам об этом разговаривать. Пройдемте в мой кабинет. Для шнапса, пожалуй, рановато, но вот от моего кофе вы не отвертитесь. Проходите, Хольгер, Майер. Вы же помните, как пройти к моему кабинету, Вюнш?
– Да, конечно, господин Шварценбаум.
Обстановка в доме подтверждала то, о чем Хольгер думал с самого начала разговора. «Кабинет», насколько помнил Вюнш, был довольно универсальной комнатой и считался кабинетом потому, что именно здесь стоял письменный стол и стеллажи с книгами. Помимо этого в комнате стоял большой диван, который запомнился Хольгеру еще при первом посещении. С тех пор в кабинете почти ничего не изменилось, разве что книг стало заметно меньше.
Вскоре Шварценбаум принес поднос с тремя чашечками кофе и розеткой с печеньем. Как следует устроившись в огромном кресле за письменным столом, он показал, что готов к разговору. Вюнш задал не дававший ему покоя вопрос:
– Вы уезжаете?
– Узнаю вашу наблюдательность, Хольгер. Да, вы правы – получается, уезжаю. Самому не верится, честно говоря. Сара полгода назад с семьей уехала в Палестину, два месяца назад к ней присоединились Руфь с детьми и Шломо, а через месяц я с Лейбой отправлюсь.
– Знаете хотя бы, что вас там ждет?
– Как что? Дом! Израиль ждет – земля, дарованная Богом! У меня всю жизнь мечта была, хоть глазком глянуть на Землю Предков, а тут я на старости лет в оба глаза посмотрю.
– Я имею в виду, условия там какие-нибудь для жизни есть?
– Сара писала, что поначалу сложно, конечно, было, да и сейчас не сахар, но только о том, чтобы вернуться ни тогда, ни сейчас она и не думает.
– Не страшно?
– Страшно! Конечно, страшно. Но и интересно, и хочется! Дети пишут про стены древние, как само время, про мой народ, текущий на эту землю рекой…
Лицо старика буквально сияло.
– А что Михаэль?
– Да, Мойша как всегда! У него один «…bl?he, deutsches Vaterland»[35 - Финальная строчка Песни немцев. Перевод: …процветай, немецкая Отчизна.] на уме, прямо как у тебя! Оторвался он от меня изрядно. А уж как Магда умерла – и вовсе редким гостем стал. Так хоть мать навещал. Я все хотел его уговорить, да ты же его знаешь – если уж он встал на чем-то – сдвинуть не выйдет. Вот, хоть дом ему оставлю. Он все убеждает меня продать, да только… дом, где твои дети выросли, не так-то легко продать. Ты сам-то не женился еще? – Шварценбаум и не заметил, как начал обращаться к Хольгеру на «ты», впрочем, Вюнш не возражал.
– Нет, не женился.
– Эх, ты смотри, чтобы поздно не стало, Хольгер. А то знаешь: дети это все, что от нас на свете останется после нашей смерти.
– Жаль, что вы уезжаете…
– Да, мне тоже, Хольгер. Мне тоже…
Последние слова Шварценбаума зависли в воздухе, воцарилось молчание. Где-то тикали часы. Кофе жег язык. Вдруг старик ухмыльнулся и спросил:
– А вы, господин Майер, и с женщинами так же словоохотливы?
– Нет, что вы, с женщинами я и вовсе молчу!
Франц достойно отпарировал этот выпад. Маленький диалог между Майером и Шварценбаумом раскрепостил обстановку и снял печать грусти с лица старика.
– Впрочем, вы говорили о деле…
– Да! Господин Шварценбаум, в 22-м году вы были членом следственной группы, которая расследовала дело о массовом убийстве. Помните?
– Помню, конечно, хотел бы иногда забыть, но помню все. Хинтеркайфек – так та ферма называлась. Постой, неужели то дело достали из нафталина и отдали на доследование? Да еще кому? Счастливчику Вюншу!
– Да, мне и Майеру.
– И ты хочешь услышать мою версию событий и заметил ли я что-то, чего нет в деле?
– Именно так, господин Шварценбаум.
– Тогда, боюсь, я тебя разочарую – особой версии у меня нет. Меня подключили к делу восьмого апреля через четыре дня после обнаружения тел. Я на ферме-то был один раз всего, а в следственной группе занимался, в основном, допросами. Однако одно я могу сказать точно – дело странное. Причем, не только в том смысле, что какой-то сумасшедший убил шестерых человек, а потом жил в их доме рядом с трупами. Были и еще странности… Груберы крайне плохо характеризовались соседями. Отец регулярно насиловал дочь, за что даже отсидел. Мальчик, а возможно и старшая девочка той женщины… как ее?.. Напомни.
– Виктория.
– Да, точно, Виктория. Так вот: возможно оба ребенка Виктории были от ее отца. И если бы тело Андреаса нашли подвешенным за ноги и выпотрошенным или, например, с отрезанным половым членом, засунутым в рот, все было бы понятно – кто-то из местных устроил самосуд. Однако именно девочка убита с особой жестокостью. Я еще тогда подумал, что это, в общем-то, исключает местных жителей из числа подозреваемых. Зачем убивать насильника одним сильным ударом, но при этом жестоко истязать маленькую девочку? Сюда же хорошо вписывалось то обстоятельство, что убийца, судя по всему, не ожидал найти в доме домработницу и второго ребенка… Опять же, непонятно, зачем местному жителю оставаться в этом доме после убийства?
Если хочешь услышать мои соображения, то вот они: убийца знал эту ферму и эту семью, но давно здесь не был. В связи с этим, крайне интересной мне виделась фигура мужа Виктории, якобы погибшего где-то во Франции. Однако его смерть подтвердило Министерство обороны. Я все равно настаивал на проверке этой версии: пускай не он сам, а тот, кто с ним служил и с кем он был откровенен до такой степени, что рассказал о семье жены. Звучит натянуто, но согласись – это лучше, чем просто задерживать всех бродяг, замеченных в радиусе пятидесяти километров от фермы. В пользу «армейской» версии говорили и следы солдатских сапог. Досадно, что тогда нам не выдали список личного состава его роты, сказали, что утрачен. Ага, утрачен – в архиве Министерства обороны! Хотя, времена-то плохие были, может непорядок и до них добрался…
Я видел тела только раз и не вблизи, но судя по описаниям, да и по фотокарточкам, которые делали при вскрытии, удары нанесены твердо, уверенно. Такое мог совершить либо умалишенный, либо бездушный. Для умалишенного все было слишком хорошо спланировано, а вот бездушных после Войны по дорогам ходило много… Ты уж не обижайся, Хольгер.
Я, надо сказать, еще тогда изложил Йоргу Рейнгруберу то, что сейчас рассказал вам. Но Йорг все следил за тем фермером… Что-то на «бауэр»…
– Лоренцем Шлиттенбауэром?
– Точно, Шлиттенбауэром. А мне этот Шлиттенбауэр подозрительным не показался. Ну, спокойный, ну и что? И под антропометрику он не подходил, и доказательств против него не было, да и, опять же – местный он. С чего ему так резать девочку? Поспорили мы тогда изрядно с Йоргом. Он потом года два на меня обиженный ходил, причем, не понятно за что. Его вообще это дело за личное зацепило, а в итоге так и осталось с ним на всю жизнь…
В общем, помучались мы до лета, а там стало понятно, что ничего у нас не выйдет. Разве что убийца сам придет и признается, да еще доказать сможет, что именно он это был. А к осени группу окончательно распустили. Динозавр, правда, как всегда, не забыл себе зад прикрыть: группу распустили, а дело так и оставили за Йоргом. Он потом к нему возвращался много раз.
Динозавр Йорга вообще, в конце концов, подставил. Оставил на нем открытое дело и разрешил возвращаться к нему время от времени, пообещал содействие, а когда один из штатских заметил за собой слежку и обратился в полицию с вопросом: «А на каком основании наша доблестная полиция не преступников ловит, а следит за порядочными горожанами?», Динозавр рассказал историю, что это Йорг сам все придумал и никакого разрешения на слежку не получал. А Динозавр не при чем… В итоге Йорга сплавили на пенсию.
Хотя, оно, наверное, и правильно. Он уже к тому моменту начал терять связь с реальностью. То на подозреваемого набросится с криком: «Ты их убил!», то в докладной записке дело нынешнее с прошлыми перепутает… Вы, кстати, общались с ним?
– Пока нет, а вы знаете, где он?
– Знаю, в лечебнице он и уже давно – лет пять.
«Ни слова об этом в личном деле!» – подумал Хольгер, кляня всю чиновничью братию во главе с господином Либудой.
– А не помните, в какой?
– Лечебница Святого Франциска – это в южной части города. Пока Дора была жива, он еще держался, а как овдовел, совсем в другие края уплыл…
