скачать книгу бесплатно
Иаков не ответил, только сжал губы и покачал головой. Фиаба перевел взгляд на Иосифа. Молодой человек сделал быстрый жест руками, который ничего не объяснял. Ему было нелегко разрешить этот вопрос. Много раз ему предлагали жениться. Отец настаивал, требовал, чтобы он наконец решился. Вся семья была взбудоражена – старший сын, будущий глава рода… «Чего ты ждешь? – спрашивали его. – Какую царевну? Или в Иудее не хватает красивых девушек? Ты бы мог выбирать даже среди дочерей священников».
Но, несмотря на эти увещевания, он по-прежнему ждал.
– Вы коснулись больного места, – сказал Иаков. В его дрожащем голосе слышались сожаление и обида. – Ему скоро двадцать четыре. Последний срок, чтобы он, в конце концов, принял решение.
– Он его примет, если поедет с нами, – сказал Фиаба. – Увидит мир, осмотрится. Мы обязательно найдем для тебя жену, – подмигнул он заговорщицки Иосифу, – и красивую, и богатую.
Иосиф молчал. Снова надолго воцарилась тишина.
– Говори, что ты думаешь обо всем, что сказали сейчас Менаим и Фиаба, – заскрипел рядом с ним голос Иакова.
Иосиф снова сделал неопределенное движение рукой. Он вовсе не хотел покидать родное селение. Здесь была тишина, которую он так любил. В тишине время проходило незаметно. Временами возникали бунт и нетерпение, но потом покой возвращался вновь. Тяжким бременем лежала на сердце мысль о том, что отец держит обиду на него. Однако убеждение, что Сам Всевышний желает такого ожидания, было более сильным. Что, если его заставят уйти, и именно тогда исполнится то, чего он столько лет ждал?
– Не думаю, что я должен ехать с ними, – сказал Иосиф. – Я не верю в те ужасы, о которых они рассказывают. К тому же, мир меня не привлекает.
– Ты совсем поглупел в вашей вифлеемской дыре! – прошипел Менаим.
– Не злись, Менаим, – Фиаба снова постарался загладить учтивостью вспышку раздражения своего товарища. – Он говорит так, потому что не знает, как выглядит мир. Ты, наверное, думаешь, – обратился Фиаба к Иосифу, – что мы забыли о вере, о чистоте, о Законе? Да, мы не такие, как здешние люди. Мы живем среди иноверцев и не можем слишком отличаться от них. Зачем отталкивать людей? Но у себя в домах мы соблюдаем заповеди. И я говорю тебе: поехали с нами.
– Ия тебе говорю то же самое, – примиряюще подхватил Менаим. – Что тебя здесь держит? Такой хороший плотник, как ты, везде преуспеет и найдет признание.
– У нас ты заработаешь даже больше. Тебя у нас лучше оценят и больше заплатят. И у нас ты всегда найдешь, на что тратить деньги.
– Я не стремлюсь к богатству, – сказал Иосиф.
– Богатство свидетельствует о заботе Всевышнего, – не переставал убеждать Фиаба.
– Однако Всевышний все отнял у Иова.
– Не стану с тобой об этом спорить: я не знаю так хорошо священные книги. Но ведь в синагогах часто слышишь о том, что Всевышний не помогает грешникам. Разве ты думаешь иначе?
– Всевышний хочет, чтобы мы помогали бедным.
– Бедные, даже если они и не грешники, во всяком случае, дураки и бездельники, – вмешался снова Менаим. – Именно из таких олухов и бездельников фарисеи сделали себе сторонников. Твердят им о Мессии, который придет и даст каждому богатство. Просто так – без работы! Такой вот болтовней они толкают людей на бунт. Если ты тоже начнешь так говорить, Ирод и до тебя доберется, и тогда пострадает весь род.
– Да, весь род может тогда погибнуть, – в спокойном до сих пор голосе Фиабы появилась резкость. – Именно поэтому, Иосиф, ты должен уехать! – Он обратился к старому патриарху: – Иаков, ты должен приказать ему уехать!
Иаков с достоинством поглаживал свою белую бороду. Теперь, когда даже сдержанный Фиаба начал проявлять раздражение, старейшина рода, как это могло показаться со стороны, обрел спокойствие.
– Ты все слышал? – спросил он сына. Иосиф кивнул. Продолжая гладить бороду, Иаков произнес: – Не нравится мне то, что они говорили. Нет, не нравится. Но в их словах есть доля правды. Я скоро умру; ты мой старший сын, будущий глава рода. Если Ирод действительно обратит внимание на наш род и пришлет сюда своих солдат, я не хочу, чтобы он нашел тебя. Я согласен с тем, что ты должен уехать, я требую этого. Ирод уже стар, он скоро умрет, и тогда ты вернешься.
Сопротивление воле отца и уважение к нему боролись в душе Иосифа. До сих пор он никогда не противился требованиям отца. Он просил лишь об отсрочке принятия решения, когда отец настаивал на женитьбе. «Позволь, отец, – говорил он, – найти мне ту, которую я жду». Но теперь Иосиф уже не мог тянуть время. Он должен был подчиниться или же открыто выразить неповиновение. Иосиф смотрел с почтением на осунувшееся лицо отца, на его впалые щеки. Помнил, как когда-то оно было красивым и властным. Он знал, как отец его любит; понимал, что, отправляя его в свет, готовясь умереть, отец совершал великую жертву. Родители хотят умереть в окружении детей, сказав им свое последнее слово. «Но быть отцом, – думал Иосиф, – это значит принести самую большую жертву: отдать того, кто тебе наиболее дорог, отречься от его присутствия в час своей смерти, не иметь возможности положить ему на голову руки и передать его долю наследства… И можно ли сопротивляться такой жертве?»
Иосиф низко склонил голову и сказал:
– Если ты настаиваешь, отец, я поеду.
– Я хочу этого. Но это не значит, что я хочу отправить тебя с ними. Перед тем как ты примешь решение, куда тебе ехать, я желаю, чтобы ты спросил доброго совета. Есть человек, который может дать тебе такой совет.
– Укажи мне его, отец.
– Наш род породнился когда-то со священническим родом, последний представитель которого живет там, за горами… – худая рука указала направление. – Он уже старый, ненамного младше меня. Его зовут Захария, сын Арама. Его всегда считали мудрым и набожным. Думаю, что таким он и остался. Поезжай к нему, поезжай прямо завтра. Навести его, спроси совета.
– Будет так, как ты сказал.
Иаков, протянув руки, положил их на плечи сыну. Так они и стояли, лицом к лицу, в то время как их губы шевелились в беззвучной молитве.
2
Впереди, на самой линии горизонта, возвышались горы. Вершины, сглаженные сокрушающим их временем, выныривали одна из-под другой. Это был тот же, протянувшийся от Беф-Цура[8 - Беф-Цур – город, расположенный на Иудейской возвышенности, в 7 км к северу от Хеврона.] горный хребет, который многие годы был перед глазами Иосифа. Но с этой стороны он выглядел по-другому, более выразительно, в одних местах изрезанный вертикальными уступами, в других в виде пирамид осыпавшийся вниз. После полудня распластанное зноем пространство вытягивалось вверх. Сияние солнца придавало скалам пылающую, оранжевую окраску, не похожую на тот сине-бурый цвет, который в это время дня окрашивал вершину с другой стороны.
На голом, усеянном валунами склоне, по мере того как он спускался вниз, росло все больше зелени. Над оврагами высились черные копья кипарисов; бушевали, раскачиваясь во все стороны, верхушки пальм; внизу, среди зарослей травы, белели пятна чертополоха. Каждый склон, словно лестница, был обозначен уступами низких карнизов, выложенных плоскими камнями. Над ними раскинула свои листья виноградная лоза; между листьями видны были черные гроздья. Еще ниже, на самом дне долины, тянулись ряды разросшихся серых олив.
Отовсюду с возделываемых полос земли доносились голоса работников. В чистом горном воздухе, тишину которого подчеркивало журчание ручья, эти голоса разносились далеко и казались удивительно близкими.
На плоской крыше дома сидели два человека. Сплетенный из тростника и ветвей навес над их головами отбрасывал тень, в которой дрожали солнечные блики. Там, за вершиной, в это время дня на всем еще лежал полуденный зной, тогда как здесь уже можно было ощутить первое освежающее дуновение со стороны моря.
– Если хочешь услышать мой совет, Иосиф, сын Иакова, – говорил старый священник, – то я тебе его дам. Твой отец правильно рассудил, что тебе надо оставить родной дом. Опасность, о которой нам говорят, должно быть, существует на самом деле. Говорят, что Ирод совсем обезумел: всюду видит врагов, готов расправиться со всеми, на кого укажут его шпионы. Эти вести повторяются, и, наверное, так оно и есть. Однако правильно и то, что ты не поехал с этими купцами в Антиохию. Я не знаю всех ваших родных, возможно, есть среди них люди, которые, даже живя среди язычников, сохранили веру и нерушимость традиций. Бывают такие люди. Но я знаю, увы, что подавляющее большинство наших братьев, живущих в тех краях, поражено тленом. Ибо мир наш, Иосиф, поражен тленом…
Иосиф, сидевший неподвижно, впитывая слова Захарии, пошевелился.
– Я не знаю, о чем ты говоришь. Я живу в тишине и не знаю, что творится в большом мире. Иерусалим я посещаю только по праздникам, больше никуда не хожу.
– Зато я в городе бываю часто. Наш род представляет собой восьмую священническую категорию, согласно разделению Ездры. Каждые полгода нам выпадает служение в храме. Но я не только в эти дни посещаю Иерусалим. Я хожу туда по разным делам каждый месяц и, находясь в городе, слушаю новости и вести со всего света; порой встречаю людей из дальних стран. – Захария откашлялся, положил свои руки с потрескавшейся кожей на глиняную балюстраду крыши и, глядя вдаль, сказал: – Мы подпали под власть Рима, наши собственные цари обратились за помощью к римлянам. Но даже если бы их не звали, они бы и так к нам пришли. Этот народ ненасытен, если речь идет о власти. Они умны, суровы и беспощадны. Римские цезари дали нам мир. Их воины стерегут границы и охраняют безопасность на дорогах. Их сборщики податей взимают с нас налоги. Однако Рим – это не только надежная защита, это еще и источник отравы, страшной отравы… Все зло, найденное Римом у покоренных им народов, вошло в его сердце, перебродило и стало его собственным злом. У римлян есть свои боги, но они готовы принять в свой пантеон любого другого бога. Все, в чем есть ложь, самовозвышение, поиск выгоды, погоня за удовольствием и наслаждениями, стекается в Рим и оттуда вновь расходится по свету. Это и есть та зараза, о которой я тебе говорил. Прежде чем Рим продолжит свои завоевания, он сначала, словно змея, поразит свою жертву…
Захария снова замолчал на мгновение и лишь сквозь прищуренные веки смотрел на голые вершины, возвышающиеся над зелеными склонами.
– Защита со стороны Рима и его мир, – продолжал Захария, – дают безопасность, но при этом несут в себе яд. Если мы живем среди чужих людей, зло легко проникает в нас. Однако и здесь оно также грозит нам всем. Многие священники говорят: «Пока царит мир и мы можем приносить жертвы Всевышнему – все хорошо». Ирод не вмешивается в нашу жизнь; границы царства достигли границ царства Давида. Фарисеи строят заговоры и производят возмущения. Возвещают, что для сохранения чистоты необходимо подняться на борьбу; обещают, что скоро подадут сигнал. Они вспомнили старое пророчество о Мессии. Но, несмотря на все это, они поддерживают близкие отношения со двором. Некоторые даже снискали милость Ирода. Трудно сказать, к чему они стремятся в действительности. Народ не знает, кого следует слушать. Израиль стал стадом, потерявшим своего пастыря…
Священник замолчал, услыхав шаги на лестнице. Женщина, появившаяся на террасе, была уже старой, но на ее увядшем, изрезанном морщинами лице сохранились следы необыкновенной красоты, которой когда-то, без сомнения, должны были восхищаться. Большие темные глаза смотрели из-под обвислых мешочков век. Ее лицо казалось суровым, почти мужским. Она бережно несла в руках большой кувшин. Следом шла служанка с подносом, на котором было блюдо с ячменными лепешками, фрукты, луговые травы и овечий сыр; она поставила все это на стол. Женщина поклонилась и сказала:
– Часы труда миновали, приблизилась вечерняя пора. Не желают ли мой муж и его молодой гость подкрепить силы скромной пищей, которую я позволила себе принести?
Она склонила голову и сложила на груди руки, напоминая в этом жесте скорее служанку, чем жену. Старый священник обернулся и посмотрел на женщину. Их глаза встретились, и внезапно на лицах обоих произошла полная перемена: исчезли и суровое выражение на лице женщины, и напряжение на лице мужчины, вызванное, должно быть, тревогой и печалью. Их глаза засветились, когда они улыбнулись друг другу. В этот миг они словно не были старыми, все уже пережившими в своей жизни людьми.
– Пусть будет так, как ты сказала, – произнес Захария. – Часы труда, и правда, миновали. – Он обратился к Иосифу: – Хочешь прочесть молитву?
Иосиф закрыл лицо руками.
– Нет, Захария, прочти ты. Ты священник. Это большое достоинство перед Господом.
Пожилой священник вздрогнул. На прояснившееся лишь недавно лицо снова опустилась тень. Губы сомкнулись, по щекам пробежала судорога. Можно было подумать, что человека коснулась какая-то боль, но он тут же превозмог себя. И лишь на лице вновь появилось выражение меланхолии, которое Иосиф заметил, войдя к нему в дом. Захария взял покрывало. Затем неровным голосом стал читать минху – молитву, произносимую в завершение всех дневных дел:
– Будь благословен, Господи, Властитель мира и всего творения, за то, что Ты позволил нам пережить этот день тяжелого труда и уберег нас от грехов.
– Аминь, – сказал Иосиф после того как Захария произнес последние слова.
Сняв надетые на головы покрывала, они сели за стол. Снова они были одни: женщины вышли. Усилился ветерок, и зашелестели веточки, образовавшие крышу над террасой. Вместо окриков работающих в виноградниках людей зазвучала песня тех, кто возвращался домой.
Мужчины ели в молчании. Только когда они поели и выпили разбавленного водой вина, Иосиф произнес:
– Спасибо тебе, Захария, за все твои советы. Отец был прав, послав меня к тебе. Всевышний наделил тебя огромным знанием жизни. Однако ты не сказал мне еще одного. Раз ты полагаешь, что я должен оставить родной дом и одновременно соглашаешься со мной, что не следует идти с родственниками в Антиохию, скажи, куда, по-твоему, я должен пойти? Что тебе по этому поводу говорит Всевышний?
Захария не поднял опущенной головы. Шершавой, с тонкой кожей, блестящей, словно чешуя змеи, ладонью он водил по краю стола.
– Слишком многого ты от меня ожидаешь, Иосиф, сын Иакова, – сказал он, после того как некоторое время длилось тягостное молчание. – Я сказал тебе только то, что продиктовано мне опытом старого человека, много слыхавшего и повидавшего на своем веку. Однако не ищи в моих словах воли Всевышнего.
И снова по впалым щекам священника пробежала судорога.
Иосиф обратил на Захарию вопросительный взгляд:
– Я не понимаю твоих слов. Ты священник, ты пребываешь вблизи Всевышнего, ты служишь Ему, и тебе проще узнать Его волю.
Захария покачал головой:
– Однако же, благословение Всевышнего не снизошло на меня…
– О чем ты говоришь?
– У меня нет сына.
Иосиф опустил взгляд.
– Я знаю, Захария о твоем несчастье. Однако Всевышний…
Священник не дал ему закончить:
– Хочешь сказать, что Всевышний может поступать так, как этого хочет? Конечно. Но если уж Он послал такой позор Своему священнику, то, видимо, не признал его достойным!
Эти слова прозвенели уже не болью, а отчаянием. Иосиф сжал в ладони кисточку покрывала. Внезапность сказанного навела его на мысль, что Захарии не с кем было поделиться своим убеждением, и, может быть, он впервые произнес его вслух. В первое мгновение Иосиф инстинктивно сделал жест, словно хотел сдержать дальнейшие признания, но тут же превозмог страх. Если он хочет помочь Захарии, то должен его выслушать и принять на себя часть того груза, который мог раздавить этого человека.
– Он не отвергает тех, кто хочет Ему служить.
– А меня Он, тем не менее, отверг, – Захария произнес это с горьким усилием. – Но меня коснулось и другое…
Он замолчал. Какое-то мгновение боролся с собой. Видно, ему было совсем не просто до конца высказать свою боль. Однако первое признание было подобно прорванной плотине. Он, понизив голос, говорил теперь шепотом:
– Этого, может быть, никто и не заметил. Но я-то вижу… Сколько лет я выполняю священническое служение… Сколько лет! И никогда, никогда в течение этих лет мне не выпадал жребий совершить служение при кадильном жертвеннике, самое почетное из всех служений!
Он исторг эти слова и умолк. Стало тихо, будто захлопнулась какая-то крышка. Вечерний ветерок, все усиливавшийся, по-прежнему шелестел ветвями ограды. Река в низине, казалось, шумела сильнее.
– Моя жизнь заканчивается, – вновь заговорил Захария. – Сейчас идет последний год моего служения, потом меня уже не будут призывать. Всевышний дал знак, что недоволен мною…
– Но ведь ты помнишь Иова, – сказал Иосиф, лихорадочно искавший что-то такое, что могло бы поднять Захарию со дна отчаяния. – Его друзья думали, что Всевышний покарал его. Он же, однако, чувствовал себя невиновным.
– Разве есть кто-либо, кто мог бы чувствовать себя невиновным? – Эти слова Захария произнес после продолжительного раздумья. – Я, во всяком случае, нашел свою вину…
Иосиф чуть было не спросил: «Что ты такого сделал?» – однако сдержался. Он понимал, что, если Захария пожелал говорить о себе, он должен сказать ровно столько, сколько сам того захочет. Иосиф не мог уклониться от его признаний, не мог и ни в чем его торопить.
– Я отягощен виною… – Захария теперь говорил медленно, с виду совершенно спокойно. – Я долго размышлял и нашел ее в себе… – Он на мгновение замолчал. – Я провинился своей любовью к жене! – наконец выдавил из себя Захария.
– Любовью?! – повторил удивленно Иосиф. – Как можно провиниться любовью?
– Любовь должна иметь свою меру…
– Но ведь твоя любовь не отняла тебя у твоего служения.
– Не отняла, но и не дала о себе забыть…
– А разве нужно забывать?
– Нужно! – веско произнес Захария. – Что такое человеческая любовь? Радость, которую надо уметь от себя отстранить. – Теперь Захария сидел, подперев голову рукой. Он устал от признания, которое только что вырвал из себя, как будто вырвал из тела давно сидевшую там занозу, выразил словами боль, с которой долгими ночами боролся в одинокой битве. – Видишь, Иосиф, – он старался говорить как можно спокойнее, но спокойствие давалось ему так трудно, что дрожал голос. – Я люблю ее. Она для меня самый дорогой и близкий друг… Учители, – он громко сглотнул слюну, – учители говорят, что надо ежедневно благодарить Всевышнего за то, что Он не сделал нас ни язычниками, ни женщинами… Я бы так молиться не смог! Никогда… Мы оба уже старые. Не знаю, что будет, когда кто-нибудь из нас умрет. Ибо, когда приходят дни служения и я вынужден уходить, я не перестаю думать о ней и тосковать, – тихо проговорил последние слова Захария.
Наступило молчание. Иосиф размышлял. Зачем Захария все это говорит ему – человеку, которого он впервые видит? Бывало, правда, что совершенно незнакомые люди признавались ему в своих скрытых тревогах. Приходили заказать плуг или соху – и вдруг садились и рассказывали о своих печалях; просили совета – у него, человека, жившего в тишине и так мало знавшего о жизни! Но это были люди простые, для которых известный своим умением плотник был авторитетом. А Захария – священник, человек, много повидавший.
С усилием, как будто стараясь поднять тяжелую ношу, Иосиф начал так:
– Не стоит мне об этом говорить, Захария… – Иосиф беспомощно развел руками, – я не знаю света, не знаю жизни. Как-то раз я слушал одного раввина, который утверждал, что Всевышний, создавая Еву из ребра Адама, проявил по отношению к ней пренебрежение: мол, ребро является малозначимой частью человеческого тела. Говорят, что женщина была создана для мужчины, чтобы ему было легче и приятней… Но мы знаем, как сильно любили своих жен наши праотцы, насколько уважаемы были Девора и Юдифь. Женщина не может существовать только для мужчины. В любви к жене кроется что-то святое… Я не понимаю этого хорошо и не умею это выразить, но уверен, что посредством такой любви Всевышний хотел показать нам что-то великое и таинственное…
Иосиф снова развел руками и извиняющимся взглядом посмотрел на священника.
– Прости, – прошептал он, – я не могу лучшим образом изложить свои мысли.
Захария молчал, устремив взгляд на лицо Иосифа.
– Ты такой молодой, – заговорил он, – но говоришь необыкновенные вещи. Продолжай! Стало быть, ты полагаешь, что Всевышний и женщине предопределил великую миссию?
– Я верю в это! – горячо воскликнул Иосиф. – Я уверен, что Он ее когда-нибудь возвысит и поставит рядом с Собою. Я не смог бы любить женщину только из-за того, что она существует для меня.
– И именно так ты любишь свою жену?
Иосиф опустил глаза, неожиданно пристыженный в том, что не подтверждает своих слов жизнью.
– Я еще не женат.
– Не женат?! Но ты в таких летах, когда мужчина уже должен выбрать себе спутницу жизни.
– Я жду… – прошептал Иосиф.
Священник покачал головой.
– Это значит, что ты до сих пор не нашел той, которой бы мог отдать свою любовь? Понимаю. Ты не многого требуешь, но многое хотел бы дать… Продолжай ждать, не спеши с выбором. Ты найдешь девушку, достойную твоей любви и твоих надежд. Только бы тебе не заплатить за свой выбор такой же высокой цены, как мне! – добавил Захария.
Иосиф ничего не ответил. Тяжело ему было найти ответ на боль, которая по-прежнему слышалась в словах его собеседника. Она напоминала росток, тянущийся из укрытого глубоко в земле корня. Он не был согласен с объяснением, к которому пришел старый священник, но что тогда сказать о несчастьях, выпавших на его долю?
Все сильнее разгоравшееся зарево охватывало вершину горы, за которой был Вифлеем. Превратившийся в бурю ветер трепал ветви и листья. Внизу, невидимые под кронами деревьев, шли домой возвращавшиеся с пастбищ стада. Были слышны колокольчики, блеяние овец и голоса людей.
– Ты хочешь завтра вернуться? – спросил священник.
