скачать книгу бесплатно
– А что такое «коу»?
– Старший Маккарти считал, что сын в Бристоле. И потому адресовалось это не ему, а Джеймс совершенно случайно услышал этот оклик. Очевидно, криком «Коу!» он звал того, с кем было назначено свидание. Но «коу» – австралийское слово, оно распространено только между австралийцами. А это говорит о том, что Маккарти должен был встретиться у Боскомского омута именно с австралийцем.
– А причем тут крыса?
Достав из кармана какой-то сложенный лист бумаги, Шерлок Холмс расправил его на столе.
– Взгляните, Ватсон. Это карта штата Виктория в Австралии, – сказал он. – Прошлой ночью я телеграфировал в Бристоль и попросил прислать мне ее. – Он прикрыл ладонью часть карты и попросил: – Прочтите-ка.
– Рэт[18 - Рэт – крыса (англ.).], – прочитал я.
– А так? – Он убрал руку.
– Балларэт!
– Абсолютно верно. Умирающий, по моему предположению, произнес именно это слово, но сын уловил только последний слог. Он пытался сообщить, что убийца из Балларэта.
– Удивительно! – воскликнул я.
– Как видите, мы смогли еще более сузить круг поиска. А вот третья деталь в показаниях сына о серой одежде преступника требует дополнительной проверки. Если подтвердятся мои предположения, мы непременно выйдем на некоего австралийца в сером пальто из Балларэта.
– Гениально!
– Одновременно он к тому же местный житель, потому что вблизи места преступления находятся только фермы и усадьбы и вряд ли сюда забредет какой-то посторонний.
– Согласен с вами, Холмс.
– А теперь о нашей сегодняшней работе на месте преступления. Исследуя почву, я обнаружил некоторые улики, которые имеют прямое отношение к преступнику. Однако вы слышали, как отреагировал на мои выводы этот недалекий Лестрейд.
– Но что это за улики?
– Ватсон, вы же знаете, что я не оставляю без внимания никакие мелочи.
– Понятно, что рост убийцы вы могли приблизительно определить исходя из длины шага, а о его обуви можно было догадаться по следам.
– Да, у него была необычная обувь.
– Но вот почему вы решили, что он хромой?
– Это просто. Следы правого ботинка менее отчетливы, чем левого. Значит, он мягче ступал на правую ногу, потому что прихрамывал.
– Но с чего вы заключили, что он левша?
– Вы сами удивились тому, как была описана рана хирургом. Удар был, по-видимому, нанесен неожиданно для убитого сзади с левой стороны. И это мог сделать конечно же только левша! Во время ссоры отца с сыном убийца стоял за деревом и курил. Я нашел пепел и поскольку неплохо разбираюсь в сортах табака, то легко установил, что он курил с мундштуком индийскую сигару. Я в недавнем прошлом интересовался этим вопросом и даже написал небольшую монографию об особенностях пепла полутора сотен различных сортов трубочного, сигарного и папиросного табака. Обнаружив пепел, я стал искать и саму сигару, которая оказалась недалеко. Это была индийская сигара, изготовленная в Роттердаме.
– А мундштук?
– Видно было, что он не брал ее непосредственно в рот. Следовательно, использовал мундштук. Причем кончик сигары был обрезан не очень ровно, из чего я и решил, что он пользовался тупым ножом.
– Вы расставили для преступника такие надежные сети, Холмс, из которых он уже не сможет вырваться, – сказал я. – А главное, что вы спасли жизнь ни в чем не повинному юноше, просто вытащили его из петли. И имя убийцы, к которому ведут все следы…
– Мистер Джон Тэнер, – доложил портье. Он открыл дверь и впустил в нашу гостиную посетителя.
У вошедшего была странная, я бы сказал, малопривлекательная внешность. Медленная, прихрамывающая походка и ссутуленные плечи выдавали в нем довольно старого человека. У него было резко очерченное, волевое лицо и огромные руки, что говорило о том, что он обладает решительным характером и необыкновенной физической силой. Густая борода, седеющие волосы и широкие, нависшие над глазами брови усиливали и без того его мрачный и властный вид. По пепельно-серому лицу и синеватому оттенку губ я сразу понял, что он страдает какой-то тяжелой, неизлечимой болезнью.
– Присядьте, пожалуйста, – спокойно предложил Холмс. – Вы пришли, получив мою записку?
– Да. Вы написали, что хотите видеть меня во избежание скандала.
– Это так. Если я выступлю в суде по известному вам делу, будут серьезные последствия.
– Ну, а для чего вам понадобился я?
Старик взглянул на моего приятеля. По отчаянию, которое читалось в его взгляде, было видно, что ему хорошо известен ответ на свой вопрос свой вопрос.
– Совершенно верно, – промолвил Холмс, отвечая скорее на этот взгляд, чем на слова. – Это так. Я все знаю о Маккарти.
– Помоги мне, Господи! – воскликнул старик, закрыв лицо руками. – Я никогда не допустил бы гибели молодого человека! Поверьте, я не стал бы скрывать правду, если бы дело дошло до суда присяжных…
– Я верю в это, – сухо сказал Холмс.
– Я уже давно бы во всем признался, если бы не боялся навредить своей дорогой девочке. Это разбило бы ее сердце, она просто не смогла бы пережить моего ареста.
– Но можно и не доводить дело до ареста, – ответил Холмс.
– Что для этого необходимо сделать? Ведь я скоро умру, – сказал Тэнер, – я многие годы болен диабетом, по мнению моего доктора, мне осталось жить месяц. И все-таки, мне хотелось бы умереть не в тюрьме, а под крышей собственного дома.
Холмс подошел к письменному столу, взял перо и бумагу:
– Я лицо неофициальное и действую в интересах вашей дочери, которая пригласила меня. Но с другой стороны, как вы сами понимаете, молодой Маккарти должен быть освобожден. Поэтому рассказывайте всю правду, – предложил он, – а я коротко запишу. Вы это подпишете, а мой друг Ватсон засвидетельствует. Ваше признание я обещаю представить суду только в крайнем случае, если под угрозу будет поставлена жизнь молодого Маккарти. Если же удастся доказать его невиновность, я не стану прибегать к этому признанию.
– Согласен, – ответил старик. – Нет уверенности, что я доживу до суда, так что это практически не имеет для меня никакого значения. В первую очередь, я хочу избавить Алису от потрясения. А теперь слушайте. История эта долгая, но я постараюсь изложить вам ее очень коротко.
Вы не представляете, кем был покойный Маккарти, законченный негодяй, поверьте мне. Последние двадцать лет я был полностью в его власти, он сделал мою жизнь просто невыносимой. Вначале я расскажу о том, как я попал в его тиски. Произошло это в начале шестидесятых годов, в Австралии на золотых приисках. На участке, который я застолбил, не оказалось никакого золота, и я вынужден был бродяжничать. А так как я был молодой, горячий и безрассудный и меня окружали скверные друзья, то довольно быстро я стал, как говорится, рыцарем с большой дороги. Наша банда из шести человек вела дикую, разбойную жизнь, совершая налеты на фермы, грабя почтовые фургоны на дорогах и прииски. Меня прозвали Черным Джеком из Балларэта. В колонии и сегодня помнят нас как банду Балларэта.
Однажды мы узнали, что из Балларэта в Мельбурн под охраной из шести человек отправлено золото. Мы устроили засаду, это была настоящая бойня. Мы убили четверых, но и нас осталось только трое, когда мы добрались до добычи. На козлах сидел кучер – это был Маккарти. Я приставил револьвер к его голове, но и сегодня не могу понять, почему пощадил его. Ведь я прекрасно видел, с какой ненавистью он смотрит на меня своими маленькими злыми глазками, стараясь запомнить каждую черточку моего лица. Я должен был прикончить его! Мы захватили золото, благодаря которому стали богатыми людьми. Когда мы перебрались в Англию, я навсегда порвал со своими бывшими приятелями и начал жить как вполне обеспеченный и добропорядочный человек. Я купил это имение и стал работать, чтобы дело, которое я вел, и мои деньги принесли людям хотя бы небольшую пользу и помогли в какой-то мере искупить мои преступления. Я женился. К сожалению, жена моя умерла молодой, но оставила мне милую дочку – маленькую Алису. С первой минуты ее жизни я всегда чувствовал, что одно ее существование как ничто другое направляло меня по праведному пути. Жизнь моя получила совершенно новый смысл, и я все сделал, чтобы навсегда вычеркнуть из памяти прошлое. И мы были счастливы, пока не появился Маккарти.
Однажды я поехал в город по финансовым делам и на Риджент-стрит встретил Маккарти. Он выглядел бродягой.
«Наконец-то мы встретились, Джек, – сказал он вкрадчиво, взяв меня за руку. – Я предлагаю мирно уладить наши дела. Я не один; у меня маленький сынишка, и надеюсь, ты возьмешь на себя заботу о нас. Ну, а если нет, то ты знаешь, что Англия та страна, где чтут законы. А полиция всегда готова встать на защиту этих законов».
Так они и поселились здесь, и я вынужден был смириться с тем, что они за мои деньги живут на лучшем участке моей же земли. Они не давали мне ни минуты покоя, превратив жизнь в постоянную пытку. Всюду, куда бы я ни шел, везде натыкался на его мерзкую ухмыляющуюся рожу. Но еще тяжелее стало, когда Алиса подросла. Он заметил, что свое темное прошлое я даже больше скрываю от нее, чем от полиции. Он все получал по первому же требованию: землю, постройки, деньги. Но ему всего было мало, и тогда он потребовал невозможного – Алису.
Видите ли, сын его подрос, моя дочь тоже стала вполне взрослой, а так как все знали о моей болезни, то он решил, что его сын может стать владельцем всего моего состояния. Но вот этого я уже никак не мог допустить. Никогда его проклятый род не должен соединиться с моим, – считал я. Не скажу, что мне не нравился его сын, но одного того, что в его жилах текла кровь его мерзкого отца, было достаточно. Мое упорство совершенно вывело Маккарти из себя, и он стал мне угрожать. Мы договорились встретиться с ним на полпути между нашими домами у омута и все обсудить.
Когда я пришел туда, то увидел, что он очень эмоционально обсуждает что-то со своим сыном. Я решил переждать, пока он останется один, и закурил сигару. Но когда вслушался в их разговор, то пришел в ярость. Этот мерзавец принуждал сына к женитьбе на моей дочери, даже не пытаясь узнать ее мнение, как будто речь шла о какой-то уличной девке. У меня помутился разум, когда осознал – все, что мне дорого, навсегда оказалось во власти этого негодяя. Но эти оковы можно разрубить. Сам я безнадежно больной человек и хотя в здравом рассудке и у меня еще есть силы – мои дни сочтены. Но мое имя и судьба моей дочери! То и другое будет всегда под угрозой, пока я не вырву язык у этой подлой твари. И я убил его, мистер Холмс. И не жалею об этом. Да, это тяжкий грех. Но если ты обречен навечно жить в страданиях и муках, разве это не искупает вины? Я готов был все стерпеть, но смириться с мыслью, что и мою дочь ждет столь же невыносимая судьба, я просто не мог. Я убил этого мерзавца без малейших колебаний. Когда на его крик прибежал сын, мне уже удалось скрыться в лесу. Правда, увидев, что обронил пальто, я осторожно вернулся и подобрал его. Я сказал абсолютную правду, джентльмены, все было именно так.
– Мне сложно вас судить, – промолвил Холмс, когда старик поставил подпись под своими показаниями. – Не дай Бог никому попасть в подобный кошмар.
– Благодарю за понимание. Но что вы намерены теперь предпринять? – спросил Тэнер.
– Учитывая ваше здоровье, ничего. Совсем скоро вы предстанете перед судом Всевышнего, и этот суд праведнее земного. Я обещаю вам, что этими признаниями воспользуюсь только в крайнем случае, если молодой Маккарти будет осужден. Если же нам удастся добиться его оправдания, никто на этой земле не узнает о вашей тайне даже после вашей смерти.
– Спасибо, сэр, и прощайте, – торжественно сказал старик. – И пусть, когда наступит ваш смертный час, вам принесет успокоение воспоминание о том, насколько вы были добры к моей мятежной душе.
Сгорбившись и тяжко припадая на правую ногу, он медленно вышел из комнаты.
– Да поможет нам Бог! – проговорил Холмс после затянувшейся паузы. – Почему судьба бывает столь жестока к несчастным, беспомощным созданиям? На основании многочисленных доказательств, представленных Холмсом, суд присяжных оправдал Джеймса Маккарти. Во многом благодаря этому старый Тэнер прожил еще более полгода после нашей встречи. Сегодня его уже нет в живых. И, несомненно, Джеймс и Алиса будут счастливы вместе, не зная о темном прошлом своих отцов и позабыв те мрачные трагические события, которые омрачали их прошлое.
Пять апельсинных зернышек
Когда я просматриваю свои заметки о Шерлоке Холмсе за период от 1882 до 1890 года, я нахожу столько странных и интересных случаев, что положительно затрудняюсь, который из них выбрать, чтобы рассказать читателям. Некоторые из них уже известны из газет, а другие не дали возможности моему другу проявить тех особенных свойств его таланта, которые я отмечаю в моих заметках. Были и такие случаи, в которых его искусный анализ не приводил к окончательным результатам, так что рассказ об этих событиях является чем-то вроде рассказа без конца; случалось ему открывать только часть истины и то, скорее, по догадкам и предположениям, чем по дорогим ему логическим выводам. Между записанными мною рассказами встречается один настолько замечательный по деталям и по результатам, что мне хочется передать его, несмотря на то, что в нем есть некоторые обстоятельства, невыясненные до сих пор, и которым, вероятно, суждено навеки остаться невыясненными.
В 1887 году у Холмса было много более или менее интересных дел, отмеченных в моих записках. Между прочим, я нахожу отчеты о деле «Парадол Чэмбер», общества нищих-любителей, имевших роскошный клуб в подвале одного мебельного магазина, о расследовании фактов, связанных с пропажей судна «Софи Андерсон», о странных приключениях Патерсонов на острове Уффа и, наконец, дело об отравлении Кэмбервелла. Не мешает припомнить, что в этом деле Шерлоку Холмсу удалось доказать, что часы покойного были заведены за два часа до смерти и что, следовательно, он лег спать в это время – заключение, имевшее громадное значение для разъяснения дела. Но ни одно из дел не представляет таких странных особенностей, как то, которое я собираюсь рассказать.
Стоял конец сентября, и экваториальный шторм отличался особой свирепостью. Весь день ветер ревел беспрерывно, а дождь стучал в окна так, что даже здесь, в самом сердце громадного, сотворенного руками человека Лондона люди невольно, хотя на мгновение, отрывались от обычной рутины жизни и признавали величие сил природы, которые грозят человечеству, словно дикие звери, заключенные в клетку. С наступлением вечера буря еще усилилась, ветер завывал в камине и стонал, как дитя. Шерлок Холмс угрюмо сидел у камина, перелистывая свои записки. Я же совершенно углубился в чтение романа Кларка Рассела из морской жизни. Завывание бури как бы смешивалось с текстом, а шум дождя переходил в шум воли. Моя жена гостила у тетки, и я поселился на несколько дней в старой квартире на Бейкер-стрит.
– Что это? Как будто звонят? – сказал я, взглянув на Холмса. – Кто может прийти в такую погоду? Кто-нибудь из ваших приятелей?
– Вы мой единственный приятель, – ответил он. – Гостей я не люблю.
– Ну, так, может быть, клиент?
– Если так, то по очень серьезному делу. Кому иначе охота выходить из дома так поздно и в такую погоду? Вернее всего, это какая-нибудь приятельница хозяйки.
Шерлок Холмс, однако, ошибся, так как в коридоре послышались шаги и кто-то постучался в дверь. Он переставил лампу так, чтоб свет падал на кресло, предназначенное для посетителя.
– Войдите! – сказал Холмс.
Вошел молодой человек лет двадцати двух, хорошо одетый, изящный и, видимо, из порядочного круга. Мокрый зонтик, с которого лились потоки воды, и длинный, блестевший от сырости дождевой плащ давали ясное представление о том, что делалось на улице. Вошедший беспокойно огляделся вокруг. Я заметил, что лицо его было бледно, а в глазах выражалась душевная тревога.
– Прошу извинения, – сказал он, надевая золотое пенсне. – Надеюсь, что не помешал вам. Боюсь, что принес следы бури и дождя в вашу уютную комнату.
– Дайте ваш плащ и зонтик, – сказал Холмс. – Их можно повесить на вешалку, и они скоро высохнут. Вы пришли из юго-западной части Лондона?
– Да, из Хоршэма.
– Это ясно видно по глине, приставшей к вашим сапогам.
– Я пришел за советом.
– Готов дать его.
– И за помощью…
– Это не так легко.
– Я слышал о вас, мистер Холмс, от майора Прендергаста. Он рассказал мне, как вы спасли его от скандала в Тэнкервиллском клубе.
– А! Да! Его несправедливо обвинили в шулерстве.
– Он сказал, что вы все можете сделать.
– Ну, уж это слишком много.
– Что вас нельзя провести.
– Меня провели четыре раза: три раза мужчины и один раз женщина.
– Но что это значит в сравнении с вашими многочисленными успехами?
– В общем, действительно, многое удается мне.
– Может быть, вам удастся помочь и мне.
– Пожалуйста, пододвиньте кресло к камину и расскажите ваше дело.
– Дело совсем необычайное.
– У меня не бывает других. Я представляю собой высшую апелляционную инстанцию.
– А между тем, сэр, я сомневаюсь, чтобы вам приходилось слышать что-либо более таинственное и необъяснимое, чем то, что произошло в нашей семье.
– Вы заинтересовали меня, – сказал Холмс. – Пожалуйста, расскажите нам сначала главные факты, а потом я попрошу вас указать подробности, которые вообще имеют большую важность в моих глазах.
Молодой человек пододвинул кресло к камину и протянул ноги к огню.
– Меня зовут Джон Опеншоу, – начал он, – но, насколько я понимаю, личные мои дела не имеют никакого отношения к ужасным событиям. Это наследственное дело. Для того, чтобы вы могли составить себе ясное понятие об этом, я начну по порядку.
У моего деда было два сына: мой дядя Элиас и мой отец Джозеф. У отца была небольшая фабрика в Ковентри, которую он расширил, когда появились велосипеды. Он изобрел новые шины Опеншоу, и дела его пошли настолько удачно, что ему удалось выгодно продать свое предприятие и обеспечить себе хорошую ренту.
Дядя Элиас эмигрировал в Америку еще в молодости и сделался плантатором во Флориде. Говорили, что дела его шли очень хорошо. Во время войны он сражался в армии Джексона, потом под начальством Худа и получил чин полковника. Когда Ли сложил оружие, дядя вернулся к себе на плантации и прожил там три или четыре года. Между 1869 и 1870 годами он вернулся в Европу и купил маленькое поместье в Сассексе, вблизи Хоршэма. Он составил себе очень большое состояние в Штатах, покинул же Америку вследствие отвращения к неграм и недовольства республиканским правительством, освободившим их от рабства. Дядя был странный человек, суровый, вспыльчивый, не стеснявшийся в выражениях, когда сердился, и очень нелюдимый. Сомневаюсь, чтоб он хоть раз побывал в городе за все время, что прожил в Хоршэме. Он прогуливался только в саду и в полях вблизи дома и очень часто по целым неделям не выходил из комнаты. Он пил и курил очень много, но не любил общества и не приглашал к себе ни друзей, ни своего родного брата.
Мне было около двенадцати лет, когда дядя в первый раз увидел меня. Это было спустя лет восемь или девять после того, как он переселился в Англию, в 1878 году. Я сразу понравился дяде, он попросил отца отпустить меня жить с ним и был по-своему очень добр ко мне. В трезвом состоянии он любил играть со мной в карты и шахматы, приказывал прислуге слушаться меня, как его самого. Я вел за него переговоры с торговцами и в шестнадцать лет стал полным хозяином в доме. У меня были все ключи, я мог делать, что мне угодно, и расхаживать всюду, с одним только условием – не нарушать уединения дяди. Впрочем, было и исключение: даже мне, не говоря уже о других, не позволялось входить в одну постоянно запертую комнату на чердаке. С любопытством, свойственным мальчику, я несколько раз заглядывал туда сквозь замочную скважину, но не видел ничего, кроме старых чемоданов и узлов.
Однажды – это было в марте 1883 года – полковник, садясь за завтрак, увидел лежащее на столе письмо. Это было необычное для него явление, так как счета он всегда оплачивал наличными деньгами, а друзей, от которых он мог бы получать письма, у него не было. «Из Индии! – сказал он, – из Пондишерри! Что бы это могло быть?» Он поспешно вскрыл конверт, и оттуда на тарелку выпало пять сухих апельсинных зернышек. Я рассмеялся, но смех замер у меня на губах, когда я взглянул на дядю. Нижняя губа у него отвисла, лицо было смертельно бледно. Широко раскрытыми глазами он смотрел на конверт, который держал в дрожащей руке.
– К. К. К! – крикнул он и прибавил: – Боже мой, Боже мой, вот оно, наказание за мои грехи!
– Да что же это такое, дядя? – спросил я.
– Смерть, – ответил он и ушел к себе в комнату, оставив меня в полном ужасе. Я взял конверт и увидел, что внутри его красными чернилами была написана три раза буква «К». Кроме пяти апельсинных зернышек там ничего не было. Что за причина безумного ужаса дяди? Я вышел из-за стола и пошел наверх.
На лестнице я встретил дядю. В одной руке у него был заржавленный старый ключ – должно быть, от чердака, в другой – маленькая шкатулка, вроде кассы.
– Пусть их делают, что хотят, я еще поборюсь с ними, – с ругательством проговорил он. – Скажи Мэри, чтобы она затопила камин у меня в комнате, и пошли в Хоршэм за адвокатом Фордхэмом.
Я исполнил его приказания, и, когда приехал адвокат, меня позвали в комнату дяди. Огонь ярко пылал в камине, где виднелась масса пепла, как бы от сожженной бумаги. Вблизи стояла пустая медная шкатулка. Я заглянул в нее и невольно вздрогнул, увидев на крышке такие же три буквы «К», какие я видел на конверте.
