скачать книгу бесплатно
– Ты предполагаешь агрессию?
– А ты забыл, что он творил тут? И что мы видим? Зрачки расширены, перевозбуждён, проявлений присутствия галоперидола никаких.
– Почему ты так решил, что никаких?
У них постоянно наблюдались принципиальные расхождения в беседах с больными. Ерохин разговаривал с ними в коридоре, заодно осматривая движение, внешний вид, делая соответствующие выводы о воздействиях препаратов и побочных действиях.
Захатский же так не делал, он вызывал больных в кабинет и беседовал не как другие врачи, уткнувшись в историю болезни и неистово работая ручкой, а непринуждённо. Он обладал отличной памятью и никогда ничего не упускал, все записи он делал потом.
– Вчера я с ним беседовал довольно долго, все проявления на лицо: неусидчивость, судорожные спазмы мышц лица при разговоре, а когда просишь развить мысль, начинает заикаться. А в плане того, что его не корёжит, это он спортом занимается, то есть находит способ с этим бороться. Как только начинаются судороги, он отжимается, приседает – на некоторое время это помогает.
– Всё равно, галоперидол три раза в день и уже которую неделю?!
– Это просто: добывает циклодол и пьёт, тем самым лишая себя мышечных спазмов.
– Ты так спокойно говоришь, он так наркоманом станет. Почему ты это не остановишь?
– Что я могу остановить? Здесь половина больных, к которым почти никто не приезжает, они задушатся за сигарету, отдают свой циклодол. Самих корёжит, зато покурят. Тут ещё они чифирят в пятой палате.
– Значит, санитары не смотрят, чай в отделение нельзя проносить. Да и в отделении одна розетка, как они заваривают?
– А зачем им розетка? Они пользуются светильниками на потолке, берут и «прикуривают» от ламп, а на переоборудование старого освещения денег нет. А насчет чая – это цветочки, здесь и спиртное водится, и ничего не сделаешь, пока санитары будут получать сумму эквивалентную двадцати долларам
– Бардак. Прискорбная картина, это ни в какие рамки не лезет.
Захатский развел руками.
– Вот так. Колпакову выговор влепил за пьянку, он на работу не вышел на неделю, пришёл рассчитываться, так я его два часа уговаривал остаться – заменить некем. Но с Наумовым я думаю, надо менять схему лечения, скоро планирую добавить модитен-депо, ну а литий так и останется, – вернулся к теме Захатский
Когда дело касается вопросов своей профессиональной компетенции, даже если ты не прав, а твой коллега напротив, для человека науки это вопрос чести.
Как бы ни велика была слава советской медицины в области психиатрии, на сегодняшний день все схемы лечения в этой области подбирались методом проб и ошибок. И этот непрофессионализм бесил Захатского. Ведь для поиска подходящей схемы лечения постоянно было необходимо обречь больного пройти муки побочных действий лекарств, порой необратимых. Превосходство Захатского над своими коллегами в области психиатрии порой вызывало ненависть в их глазах. Ведь «живой материал», который оказывался в их руках, никогда не имел права голоса, никто и никогда из этих людей не имел права на то, чтобы к ним применялся тот или иной способ лечения психотропными препаратами. И может быть, из-за этого, профессор Захатский оставался с его знаниями всего лишь заведующим шестым отделением.
– Короче, Сергей, аминазин в этом случае применяться не будет.
– Почему? – мягко спросил Ерохин, хотя в этот момент спокойствие и безразличие Захатского его бесило.
– А ты его уже сажал на аминазин – раньше.
– Когда, раньше?
– Два года тому назад. И терапевт запретил его применения в результате сильных опухолей в области ягодиц, вследствие чего температура ежедневно 39-40С, что ведет к опасным последствиям для здоровья.
– Ты откуда это взял?
– Из дела Наумова.
– Так это же было два года назад.
– И что?
Ерохин еле сдерживал эмоции.
– Ты хочешь сказать, что всю ответственность берёшь на себя? Да мало ли от чего она раньше поднималась, может он йод пил или ещё что!
– Какую ответственность?
–А такую, что он опять сбежит, как и тогда, только выговор от Голубева получишь ты.
– А что ты так переживаешь за Наумова? Ты не переживаешь за Верёвкина, который у тебя умер?
Ерохин вскочил со стула и побледнел. Верёвкин был его больной, он умер неделю назад, и лишь Захатский знал явную причину произошедшего.
Такие проверки на профессиональную некомпетентность убивали Сергея Ивановича, и одно лишь желание Захатского низвергнуть заместителя главного врача могло повлечь за собой страшные последствия в карьере Ерохина.
– Серёжа, в конце концов, я теперь его лечащий врач.
Ерохин вышел из кабинета красно-розовый.
Ошиблись…
К обеду глаза от компьютера устали. Цифры, буквы, графики – всё вертелось. Чесноков понял, что его работоспособность снизилась и нужно развеяться. Он вышел из-за стола, выключил компьютер, оделся и отправился на улицу. Казённая девятка, когда-то верно служившая хозяину, нарушившему закон, и конфискованная у него за нелюбовь к закону, заснеженная и холодная, стояла на стоянке. Печку включать смысла не было, всё равно бы дул холодный воздух. Но это вполне устраивало Чеснокова. Температуру в минус пятнадцать градусов он вообще не считал за холодную и не носил шапок, лишь в трескучие морозы, которые в Черноземье случаются не так часто, на голове Чеснокова появлялась легкая вязаная шапочка.
Транспортное движение Липецка, после улиц Москвы, не казалось таким уж насыщенным, и он легко ориентировался в потоках. Наконец, добрался до того места, куда были устремлены его мысли. Он не привык слепо надеяться на подчинённых и считал необходимым проверять и анализировать.
Первомайская: на месте взрыва уже не было воронки, стёкла в соседних домах вставили, и теперь уже мало что напоминало о недавних событиях. Да и газеты уже не пестрели статьями, надоевшая тема сошла с уст, и всё потихоньку забывалось. Архипов прав, дело превращается в самое заурядное происшествие.
Он медленно проходил по дворику, оглядывая всё кругом. Снег похрустывал у него под ногами. Он представлял себя тем киллером, приведшим мину в действие, выбирая себе место, откуда удобнее всего нажать на кнопку. Он останавливался, вглядывался, представлял всю картину: февральскую утреннюю темень, пробуждение города. Его, как киллера, устраивало бы то место, откуда он мог видеть подъезд и садящегося в машину полковника, и люк, под которым находится бомба. Конечно, лучше находиться ближе к люку, но слишком близко подходить нельзя, опасаясь взрывной волны.
Место, которое казалось более или менее пригодным, он оглядывал, потом доставал фотоаппарат и делал несколько снимков. Он заходил в подъезды, поднимался, вглядываясь в окна между пролетами лестничных площадок.
События последних недель не могли никак не отразиться на людях. Взрыв и толпы следователей, ежедневно бывающих и призывающих напрячь память, вызвали в людях бдительность.
Здоровенный, коренастый, коротко стриженный мужик, снующий вокруг, и подозрительно исследующий подъезды, не мог быть не замеченным и остаться без внимания. Уже через несколько минут раздался первый звонок, и добросовестные милиционеры мчались к знакомому месту.
Чесноков стоял в подъезде возле окна, погружённый в свои мысли. Перед окном со скрипом затормозил милицейский уазик, откуда с похвальной расторопностью выскочили люди в милицейской форме с автоматами на перевес и стали забегать в подъезд.
Чеснокова такая картина удивила, а приближающийся топот заставил призадуматься. Милиционеры взбежали и облепили кругом лестничную площадку, где находился Чесноков. Они направили дула автоматов на него.
– Медленно вынуть руки из карманов, – начал молодой лейтенант. – Ваши документы?
Чесноков медленным движением стал извлекать из кармана красную книжечку и так же медленно стал приближать ее к самому носу лейтенанта:
– Полковник Чесноков. Чем могу быть вам полезен?
Глаза милиционеров округлились в растерянности. Лейтенант первый вышел из оцепенения, он закинул автомат за спину, и сделал руку под козырек, отдавая честь полковнику.
– Извините, товарищ полковник… ошибочка вышла,… поступила информация… короче, ошиблись…
Уже спускаясь к первому этажу, лейтенант выругался:
– Чёрт, я этой бабке из сорок пятой, мозги-то промою! Так облапошиться!
Чесноков сделал последний снимок из окна и отправился к своему автомобилю.
Капкан.
И в капкан, как зверьё,
Я попался на милость
Может, бесу войны,
Может, Богу ночей.
Багровея в крови,
Моя жизнь прокатилась
За пределом границ,
Средь халатов врачей.
Голос мой в пустоту,
Как к вечерней молитве:
Боже, здесь я зачем,
Где дорога домой?
Вот последний укол
Как последняя битва.
И мой ангел-спаситель
Не вернется за мной.
Неистовое рвение, терзания, боль навалились на него с невыносимой тяжестью. Стягивало, напрягало мышцы, тянуло душу. Во всплесках, приступах, обострениях, томлениях своей души он находил очень странное и необычное лекарство. Он брался за ручку и начинал исписывать тетрадь, иногда быстро, иногда медленно, иногда спокойно и умиротворённо, иногда с исступлённой яростью рвал и мял листы. Зачем и почему он это делал, и что ему нужно, не знал никто. Может это яростное стремление спастись, выливая из себя всё, что накопилось, а может это оставшиеся отпечатки переживаний, куски памяти, жизни, которая прошла. И может быть тем самым, он давал себе шанс в чём-то разобраться. И когда он успокаивался, написав что-то, он бросал тетрадь раскрытой на том месте, где закончил, и уходил бродить по коридорам наедине со своими мыслями. И никто не знал, что двигает им – изгоем этого мира, человеком заблудившимся на дорогах судьбы.
Прогулялись.
– Ты дома?
– Заходи, дома, – Чесноков сидел в майке за журнальным столиком и глядел в окно. На столике был полный хаос – разбросанные бумаги, фотографии, под столом смятые листы. Был включён телевизор, но звук из него не исходил. Вяземский брыкнулся на диван:
– Всё работаешь? Отдыхать тоже надо, а то опухнешь.
– Да какой тут… Куча новой информации. Абдулгамидов. Их было три брата. Старший погиб во время первой чеченской кампании, был боевиком. Младший погибает в Липецке. Остается средний – Рамзан Абдулгамидов. Наркотики это их семейный бизнес. Конечно, чеченцы горячий народ и всегда готовы отомстить, но причём тут полковник Васютин? А тут разборка как разборка. Стреляли друг в друга в упор, причем двое были убиты выстрелами в голову из СВД. Видимо, стороны не договорились, а тех прикрывал снайпер. В принципе ничего удивительного. Судя по отпечаткам крови, жертвы были с обеих сторон. По крайней мере, ранения в больницах проверили – с огнестрельными никого не поступало.
– Значит, насмерть, либо на дому раны зализывают. Или хорошие связи, когда есть деньги, многое возможно.
– Это были курьеры. Это уже не секрет, Не так давно взяли и закрыли поставщиков наркотиков из Ростова. Я связался с наркоконтролем – были у них под наблюдением, но всё время ускользали. Пытались вычислить каналы сбыта, предположительная партия курьеров десять килограмм.
– Килограмм чего?
– Героина.
– Фить! – свистнул Вяземский.
– Мало кто потянет такие обороты. Самое интересное, что местные борцы с наркотиками развели руками, мол, не знаем таких, таких всех переловили. А вот майор Колобов, подергав информаторов, довольно не сложно находит такую личность – Толя по кличке «ББ».
– Повезло? Сегодня просил узнать, и сегодня же он всё находит!
– Попахивает серьёзной коррупцией, хочешь сказать?
– Пока не знаю.
– Примерно после того события Толя «ББ» куда-то исчез. Может, куда уехал, может, на дно сел, но его, как и четверых из его бригады, никто больше не видел. Сейчас адреса пробиваем, где может быть.
– А ты знаешь самую интересную новость? – Чесноков покопался в бумагах и достал листок. – Молодой человек, лет тридцати, волосы короткие, черное полупальто, синий свитер с высоким горлом, без головного убора. Это тебе как?
– Лихо, – оживился Вяземский, – это откуда?
– Опрос инспекторов ГИБДД на постах Липецк – Грязи. Искали машины, а тут тебе картинка. Фоторобот и описание, составленные со слов официантки из «Подковы», полностью сходятся.
– Да интересно, может чайку, у меня и к чаю есть, – Вяземский решил переменить тему.
– Что есть?
– Да что покрепче, чтоб расслабиться, завтра же выходной, ты забыл?
– Действительно, забыл. А кстати, где Маликов?
– О, этот молодой человек зря времени не теряет.
– Понятно.
– И кстати, пойдем ко мне, у меня всё готово, а у тебя сейчас только порядок наводить надо.
– Ладно, пойдем, – встал Чесноков, направляясь выключать телевизор.
– Вова, – поморщился Вяземский, – ты хоть рубашку набрось, своими татуировками всех людей по коридору распугаешь. И как только по пляжу гуляешь, небось, за бандита принимают?
– А меня всегда за него принимают, – улыбнулся до этого мрачный Чесноков, – вот сегодня, например, чуть не арестовали.
– Да ну?
